Читать книгу: «Жилец», страница 5

Братья со скрытым восхищением смотрели на Марину: «Молодец! Это надо, за несколько минут показала себя дурой и кроме того довела Барона до состояния, как говорят китайцы, потери лица, что может послужить причиной его будущих ошибок».

«Самое время перейти к делу!» – решил Андрей и обращаясь к Барону, сказал:

– У этой блондинки все бумаги на груз, и она в них разбирается, как в своей сумочке, по этим разным спецификациям, накладным и прочей белиберде. Она передаст их тебе, а ты передашь ей бабки и устроишь переброску товара. Кстати, где бабло?

– Не ссы, на месте, у пацанов в машине. – пренебрежительно ответил Барон.

– Скажи им, пусть несут деньги сюда, я хочу их видеть. Вот с этого и начнем. Потом ты примешь груз по бумагам, я предлагаю сделать это в нашей кабине, а пока то да се, бабки останутся под моей охраной.

– Зачем в кабине, давай ко мне в салон, там удобнее. – успокоившись предложил Барон.

– Можно и в салон. Ты как думаешь, Марина?

– Конечно, в салоне у Барончика приятнее, чем лезть в вашу вонючую кабину. Скажи Вите, пусть принесет сюда кейс с документами.

– Точняк, пусть принесет и останется здесь, я хочу его видеть. – Оживился Барон.

– За документами я схожу сам, Виктору с его ногой трудно карабкаться по ступенькам, – возразил Андрей, и обращаясь к Барону добавил: – Да, в твоей машине, кроме вас двоих, никого не должно быть и работать вам лучше на заднем сиденье – продолжил. А ты постарайся, чтобы к моему возвращению бабло было здесь.

– ОК! – После непродолжительной паузы нехотя ответил Барон.

* * *

Домой Саша пришел поздно, просто раньше не хотелось. Перед этим он бесцельно побродил по парку, сидел на лавочке, о чем-то думал, фантазировал. Вспомнил Дода. «Надо какое-нибудь стихотворение подобрать, чтобы интересное и недетское, а то как-то неудобно, да и неплохо бы узнать его мнение», – неожиданно для себя подумал Саша. Потом подошли ребята, двое из тех, кто был сегодня на ставке.

– Ты чего сидишь? «Кадришь кого-то?» – спросил один из них.

– Да, нет! Просто так сижу, был в одном месте и иду домой.

– А мы сняли двух пэтэушниц, с одной Валек пошел, сейчас, наверное, шпилит, а другая сказала, что сегодня не может, у нее, видите-ли, краски. Проводили ее до общаги, вот и весь вечер коту за задние лапы, – с досадой проговорил второй, швырнул щелчком окурок. – Ладно, давай, а мы пойдем по домам, может, по пути кто подвернется, так охота кому-нибудь морду набить.

«Валек шпилит! Как это у них получается? Надо узнать, как и что, а то как-то неловко, да и пора уже. Все когда-то начинают. А может, я не знаю как, потому что мое время еще не пришло? Надо выучиться ждать?» – Саша улыбнулся, встал и не спеша пошел домой.

На столе стоял накрытый полотенцем ужин. Саша запер дверь на замок и сел за стол. Из соседней комнаты раздался мамин голос:

– Саша, это ты пришел?

– Мам, ну а кто еще? – раздраженным тоном ответил Саша, – наверное злодей, зашел, разулся и запер за собой дверь на засов и сел ужинать.

– Да это я так, просто хотела услышать тебя, – виноватым голосом ответила мать. – Ты поешь, посуду оставь в раковине, я завтра помою, что-то устала сегодня.

Саша молча поел, отнес посуду в раковину, постоял минуту и начал ее мыть.

Засыпая, мать услышала шум воды в раковине, улыбнулась: «А всё-таки он у меня хороший! Все образуется, жаль, что отца у него нет!» Утром, перед тем как уйти на работу, подошла к кровати спящего сына, посмотрела на его в ссадинах лицо. Потом не удержалась и погладила по голове. Саша улыбнулся во сне и зачмокал губами. «Все будет хорошо!» – подумала мать, стараясь не шуметь, вышла и тихонько заперла за собой дверь.

Незаметно, без особых событий окончилось лето и начались занятия в школе. Перед началом учебного года по традиции все собрались по классам на школьном дворе. Как всегда, девочки стояли отдельно от мальчиков, окружив нашу классную Марфу Макаровну, которая вдруг стала меньше ростом, а мальчики стояли невдалеке и во все глаза смотрели на девочек. Как они изменились за лето! Еще недавно невзрачные девчушки превратились в девушек с талиями, бедрами и уже хорошо заметной грудью. Некоторых Саша узнал с трудом, его соседка по парте Наташка, оказывается, красавица, мало того, что у нее все формы в порядке, так она еще надела такую короткую юбку, короче не бывает, а если бывает, то это уже не юбка. Пацаны с ухмылками украдкой посматривали на ее ноги и смущенно отводили глаза. Безусловно, Марфа Макаровна тоже заметила, и подчеркнуто тихо, но так, чтобы все девочки слышали, сказала Наташе:

– Не вздумай в таком виде явиться на занятия, отправлю домой.

– А что мне, юбку до пят надеть? – дерзко ответила Наташа. – Сейчас все так ходят.

– Ну что ты! До пят не надо! Ни в коем случае! – притворно возмутилась Марфа Макаровна, – ты надень что-нибудь такое, чтобы в отличии от твоей юбки срам прикрыло.

Девочки не очень дружественно засмеялись, а Наташа обиженно отвернулась.

Начались занятия. В первые дни учебного года мне всегда было трудно заставить себя учиться, потом постепенно втягивался и все образовывалось. В этом году это было не так. Мало того, что учиться не хотелось вообще, ни дома ни в школе, так еще и трудно было сосредоточиться, приходилось по нескольку раз перечитывать чуть ли не каждое предложение, чтобы уловить смысл прочитанного, и такое творилось не только со мной. Мы даже внешне стали другими, на уроках в основном сидели тихо, но безучастно. Часто на вопросы преподавателей отвечали невпопад, с трудом дожидаясь перемен между уроками. И тут наше поведение резко менялось, пацаны не носились как угорелые, не орали и никаких потасовок, это все осталось в прошлом, на переменах мы собирались смешанными группами из мальчиков и девочек, о чем-то разговаривали, шутили и смеялись.

Как образовывались эти группы, по какому принципу, трудно сказать, но они были относительно постоянными и редко кто-то переходил из одной в другую. В группе были общие интересы, был общий разговор и нужно сказать пацаны редко перебивали девочек и вообще отношения к ним стали более уважительными. Также группами мы собирались вечерами. Встречи происходили в парке или возле клуба и продолжались до сумерек. Как только начинало темнеть, девочки расходились по домам, мы их тогда еще не провожали, это будет потом, пацаны еще какое-то время болтали, в основном, хвастались вымышленными победами на любовном фронте, а потом и мы расходились, но только не по домам, а кто куда. В это незабываемое время я влюбился и, естественно, в Наташку, в нее были влюблены все пацаны класса и не только нашего, но это было напрасно, Наташа была влюблена в Димку-баскетболиста из выпускного класса, и как это часто бывает, ему она не нравилась вообще. Несмотря на это, Наташа не давала Диме прохода, пыталась завести разговор, передавала через подружек записки, в которых объяснялась в любви, назначала свидания, короче, надоедала ему еще и в письменной форме. Для меня Наташа, с которой я учился с первого класса, все эти годы была просто соседкой по парте, но вот вдруг она стала для меня образцом девичьей красоты, короче, я влюбился в нее и не представлял свою дальнейшую жизнь без нее. Мы и в этом году по традиции сидели с ней за одной партой. Только я вот стал приходить в школу раньше нее, на уроках сидел неподвижно, как истукан, вдыхал ее запах, косил взглядом на ее голые коленки, норовил как бы случайно прикоснуться к ней локтем. Эти коленки и локти давали пищу моему воображению, и оно рождало такие фантазии…, короче, тут было не до учебы. Кстати, я редко стал ходить на глей, мне это перестало интересовать, правда, часто вспоминал Дода, но откладывал встречу на потом. Стал много сочинять стихов, бывало даже по нескольку в день. Естественно, они все были про Наташу и мою огромную любовь к ней. Так продолжалось до конца первой четверти, которую я окончил с такими поразительными результатами, что Марфа Макаровна не доверила мне табель, а сама лично отдала в руки маме, в надежде чтобы та приняла соответствующие меры.

Начались невыносимо долгие осенние каникулы. Наташа уехала в гости к бабушке, а я дома сходил с ума от скуки, но это было днем, а что было по ночам… и при этом я в мыслях был с Наташей. Внутренне аккумулируемая энергия рвалась наружу, ища выход. Внезапно у меня появилась мысль написать стихотворение, посвященное Наташе, и вручить ей. Безусловно, это должно быть самое лучшее мое творение, потому что так, как я любил Наташу, никто, никогда и никого не любил, не любит и любить не сможет. Обычно я свои стихи не записывал. Сочинил, день-два помнил, потом интерес к ним пропадал, или их вытесняли новые. Так было раньше, а тут другое дело, нужно было тщательно редактировать, сравнивать варианты, выбрать наиболее достойный, поэтому нужно было их записывать, для этой цели я купил довольно толстую тетрадь, написал на обложке большими буквами «Наташа» и приготовился сочинять. Открыл тетрадь, взял ручку и застыл, ни одной мысли в голове, хотя, минуту назад стихи толпились, отталкивая друг друга, и каждый последующий был лучше предыдущего, а тут никак. Раздосадованный, отложил ручку, закрыл тетрадь и вышел на улицу. Вечернее тёмно-серое небо навевало тоску, а тут еще мелкий и колючий дождь с порывами холодного ветра… Вернулся в теплую комнату на диван, включил телевизор. Показывали футбол. Товарищеский матч «Зенита» с московским «Динамо» комментировал Николай Озеров. Игра была неинтересная, похоже, команды решили не выкладываться, всех устраивал ничейный результат, с ним она и закончилась. Футбол сменили скучные новости.

Исподволь в моем воображении возникла Наташа и сразу заполонила его. Я представил, как ее обнимаю, целую ее глаза, щеки, губы … Сами собой стали появляться ласковые слова, которые сплетались в строчки и строчки без усилий рифмовались… Вот уже родилось первое творение, которое я тут же записал в тетрадь. Волнуясь, перечитал. Стихотворение мне очень понравилось. Минут через десять перечитал снова, оно оказалось не очень. Кое-где ритм сбивался, а кое-где рифма существовала исключительно за счет неправильного ударения… и вообще стихотворение получилось напыщенным и пустым. Я прочел его еще раз, потом перечеркнул и закрыл тетрадь. Никаких отрицательных эмоций я не испытывал, наоборот, хотелось писать еще и еще, что я и делал. Через два дня половина тетради была исписана, но перечеркнута, и вот наконец появилось стихотворение образное, возвышенное, грамотное в смысле стихосложения и превосходящее все ранее написанное. Я не смог его перечеркнуть, я его редактировал, подбирал нужные слова, углублял образы и в итоге, как мне казалось, довел до совершенства. Я сейчас не могу воспроизвести его во всей красе, помню, что восхищался Наташей, ее чертами характера, большей частью придуманными мной, неземной красотой, волшебным очарованием… Я в тексте прямо не говорил, но, по сути, это стихотворение было моим признанием в любви. Единственное место, которое выдавало меня, причем выдавало по моему желанию, была рифма последних двух строк «Наташа – Саша». Довольный собой, я переписал красиво, как мог, на отдельный лист, специально купленной розовой бумаги и стал с нетерпением ждать окончания каникул. И наконец дождался.

Наташа вошла в класс, как после трудного дня, села за парту, не глядя одарила меня своим «здрасьте», достала из портфеля небольшую книжку, на обложке которой я успел прочесть: «Эдуард Асадов. Стихи о любви» и, открыв на закладке, стала читать.

– Че читаешь? – бесцеремонно заглянув в книжку, спросил я.

– Не твое дело! – сердито ответила Наташа и закрыла книгу, но я успел прочесть: «Я могу тебя очень ждать, долго-долго и верно-верно…». Начались уроки, а они в этот день особенно медленно тянулись. Сложенный аккуратно розовый листок лежал в моем портфеле. Я несколько раз порывался отдать его Наташе, но не решался. И вот прозвенел последний звонок, все засобирались по домам. «Сейчас или никогда!». Я встал, протянул удивленной Наташе свое творение и выпалил:

– Это тебе, дома прочтешь, – и быстро вышел из класса. С трудом дождался утра следующего дня, на крыльях любви летел в школу и прилетел первым в еще пустой класс. Сел за парту и стал ждать. Ночью, терзаемый сладкими муками любви, я почти не спал, мое воображение рисовало Наташу с розовым листком в руках. Она со слезами умиления перечитывала мои стихи, целовала каждую строчку, ее прекрасные губы шептали: «Саша, любимый мой, я не думала, что так сильно люблю тебя, и только благодаря твоим стихам я поняла, кто я для тебя, а ты для меня. Я люблю тебя и буду любить вечно! Прости меня, прости меня за все, за то, что я была не всегда внимательной к тебе и даже резкой, а иногда откровенно грубила тебе, прости, это в прошлом, теперь все будет по-другому, я готова принадлежать тебе и никто другой мне не нужен. Знай, я твоя и делай со мной все, что ты хочешь». Сейчас я уже не помню деталей моих мечтаний, но их бестолковую суть я передал верно.

Наконец в класс вошла Наташа. Как всегда, не глядя ни на кого села на свое место, пробурчав привычное «здрасьте». Я ждал. От волнения во рту пересохло, сердце стучало где-то в горле. «Сейчас она все скажет, и я умру от счастья». Наташа молча достала тетрадь.

– Ну как? – не выдержал я.

– Что «как»? – удивленно спросила Наташа.

– Стихи, – выдавил из себя я.

– А, ты про это! – Наташа покопалась в портфеле, вытащила немного помятый мой розовый листок, протянула его мне и сказала единственное слово: «Говно!»

– И откуда ты выцарапал эту пошлятину! – добавила она.

Это был удар! Как досидел до конца урока, я не помню. Казалось, жизнь закончилась. Мир рухнул, и я раздавлен его обломками. Отвергнутая любовь нестерпимой болью рвала сердце. Я пришел домой, как смертельно раненный зверь возвращается в свое логово с единственной целью, там умереть. Я лег на диван лицом к стене. Воспоминания о крахе любви нахлынули на меня с новой силой, было нестерпимо больно, но эта боль была немножечко и сладкой, правда, я на это обратил внимание, когда вспоминал об этом в зрелом возрасте, а тогда казалось, что жизнь кончилась. Было очень жаль себя и от этой жалости из закрытых глаз по щекам текли непрошеные слезы, но, как оказалось, успокоительные. Мысли о происшедшем терзали сознание, я встал, нервно заходил из угла в угол, пытался прогнать их, но безуспешно. В внезапно в сознании мелькнуло «Давид», не его образ, а слова, сказанные им при первой встрече: «…выпивка изменяет восприятие жизни, делает ее проще…».

«Вот оно! Вот что мне сейчас нужно!» Я быстро оделся и через несколько минут был в магазине, у прилавка, заставленного бутылками с винами и водкой. Их было такое разнообразие, что я в растерянности застыл.

– Ну че, не знаешь, шо брать, мой совет, бери биомицин – услышал я надтреснутый голос, сопровождаемый запахом перегара в смеси с запахом табака.

– Биомицин? Так это вроде бы лекарство, или я ошибаюсь?

Мой собеседник хрипло рассмеялся.

– Это нормальное винцо, полное название его «Біле міцне», и стоит всего рубль и двадцать две копейки, если у тебя есть рубль, то двадцать две копейки я добавлю, а еще у меня есть стакан и мятная конфета для тебя, мне закусь не нужна, я бы даже сказал, лишняя.

Рубль у меня был, да и двадцать две копейки тоже были, но чтобы не расстраивать небритого собеседника, я молча протянул ему рубль.

– Годится! Ты иди за магазин, а я сейчас все спроворю.

В небольшом закутке за магазином стояли две перевернутые вверх дном деревянные бочки, которые служили столами для посетителей. За одной из них расположилась компания из трех потрепанных мужчин, они о чем-то, перебивая друг друга фразой: «Слушай сюда», живо беседовали. При моем появлении один из них ловким движением убрал со стола бутылку и вопросительно и недружелюбно уставился на меня. Двое других тоже замолчали.

– Все в порядке, мужики, это со мной. – раздался за моей спиной уже знакомый голос.

– Ты шо, Мишаня, опять нового другана завел? – за зубоскалила троица.

– Не обращай внимания, они мужики нормальные, просто любят выпить, а кто не любит?

Мишаня поставил на бочку уже предварительно откупоренную бутылку и стакан, подошел к другой бочке и вернулся еще с одним стаканом, сладостно улыбаясь в предвкушении, налил в стаканы вино и протянул Саше карамельку. Поднял свой стакан и представился:

– Меня зовут Мишаня, а по-плохому – Михаил Николаевич. А тебя?

– Саша.

– Так вот, Саша, я не знаю, что у тебя произошло, но щас попустит, давай за знакомство!

Саша сделал два больших глотка, поперхнулся и закашлялся. Горько-сладкая жидкость слегка обожгла с непривычки горло, потом опустилась вглубь и теплой волной растеклась по всему телу. Было трудно дышать. Мишаня заботливо постучал ладонью по Сашиной спине.

– Дыши глубже, щас пройдет. Это бывает с непривычки.

Мишаня в отличие от Саши, пил свое вино мелкими глотками явно растягивая удовольствие. Пустой стакан поставил осторожно на бочку, стрельнул глазом по бутылке и убедившись, что там еще есть, улыбнулся заблестевшими от удовольствия глазами.

– Ну, Сашок, рассказывай, что у тебя стряслось, конечно, помочь тебе я ничем не смогу, да и посоветовать что-то путевое вряд ли получится, а вот выслушать – это я мастер.

Саша закусывал, то есть сосал конфету и прислушивался к новым ощущениям процессов, происходящим в его организме. Настроение заметно улучшалось, захотелось шутить и смеяться. Слова Михаила Николаевича вернули в действительность, вспомнилась Наташа и глаза заблестели от близких слез, что не прошло незамеченным Мишаней, который по-своему снял напряжение.

– Ты бумажку от конфетки выбросил? – спросил он.

Борясь с нахлынувшими слезами, Саша молча показал Мишане фантик.

– Ну и хорошо! Ты вынь изо рта конфетку и положи на бумажку, а то вино у нас еще осталось, а закусь у тебя может кончиться.

Саша сделал все, как сказал Мишаня, а пока он это делал, слезы отступили, но настроение осталось грустным.

– А знаешь, что, давай еще по глоточку, – и не дожидаясь реакции Саши, плеснул в стаканы. Молча выпили.

– Смотрю на тебя и себя вспоминаю. Мне было столько же, как тебе сейчас, когда я первый раз выпил, и произошло это из-за несчастной любви. – Мишаня с ностальгической грустью улыбнулся своим воспоминаниям и после непродолжительной паузы продолжил:

– Мы тогда жили в одном дворе, а звали девчушку Света, и был у меня закадычный дружбан Серега, дружили мы с ним всю жизнь, сколько себя помнили. Так вот, пришло время, и мы с Серегой неожиданно влюбились в Светку, представляешь, оба в одну девушку. Эта общая любовь так сблизила нас с Серегой, что мы целые дни проводили вместе и постоянно обсуждали друг с другом, какая Светка красивая, спорили, кто из нас ее больше любит и с кем она останется, конечно, на всю жизнь. По нашему общему мнению, этим счастливцем должен быть я. По вечерам мы гуляли втроем, провожали Светку домой, нам было хорошо, и мы с Серегой не спешили открывать Свете наши сердца.

Однажды, когда мы уже прощались и Светкина мать во второй раз в окно позвала ее домой, я неожиданно выпалил:

– Света, мы оба хотим встречаться с тобой, но ты должна выбрать только одного из нас.

В ее выборе я нисколько не сомневался. Света радостно улыбнулась, подошла ко мне, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в щеку и сказала:

– Ты хороший, красивый, сильный и ты найдешь свою девушку, но я не представляю жизнь без Сергея, – быстро повернулась и убежала домой. Она убежала, а мы остались. Что у меня в душе творилось, не передать. Серега смотрел на меня с сочувствием, но в глазах светилась радость, и эта радость породила во мне такую злость, что, когда Сергей успокаивающе произнес: «Да не переживай ты так, другая найдется и…», договорить я ему не дал, а дал кулаком в лицо и, как показало время, одним этим ударом я погубил нашу дружбу.

Потом несколько раз Сергей пытался наладить наши отношения, говорил, что все понимает, что простил и что не держит зла, дружба дороже, но все было напрасно. Я не мог простить не себя, нет, я не мог простить ему то, что его, а не меня выбрала Света. Вот, как бывает.

Мишаня замолчал.

– Так вот, – после короткой паузы продолжил он, в тот вечер я пришел домой в таком состоянии, хоть волком вой или вешайся. Жизнь потеряла смысл, хотелось умереть. С этой мыслью я зашел в чулан, там на полке должна была стоять коробочка с крысиным ядом. Коробочку я не нашел, зато в руки попала полупустая бутылка с настоянным на травах самогоном – бабушкина растирка. Я вытащил пробку и прямо из бутылки сделал большой глоток. Как меня не вывернуло наизнанку, я не знаю, но спустя некоторое время я почувствовал, как по всему телу разливается тепло, слегка кружилась голова, очень хотелось лечь, но желание умереть исчезло. Кое-как добрался до кровати, упал и спал как убитый до самого утра. Следующий день прошел вполне терпимо, а вечером вернулась тоска и печаль, но я уже знал, что делать, и действительно полегчало и на этот раз.

Вскоре бутылка закончилась, ее место заняла другая, потом третья, а дальше я уже не считал, а когда стал работать на шахте, пил регулярно по полной, без этого на шахте нельзя.

– Что, так и пьешь до сих пор беспрерывно?

– Да нет, перерыв был, – Мишаня усмехнулся, – когда в армию забрали, да и то первые полгода.

– А что с Серегой?

– Они со Светкой через полгода разбежались. Светка потом приходила ко мне, рассказывала, как она ошиблась, выбрав не меня. Предлагала все переиграть.

– А ты?

– А что я, все перегорело, прошлое не вернешь. Молодые мы тогда были, не знали, что первая любовь всегда бывает несчастная, но жизнь серьезно меняет. Вот, походу, из-за нее я стал алкоголиком, а может, и нет, может, у меня так на роду написано, кто знает. Я смотрю, она и тебя коснулась, так сказать, зацепила. Одно хочу сказать тебе, надо, парень, переждать, перетерпеть, со временем пройдет само, а вот вино в этом деле плохой помощник, а главное, опасный. Я тебя не воспитываю, просто посмотри на меня. Старик с дрожащими руками, а мне только пятьдесят недавно исполнилось. И все у меня было, и семья была, красавица жена и что? Я своей пьянкой загнал ее в могилу. Это сейчас я тихий, а раньше, когда напивался до зеленых чертей, гонял ее, бедолагу, по всему поселку.

Натерпелась от меня. Когда на шахте давали получку, она по нескольку дней с дочуркой пряталась у знакомых, да и между получками жизнь у нее была не мед, вот сердце и не выдержало. И хреново то, что я ее любил, а гонял потому, что чувствовал, что она меня не любит. А может, я ошибался по пьяне, по крайней мере, вначале, а потом уж точно нет. Вот так!

– А сейчас?

– А что сейчас. Пенсионер. Живу один, пью потихоньку. У дочери своя семья, для нее я обуза. Тоже натерпелась, пока не нашла способ, как меня держать, получает вместо меня мою пенсию и каждый день выдает понемногу на пропой. А иначе нельзя. Не давать, так я же с ума сойду, я же алкоголик. Отдать все сразу, так я все сразу и пропью. Вот так и живу.

– А ты лечиться не пробовал? Говорят, что есть какие-то лекарства от алкоголизма.

– Может, и есть, но мне они зачем? Я хочу другую жизнь? Нет! Буду доживать эту. Уже немного осталось, а там со своей встречусь, в ногах буду валяться, может, простит, как ты думаешь? – Мишаня подкладкой фуражки вытер набежавшие слезы. Взял бутылку.

– Давай допьём и по домам, хватит на сегодня.

– Лей все себе, я больше не буду.

Мишаня с готовностью, вылил вино в свой стакан, потряс бутылкой над ним и, убедившись, что бутылка пуста, выпил, посмотрел на меня долгим взглядом, кивнул на прощание и мы разошлись.

Больше Мишаню я не видел никогда, но эта мимолетная встреча оставила след в моей жизни, нет, я не стал трезвенником, но временами, когда, бывало, напивался передо мной вставал его образ и его прощальный взгляд, и это меня останавливало.

В тот день, простившись с Мишаней, я пошел домой. Было грустно, невольно вспомнилась фраза: «Стихи – говно!» и от этого хотелось выть. Я шел и повторял ее в такт шагам, и она как мантра действовала на меня успокаивающе, не пускала в сознание подробностей утреннего события, но она и не мешала течь слезам. Придя домой, я взял тетрадь и, сидя у открытой печи, жег ее, отрывая по листу и читая перечеркнутые тексты. Незаметно мантра изменилась, точнее, добавилась еще одна фраза теперь она состояла из четырех слов: «Стихи – говно, поэт – дерьмо!» Тетрадь сгорела, а я еще долго сидел перед раскрытой печкой, на бумажном пепле в разных местах вспыхивали и тут же гасли искорки, это напоминало ночное небо с мерцающими звездами. Искорок становилось меньше и потом они перестали появляться совсем.

Два дня я не ходил в школу, сказал, что болел, а потом пришел и внешне все пошло своим чередом, разве что я стал взрослее и немного мудрее, по крайней мере, так мне тогда казалось. И самое главное, я решил больше никогда не писать стихов. Несколько дней я прожил под влиянием этого мазохистского решения. По принципу запретного плода, мой мозг постоянно пытался рифмовать, а я усмирял его своей незатейливой мантрой. Прошло время, страсти улеглись, и я понял, что без стихов не могу и потому откорректировал свое решение – стихи сочинять, при желании записывать, но не давать никому их читать. Этому правилу я следовал всю жизнь. Со временем я его еще корректировал, разрешил себе читать свои стихи вслух, а спустя время разрешил себе писать на них песни и петь под гитару. Нужно сказать, мои песни слушатели воспринимали хорошо, молча, иногда просили спеть что-то конкретное, но я ни разу не слышал, чтобы хотя бы одну из них кто-то пел, кроме меня. Сложнее было с Наташей. Я по-прежнему любил ее и понимал, что без взаимности. Утешало Мишанино замечание о несчастной первой любви, со временем боль поутихла, этому в большой степени способствовало то, что у меня появился друг Лева по кличке Жиденок. Хотя что значит появился, мы с ним вместе учились с первого класса, но никогда не дружили, даже приятелями не были. Да у него, похоже, приятелей вообще не было, и не потому, что он был замкнут или еще чего, нет, наоборот, на переменках он со всеми носился как угорелый, орал и даже, бывало, как все мы дрался, но это не мешало ему быть лучшим учеником не только класса, но и школы. Всегда домашние задания делал как положено и при этом никому не отказывал списывать.

Но это все в школе, после уроков он всегда спешно уходил, а чем он занимался вне школы, никто не знал.

Как-то после занятий я пошел домой не обычным своим путем, а другим, надо было зайти в одно место по маминому поручению. На обратном пути иду и вижу, как Лева один дерется с тремя пацанами, вернее, не дерется, а его бьют и пытаются отнять портфель, в который он вцепился двумя руками. Лева увидел меня, но помощи не попросил, а меня и просить не надо было, вдвоем мы быстро этих пацанов обратили в бегство.

– Че они хотели?

Лева, тяжело дыша, слизывал языком и тут же сплевывал кровь с рассеченной губы.

– Хотели деньги отнять. – Тяжело дыша ответил Лева.

– У тебя их много, и ты их всегда с собой в портфеле носишь? – с легкой иронией спросил я.

– Да нет. Просто сегодня зарплату получил, а они видели, как я деньги в портфель положил, вот и увязались за мной. Спасибо тебе, я уже думал, что отнимут.

– Знаешь, что, эти пацаны так просто не отстанут, давай я с тобой пойду. Кстати, где ты живешь? Я не помню, чтобы мы встречались где-нибудь кроме школы. Пошли!

– Идем, ты прав, так, наверное, будет лучше.

– Так ты работаешь? Где?

– На терриконе, – после непродолжительной паузы нехотя ответил Левка, – там никаких документов не требуют, мне еще нет шестнадцати, а значит, и нет паспорта, на работу меня никто не возьмет, вот поэтому террикон.

– А когда ты работаешь, ты же в школе учишься?

– После школы иду домой, переодеваюсь и на работу, а там до темноты. Плохо, сейчас темнеет рано, много не заработаешь, а вскоре наступит зима и пару месяцев вообще работы не будет.

– И что, так каждый день?

– Ну да, а в выходные работаю дольше.

Я понаслышке знал о работе на терриконе, там работали либо люди, у которых по каким-то причинам не было документов, либо алкаши или бомжи, а ползающего на четвереньках по склонам отличника, победителя школьных олимпиад Левку не мог даже представить.

– И сегодня пойдешь?

– Нет, сегодня не пойду. У меня день получки выходной.

– Гуляешь? – с ухмылкой спросил я.

– Можно сказать, гуляю, в этот день я покупаю торт, конфеты и мы всей семьей пьем чай. Сестренки ждут этот день целый месяц.

– Что же ты молчал, мы только что прошли мимо магазина. Ты в этот магазин ходишь?

– Ну да, не хотел тебя беспокоить, ты и так на меня тратишь свое время.

– Ерунда. Пошли назад, покупай что нужно, а я на улице постою, посмотрю, чтобы тебя пацаны не беспокоили.

Я помог донести торт. Когда мы вошли во двор, нам навстречу бросились две одинаковые девчушки лет по пять. Они были одеты в одинаковые платья и прически у них были одинаковые, ну, прически – это сильно сказано, у них были одинаковые шапки черных кудряшек. С криками: «Лева пришел» стали прыгать вокруг нас.

– Это мои сестренки-близняшки, Гита и Зита, – Левка поочередно показал рукой на девочек, а потом подумал и улыбаясь добавил: – А может, наоборот. На самом деле их зовут Рая и Соня.

– А это кто, – девочки повернули в мою сторону сияющие лица, – это твой друг?

Лева какое-то время смотрел, не мигая в мои глаза и потом негромко сказал:

– Да, это мой друг и зовут его Саша. Девочки, приглашайте Сашу в гости чай пить.

– Ура! Девочки схватили меня за руки и потащили к подъезду. И пока мы поднимались на второй этаж, я узнал, что у них есть кошка по имени Беня и что раньше это был кот, а потом он родил двух котят, белого и черного, котята выросли и их разобрали знакомые. Теперь я знал, что когда Беня родит еще котят, то одного, самого лучшего, они обязательно подарят мне. А еще у них есть большая кукла, она ходячая, точнее, раньше была ходячая, что-то там у нее сломалось, Лева обещает починить, но ему все некогда.

Дверь квартиры нам открыла болезненного вида женщина. Увидев ее, Лева заволновался:

– Мама, зачем ты встала, доктор сказал, что тебе нужно лежать.

– Не волнуйся, сынок, мне уже лучше. «А это кто? – спросила женщина, кивнув в мою сторону, – почему меня никто не знакомит с этим красивым молодым человеком?» – Она улыбалась, но часто дышала.

– Это Саша, Левин друг, – наперебой затараторили близняшки. Потом одна из них авторитетно добавила: «Они учатся в одном классе», – на что другая с серьезным видом возразила: