Цитаты из книги «Манарага», страница 4

В нашем мире продолжают печатать только деньги. Даже марки ушли в небытие. А купюры - живы...

– Почему русская литература популярна в мире, а русская кухня – нет?

Никогда, признаться, не задумывался…

– Плохая реклама?

– Чушь.

– Русскую кухню трудно назвать здоровой. Много жирных блюд, мучных.

– В китайской и греческой их не меньше.

Он прав. Никогда не задумывался. Времени нет… Как для любого европейца, русская кухня для меня – это водка, икра + pirozhki. Ну, еще – борщ. Хотя, pardon, борщ – это украинское блюдо.

– Когда я был здоров и посещал Уральскую республику, тамошние чиновники пригласили меня в великолепный русский ресторан. Там была вся полнота старого русского застолья, времен Достоевского. Именно тогда я понял, почему русская кухня никогда не будет популярна в современном мире.

– Почему же?

– Она закрыта. А наш мир требует прозрачности.

– Закрыта в каком смысле?

– Вы никогда не узнаете, что содержит в себе салат оливье, из чего сварена solyanka, чем наполнены pirozhki и что внутри kulebyaki. Закрытый мир.

Он прав. Неожиданно и точно.

– Закрытый мир отпугивает современного человека?

– Конечно. Поэтому он требует суши, где все видно.

С этим не поспоришь.

– Прозрачность?

– Да. Особенно сейчас, после этих страшных войн и потрясений.

Вообще, я к русской кухне равнодушен. И тем не менее:

– Но ведь все скрытое притягивает?

– Только маргиналов.

На Чехове я жарю всегда с удовольствием. Легкий автор.

легкомысленный человек подобен ослу, решившему пересечь пустыню вместе с верблюдом

Раз в жизни можно приготовить и на пошлятине

О, горячая трансильванская кровь, богато кропившая свою землю, летящая рубиновыми брызгами во все стороны света так, что меркло солнце войны и мусульманские женщины стыдливо опускали очи свои! Помнит, помнит Европа битву при Коложваре, когда треснул щит моджахедов и гордые воины Аллаха захлебнулись в крови трансильванской. Подобно девятому валу вздыбилась волна крови в ночь под Рождество, нависла над пришедшими с юга покорителями Европы и обрушилась красной лавою, давя встречного и поперечного. Хлынули-потекли кровавые реки по Бессарабии, Валахии, Буковине и Галичине, топя новых варваров. Содрогнулись Карпатские горы, снялись орлы с дубрав, заалела поутру вода в крестьянских колодцах и вскрикнули протяжно матери и жены. Так неужели не всю кровь отдали горячие трансильванские сердца? Вот стреляет, стреляет он, словно жалея, что не все расплескал в ту кровавую зиму победы, что готов брызнуть алым и горячим в лицо пришельца, выжигая до костей глаза его. О, не спеши, молодец, сбереги кровь свою для мирной жизни, смени орудие убийства на орудие любви, и да хлынет кровь твоя в исстрадавшееся тело возлюбленной, будя новую жизнь для нового мира.

Беру наугад неувесистое поленце: “Я пришел с Родины”. На обложке – бритоголовый автор с проспиртованным взглядом. Листаю. В начале:

Ванькя пронесся по зассанной лестнице, пнул дверь подъезда, словно дырявый бронежилет укропа, попердывающей самоходкой вырвался в родной двор. Мокрым галчонком весна влетела ему в рот, в носу защипало, как от стакана доброй советской газировки. Двор был давно распахнут для весны. Ждала земля, ждали и ребята. Вдруг в арке подворотни, в перекрестье солнечных лучей возникла Таня – короткая юбка, эскимо в тонкой руке, рожь волос. Таня вся сочилась светом. Казалось, она разлетится сейчас сотнями, тысячами первых весенних бабочек-лимонниц! Нужен был сачок из нежных и сильных слов, чтобы сразу, одним махом огрести этих бабочек света. Ванькя яростно, до мути глазной всосал в себя весенний воздух и проорал:

– Я убью тебя, сука!!

В середине:

“За Русский мир на смертный бой летит стальная эска-а-дрилья!!” – со всей мочи пропел бухой Устин и вдруг всхлипнул так, что все пацаны смертельно затосковали, словно оказались на похоронах старого школьного друга.

В конце:

Толян брел наугад по осеннему лесу. Обсосанные хмарью деревья толпились, словно скелеты великанов. Небо набухало. Вдруг нога подфутболила что-то живое в пожухлой траве: еж! Толян присел на корточки, взял в руки колючий клубок. И сразу печаль упала на него с серого неба. “Я тоже еж, – подумал он. – Только иглы свои порастерял. А новые ни хера не отрастают”.

Он бережно опустил ежа в траву, встал. И вдруг как-то сразу, обвалисто и внезапно, ему захотелось до боли, до изжоги, до стона нутряного и до слез просраться в этом лесу и подтереться опавшими листьями.

– Как во сне, бля… – прошептал он и рывком расстегнул свой старый дембельский ремень.

Мои умные блохи помогают мне. Их у меня три: красная, синяя, зеленая.

…- Именно тогда я понял, почему русская кухня никогда не будет популярна в современном мире.

– Почему же?

– Она закрыта. А наш мир требует прозрачности.

– Закрыта в каком смысле?

– Вы никогда не узнаете, что содержит в себе салат оливье, из чего сварена solyanka, чем наполнены pirozhki и что внутри kulebyaki. Закрытый мир.

Он прав. Неожиданно и точно.

– Закрытый мир отпугивает современного человека?

– Конечно. Поэтому он требует суши, где все видно.

В Средние века, когда болел живот, на него клали руку покойника, – произнес мальчик. – И все сразу проходило.