Читать книгу: «Гришка Отрепьев», страница 3

– К нему нельзя – у него гости!

– Доложи ему, что дело важное.

– Я думаю, что сейчас у него дела поважнее государственных!.. Подожди полчаса, отдышись. Чаю хочешь?

– Не откажусь.

Через некоторое время, когда Пушкин пил третью чашку, из дверей прихожки вышла женщина. Потом из прихожки – голос:

– Эй, постельничий, кто там ко мне?

– Пушкин, ваше императорское величество!

Тот вопросительно посмотрел на него.

– После твоего отъезда приказал себя так величать, – шепнул он. – На манер византийских императоров…

Пушкин встал и прошёл через прихожую в горницу. Он сидел на кровати в нижнем белье. Потянулся, зевая:

– Ну?.. – и снова начал зевать.

– Их нет…

Тот хлопнул челюстью и забегал по горнице:

– А этот… кто… ну, приводил в исполнение…

– И его нет. Приказал долго жить…

– Как?!

– Конь под ним попал в сурчину, а рядом – обрыв… Конь чуть ногу не сломал – грохнулся со всего маху… Ну, он из седла полетел под кручу… Я скакал с ним к тебе, вроде бы, за наградой, а оно вон как получилось…

– Награда… Да, награда тебе будет…

Снял перстень с пальца:

– Давай руку! – и натянул на мизинец дорогой перстень…

…Утром Пушкина разбудили барабаны. Они будили людей. «Идём на Москву!..» – слышался крик.

«Не терпится ему взгромоздиться на трон, самозванец!..» – и зажал рот. Осмотрелся – никого нет. Перекрестил рот, бормотнул: «Боже!..» Он раскаялся за произнесённое. Встал, плеснул в лицо над лоханью из ведра водой. Быстро оделся и заспешил к соседней избе, в которой был ночью.

Там он был не один. Пушкин любил поспать. «Некогда спать – дела ждут!..»

– Простите, ваше императорское величество! Умаялся с дороги…

Присутствующие переглянулись: «И когда он успел узнать, что его так называют?..» Их мысли прервал Гришка:

– Господа, мне донесли, что Фёдор вместе с матерью в страхе передо мной отравились!..

У всех отвисли челюсти.

– Хлопните челюстями и слушайте меня! Москва нас ждёт! В путь, господа бояре!

– Ходит после обеда один, не спит – срамота одна!.. За обедней не стоит… Говорит, просвещение сделает…

– Это что, нас, неучей, поляк будет учить?! Одно у него от батюшки – ни одну юбку не пропустит… Одна девица пришла к нему в светлицу, он вмиг щупать её стал. А та, не будь дурой, вырвалась от него и по ступенькам – вниз. И он за ней, кричит: «Держи воровку!..» А сам на ровном месте шлёпнулся!..

– Это он – в батюшку!.. Тот ни одну юбку не пропустил… Пакостник был, прости Господи!.. Плохо о государе сказал…

…Смерть царя Бориса Годунова была столь неожиданной, что она вселила в сердца верующих людей веру: мол, Бог знает, кто истинный царь, не допустил он много лет царствовать Бориске, спас он Россию, вернул ей настоящего помазанника Божьего, чуждо было ему правление Бориса!.. Крестились на похоронах люди и шептались: «Бог – не Микитка, он видит и знает, кому царствовать!.. Вон, не допустил дочь-невесту… Без семени она… Могла бы давно замуж выйти, заморского царевича родила бы, да Бог не захотел!.. А сынок у него, вместо того чтоб учиться, как царствовать, наподобие глуповатого цезаря Италии – в науку вдарился! Какие-то карты чертит… Тот книги писал, а этот карты чертит!.. В восхищение своего батюшку вводил – тот и рад был этому: на трон его покушаться не будет! Да и кто такого поддерживать будет?! Царь, он должен трон любить, на место отца метить… А он – как дождик целый день штрихует, не устаёт, так он целыми днями сидит чертит на бумаге чёрт-те что!.. Нормальный художник богомазанием занимается, а этот начертит на бумаге речку и радуется, как мешком вдаренный… Отец, умирая, наставление ему давал… Да куда ему до настоящего царя Дмитрия Ивановича?!. Ясно дело, Богу он не по душе… Потому и голод напустил на наши земли, и не один год, а три подряд!.. Не по душе нашему Богу царствование Бориски… Народ недоволен – и Он недоволен…»

Так религиозность людей помогала угнездиться на троне Лжедмитрию. Часть Руси пошла за Дмитрием Ивановичем, часть бояр решительно перешла на сторону самозванца. Уж больно хитёр и смертельно опасен был Борис Годунов. Да, смерть Бориса установила «истинность» царевича Дмитрия…

…На встрече подружек женщины организовали застолье. У многих жизнь была не ахти какая: каторга, нищета и дети – а их было помногу – отбирали здоровье и жизнь.

Бедному человеку что осталось? Работа, нищета и жена. Тогда мужики умели любить женщин! Помногу рожали детей… Да и как тут не рожать – им лучина долго не горела! Свет в окошко в бычий пузырь, натянутый на него, тоже мало пропускал. Одна жена была – свет в окошке!..

Жили скудно, одна река выручала да жито. Ягоды, яблоки – дикие, кислые. Но умели их мочить – в бочке, в воде со ржаной заправкой, солью и горчицей. Роженицам ох как нужно было!.. И от склероза, для улучшения памяти их ели… Какая-то неподражаемая была в них кислинка!.. Свёкла давала курагу – сахара ещё мало было. Здоровье – было.

Войны вырывали мужей из семьи, жить надо как-то было. Ради детей шли женщины по рукам… А тут скоморошьи пляски разрешил царь Дмитрий! Степенность женщины потеряли… Шипели мужики… Иной с женой и пошумит, и пригрозит… Скоморошьи песни, частушки пошли гулять по Руси…

Некоторые женщины торговали не только самогоном и брагой, но и собой. Они несли, хоть и посрамлённую, но волю женщинам. Иногда они собирались одни, без мужей. Подпив, пели песни – тягучие, заунывные… Но иногда одна какая-нибудь, видя печаль женщин за столом, срывалась и горланила песню, песню непотребную, похабную, охальную…

Эх, снег-снежок, белая метелица –

Напилась, нажралась, только мне не верится!..

Смеялись в подпитии женщины, краснели лицом, скалили зубы – цветы ландыша, и в глазах метелилась-пуржилась синь неба… «Давайте, девчонки, ещё по одной – и до избы! Надо идти, пьяная не дойдёшь…» Выпивали и с песнями, гоготом расходились по избам…

– …А скажет мне Мнишек: «Хочу я подслащённые письма в народ послать!» – мои гонцы помчатся по Руси великой с обещаниями благодати!..

Мнишек смотрел на него и думал: «А ловок, шельмец!..»

У одного большого шляхтича будучи в гостях Гришка вдруг заболел и перед смертью якобы на одре сказал: «Тайна есть великая у меня! В час смертный не хочу унести я её на небеса. Послушай ты меня!.. Я… – говорил он, задыхаясь, – умираю я…» В глазах – бешенство, пот на лбу, перед речью лежал больным притворщиком. Он за час до «смертных своих мучений» съел гриб мухомор и стал в исступлении метаться. «Он не хочет принять меня, Отец Небесный! Не хочет принять меня!.. Не высказал я тайну… Послушай, приведи сюда попа. Ему хочу открыть я тайну, ему! Тайну моего рождения…» – «Ксёндза мне сюда!..» – приказал шляхтич.

Когда бежал слуга за монахом, к хозяину подошёл один его слуга:

– Пан, что я скажу: болен он… Безумие в глазах, потливость… И речь его безумна. Сказал мне, что он – чудом спасшийся царевич Дмитрий… Пан ясновельможный, помнишь, как посылал ты нас отбить отряд викингов? И тогда они в ярости горящей малым числом побили нас многих, и я в плен попал?.. Так вот, тоже дознался я о храбрости их великой. Перед битвой эти рогоносцы без жён перед боем ели мухоморы, и он их пёр, безумных, напролом на смерть. Её они не боялись… Сейчас подобную картину наблюдаю я…

– Так мухомор же отравление, а не безумие вызывает, смерть!.. Отрава эта так опасна…

– Не совсем, ясновельможный!.. Позволь мне запах изо рта и рук его принять, и я скажу, правильна ли моя догадка.

– Иди.

Он подошёл, склонился больному ко рту носом, потом его правую руку поднёс к своему носу…

– Ах, пся кровь, хотел хозяина моего надуть!.. – бормотал он, в пренебрежении бросил руку того, кто в будущем перстом указующим заставит повиноваться шестую часть суши и соседей – трепетать…

– Лжец, ясновельможный пан, здесь тебе мозги туманит. А позволь я его плёткой живо вылечу!.. – поддёрнул он жупан и уже пошёл на кривых кавалерийских ногах за ней.

– Нет, постой, погоди… И долго он эдак будет лежать?

– Когда буйство у него пройдёт – через двое суток встанет, если память мне не изменяет…

– Ах он, негодяй такой, чего удумал! Ну уж я его расспрошу, разузнаю, как погиб мнимый царевич, а он живой остался… А вообще, зачем мне это знать? К Вишневецкому его отправить! А там, глядишь, и к королю… Если он тут мне признался, они ведь могут его использовать… Великие паны знают, что делать с ним… Не нам они чета, которые только и знают любить жён, детей, пить брагу-медовуху да сабелькой во имя прекрасной Польши махать…

И вскоре повёз он его к пану Вишневецкому – человеку ума государственного. И там, сидя с ним за столом, угощаясь вином – допустил незначительного шляха до своего стола! – он рассказал, что ему рассказал царевич Дмитрий. Якобы, зная скверный характер царя Бориса, опричника Ивана Грозного, держала мать его двоюродного братца, на Дмитрия похожего. И не одного его, а ещё нашли мальчика, на него похожего. И что были они в неге и холе, жили недалеко – в городе Угличе. И вот, когда прибыл из Москвы посланец Борисов якобы с дарами для царевича, мать, Мария Нагая, удалила от себя сына под присмотром врача-иностранца и приблизила к себе двоюродного его брата. И его-то они и зарезали. А билась она и кричала и била поленом мамку царевича, чтоб показать, что зарезали настоящего царевича, чтоб уверить царя Бориску и отвлечь его от смертоубийства её отрока. Разве может мать, увидев окровавленного сына, бить кого-то? Да ещё приказать брату бить мамку?.. Велела звонить в колокола – народ позвать и его ярость и буйство использовать… Мать при виде тела в крови дитя зашатается и хлопнется в обморок! А эта народу яростному указала и ярость направила на большую группу людей – якобы они были в заговоре убить царевича. И велела спрятать царевича до поры до времени от Бориса до нужных времён. А тогда Борис был в фаворе у сановников и народа. Он построил многие города или начал их строить. Он закончил завоевание Сибири, притом малой кровью, и отошли к Руси и Аляска, и другие куски Америки, стали русские люди их столбить, желали, хоть сделали это после. Но лиха беда начало! Захапистость людей видна была. И спасала она сына до определённого времени, потому и вынесла позор и унижение, которому подверг её царь Борис якобы за то, что по её наущению в неоправданном гневе многих убили.

Всё это разведал-узнал хитрый воевода. Многих русских призывал он к столу своему. Вино столетнее из подвалов не подавали, а кисляк бросовый ставил на стол. А мяса дикой живности за столом не было, а так, похеренная скотина или птица по недогляду слуг хирела-болела – её и подавали к столу «гостей дорогих», хоть на Руси они были приближены к царям. Кто бежал от царя Иоанна Грозного, были и в правление Феодора, глуповатого, но умного Бориски, а потом тикали и от царя Бориса Годунова. Все эти люди искали правды и защиты. И подпив за столом, в пьяни становились очевидцами и чуть не любовниками цариц и их сестёр, пробирались даже в кельи опальных «принцесс», а то и самого постельничьими были, и все тайны двора им были известны.

А сейчас на Руси голод. Вот уж какой год неурожай. Народ ропщет, недовольство растёт не по дням, а по часам. Крестьянин бежит на все четыре стороны – лишь бы где-то пропитаться…

Мнишек смотрел и молчал. Из всей этой болтовни, что слышал он за столом, вынес одно: хитрый и умный этот мнимый царевич. Он был уверен: с ним можно сделать великое дело…

После того, как сознался Григорий Отрепьев, что он царевич Дмитрий, ждал он заточения. Думал, что его больного отведут в пыточную камеру, как делалось на Руси, и отведать ему калёного железа. Лежал крестился и говорил: «Боже, укрепи! Сохрани Христос! Дай силы в пыточной не сознаться, что я Гришка Отрепьев». Он пролежал трое суток, и его сочли больным. Вызвали к нему лекаря. А через неделю, когда он оклемался, его пригласили в трапезную попа. Он вышел из своего, как он считал, узилища, на своё удивление. Глянул на гонца, улыбнулся.

Его повели в баню. Там он мылся долго, тёрся мыльной травой, лез в кадку с тёплой водой, блаженствовал. После вылезал и мылился душистым мылом. Помывшись, одевался в новую одежду, и такую радость почувствовал, что захватило дух. «Поверили, поверили моей сказке –

такое обращение!» Надевал кафтан. Одежда была ещё не надёванная. Говорил уже высоким тоном. «Облачение мне новое дали, шёлковое нижнее бельё…»

После бани его позвали в трапезную. Он вошёл в зал, как в сомнамбулическом состоянии: всё крутилось и неслось перед глазами. Он успел сесть, а то упал бы. Это было лишь мгновение.

Да, такого он не видал даже у бояр. На столе, блестя глазами кильки, в деревянной плошке стояла икра. Как красная смородина с куста, в чашке сияла красная икра, искрилась на солнце рубином. На противне лежали зажаренные маленький поросёнок и лебедь, в нём и вокруг него – печёные яблоки. Огромная рыбина сёмга лежала на поддоне, обложенная специями, приправами. В чашках – нарезанное тонкими ломтиками бледно-розовое сало, как облака в красной зорьке. Сердцами лежали выпотрошенные красные перцы, красными теннисными мячиками катались в чашке помидоры. Диковинка: белые мягкие сваренные картофелины, обложенные и обсыпанные пахучим укропом, свежим чесноком. А колбасы – на срезе с красным мясом и, словно вкраплёнными в него, салом и мозгом! Стояли вазы с холодно-синими кистями винограда, яблоками и грушами. Но что поразило его – изобилие жареных пиявок, напитавшихся ещё живыми кровью гусей. Но больше всего его привлёк графинчик со сверкающим в нём спиртным. Не стал ждать других – сам налил в небольшие, не известно из чего сделанные стаканы, налил полные, хряпнул. Словно ангелы тёплыми ножками пробежали по горлышку. По привычке хотел утереться кулаком, но сообразил, что у него на столе обилие закуски. Взял тонкий ломтик сала и сунул в рот – вкуснятина!

Возле стола стояла девушка – молодая, красивая, задастая, смотрела на него глазами – синее неба, веселила его пьяную душу, лившую восторг. Не удержался. Его крестьянско-дворянско-царственная священная клешня под слова: «Эх, какая она у тебя!» – припечаталась к её заду. Женщина от оскорбления ойкнула, впору хоть влепить в ответ, да нельзя. Предупреждали: царственная особа. Лишь взяла графин, налила в стакан чуточку. Дала этим понять: целыми стаканы не пьют. Вилку переложила по левую сторону, нож по правую. Будущий царь впервые видел за столом вилку. Взял, ткнул левой рукой в пиявку. Как-то неловко и неудобно. Но понял: этикет надо соблюдать. Сказал женщине: «Открой окно». Пошла, открыла створку. Створка была со стеклом. Свежий воздух елей и сосен пополз в трапезную.

Вошли ещё трое мужчин, стали с лёгким кивком головы у стола. «Садитесь, панове», – сказал Григорий. Сели. Женщина из графина налила им в стакашки. Налила и будущему царю. Стали выпивать и есть. Потом хозяин сказал: «Ваше Величество, король Сигизмунд желает видеть Вас». «Когда?» – «Сперва поедем к пану Вишевецкому, погостим там дня два-три. Потом, когда король Сигизмунд освободится от государственных дел и забот, он примет Вас». – «Надеюсь, мой брат король не слишком сильно утруждает себя заботами? Надо же ему всё-таки позаботиться о здоровье!» – «Хорошо, мы передадим Ваши наилучшие пожелания королю». Встали, откланялись и ушли. Гришка сам себе налил ещё спиртное, отстранив руку женщины, хряпнул, и ещё себе налил… осоловевший, обмяк, упал головой на стол и уснул.

Сонного, его утащили в другое крыло замка пана, оставили спать. А на этот стол именитые паны засели и гудели до утра. Его, Григория, лишь на мгновение пока допустили к столу. Его собирали далеко не для него. Что поделаешь – дипломатия! Его посуду – и вилку, и нож – выкинули. А печать его священной клешни осталась в воспоминаниях женщины, которая хвалилась своим подругам, когда он воссел на трон, что когда-то он был с нею очень близок.

Царь Дмитрий проснулся, крикнул холопа. Тот вошёл, поклонился: «Слушаю». «Что дворец нечисто держишь? Клопы заели! Как собаки кусаются!» – «Есть такое маленечко. И меня грызёт проклятое племя, оно не разбирает, не отделяет, как люди, всех подряд грызёт». – «Откуда ты русский язык знаешь?» – «Сам я русский, сбежал сюда от голода. Думал, временно, а оно, видно, навсегда». – «Ничего, со мной на Русь пойдёшь. Согласен?» – «Да, согласен. Она, чужбина, не тётка…» – «Иди да у знахаря узнай, какая трава клопов гоняет».

Тот поклонился, вышел…

…После пирования жизнь Отрепьева изменилась почти в одночасье. Его одели в такие одежды, что, глядя в ведро воды как в зеркало – под рукой не было настоящего, – он приосанился, почувствовал уверенность в себе. Изменил походку, взгляд на людей… Надменность сквозила во всём. Знакомым он не отдавал приветствия. Когда кто-то из сопровождавших пытался его обогнать – он так смотрел на него, что холодок пробегал по телу, ледком оставался в груди…

И его принял король Сигизмунд. Стоя, но шляпу не снял. И его почти насмешливая улыбка вывела его из себя: «Погоди, королишка! Дай трон занять – я тебя лебезить заставлю!..» – а сам в это время поклонился…

Понятно, что перед такими людьми не поклонишься – гнуть будут!..

– Дочка, а не хочешь ли ты быть царицей Руси?.. Посмотри, какие огромные богатства в ней, и ты – хозяйка!..

У неё сердце куда-то исчезло. Похолодело в груди. Она знала своего отца, весёлого и склонного к авантюрам. Но ей был мил шляхтич. Это ничего, что про него говорят, что он непутёвый, любит пиры и дуэли – правда, пока бескровные. Она его образумит. Когда их обвенчают, она найдёт способ обуздать этого молодца. А богатства… Ну и что, что у него их нет? Зато есть у её отца!.. Правда, они теперь не прежние… Но всё равно, для жизни счастливой и беспечной есть. Так думала она. И то, что ей сказал отец, потрясло её.

– Дочка, я нашёл тебе очень выгодную партию…

Она побледнела и хотела решительно пойти против воли отца. Но решила подождать. Отец очень её любил. Она знала это. И если что, она заупрямится и пойдёт против его воли.

– Марина, ты знаешь, кто присутствовал на наших пирах и все обращали на него внимание?

– Меня, отец, это мало волнует…

– Этот человек – наследник престола Руси. Я бы советовал тебе к нему приглядеться и оказать ему знаки внимания…

– Меня он не волнует…

Он вздохнул. Конечно, он подвергает свою дочь огромному риску. Но вот долги… Деньги, где их взять?.. Он не красив, но умён. С лица воду не пить…

– Ты знаешь, как красива шапка Мономаха, когда она будет венчать твою голову, когда он станет царём всея Руси!..

– Но, папа, а когда он им станет?!

Шляхтич внимательно посмотрел на неё:

– А это зависит от нас – тебя и меня… Иди, дочка, подумай и скажешь мне после…

Она присела и вышла. По коридору шла вся в размышлениях. Её девичье сердце трепетало при мысли о шляхтиче. Но голос разума говорил ей: «Венец, почти богоподобный венец!.. Царь – помазанник Бога на земле…» Она ушла в свои покои, присела на спальное место и так была в раздумьях, что у неё разболелась голова. Пришла нянюшка, принесла воду с корнями валерианы. Она выпила и уснула с думами – завтра ей надо дать ответ отцу…

Утром она, хорошо выспавшись, пошла к отцу. В коридоре она встретила того, на которого все обращают внимание. Он поклонился ей. Она тоже кивнула. Но вид у неё был не тот, как при встрече со своим любимым шляхтичем. Напустила на себя безразличие и чуточку презрение, хоть и сердце у неё трепетало. Этому кивок был доброжелателен и не безразличен. Она задержала на нём взгляд. Она, выросшая в семье, где блеск богатства перекрывал другие ценности, понимала: раз она решилась пойти на согласие, то должна и вести себя, как подобает будущей владычице шестой части Земли. И этот человек подарит ей её…

Она вошла в кабинет отца. Он встал, подошёл, поцеловал её в лоб и усадил в кресло. Сел напротив. Оба молчали.

– Папа, я думала. Почти всю ночь, – она лгала, – и пришла к выводу, что ты как всегда прав. И я согласна разделить судьбу этого иностранца…

– Не называй его так! Лучше покажи знание французского языка и называй его «сир»…

– А он знает французский?

– Это слово знают все…

– Папа, а ты уверен?

– Дочь моя, сейчас никто ни в чём не уверен!.. Тебя никто не возьмёт отсюда, пока он не займёт трон. Как он захватит его, так ты поедешь в Москву, и тебя ждёт там венец…

– Папа, но он – христианин, а я – католичка. И согласится ли мой Бог на измену ему?..

– Дочка, Бог один. И то, шут его знает, есть ли он или нет. Коперник говорит, что нет. Его никто не видел, кроме евреев. Но те за деньги и чёрта увидят… Так что, я думаю, блеск шапки Мономаха у тебя на голове ослепит его глаза, и он тебя не увидит…

– А что мне делать, батюшка? Как с ним себя вести?

– Будь ласкова, почти доступная. Пусть у него при виде тебя кровь бурлит и желание перехлёстывает через край… И вот ещё что. У этих русских поганые мысли. Они ценят только девушек честных. Ходили слухи, что царь Иоанн Грозный изнасиловал в молодости до двух тысяч девушек…

– И как у него хватило сил?! – вырвалось у неё, и тут же она покраснела, смутилась…

Отец пропустил это мимо ушей:

– Надеюсь, ты понимаешь, что я говорю… Он ещё неопытен в делах любовных. Как он говорил, что был чернецом в Чудовом монастыре, спасался от гнева царя Бориса, а чернецы не должны иметь женщин. Поэтому он будет несмел. А ты прояви инициативу, будь с ним поласковей…

– Я всё сделаю, батюшка, как ты прикажешь…

…Ксёндз католического храма провёл обряд посвящения православного царя Дмитрия в католическую веру. Ещё шло богослужение с ксёндзом, ещё только говорили Дмитрию, что креститься надо всей ладонью, слева направо, а уже тайный человек мчался на коне в Москву с доносом к царю Борису Годунову. Взмыленный конь подлетел к Кремлю. Он отдал повод подбежавшему конюху. Конь ронял слюни, пену. Передав ему поводья, взбежал на крыльцо. Кричал:

– Вынь мундштук у него изо рта! Да не пои его сразу, поводи!.. И еду не давай… – Он остановился на ступеньках крыльца. – Да поводи его, не ленись!.. Что уставился? Говорю тебе: поводи его!..

Потом спустился. Он увидел, как в сарай нырнула девка. Молодая и красивая, его любушка… «Эх, подождёт!..» – сказал он и с крыльца ветром слетел и – к сараю. Она ждала его, кинулась на шею, обняла:

– Не чаяла и увидеть тебя! Где тебя носило?..

– Государево дело выполнял. Сейчас ему доложу и к тебе в горницу приду.

– Ох, там, в горнице, воли не будет! А я так соскучилась по тебе!.. – жалась она к нему.

Он посмотрел: в сарае лежали семена, сено и вокруг вороха снопы льна. Легла на них, смело потянула к грудям полу кафтана, обнажив меж ног чёрный треугольник лобка. Охнула, закрыла глаза, когда он лёг на неё, и в соитии обнимала его, говорила слова нежности…

А конь возбуждённо переставлял ноги, грыз мундштук… А по ступенькам крыльца бежал человек Бориса. Его ждали – не он первый докладывал Бориске о появлении якобы спасшегося царевича Дмитрия и как Константин Вишневецкий вместе с тестем Юрием Мнишеком готовятся к великому мероприятию – привести его в лоно католической церкви. Такие с поклоном передал ему слова.

– Иди в челядную, тебя там накормят.

Посланец вышел.

– Дьяка посольского приказа ко мне!.. – приказал он слуге. – Садись писать указ!..

Дьяк сел.

– Преуважаемому мной князю Вишневецкому…

Царь Борис знал, что бояре его люто ненавидели за потерю власти. Они хотели, чтоб царь был на равных в решении государственных дел. Они считали его узурпатором. Что он проигнорировал завещание Ивана Грозного. Что если жена Фёдора будет бездетная, то он должен жениться ещё раз. Когда Грозный писал это завещание при иностранце, любителе, как и он, шахмат, он спросил шахматиста, сидя в бочке с водой:

– Борис Годунов выполнит моё завещание?

Присутствующий здесь Басманов сказал:

– Государь, я знал тебя более разумного в твои года. А если не сделает?

– Казнить его!

– Будет исполнено!

И при слабоумном Фёдоре его сестра, жена царя Фёдора, не была отправлена в монастырь, ибо родила младенца, но он был слаб и умер. Но Борису это было на руку. Династический кризис был как елей для него. Слухи о причастности Бориски к убийству царевича Дмитрия нависали над ним, и мнение народа, что избранный царь не ровня наследовавшему трон. Хотя наследник мог быть и далеко не умный и не мудрый, как в данном случае с царём Фёдором, который был слабоумен, но народ считал его своим царём. Это как бездумье пчёл. У них их царица плодит, и они её бездумно охраняют. Правда, при появлении новой они её маленечко сжимают в своём, можно сказать, охранном клубке и тем сильно ослабляют при драке с новоявленной маткой. Так и тут: царь глуп, но он – богопомазанник, и, значит, его надо на трон, раз этого хотел Бог. Это наш еврейский договор с Богом. Они – богоизбранная нация. И это делает Библию фашиствующей книгой.

А тут ещё голод. Три года недород. Гибель от голода сотни тысяч людей. Хоть и царские амбары были открыты для народа, но народ недолюбливал Бориску. Что же сделаешь – такой менталитет у народа… Среди народа слухи, что это Бог наказывает его за грехи Бориски. Уж он-то, Бориска, знает, за какие грехи такое наказание… А тут ещё до голода налоги повысил, брал их со всех сословий. Бояре особо были недовольны. Раньше они в думе при Фёдоре налоги накладывали на крестьян и ремесленников, а тут – на них самих!.. Было отчего Годунову бояться любого самозванца.

Потому дьяк и выводил послание на бумаге к Константину Вишневецкому. Борис Годунов всегда говорил, что даже маленький державный камешек не должен достаться соседу. На этот раз с испуга обещал ему часть спорных земель, и вскоре другой гонец с посланием помчался к Вишневецкому и принёс послание тому. Он прочитал его, стоя на крыльце – посла не допустил в хоромы. Много чести ему, пся кровь в нём… Прочитал и отпустил листок. И полетел он, несомый ветром. А ребятишки челяди кинулись его ловить… Так, ради забавы…

– Ты понял мой ответ? – обратился он к послу.

– Понял!.. – И не прощаясь, без поклону, прыгнул на коня и помчался.

Конь нёс его, крутя хвостом.

Вишневецкий со злобой смотрел ему вслед: «Ну, погоди! Скоро вы любому польскому шляхтичу будете кланяться! Дай срок… А не только мне… Да царь Дмитрий заставит вас принять веру католическую!» Хотя он и не верит брехне этого русского, но ему нравился его авантюрный характер. Кроме того, доносили Вишневецкому тайные соглядатаи, что государство московское ослабло вконец. Сильны они только малиновым звоном колоколов своих церквей. А в Польше Коперник остановил Солнце и сдвинул Землю. Папа Римский в бешенстве. Инквизиция сожгла Джордано Бруно… От этого воспоминания его передёрнуло, как от холода. «Бр–р-р… Надо поспешать, торопить Мнишека с царевичем… Да не упустить его… Для этого у Мнишека есть дочь Марина… Надо с ним переговорить, пока её не увёл какой-нибудь шляхтич… И надо заставить её, чтоб не противилась царю. Мол, наследника от тебя несу…» Хоть и церковь требует другое отношение к женщине – плевать он хотел на неё!.. Сам он любил пиры и женщин. Ох, грешил он… Грешил и осуждал церковников, которые дают обет безбрачия…

Вскоре они встретились с Мнишеком. Разговор был короткий:

– Надо умилостивить царевича Дмитрия породниться…

А Марина загорелась. Её любовь к шляхтичу погасла. Она стала чаще встречать его в коридоре дворца. Дома вечерами, когда было темно и тускло горели свечи, она останавливала его и заговаривала с ним. Но он плоховато говорил по-польски. И хоть не был робок и застенчив, но был гостем. И довёл дело до такого состояния, что Мнишек был вынужден поговорить с ним. Позвал его к себе и, ломая гордость шляхтича, встретил с теплом и без обиняков начал:

– Что московский царь скучает? Ему бы, может, женщин хорошеньких?.. Я слышал, твой батюшка очень любил… И, как говорят у нас в Польше, без женщин скучно, а без дураков – невмоготу!.. Великий царь Московии скучает… А между прочим, такие женщины ходят меж его, желая его прельщать… Я заметил, моя дочь к вам неравнодушна… Так что, не теряйся!.. Кто откажет царю такой великой державы?!

С тем они и расстались. Царь уходил под поклон Мнишека. И он решился. В тёмном углу стал приставать к холопке. Но та не знала о разговоре царя с хозяином, с визгом вырвалась от него. Когда он в тёмном углу коридора повстречал её и дал волю рукам, повалил её, но она вывернулась от него. Донесли, что он домогался девушку, и она убежала в слезах.

– Твой гость напал на служанку. Он так неразборчив!.. Он посчитал её за женщину! Холопка чуть не стала ровней мне!

– Перестань, дочка… Он ведь пошутил! Разве может он сравнять тебя с ней?! Они там, в Московии, любят шутить, даже с медведями шутят! – загоготал он. – Ты будь с ним ласкова… А женщин из челяди я предупрежу: они по одной ходить не будут… А ты постарайся его привлечь…

И вскоре, когда наследник проходил мимо её опочивальни, дверь открылась прямо перед его носом.

– Королевич шёл ко мне? – спросила она его.

В тонком, просвечивающем платье она была необыкновенно соблазнительна и хороша. Он молча поцеловал у ней руку и вошёл. Она, прежде, чем закрыть дверь, посмотрела в конец коридора – никого не было… Закрыла дверь, молода и симпатична…

– Не хочет ли вина пан?..

Пан не отказался.

…А через неделю она легла с ним в постель, вскрикнула от сладкой боли зачатия и закрыла глаза… Благословенна женщина, впоследствии впервые венчанная на царство Московское!.. Гришка так был счастлив… И после они много ночей пьянились губами, лёжа в постели счастья. Она считала себя уже царицей, женой царя…

Мнишек был доволен. Дочь не говорила ему, что она с ним спит. Но ему докладывали, с кем проводит ночь дочь. Он издалека начал говорить, опять отдав ему поклон, о чести, о долге не только перед государством, но законной женой, особенно, если она – девственница… Как ни авантюрен и ни храбр был Гришка, но он затрепетал: нарушил законы гостеприимства!.. Не раз его высокопоставленные люди, которым он сознавался, якобы перед смертью открывал им тайну. Для эффекта «заболевал», и лёжа на смертном одре, сознавался им, что он – царевич Дмитрий… Они смеялись ему в лицо и гнали его от себя в шею. И этот мог поступить… А он уже не потому, что неосмотрительно поступил с дочерью, но и специально сделал это. Ведь дочь обесчещена!.. И поэтому, когда заранее написанный договор поднёс ему, он, не глядя в него, подмахнул. Он знал, что никогда не исполнит его.

Легкомыслие царевича – подписал, не читая! – покоробило поляка… Но он успокоил себя. Главное, он злотые ему дал, а северо-западные земли – Польше. Пусть король сам думает об этом, а он не обязан. А Новгород и Псков… ну, пусть не даст… Когда дочь станет царицей – это ли ей мало!.. Теперь дело за королём. А Мнишеку встреча с ним нежелательна – слишком много злотых он должен ему. И как ни хотелось ему, он поехал к королю, который был в курсе событий.