Цитаты из книги «Ночь после выпуска (сборник)», страница 3

- До донышка! Правдивы!.. Ты сказала - я черств. Ты - я светлячок-себялюбец. Ты - в предатели меня, нож в спину... А ты, Натка... Ты и совсем меня - даже предателем не могу, жалкий трус, тряпка! До донышка... Но почему у вас донышки разные? Не накладываются! Кто прав? Кому из вас верить?.. Лгали! Все лгали! Зачем?! Что я вам плохого сделал? Тебе! Тебе, Натка!.. Да просто так, воспользовались случаем - можно оболгать. И с радостью, и с радостью!.. Вот вы какие! Не знал... Раскрылись... Всех теперь, всех вас увидел! Насквозь!..

- Будем исходить из существующего ремесленничества - миллионы учителей по стране преподают одни и те же знания по математике, по физике, по прочим наукам. Одни и те же, но каждый своими силами, на свой лад. Как в старину от умения отдельного кустаря-сапожника зависело качество сапог, так теперь от учителя зависит качество знаний, получаемых учеником. Попадет ученик к толковому преподавателю - повезло, попадет к бестолковому - выскочит из школы недоучкой. Вдуматься - лотерея. А не лучше ли из этих миллионов отобрать самых умных, самых талантливых и зафиксировать их преподавание хотя бы на киноленте. Тогда исчезнет для ученика опасность попасть к плохому учителю, все получают знания по одному высокому стандарту...

- Стоп! - перебил Решников. - По стандарту!.. Бездушная кинолента, выдающая всем одинаковую порцию знаний... Да ведь мы с тобой только тем и занимаемся, что стараемся приноровиться к каждому в отдельности ученику один усваивает быстрей, другой медленней, третий совсем не тянет. Да что там говорить, обучать живых, нестандартных людей может только живой, нестандартный человек.

И снова Иннокентий Сергеевич дернул щекой.

- Заменить тебя кинолентой?.. Да боже упаси! Хочу лишь снять часть твоего труда. Однообразного труда, Павел. Тебе уже не придется по нескольку раз в каждом классе втолковывать то, что ты втолковывал в прошлом году, в позапрошлом, три и четыре года назад. Стандартная кинолента даст тебе время... Вре-мя, Павел! Чтоб ты мог нестандартно, творчески заниматься учениками - способным преподавал сверх стандартной нормы, неспособных подтягивал до стандарта. Тебе остается лишь тонкая работа - доводка и шлифовка каждого человека в отдельности. Каждого!

- Все-таки топчи дорогу своими ногами. Может, ты предлагаешь не локомотив, а просто посошок для облегчения моих натруженных ног?

- А ты хотел бы такой локомотив, который бы полностью устранил тебя?

- Зачем мне тогда и жить на свете, - отмахнулся Решников.

- То-то и оно, нет еще машины, которая исключала бы человека. И будет ли?

- Хочу сказать, что я много лет стараюсь развивать увлечения своих учеников, а ты меня постоянно одергивала: пестуешь любимчиков!

- Я и сейчас против, чтоб кто-либо из педагогов выделял любимчиков. И какая тут связь с увлечением?

- Прямая.

- Не вижу.

- Я люблю свою науку, мечтаю подарить ей талантливых ученых. Надеюсь, что ты не собираешься тут меня осуждать?

- Нет.

- По тогда можно ли меня судить, что я прохладен к тем, кто, мягко выражаясь, от природы не даровит к физике, не любит ее?

- Наверное, нельзя.

- Вот именно, как нельзя упрекать меня и за то, что я пристрастен к тем ученикам, в которых природа вложила способность увлекаться физикой. И чем больше ученик увлечен, тем сильней он должен мне правиться. Естественно это или нет, Ольга Олеговна?

Ольга Олеговна помолчала секунду, тряхнула волосами:

- Естественно!

- Но нужно ли скрывать мне это естественное чувство, делать вид, что для меня все ученики одинаковы, ничем друг от друга не отличаются?

На этот раз Ольга Олеговна не ответила.

- Делать вид - не отличаются и стараться не отличать неспособных от способных, равноду-шных от увлекающихся. Да как же мне после этого развивать увлечение, за которое ты так горячо ратуешь? Но если я начну отличать, а значит, и выделять одних перед другими, ты же первая меня попрекнешь - любимчиков пестуешь? И ты, право, недалека от истины: да, я каких-то люблю больше, каких-то меньше. Люблю потому, что они надежда той науки, преподаванию которой я посвятил жизнь, люблю потому, что рассчитываю - с моей помощью они могут стать чрезвычай-но ценными членами общества.

- Ну, а как быть с остальными?..- спросила Ольга Олеговна.- С теми, Павел, кто не оказался достойным моей любви?

- Я им стараюсь дать общее понятие о физике. Не больше того.

- Они для тебя второй сорт люди, парии. Не так ля?

- Э-э нет! Я никак не исключаю, что среди них могут быть не менее, а еще более талантливые натуры. Но уже не в моей области. Лицеист Пушкин, увы, был зауряден в математике, наверное, и в физике тоже, если б ее преподавали в Царскосельском лицее. Представь, что я стану развивать природные способности нового Пушкина, я, не сведущий в поэзии, не чувствующий ее. Нет, пусть им занимаются другие, иначе загублю драгоценный талант.

Ольга Олеговна склонила к столу отягощенную волосами голову.

- Хорошо, Павел, согласимся, что тут ты прав. Но разве эта моя вина столь велика, что дает тебе право говорить - я опаснее Зои Владимировны?

Решников досадливо крякнул:

- Зоя Владимировна своего огня не раздует, но и моего не потушит. А ты можешь потушить.

- Что бы ты хотел от меня?

- Одного - не мешай мне возделывать свой сад.

- Каждый должен возделывать свой сад? И только?..

- Да. Без помех!

- В одиночку?

- Если я в своем труде рассчитываю на кого-то, я или плохой работник, или просто-напросто лодырь.

- Пользы?.. Сорок лет она преподает: Гоголь родился в таком-то году, Евгений Онегин - представитель лишних людей, Катерина из "Грозы" - луч света в темном царстве. Сорок лет одни и то же готовые формулы. Вся литература - набор сухих формул, которые нельзя ни любить, ни ненавидеть. Не волнующая литература - вдумайтесь! Это такая же бессмыслица, как, скажем, не греющая печь, не светящий фонарь. Получается: сорок лет Зоя Владимировна обессмысливала литературу. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов глаголом жгли сердца людей. По всему миру люди горят их пламенем - любят, ненавидят, страдают, восторгаются. И вот зажигающие глаголы попали в добросовестные, но, право же, холодные руки Зои Владмировны... Сорок лет! У скольких тысяч учеников за это время она отняла драгоценный огонь! Украла способность волноваться! Вы в этом видите пользу, Иван Игнатьевич?!

Иван Игнатьевич сердито засопел, спрятал глаза за кустистыми пшеничными бровями.

- Но она еще была преподавателем и русского языка, научила тысячи детей грамотно писать. Хоть тут-то признайте, что это немалая заслуга.

- Научить правильно писать слово - и отучить его любить. Это все равно что внушать понятия высокой морали и вызывать к ним чувство безразличия.

- Скоро разлетимся. Знали друг друга до донышка, сроднились - и вдруг...

- А до донышка ли мы знали друг друга? - усомнился Игорь.

- Тысячи дорог! На какую-то все равно попадешь, промашки быть не может. Ни у тебя, Юлька, ни у меня, ни у Натки... Вот Игорю труднее - одну дорогу выбрал. Тут и промахнуться можно.

- Старичок! Без риска нет успеха! - отбил Игорь.

Юлечка с горячностью возразила:

- Даже если Игорь и промахнется... Тогда у него будет, как у нас, те же тысячи без одной дороги. Счастливый, как все. Он что-то не хочет такого счастья, и я не хочу! Хочу тоже рисковать!

- Человек - забыли, фратеры, - создан для счастья, как птица для полета! - провозгласил важно Сократ. - Лети себе куда несет. - Он забренчал: - Эх, по морям, морям, морям! Нынче здесь, а завтра - там... Вот так-то!

- Птица-то и против ветра летает, - напомнил Игорь. - А ты не птица, ты пушинка от одуванчика.

- Пушинки-то с семечком. Куда ни упадем - корни пустим... - Генка с хрустом потянулся. - И вы-рас-тем!

- На камни может семечко упасть, - напомнила Юлечка.

Перед Генкой стояли его товарищи, и только теперь он остро почувствовал, что скоро придется расставаться, иные люди войдут в его жизнь, иной станет сама жизнь. Какой?..

Кто знает эту тайну тайн? Сжимается сердце, но нет, не от страха. Генка привык, что все кругом его самого побаивались и уважали. Тайна тайн в неизвестном-то и прячутся неведомые удачи.

- Я просто хочу, чтоб учителя, с которыми я работаю, открыли глаза на опасность... Грозную опасность, Зоя Владимировна! Я ее и раньше чувствовала, но сейчас она для меня открылась с особенной отчетливостью. Так ли уж редко мы выпускаем людей ничем не интересующихся, ничем не увлеченных? Но должны же они занять чем-то себя, свой досуг. Хорошо, если станут убивать время безобидным забиванием козла, ну а если водкой... Мало ли мы слышим о пьяных подростках! Вспомните нашумевшее два года назад судебное дело. Три подгулявших сопляка семнадцати-восемнадцати лет среди бела дня на автобусной остановке пырнули ножом женщину. Так просто, за косой взгляд, за недовольное слово - трое детей остались без матери.

- Власть... - произнесла она, - Игорь, ты сказал, даже мыши подчиняют друг друга. И ты собираешься перенять - живи по-мышиному, сильный давит слабого?.. Не хочу!

Юлечка оторвала взгляд от стакана, уставилась на Генку беспокойно-тревожные глаза пойманной птицы, сжатые губы. Генка невольно поежился, а Юлечка двинулась к нему.

Ей пришлось обогнуть Натку, неподвижно-величественную, как богиня в музее.

- Гена...- подойдя вплотную, запрокинув лицо, дрогнувшим голосом. - Вот я сегодня перед всеми... призналась: не знаю, куда идти. Но ведь и ты еще не знаешь. Давай выберем одну дорогу. А? Я буду хорошим попутчиком, Гена, верным...

Генка растерянно молчал.

- Пойдем вместе, возьмем Москву, любой институт. А?..

Генка стоял, пряча глаза, с порозовевшими скулами. Даже Игорь озадаченно замер. Сократ с бутылкой сучил ногами. Для всех откровение Юлечки - неожиданность.

А с бледного лица - тревожно блестящие, требовательно ждущие глаза.

Генка смотрел под ноги, молчал. И Натка возвышалась в стороне изваянием.

- Ладно, Гена.. - Замороженный голос. - Я знала - ты не ответишь. Сказала это, чтоб себя проверить: могу при всех, не сробею, не дрогну...

И вызывающе решительное личико Юлечки сморщилось, она отвернулась. В неловкой судороге тонкая рука, обхватившая стакан.

- Почему?! - сдавленный выкрик в сторону. - Почему я все эти годы одна, одна, одна?! Почему вы меня сторонились? Боялись, что плохое сделаю? Не нравилась? Или просто не нужна?.. Но поч-чему?!

Вера Жерих надвинулась на Юлечку всем своим просторным, мягким телом, обняла:

- Юлеч-ка!.. Тебя кто-то за ручку... Да зачем? Ты сама других поведешь.

Игорь со стороны обронил:

- А ты, оказывается, отчаянная, Юлька. Вот не знали.

Считают, для человека самое страшное быть убитым. Но убийцы-то могут отнять только те дни, которые еще предстоит прожить, а прожитых дней и лет никак не отнимут, бессильны.