Читать книгу: «Путь циника»

Эпиграф-тест

Прочесть «Путь Циника» или пройти мимо? Следующие пять цитат помогут вам решить. Если хотя бы одна натолкнет вас на размышления – эта книга заслуживает вашего внимания.

*

«Вся жизнь делится на фазы, – объяснял Эйхман. – Одна на другую не похожа, а вы должны угадать, что в какой фазе от вас требуется. Вот и весь секрет жизненного успеха».

«В детских игрушках не должно быть ничего гармоничного, иначе дети вырастут, рассчитывая на мир и порядок, и их сожрут живьем».

Курт Воннегут. Порожденье тьмы ночной

*

«И продвигает в деле самая помеха делу, и ведет по пути трудность пути».

Марк Аврелий. Размышления

*

«Весь мир уступает дорогу тому, кто знает, куда он идет».

Ральф Уолдо Эмерсон

*

«Стабильность – это заповедник для тупиц».

Юваль Ной Харари. Sapiens: Краткая история человечества

Дисклеймер

Это произведение является художественной выдумкой. Все описанные события, государства, социальные порядки, технологические системы и модели власти являются плодом авторского воображения и не имеют цели отражать, осуждать или пропагандировать существующие в реальности идеологии, режимы или институты.

Любые совпадения имен, биографий, обстоятельств или ситуаций с реальными людьми, организациями или событиями случайны и непреднамеренны. Все персонажи, независимо от их поведения, взглядов и судьбы, вымышлены.

Мир, изображенный в книге, создан исключительно в рамках литературного допущения. Он не является прогнозом, призывом к действию или отражением авторской позиции по политическим, философским или этическим вопросам.

Текст содержит элементы гиперболы, сатиры и моделирования альтернативной реальности – художественные приемы, традиционно используемые в жанрах антиутопии и социальной фантастики. Читатель вправе трактовать сюжет как метафору, предупреждение или размышление, но не как утверждение о действительности.

Часть 1

Курт Гуггенхайм

Курт Гуггенхайм, подающий надежды и прытко взбирающийся по карьерной лестнице министр пропаганды Конгломерата, впал в немилость и был сослан с планеты. Его амбиции, которые когда-то считались его главным достоинством, сыграли с ним злую шутку. Поговаривали, что он переоценил свои возможности и начал слишком громко заявлять о своих идеях. Впрочем, поговаривали шепотом – вдруг что.

Курт стал заложником собственного интеллекта – не справился, недостаточно хорошо скрывал. Поначалу лишь глаза выдавали, а потом и сам он решился на рискованный шаг. И проиграл. Теперь его ждала не просто ссылка, а экспедиция на край света – за пределы Солнечной системы, если быть точным. Ему предстояло отправиться на только что обнаруженную пригодную для жизни планету.

Всем было понятно, что это – билет в один конец. Слишком много рисков, слишком мало данных успели собрать. Времени, как всегда, было в обрез, и их – опальных политиков, биржевых мошенников, отмороженных бандитов, военных, идеалистов-добровольцев – всех ссыпали в мясорубки, принявшие формы космических кораблей, и отправили осваивать новые рубежи. Среди прочего в их обязанности входило решение вопроса с местной цивилизацией – планета оказалась обитаемой. Вообще грань между мирной и штурмовой экспедициями была размыта больше, чем хотелось бы ее членам.

В первой в истории человечества межпланетной экспедиции Курт по бумагам значился главой просвещения и обмена знаниями. За официальным титулом скрывалась горькая ирония – просвещать и обмениваться знаниями предстояло с теми, кого нужно было либо покорить, либо уничтожить.

Курт с удивлением для себя осознал, что ни интеллект, ни амбиции прятать больше нужды нет. Внутри него в один миг рухнули все ограничители, перестав быть надежной стратегией выживания. Он понял: если сможет выжить и адаптироваться, то возвращаться на Землю будет незачем. Тут его ждали только тюрьма или смерть. На новой планете он мог стать кем угодно.

Идущие на смерть приветствуют тебя

Вереница членов экспедиции под конвоем неохотно поднималась на борт ковчега под номером девятнадцать. Ковчеги были космическими кораблями, рассчитанными на долгие и дальние путешествия: их оснащали криокапсулами – устройствами, которые бережно замораживали тела, сохраняя жизненные функции в состоянии анабиоза. Возглавлявший миссию молодцеватый Билли Хоровитц стоял у трапа и встречал вверенных ему новобранцев лично.

– Безумству храбрых поём мы песню! Поём же, господин Гуггенхайм? – Билли похлопывал каждого мясистой потной пятерней по плечу – увернуться не удавалось никому. Не удалось и новоиспеченному главе просвещения и обмена знаниями.

– Господин Хоровитц, храбрость невозможно проявить с автоматом у затылка. Можно лишь предпочесть меньшую угрозу большей, да и то я не уверен, что сделал правильный выбор.

– Гуггенхайм, Гуггенхайм, одно слово – интеллигенция, – добродушно выпалил Хоровитц, резко сменив тон. – Чем только ваши бошки непутевые забиты? Базарите все так, что ум за разум заходит, а делать-то что?

Хоровитц мог бы гастролировать с шоу моментальных преображений, да вот только преображение всегда на выходе получалось одно – в добродушного отморозка без тени мысли на лице. Преобразившись, он мог как снять с себя и всучить случайному попутчику свои подозрительно дорогие часы, так и раскроить череп первым попавшимся под руку стулом.

– Ты включись, дядя. Вроде ж в Комитете работал, неглупый человек-то, – не услышав достойного ответа, продолжал Хоровитц. – Мы скоро все будем мертвы, тут и дураку понятно. Ну, по статистике. Сначала на нас гибернацию эту гребаную протестируют. Можем долететь целехонькими, а можем, как забытая картофелина в микроволновке, размазаться тонким слоем по крышкам криокапсул.

– Вы долго там еще? – послышалось откуда-то сзади. Люди теряли терпение.

– Слышь там, ебальники все на ноль и встать в строй! В очередь, то бишь, встать! – гаркнул Хоровитц и продолжил – он был в настроении пообщаться. – Ну ладно, положим, долетели мы, руки-ноги на месте. А планета у нас что? Планета у нас обитаемая вроде как.

– Их цивилизация сильно отстает от нашей. Мы не засекли никаких космических объектов в орбите – они еще даже не вышли в космос, – Курт имел привычку внимательно слушать информационные сводки.

– Так-то оно так, недоразвитая попалась цивилизация. Вот только сколько нас и сколько их? Как думаешь, они нас типа хлебом-солью встретят? Или залпом из всех своих допотопных орудий? А меня учили просто: если закусились, то бей первым. Единственный шанс у нас – быстро штурмануть да окопаться. Только и этот шанс такой себе. Ты не военный, поэтому я тебе на пальцах поясню. Возьми десяток лучших в мире бойцов, экипируй их по полной и пусти против сотни таких вот, как ты, с оружием в нежных ручках без мозолей. Тут уже становится неясно, кто кого. А если против этих десяти выставить тысячу, то можно и крестьян в лаптях с вилами, все равно они спецов этих потушат в ноль. «Количество само по себе является качеством». Каллаган говна не скажет. Ну так что мы поняли из моего красочного примера? Что, даже если нас встретят с вилами, нам, скорее всего, там и подыхать. И при всем при этом успеть разрядить пару обойм в этих фермеров все равно остается нашим лучшим шансом выжить, – глаза Хоровитца горели, а улыбка была широкой и немного плотоядной.

– Послушайте, неужели вы и вправду не видите других вариантов? Мы можем попробовать договориться, у них должны быть свои интересы.

– Ага, ты у нас кто – глава по обмену знаниями? А я у нас – глава экспедиции. И я тебе говорю: на этом корабле каждый инженер, каждый глава, каждый пилот возьмет в руки винтовку и, если придется, умрет достойно, с оружием в руках.

Хоровитц как будто бы закончил разговор, Курт уже было направился к входу, но рука новоявленного начальника вдруг гидравлическим прессом сжала его плечо. От резкой боли Курт застыл на месте.

– Погоди, главный вопрос: какого ж ты плечи повесил, если мы еще тут, еще дышим? Судьба подарила нам немного времени, негоже скулить как побитая сука. Надо быть благодарным, надо это дело отпраздновать, сечешь?

– Как скажете, господин Хоровитц, – отчеканил Курт.

– Билли. Зови меня Билли. А ты будешь Курт.

– Прекрасно, Билли.

«Он запрограммирован воевать. Он помножит на ноль наши и без того малые шансы на успех, – Курт внезапно ощутил прилив адреналина. – Ему нельзя оставаться главой экспедиции. Мне необходимо его переубедить либо и вовсе занять его место, избавившись от него».

Штурмовики

Саид и Дмитрий, два бывших штурмовика, а ныне заслуженных дипломата на передовых рубежах, завершали свою смену.

– Я до сих пор поверить не могу. Стадо, доверчивое стадо, – Саид затянулся, заложил руки в композитных перчатках за голову и откинулся на спинку утопленного в пол дивана. – Дим, вот ты мог поверить? Мы сюда летели зачем? В этих морозильниках сраных, натурально. Морозильники рядками в отсеке стояли, а мы в них по очереди забирались. Помнишь? Я на выходе из этой гибернации срать разучился и вообще сутки не понимал, где пол, где потолок.

– Саид, ты как накидаешься, каждый раз начинаешь: помнишь, помнишь. Все я помню, как и вчера, как и неделю назад. Но местных ты зря недооцениваешь.

– А что тебе эти верлорцы, Дим? – Саид встал и подошел к окну. Ночь опустилась на Ахтар, массивные омниумы смыкались над улицами, едва различными где-то внизу. Сквозь пелену тумана, окутывающего шпили небоскребов, пробивались яркие сполохи неоновых экранов. Мегаполис никогда не спал. – Я как увидел, сколько их, чуть в штаны не наложил. Только тебе как на духу говорю. Я типа готов был тогда обратно в свой морозильник прыгать – и домой. Пусть меня лучше там, на Земле, по всей строгости, чем тут. Нагрешил я дома знатно. А тут вроде как беспроигрышный вариант предложили – штурмовиком сюда. Короче, грешен: пересрал я по прилете. А местные нам взяли и поверили. Считай, ключ от замка чуть ли не насильно всучили. Взаимовыгодный обмен технологиями, твою мать. Вместе – к новым свершениям. Пакт о ненападении, мир лучше войны, вот это вот все…

– Ты вроде все складно базаришь, а все-таки суть теряешь, – Дмитрий был частью этого диалога не один десяток раз и для разнообразия решил говорить по делу, начистоту. – Местные у тебя как есть дегенераты миролюбивые, а про Курта – и не заикнешься. А поначалу ох как неясно было, куда маятник качнется. Курт нас всех, отвечаю, с того света вытащил.

Дмитрий поправил воротник куртки и прицельным броском отправил окурок прямиком в проем между мусорным баком и стеной. Получается, туда и целился. Бронированную армейскую форму он носил с первого дня не снимая. Говорил, что того требует протокол, а сам все никак не мог поверить, что форма эта ему так и не понадобилась. Они замолчали, вглядываясь в свои отражения в плексигласе и пытаясь из вороха воспоминаний выстроить какую-никакую хронологию событий.

Билли Хоровитц

Притворившись человеком, решившим успеть напоследок пожить, Курт навязался в гости к Хоровитцу. Лететь им всем в одном отсеке гибернации, но до этого нужно выйти на разгонную траекторию. А на это время главе экспедиции по статусу положены собственные апартаменты. Сильно входить в образ не пришлось – Хоровитц поверил Курту, стоило тому согласиться с ним пить. Договор был простой – вместе приговорить литровую бутылку мутного пойла без этикетки.

– До дна. Иначе – ты меня не уважаешь, – завелся Билли от только что выдуманного им же сценария. – Ты и жизнь тогда, сука, не уважаешь!

– Билли, жизнь я люблю. А тебя я уважаю. Ты не оставляешь людям выбора, твое требование тебя уважать сложно проигнорировать.

Билли задумался и начал буравить Курта слегка остекленевшими глазами. В нем уже явно было как минимум полбутылки того же самого пойла.

– Значит, уважаешь? Значит, друзья будем. Вместе будем. На корабле много всякого сброда. А мы с тобой теперь вместе. Пусть сутки всего – но вместе, – Билли сгреб своего попутчика в охапку и обнял.

Рюмка за рюмкой Курт боролся с литровой бутылкой. Содержимое ее как будто бы не уменьшалось, как будто восполнялось откуда-то, сама судьба издевалась над ним. Если он боролся с бутылкой, то Билли громко жалел, что взял так мало и что скоро придется раздобыть еще. После трех рюмок внимание его притупилось, и Курт, улучая момент, начал выливать мутную жидкость себе под ноги, прямо на матовые плитки пола. Выпитого все же хватило, чтобы язык у Курта развязался, и он решил в последний раз попытаться найти ключ к этому человеку:

– Послушай, почему ты так торопишься умереть, положив всю экспедицию? Почему пытаешься атаковать в лоб?

– Не, Курт, это ты мне лучше скажи, зачем быть дохуя сложным¹? Я тоже когда-то давно пришел в военную академию сильно сложным, а уже там уяснил главный жизненный урок. Если крикнули: «Ложись!», то ты лучше падай сразу, размышлять не надо. У нас на сборах было несколько таких вот сомневающихся типа тебя. Им всегда нужно было буквально пару вопросиков уточнить, а потом ситуацию под другим углом рассмотреть, а потом еще что-нибудь. На войне за образование Конгломерата их первых осколками и посекло. Понимаешь, в жизни надо научиться по команде падать мордой в грязь, потому что люди наверху просто так кричать не будут.

Удивительным образом этот человек продолжал практически безукоризненно выполнять предписанную ему работу даже сейчас, когда наградой за исполнение долга являлась почти что гарантированная смерть на чужой планете, а контролировать его на корабле было попросту некому. На службе Хоровитц был на редкость изобретателен в том, что касается несерьезных нарушений – мог протащить почти все что угодно в казарму, мог вынести с оружейного склада все, что плохо лежит, мог в процессе поменять одно на другое, называя это бартером. По молодости он мог пить всю ночь, с утра стоять в карауле пьяный вдрызг так, что никто и не заподозрит, а вечером, не замеченный никем, летел дарить ночь любви буквально любой счастливице, до которой бежать поближе.

Что Хоровитцу было принципиально недоступно, так это критическое мышление. Он жил словно под управлением какой-то давно сформировавшейся и застывшей программы, которая раз и навсегда очертила круг его интересов и определила алгоритм его поведения. Уйти со службы, переехать жить в ту часть Конгломерата, где потеплее, развестись, наконец, с опостылевшей женой, с которой они друг на друга смотреть не могли, Хоровитц не просто отказывался, он даже не понимал, что такие варианты существуют. Сама мысль задавать вопросы как самому себе, так и начальству была давно и напрочь выжжена из его сознания за первые полгода академии. Он был предсказуем, не представлял угрозы, а значит, и сам был в безопасности.

К большому сожалению для него, маленькая часть управляющей им программы, которая определяла степень проступка, однажды дала сбой. Она не смогла отличить деревенскую подругу Машку от командирской дочери Алины. Также программа ошибочно приняла крик «Убери свои поганые руки, козел!» за однозначное проявление симпатии, этим самым несказанно подставив Билли.

– Вот возьмем тебя, – помолчав, продолжил Хоровитц. – В политике ты сечешь, со всеми там наверху наверняка хорошо знаком. Куда ветер дует, ты неплохо улавливаешь. К переменам разного рода – готов. Вооружился планом Б, план В спрятал в заднем кармане брюк. Так объясни мне, твердолобому, как ты тут оказался? Что-то чую я, что не сам добровольно сдал теплое место в Комитете. А я жил как живется, по накатанной. Я тут тоже не по своей воле, только ты еще и подо мной очутился. Так зачем стараться было, Гуггенхайм? Вот и завязывай вопросы задавать, назадавался уже, посмотри, куда тебя это привело. Давай-ка лучше нажремся напоследок. А на новой планете по-мужски выйдем с этими псами раз на раз и посмотрим, кто кого.

Бутылка все же закончилась. Командир экспедиции, матерясь, засобирался на поиски следующей.

– Вот уж не ожидал, профессура, что ты умеешь пить! Ладно, сейчас еще найдем. Пойду, потрясу шваль, точно что-то найдем! – Билли поднялся и, шатаясь, пошел к выходу.

«Встать. Зайти за спину. Ударить ножом, – мысли в голове Курта шли одна за другой медленно и неохотно, дробясь на минимальные компоненты. – Нет. Достать нож. Достать нож, потом встать. А если увидит? Встать, подойти, вытащить нож. Ударить. Несколько раз ударить. Надо наверняка». Простой верный план. Курт встал из кресла, ринулся в сторону Билли, выхватив нож из кармана. Вдруг комната резко накренилась, повернулась на девяносто градусов, и пол неожиданно больно ударил Курта в скулу. Послышался предательский лязг падающего на плитку ножа.

Хоровитц обернулся и смерил взглядом пьяного товарища, растянувшегося на полу.

– А говорил, пить умеешь! Тьфу, нет больше породы в людях, – Билли вновь переключил внимание на дверь и начал бороться с замком. После трех неудачных попыток выбил его прикладом и ушел искать выпивку.

Утро вечера мудренее

«Единственный шанс был. Больше не будет», – Курт встал на четвереньки и дополз до входной двери. Зацепившись за болтающийся на нескольких проводах выбитый замок, он поднялся и вывалился в коридор. – «Времени мало. Зарезать не получится. Я валюсь с ног. Надо думать», – скособочившись в неестественной позе и опершись двумя руками о стену, он перебирал ногами, изо всех сил пытаясь не запнуться. – «Надо протрезветь. С Хоровитцем – напьюсь еще сильнее. Подговорить кого-то? Бред. Думай. Думай!»

Аккуратно, по стенке, Курт вышел наконец в большой хорошо освещенный подготовительный отсек, примыкавший к отсеку гибернации. Все здесь напоминало зал ожидания в аэропорту – множество металлических скамеек со спинками, где как попало сидели и лежали члены экспедиции. – «Горе-колонизаторы, – подумал Гуггенхайм, – интересно, все ли из них осознают безвыходность своего положения?»

Курт добрался до ближайшей скамьи, сполз по свободному сиденью и прикрыл глаза. Мысли вернулись в привычный ему темп, отравленное помойным пойлом сознание перестало нещадно кромсать их на огрызки по два-три слова. «Мне надо его устранить. Надо найти способ. Надо прийти в себя, протрезветь, только ни в коем случае не спать. Сейчас главное – хорошенько все обдумать». Это была последняя мысль, прежде чем теплый воздух подготовительного отсека окутал его и унес далеко от экспедиции и Хоровитца. Курт очутился на огромной сцене, перед сотнями делегатов со всех уголков мира. Он подошел к стойке с микрофонами, приветственно кивнул приятелям в первом ряду и начал свою речь.

– Делегаты. Коллеги. Друзья. Сегодня я официально выдвигаю свою кандидатуру на пост председателя Мирового Комитета Управления. Устаревшие нормы морали и этики неприменимы к калибру проблем, с которыми мы столкнулись. Эти нормы связывают нас по рукам и ногам, обрекая на провал. Мы должны поставить наши интересы, интересы Конгломерата превыше всего. Мы сделаем этот непростой шаг вместе. Я готов взять эту непосильную ношу, готов реформировать МКУ и подготовить его к новой эре. Конгломерат. Превыше. Всего!..

Во сне Курт пересматривал собственную десятиминутную речь, которую неоднократно прерывал шквал аплодисментов. Сойдя со сцены, он чувствовал неизбежность своего триумфа. Он сказал то, что другие не осмеливались произнести вслух. Он победил. Теперь Йозефу ничего не останется кроме как подчиниться и уступить полномочия. А он начнет новую главу мировой истории, и рука его не дрогнет.

Оберегая хозяина, подсознание Курта переигрывало речь раз за разом, отбросив воспоминания о том, что было дальше. Через два дня боевое крыло МКУ совместно с полицией вломились к нему в спальню, по дороге выбив в его вилле все стекла, которые смогли. Ему было предъявлено обвинение в измене класса А, ставящей под угрозу само существование Мирового Комитета Управления. Приговор вынесли в тот же день. В последний момент председатель комитета Йозеф Брендт не преминул продемонстрировать свой бесконечный гуманизм и заменил казнь на место в самоубийственной экспедиции.

Перед гибернацией

– Штурмовики, подъем! – бас Хоровитца раскатился по отсеку, Курт вздрогнул и едва не упал на пол. Голова раскалывалась. – О-о, господин Гуггенхайм! – Хоровитц вернулся к саркастически-вежливому обращению. – Вы у нас ни в коем случае не штурмовик. Вы у нас – глава просвещения и обмена. По совместительству вы еще и крыса, которая оставляет друга один на один с бутылкой. А бутылку друг, между прочим, по всему кораблю полчаса искал… Короче, ты эта крыса, Гуггенхайм. А друг – это я. Бывший уже.

Высказав Курту все в лицо и немного забрызгав его слюной в процессе, Хоровитц отвернулся и полностью переключился на организацию: в основном силой баса, а иногда и прицельными пинками он начал загонять штурмовиков в отсек гибернации.

Само погружение в гибернацию контролировалось лично Хоровитцем, а значит, было простым донельзя. Все на кораблях было рассчитано на один полет, о возвращении никто даже не задумывался. Таймеры всех криокапсул были выставлены на срок в сорок лет. Без них до новой планеты долетели бы лишь несколько сотен глубоких стариков. За сорок лет даже тех, кто не пал жертвой болезней и пьяных драк, одолело бы время.

Хоровитц стоял посредине отсека гибернации и выкрикивал имена, медленно ведя по списку огромным пальцем. Названные члены экспедиции по очереди подходили к криокапсулам и ложились в них, а главный инженер закрывал крышку и вводил команду на панели управления. Один за одним, экипаж корабля погружался в криосон. Все они проснутся через заданный срок, на подлете к обитаемой планете. По крайней мере, таков был план.

Времени у Курта оставалось все меньше, голова гудела. Одолеть Хоровитца физически практически невозможно, да и людей вокруг было слишком много. Перебирая варианты, Гуггенхайм добрался до самого последнего, самого ненадежного.

«Люди вокруг меня знакомы с планом Хоровитца и грезят будущим, в своих мыслях они уже высаживаются на новой планете. Они проверяют магазины, выстраиваются в боевые порядки и думают о том, как бы не умереть в первые минуты вторжения, – Курт нарочито неуверенным шагом пошел в сторону Хоровитца. – Сейчас, когда добрая половина их товарищей уже лежит в криокапсулах, они не готовы думать, анализировать. А значит, у меня есть шанс. Шанс обыграть этого Билли. Он считает, что я отверг его дружбу, его самолюбие уязвлено. Он хочет унизить меня перед экипажем. Этим непременно нужно воспользоваться».

– Господин Хоровитц, – голос Курта звучал испуганно, заискивающе, – Позвольте мне уйти в гибернацию попозже, последним. Это мой первый опыт, и я волнуюсь.

Плотоядная улыбка расплылась по лицу бывшего военного.

– Вы только гляньте, кто тут у нас зассал! – Билли весь светился, жизнь не баловала его приятными сюрпризами. – Первый опыт, говоришь? Ну, у нас у всех он первый так-то. Да ты не боись, я все аккуратно сделаю, тебе даже понравится.

– Вы сильнее и храбрее меня. Однако же я могу вам пригодиться в качестве переговорщика, если до этого дойдет. Но какой толк, если у меня от шока остановится сердце? – Хоровитц замолчал, взвешивая альтернативы. Курту нужно было дожать, весь его план зависел от того, сможет ли он правильно сыграть на эмоциях возвышающегося над ним не до конца протрезвевшего вояки. – Сделайте это, и вы обретете во мне верного союзника. – Помолчав, он добавил: – А ушел я вчера, потому что меня выворачивало наизнанку. Не умею я пить, а апартаменты твои, Билли, я портить не хотел.

Нехитрая программа управления Хоровитцем во второй раз дала сбой, классифицировав просьбу Курта как сущую мелочь. Это была ее последняя и фатальная ошибка.

– Да хрен с тобой, Курт, только хорош ныть. Завязывай, отвечаю, а то мне такая сопля в переговорщиках не сильно пригодится. Поставлю тебя в конец списка, но все равно последним пойдет инженер – он всех погружает. Так и запишу – нюня, пить не умеющая, одна штука. Прямо перед инженером.

Курт улыбнулся и благодарно пожал руку Хоровитца, тот оттолкнул ладонь и обнял Гуггенхайма. «Как же ему не хватает в этой экспедиции друга. И как же он промахнулся, увидев друга во мне».