Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя

Держа в руках снятую кобуру с маузером, часы и документы командира, быстро обернулся. У танка стоял сержант Слуцкий и чуть насмешливо смотрел на меня. Из близких кустов выглядывали еще два знакомых лица.

– Вот так всегда, только добуду трофеи, так сразу толпа набежит, – только и сказал я от неожиданности, услышав в ответ громкое ржание. Смеялся сержант, смеялись парни, смеялся я. Это была какая-то психологическая разрядка после такого трудного и тяжелого дня.

«Стоп. А ведь они все видели от начала до конца! И не помогли? Что это значит? Проверка? Свой-чужой? О-о-очень интересно!» – Я перестал смеяться и с подозрением посмотрел на сержанта.

Видимо, мои мысли отразились на лице, потому что сержант подавил улыбку и, серьезно посмотрев на меня, спросил:

– Удивляешься, почему не помогли? Строгов да и Тонин считают, что ты не тот, за кого себя выдаешь, даже подумывать начали…

– Что я на немцев работаю?

– Ну да. Думаю, сейчас подозрения на этот счет рассеются, но кто ты, все равно не понятно. Ты, конечно, извини, но твоя версия шита белыми нитками. Так-то.

– Непонятно. Если бы я наврал, то все бы поверили, да? Но я сказал чистую правду, как бы она нелепо ни звучала. Прими это как данность.

– Ладно, не до этого сейчас, уходить надо. Ты зачем вообще на них напал? Только не надо мне говорить, что из-за оружия, – кивнул он на маузер.

– Жрать охота, – честно сказал я, вызвав новый смех в кустах.

– Хороший ответ. Ладно, собираемся, отходим. Демин – настороже, остальным – собирать трофеи.

Из кустов вышли трое бойцов, двое из которых мне были хорошо знакомы. Один встал посередине дороги и активно закрутил головой, прислушиваясь. Другой принялся собирать оружие у лежащих танкистов, а последний – незнакомый – полез в танк. Документы всех немцев я забрал себе, убрав их в планшет, как и две из десяти банок тушенки и одну пачку галет. Также мне досталась одна фляжка со шнапсом – не пить, для дезинфекции раны.

Оружие – три автомата, пистолет и снятый с классической «тройки» пулемет – они забрали себе. Видимо, сержант посчитал, что маузер и так ценная добыча. Я в принципе был не против, и так хватало тяжести таскать на себе.

– Ты ранен? – спросил сержант, увидев кровь у меня на спине.

– Да. Осколок пробороздил спину. Рана не глубокая, просто неприятная, постоянно беспокоит при резких движениях.

– Перевязался?

– А как? Не видно же. Если только поможете?

– В лагерь придем, а уж там, – согласился Слуцкий, потом развернулся к танку:

– Упырев, что там? – крикнул он продолжавшему возиться внутри бойцу.

– Сейчас, товарищ сержант. Тут еще гранаты есть и гармонь.

И действительно, через некоторое время он одну за другой подал гранаты, аж десять штук, а потом и аккордеон. Одну из гранат я немедленно прибрал себе, как и музыкальный инструмент.

– Умеешь? – спросил сержант.

Я молча продемонстрировал. Накинув ремни на плечи, сыграл пару аккордов «Финской польки».

– Добро, – кивнул он.

Намотав ремень вокруг кобуры, я убрал маузер в вещмешок к тушенке и галетам. Туда же сунул и фляжку со шнапсом. Потом снарядил магазины тэтэшки последними патронами и закинул вещмешок на плечи, как и аккордеон. Поправив термос, повел плечами и, поморщившись от боли в спине, сунул за пояс гранату. После чего вопросительно посмотрел на сержанта.

Нагрузив меня дополнительно тремя лентами к пулемету, Слуцкий повел нас к лагерю, оказавшемуся в трех километрах от танка. Танк сержант жечь не стал. Сказал, что дым быстрее привлечет к нам внимание.

– Вот, товарищ капитан, нашел пропащего, – сказал Слуцкий Климову. Мне хватило одного взгляда на капитана, чтобы понять – не жилец. Кровавые пузыри на губах показывали, что пробито легкое. Капитан знал, что осталось ему немного, поэтому взгляд его был спокойный, какой-то отрешенный.

С усилием кивнув, он посмотрел на меня, слушая тихий доклад сержанта, склонившегося к его уху. Пока они разговаривали, я отдал пулеметные ленты подошедшему бойцу и осмотрелся.

«Бл…! Девять человек! Всего девять человек из пяти десятков бойцов и командиров!»

Считая меня, уже десять, но это не радовало. Трое были тяжелыми – видимо, дошли сюда на силе воли и адреналине. Но дальше они уже не ходоки, это считая капитана.

Из знакомых тут были Слуцкий, Демин. Курмышев с пулевым ранением в ногу – тоже не ходок. Капитан Климов с ранением в грудь. И один из летчиков, из тех, что пришли вместе с авиамехаником.

Бойцы уже вскрывали банки с тушенкой и доставали галеты – есть хотелось всем.

Сержант закончил доклад и, встав, подошел ко мне.

– Чего стоишь? Присаживайся где-нибудь. Как стемнеет, выдвигаемся и идем дальше, так что отдыхай и набирайся сил.

– Товарищ сержант, мне бы перевязаться.

– Ах ты черт, совсем забыл. Давай, садись на тот ствол и раздевайся, я за бинтами, они у Демина есть.

– Не нужно, товарищ сержант. У меня все есть, – остановил я его.

Слуцкий быстро и профессионально обработал мою спину, щедро поливая ее шнапсом, потом что-то выковыривал, после чего показал маленький осколок и, еще раз обработав, принялся ловко перевязывать, пропуская изредка бинт через плечо.

– Ну все. Готово.

– Спасибо, товарищ сержант. Я смотрю, тут уже поужинали. Как вы? Мне компанию не составите?

Слуцкий был не против. Поэтому мы открыли одну банку на двоих и съели все галеты, запив их остатками шнапса. Последнюю банку с тушенкой я оставил как НЗ.

– Товарищ сержант, а что с ранеными будем делать? – задал интересующий меня вопрос.

Поиграв желваками на скулах, Слуцкий ответил. С ранеными остаются двое бойцов, которые будут о них заботиться, остальные идут дальше.

«Правильное решение. В том цейтноте, в котором мы находимся, это единственное правильное решение», – подумал я и вслух сказал то же самое.

– Это капитан решил. Но ты прав, я тоже согласен с этим. Нужно как можно быстрее доставить этот портфель к нашим.

Пока не стемнело, я, одевшись в подсохшую одежду, побродил вокруг – мне нужен был источник, чтобы наполнить термос и флягу водой, кто его знает, когда еще будет такая возможность. Один из бойцов рассказал, что когда бежал по лесу, свалился в какой-то овражек с ручейком, и показал направление. Слуцкий, услышав, куда я иду, тут же нагрузил меня свободными фляжками, то есть дал еще две штуки.

В Белоруссии проблем с водой никогда не было, тем более в таком районе, где везде болота. Так что овражек отыскался быстро, как и текущий по нему ручеек. Попробовав воду на вкус, я решил, что она нормальная, пить можно. После чего, набрав воды и вернувшись в лагерь, лег отдохнуть, ожидая подъема, но отдохнуть мне не дали.

Подошедший Слуцкий присел рядом и тихо попросил:

– Сыграй нам что-нибудь. Людям это нужно.

– Хорошо, – кивнул я. Встав, подхватил инструмент и, заняв удобное место посередине лагеря, чтобы все меня слышали, откинул стопоры и начал играть.

На что-нибудь веселое у меня не было настроения, поэтому играл спокойные мелодии, в основном из репертуара своего любимого певца. Расторгуева.

 
…А на сердце опять горячо-горячо,
И опять и опять без ответа.
А листочек с березки упал на плечо,
Он, как я, оторвался от веток.
 
 
Посидим на дорожку, родная, с тобой.
Ты пойми, я вернусь, не печалься, не стоит.
И старуха махнет на прощанье рукой
И за мною калитку закроет.
 
 
Отчего так в России березы шумят,
Отчего хорошо так гармошка играет?
Пальцы ветром по кнопочкам враз пролетят,
А последняя, эх, западает^[1].
 

После «Березы» спел без музыкального сопровождения «Коня». Потом «Ребята с нашего двора», заменив Гагарина на Чкалова, «Улочки московские», «Ты неси меня, река». Учитель, что учил меня играть на гитаре, не тот, который на аккордеоне, сказал:

– Играешь ты хорошо, можно сказать, отлично, но мастером не станешь никогда, нет в тебе этой жилки, но вот поешь… Развивай, у тебя талант!

Я запомнил его слова и не бросил, всегда охотно откликался, если меня просили на какую-нибудь вечеринку прихватить гитару или аккордеон.

Сейчас хмурые лица бойцов разгладились, слушая меня. Скажу честно, никогда не встречал таких внимательных слушателей. Они буквально впитывали каждое мое слово. А я вспомнил еще одну песню, из кинофильма «Путь к причалу»:

 
…Если радость на всех одна, на всех и беда одна,
Море встает за волной волна, а за спиной – спина.
Здесь, у самой кромки бортов, друга прикроет друг,
Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг.
 
 
Друга не надо просить ни о чем, с ним не страшна беда.
Друг – это третье мое плечо, будет со мной всегда.
Ну а случится, что он влюблен, а я на его пути —
Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти».
 
 
Ну а случится, что он влюблен, а я на его пути —
Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти»,
Уйду с дороги, таков закон: «третий должен уйти»…
 

Меня в конце песни оборвал прибежавший часовой, который быстро сказал:

– Немцы… Цепью идут! Как раз с той стороны, откуда вы пришли, товарищ сержант.

– Уходите, мы вас прикроем, – неожиданно сильным и твердым голосом приказал капитан.

– Меня тоже к пулемету, не ходок я, не уйду, – почти немедленно крикнул Курмышев.

Пока бойцы готовили пулеметную позицию и укладывали у пулемета раненых, остававшихся прикрывать нас, я быстро собирался. Вещмешок за спину, аккордеон на левое плечо, поправить гранату, больно врезавшуюся в живот, и посмотреть на смертников, запоминая их.

– Прощайте, братцы… и спасибо вам за все! Уходим! – крикнул Слуцкий, вешая на плечо планшет капитана и держа в руках портфель. И мы побежали.

Минуты через три сзади резко вспыхнула стрельба, которую перекрывал одиночный пулемет, бивший длинными очередями. Через некоторое время к нему присоединилось еще несколько, потом все смолкло.

Как только стрельба стихла, мы все остановились и прислушались.

– Все, кончились наши, – со всхлипом сказал стоящий рядом Демин.

– Не стоять! Уходим! – приказал сержант, и мы побежали дальше. При первых минутах мне как-то не до того было, чтобы следить за дорогой, но через некоторое время я присмотрелся и понял, что мы делаем большой крюк и возвращаемся к тому полю, где я убил немецких танкистов. Дальнейший путь к фронту шел только через него. А на обход требовалось слишком много времени, которого у нас попросту не было.

Вышли мы к дороге километрах в шести от танка. Немцев не было, но вдали слышался приближающийся гул моторов.

– Пропускаем, – скомандовал Слуцкий.

Мы пропустили три грузовика, полных солдат, про-ехавших в сопровождении двух мотоциклов, и, осмотревшись, перебежали через дорогу и нырнули в рожь. Двигаться долго, осторожно, а где и вообще по-пластунски, когда по еще видной дороге проезжали машины. Диск солнца уже касался горизонта, когда мы отошли от дороги километров на восемь. Вокруг было одно только поле, пересекаемое полевыми дорогами, по которым изредка проезжали машины и мотоциклы, из-за чего нам приходилось прятаться.

– По своей земле, как крысы прячась, идем, – всхлипнул Демин.

– Ничего, боец, будет и на нашей улице праздник, – успокоил его Слуцкий, услышавший красноармейца.

Шли мы всю ночь, обходя деревни и хутора, с которых нас изредка облаивали собаки, те, которые чуяли и были живы. Под самое утро перед нами выросла темная стена, оказавшаяся лесом.

– Идем в глубь километра на два и встаем на отдых, – скомандовал сержант.

Найденная нами полянка была просто идеальной для привала, но она оказалось занята. Услышав редкое мычание и увидев туши коров, я с неудовольствием понял, что тут целое стадо.

А вот бойцы обрадовались: есть хотелось всем, три последних банки тушенки мы схарчили за пару минут на одном из предыдущих привалов.

– Стой, кто идет? – окликнул нас тоненький детский голосок.

– Свои! – немедленно откликнулся сержант.

– Какие такие свои? – спросил уже другой голос, явно старика, с той стороны долетел отчетливый звук взводимых курков.

– Советские бойцы, – ответил сержант.

– Ну подходь, если действительно свои.

При свете костра тускло сверкнули стволы двустволки, которую дед Апанас продолжал держать в руках.

– К своим, значит, идете? Отступаете? – спрашивал он.

Я сидел в стороне, кушая хлеб с салом, изредка отхлебывая горячего чая из кружки, и с интересом прислушивался к разговору.

– Отступаем, – как эхо, вздохнул сержант.

– Задание у нас: как можно быстрее пробиться к нашим и доставить им разведданные.

Сидевшие рядом четверо пионеров – три пацана и девчонка лет тринадцати – два Ивана, Олег и Ольга – оживились.

– Разведданные – это серьезно. Покажу я вам одну тропку, о ней мало кто знает, километров тридцать пройдете, никого не встретите. Места там глухие, болотистые.

– Может, вы с нами, дорогу покажете?

– Да куда мне? Видите же, с колхозным стадом. Велели гнать на восток, помощников вот дали, пионеров из нашей школы. А тут самолеты, прямо по коровам стреляют, ироды, вот я и загнал их сюда. Как к дороге не поедем, так немцы одни, второй день стоим, двинуться не можем, много пораненной скотины.

– Понятно, – сержант даже и не пытался скрыть своего разочарования.

– А вы летчик? – спросила у меня девочка.

– Летчик.

– А у нас самолет есть, – как припечатала она, отчего я поперхнулся.

– Гхде?.. кхе… кхе. Спасибо, – со стоном кивнул я Демину, хорошенько врезавшему мне по спине, забыв о ране.

– У нас над селом бой был. Вот один из самолетов и сел на луг в километрах пяти от села, – ответил вместо девчонки дед, сворачивая цигарку.

– Целый? – оживился сержант, при этом взглядом спрашивая у меня. «Справишься?» Я молча кивнул.

– Да кто его знает. Но летчика из него всего в крови вытащили. Мертвый он был, даже не знаю, как аэроплан посадил.

– Целый он. Там только дырка в боку, где летчик сидел. Я сам слышал, как один из приехавших командиров так и сказал: «Пришлите летчика, аппарат цел. Местность для взлета нормальная. Пусть перегонят его на аэродром», – процитировал неизвестного командира один из мальчишек, белобрысый паренек с царапинами на руке и хлыстом под ногами.

– Да, там еще красноармейца оставили охранять самолет. Но никто так и не приехал, – сказала девочка.

– Да его, наверное, немцы уже нашли? – спросил сержант.

– Нет. Вряд ли, тот луг труднодоступен. Туда машина с трудом проехала, если только кто-то из сельских сболтнул, – не согласился со Слуцким дед, дымя как паровоз.

– Нужно торопиться. Отведете нас? – спросил сержант.

– Я отведу, – вскочил тот самый белобрысый.

– Иван проводит, он знает дорогу, – кивнул старик.

Аккордеон я оставил деду. Было видно, как он обрадовался такому подарку. Честно говоря, и мне уже надоело тащить его на себе. Так что я хоть и с некоторым сожалением, но оставил музыкальный инструмент, радуясь, что смог отблагодарить деда и детей за помощь.

Так, без отдыха, мы энергично зашагали дальше следом за невысоким проводником.

– Вань, а что за самолет? Истребитель? – вопрос был закономерен. Бомбардировщиком я управлять не умею.

– Да. И-16, – обернувшись, ответил он.

«Точно, дед же говорил, что из него одного вытаскивали!» – припомнил я.

Шли мы довольно долго. Чтобы срезать путь, пришлось идти краем болота, иногда проваливаясь в мягкую сырую почву по щиколотку. Как пояснил Иван, чтобы обойти это болото, потребуется столько времени, что к самолету мы выйдем только к обеду, да еще и через село проходить, оно как раз стояло на границе двух болот, вот и вел нас тайными тропками.

Звучным шлепком убив очередного комара, посмотрел на светлеющий небосклон и на часы:

– Четыре утра, светлеет, нужно поторопиться, – сказал я, перелезая вслед за Деминым через упавшее полусгнившее дерево.

Мои слова долетели до сержанта и Ивана.

– Тут немного осталось, полчаса, и мы на месте.

Парень не ошибся, действительно мы вышли на луг минут через тридцать. Я с подозрением его осмотрел: как и думал, он оказался частью болота. То есть цеплял его краем, а это значило, что почва не могла быть пригодной для взлета.

– Стой, кто идет?! – истерично заорал кто-то из кустов.

– Это что, часовой? Он еще здесь?! – удивленно спросил я у Ивана. Тот только пожал плечами.

– Свои. Сержант Слуцкий, мы летчика привезли, – почти сразу отреагировал сержант. Видимо, тоже молниеносно пробежав варианты ответов, выдав более-менее нормальный.

– Сержант ко мне, остальные на месте, – уже спокойнее, но все равно на нервах выкрикнули из кустов.

Мне показалось, что сквозь них что-то серебрится. С подозрением посмотрев в ту сторону и мельком глянув в спину сержанта, который спокойно шел к часовому, я спросил у Ивана:

– Вань, а какого цвета самолет?

– Серебристый, – подтвердил мои подозрения мальчик.

– Да? Странно… – я замолчал, задумавшись.

«Командирский? Насколько я знаю, окраска на самолетах сейчас стандартная, зеленая. Были случаи, что некоторые командиры полков и дивизий тянули с покраской, оставляя свои самолеты серебристыми и красными, неужто и мне такой попался?»

Припомнил мемуары одного из немецких летчиков истребителей. Тот писал, что в начале июля встретился с эскадрильей «ишачков» из восьми самолетов, которую возглавлял И-16, покрашенный в красный цвет.

– Вань, а ты не знаешь, в каком звании был летчик?

– Сержант вроде. Треугольники у него были, как у товарища сержанта.

«Еще страньше и страньше. На командирском летал простой летчик. Что бы это значило?»

Однако найти ответ так и не получилось. В это время из кустов выглянул Слуцкий и махнул рукой, подзывая нас.

Первым делом мой взгляд прикипел к ястребку, стоящему под тенью деревьев, а не к молодому пареньку в красноармейской форме, который, повесив винтовку на плечо, поправлял воротник.

«Ишачок» был красив. Звезды на крыльях и хвосте тщательно прорисованы. Сомнений не осталось, он был командирский.

– Тип восемнадцать, – сразу определил я.

– Нужно торопиться. Чем быстрее взлетишь, тем лучше. Сам должен понимать, – сказал подошедший сержант, поправляя немецкий автомат на плече.

– Понял, – кивнул я и, сбросив на густую зеленую траву вещи, энергично зашагал к самолету.

Пробежавшись по всем узлам, открыл перекрытый бензопровод и заглянул в кабину. На сиденье лежали буквально пропитанный кровью парашют и летный шлемофон. Вся кабина была забрызгана кровью; посмотрев на немаленькую дыру в боку, просунул в нее кулак и вздохнул.

«Командирский, а рации нет!» – подумал я, глядя на пустую нишу для радиостанции. Достав парашют и шлемофон, я залез в кабину и запустил двигатель. Сыто взревел он только после третьей попытки; прогрев его и погоняв на разных оборотах, заглушил и вылез из кабины. Поглядев на наполовину ушедшие в почву колеса, сказал с надеждой смотревшему на меня Слуцкому:

– Нужно почву посмотреть, где взлетать буду.

Пока Демин по моей просьбе срубал ветку и заострял ее, я осмотрел оружие. Вооружение – два пулемета ШКАС и две пушки ШВАК.

– Нестандартно. На таком типе четыре ШКАСа обычно стоят, – сказал я сержанту, который стоял рядом, проверяя боезапас. К моему удивлению, он оказался практически не тронут.

– Баки почти полные, две трети, боеприпас фактически тоже. Его что, сразу сбили? – озадаченно спросил я у Ивана, однако ответа не было, никто не знал.

Оставив парней у самолета, вместе с Деминым пошел смотреть луг. Мы шли по нему, осматривая кочки, ямы и проверяя твердость почвы, методично протыкая верхний слой острием палки. И чем дальше мы шли, тем больше я хмурился. Слишком мягкая. Внимательно осмотрев колеи, оставленные «ишачком» при посадке, только покачал головой.

Махнув рукой Демину, направился обратно к самолету.

– Значит так. Почва мягкая, взлетать будет трудно. Но есть одна возможность. Я выведу его на открытое место, подготовлю к взлету, и вы все будете держать самолет за хвост, как только я махну рукой, отпустите. Понятно?

Первым делом я разобрался с тем, что брать с собой. Достав вещи, которые могли пригодиться, отдал вещмешок сержанту – у него своего не было. Потом повесил на плечо маузер и планшет с картой и документами наших и немецких солдат, и наконец, привязав портфель к ноге выше колена, стал готовиться.

Очки погибшего летчика отдал Ивану на память, а сам надел немецкие, зеркальные. Покрутил в руках термос, немного подумал и подарил его Демину. С помощью бойцов надев парашют, сунул пилотку за пояс, натянул шлемофон и выслушал инструкции Слуцкого:

– Запомни, отдашь их командиру не ниже полковника, понял?

– Понял, товарищ сержант. Главное, до наших долететь, а там видно будет. Все будет в порядке, не волнуйтесь. Я помню, сколько наших за эти документы жизнь отдало. Перелечу фронт, там и найду, где сесть.

Пожав всем руки и с трудом втиснувшись в кабину, дал команду заводить двигатель. Хекнув, Демин мощным рывком крутанул винт и отскочил назад. Несколько раз чихнув, мотор взревел, «ишачок» с трудом тронулся с места и, слегка переваливаясь, выкатился на луг.

Убедившись, что бойцы меня держат, я застопорил тормоза и стал поднимать обороты. Когда машина задрожала и начала заметно подпрыгивать, махнул рукой бойцам, одновременно отпуская тормоза.

«Ишачок», как будто получив пинка, стал резко разгоняться. Пробежавшись метров двести, он оторвался от земли и под мой ликующий вопль «я лечу!», стал подниматься ввысь. Убрав шасси, я осмотрелся, немного убавил обороты, экономя горючее, и начал подниматься до километровой высоты.

Летел я ни много ни мало, а в сам Минск. Именно где-то там находился штаб округа, и чем быстрее портфель в него попадет, тем лучше.

Что ни говори, а очки были классные, в них можно даже смотреть на солнце, проверяя, не атакуют ли меня от него. Крутить головой приходилось постоянно. Вдали были видны чьи-то самолеты, но чьи, я не знал, так что продолжал править, то и дело сверяясь с картой, к столице Белоруссии.

Почти через час полета впереди показались дымы пожарищ, сливающиеся в огромный серый купол – Минск. Сбоку от меня, на расстоянии примерно километра три, подходила к городу очередная группа лаптежников.

«А что это шанс! Если сшибу хотя бы один, да еще на глазах у всего города, то попасть в истребительные войска станет не такой уж и трудной задачей!»

Так накручивая себя и продолжая следить за воздухом, я стал подниматься выше. За время этих маневров мы успели подлететь к самому городу, а мой ястребок уже висел на двухкилометровой высоте. Немцы меня видели, да и трудно было не заметить – небо чистое, однако продолжали готовиться к пикированию, правда, собравшись более компактной кучей. Я понимал, что они скорее всего уже вызвали помощь, так что следовало поторопиться.

Как только головной «юнкерс» клюнул носом, резко бросил свой «ишачок» на перехват. Ветер свистел в пробоине и открытой кабине, но очки помогали просто замечательно.

– Черт, а оружие-то я не проверил! Вот что значит не пользоваться им! – простонал я вслух.

«Даже не знаю, на какую дистанцию оно установлено. Ну, будем надеяться, что на стандарт, сто пятьдесят метров. Вот сейчас и проверим!» – подумал я.

Коротко протрещали пулеметы и пушки. От неотвернувшего лаптежника отлетели какие-то куски фюзеляжа, и он, выбросив густые клубы дыма, вращаясь, полетел вниз. Резко взяв штурвал на себя, я из глубокого пикирования через левое крыло развернул «ишачок» и снизу атаковал замыкающего. Среди летчиков-истребителей сорок четвертого года этот прием назывался «ухват». Сработал он и здесь.

После моей очереди в его желтое брюхо «юнкерс» взорвался в воздухе и большой огненной каплей полетел вниз, на окраины города. Чудом увернувшись от обломков, я увел машину в сторону.

Дальше атаковать было бессмысленно – стрелки собьют. Скорость я фактически потерял. Поэтому, отлетев от лаптежников, которые, выстроившись в оборонительный круг, стали удаляться от меня, я тоже кругооборотом стал наращивать скорость и лезть вверх. Без превосходства в высоте бить их было проблематично, тем более на «ишачке». Подловят!

Опять поднявшись до двух тысяч, я стал подходить к строю ближе. Заметив, что они еще больше сплотились, приготовился к атаке.

Вот что было странно: немцы заметно опасались меня, но сбрасывать бомбы не спешили. Было видно, что они еще не потеряли надежды разбомбить свою цель, от которой я их отогнал километра на полтора. Ее, кстати, я видел – это была железнодорожная станция, вся затянутая дымом.

Хотя это был мой первый настоящий бой, следить за воздухом я не забывал и четверку приближавшихся «мессеров» заметил вовремя. И понимая, что больше шансов не будет, стал пикировать на ощетинившийся пулеметными стволами строй бомбардировщиков. Увернувшись он огненной струи ответного огня, с трехсот метров дал очередь по кабине третьего лаптежника, оказавшегося самой удобной целью.

Бомбер почти сразу вывалился из строя и, кувыркаясь, понесся вниз. Вот от него отделилась фигурка и полетела рядом, через некоторое время открылся парашют.

Как бы я ни был занят атакой, но о «худых» помнил, поэтому на выходе из пикирования резко дернул «ишачок» в сторону, уходя от пушечных очередей, и почти мгновенно вернул обратно, успев нажать на гашетки, когда мимо пронеслись две стремительные тени.

«Повезло? Нет? Да или нет? – думал я, делая мертвую петлю и уходя от второй пары. – А-а-а, горит, сука!!!»

И действительно, оставляя дымный след, ведущий пары, не выходя из глубокого пикирования, воткнулся в землю. Я хорошо разглядел вспышку на месте падения, в километре от станции. Тут почти сразу же стали рваться бомбы. Лаптежники, не долетев до цели, принялись избавляться от своего груза. Я все-таки заставил их отказаться от налета.

При выходе из очередного пике в глазах потемнело от перегрузки, однако поймать одинокий «мессер» все равно не получилось. Тот, предупрежденный товарищами, успел уйти из-под атаки.

«Почему они сбросили? А-а-а, наши!» – понял я, заметив пять приближавшихся точек. Сообразить, что это наши истребители, было не трудно. Однако оставшаяся тройка «мессеров» просто так отпускать меня не собиралась, поэтому приходилось прилагать все свои умения, помноженные на опыт летчиков, прошедших войну, чтобы не только уходить из-под атак, но и самому стрелять, причем прицельно.

«Правильно летчики называли “ишачки” “ежиками”!» – подумал я, в очередной раз встречая в лоб атаку «худого». Но на этот раз он не успел увернуться от очереди, и пушечные снаряды вспороли его от носа до хвоста.

Это было последнее, что мне удалось сделать, патронов больше не было, я выпустил последний боезапас, поэтому оставалось просто молча крутиться, уходя из-под огня. Ястребок уже получил несколько попаданий, да и бак практически опустел, так что долго это не продлится. Собьют ироды.

Уворачиваясь от очередной атаки, я посмотрел, где помощь. Три истребителя атаковали бомберов, а вот двое были уже близко. Это подстегнуло немцев, и они, поняв, что я пустой, бросились в двойную атаку. Я знал, как от нее уйти, но тут мотор зачихал.

«Бл… бензин!!!» – Только и успел я дернуть штурвал в сторону, как по мотору и правому крылу забарабанили снаряды.

Выбросив клубы дыма – видимо, попали зажигательными, – «ишачок» понесся вниз, и как раз в это время помощь на «МиГах» сцепилась с немцами. Откинув борт, я чуть довернул штурвал и с трудом швырнул свое внезапно уставшее тело наружу.

«Сбили все-таки, сволочи!» – изумленно подумал я, падая на город: меня поразила техника пилотирования немцев, я их делал как щенков. Или мне попались молодые пилоты, или я недооценил свой потенциал.

Все это время мы фактически крутились над Минском. «Ишачок», густо дымя, падал куда-то в район городского парка. Вот на моторе показалось пламя, и ястребок огненным шаром врезался в землю, повалив несколько деревьев. Понимая, что тянуть не стоит, немцы все равно дерутся с нашими, я дернул за кольцо на бедре.

Дальше произошло страшное. Маленький парашют вышел, но выдернуть основной не смог – то ли его склеила кровь, то ли неправильно уложили, и я с диким воплем с километровой высоты стал падать на город, пытаясь затормозить руками.

Вы знаете, что такое ужас? Да, тот самый, от которого впадаешь ступор? Так вот я теперь знаю-ю-ю!!!

Не переставая орать, я падал на город, хладнокровно прикидывая какой-то частью мозга:

«Судя по направлению ветра и скорости падения, место приземления будет крыша во-о-он того дома!»

Однако большая часть сознания продолжала пребывать в ступоре и орать.

Как ни странно, из этого состояния меня вывел немец из бомбардировщика, опускавшийся неподалеку. Этот гад пару раз выстрелил в меня, когда я пролетал мимо него метрах в пятидесяти. Успев обматерить немца, я быстро прикинул, что можно сделать. Выход был только один – дотянуться до выпускного парашюта и выдернуть основной, что я и попытался сделать.

Вы когда-нибудь пробовали выгнуть руки назад и что-нибудь там сделать? Нет, не получится? Так вот мой вам совет. Прыгните с поврежденным парашютом, и у вас получится все, поверьте моему опыту.

Изогнувшись, я ухватил парашют и стал его дергать. Резко дергать. С треском основной купол наконец-то вышел и полностью раскрылся на высоте примерно метров сто от земли.

Сапог с поврежденным в кустах голенищем от рывка практически слетел с моей ноги, но я успел растопырить пальцы, из-за чего он повис, готовый вот-вот свалиться совсем.

«Не удержу!» – понял я, чувствуя, как слабеют пальцы и начинает сводить ногу от напряжения. Тут поток воздуха от земли немного приподнял меня и тряхнул, от чего сапог слетел и под мой возмущенный крик с пятидесяти метров отправился вниз.

– Твою мать, Гаврюшов, это шо такое я вам ешо сказал? Шоб вы эту хрень перенесли туда, а не сюда! А вы шо сделали? – дыша перегаром, орал старшина.

Старшину Данилюка в госпитале не любили, более мелочного куркуля встретить было просто невозможно. Как он попал на должность завхоза, тайна за семью печатями, но даже главврачу что-либо получить от него составляло немало проблем.

– На меня смотреть!!! – опять заорал он, когда один из красноармейцев хотел понаблюдать за идущим над городом воздушным боем.

Пять бойцов угрюмо насупились – старшину тихо ненавидел весь личный состав охранного взвода. И попадание под его командование на время разгрузки привезенного имущества не доставляло никому удовольствия.

В дворике госпиталя, где у склада с открытым бортом стояла почти полностью разгруженная полуторка, бойцы внимали разглагольствованиям старшины, как внезапно услышали близкий возмущенный вопль:

– Сапо-ог! Сапо-о-ог!!!

Бойцы в недоумении закрутили головами, как послышался звук удара и последующего за ним падения. Повернувшись к старшине, они увидели занимательную картину. На утрамбованной земле лежал, раскинув руки и ноги, старшина, а рядом с ним валялся командирский сапог.

– Твою ж мать, – снова послышалось где-то рядом. Один из красноармейцев поднял голову и увидел парашютиста, спускающегося на них. Внимание в нем привлекали привязанный к ноге большой желтый портфель, развевающаяся портянка и испещренный красными пятнами парашют.