Читать книгу: «Тайна Вселенской Реликвии. Приключенческий, научно-фантастический роман в двух книгах. Книга первая», страница 9

– Не хвали его, а то зазнается, – буркнув под нос, предостерёг Саня. – А зазнается, говорить с нами не захочет.

Пока друзья переговаривались, Митя стоял и терпеливо слушал их, ни к чему не обязывающую беседу, предоставив им короткую передышку. Улыбка гуляла по его лицу и, казалось, вот-вот сползёт с него и поплывёт в поднебесье.

– Если я что-то не ясно рассказываю, – сказал Сапожков, когда друзья приумолкли, – то спрашивайте, не стесняйтесь, чего уж там.

– Понятней рассказать и нельзя, – успокоил Саня. – Ты у нас в этом деле, оказывается, ба-а-альшой профессор. Давай, лучше, рассказывай дальше.

– Достоинство этой модели в том, – незамедлительно последовал тот совету друга, – что каждая из двух пар – киль-стабилизатор – разнесены друг от друга симметрично в разные стороны и, следовательно, во время полёта находятся вне зоны влияния крыла. А это должно обеспечивать достаточные устойчивость и управляемость аппарата в условиях полёта. Обе модели выполнены в масштабе «один к десяти».

Пока Митя рассуждал о достоинствах конструкций, Малышев всё норовил заглянуть в заднее отверстие фюзеляжа, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, то приседая. Наконец он пожал плечами и отошёл в сторону.

– Чего это ты там всё пытался высмотреть? – поинтересовался наблюдательный Митя.

– Чего?, спрашиваешь. Да вот, меня искушают большие сомнения, друг мой! – поспешил сообщить Кузя. – Двигатель высматривал. Где он? Отвечай!

Сапожков смотрел на Малышева с определённой, в строгих, разумеется, рамках, долей дружеской иронии и презрения, сложив руки на груди и слегка притопывая ногой.

– Кому говорят? – не унимался Кузя. – Отвечай!

– В нашем деле, – немного помолчав, рассудительно вымолвил Митя, – главное – выдержать паузу.

– Это, конечно, тоже своего рода – тактика, – похвалил его Кузя, – да только косолапая какая-то.

– Вот-вот, я и говорю, – спокойно продолжал Сапожков, – успокойся, отрок, и наведи порядок в мыслях своих.

– А всё-таки здорово! – подал свой голос молчавший до сих пор Остапенко. – Правда Кузя?

– Клёво! – подтвердил тот. – Но всё равно: не вижу двигателя.

– Я же сказал – успокойся! Вот он. – Митя подошёл к металлической тумбочке, стоявшей возле слесарного верстака, и расчехлил какую-то небольшую конструкцию, возвышавшуюся на ней. Он любовно похлопал рукой по серебристой обшивке овального корпуса двигателя величиной с консервную банку из-под кофе, может быть чуточку подлиннее. – Я его закрепил вот на этом кронштейне, – пояснил он, дотрагиваясь до невысокой металлической стойки, неподвижно соединявшей корпус двигателя с массивной станиной тумбочки. – Это для того, чтобы он не улетел во время работы.

– А он у тебя вместе с тумбочкой, того, не улетит? – пошутил Саня.

– Только вместе со мной.

– А запускать ты его пробовал?

– Несколько раз. Работает, как зверь, – сообщил Сапожков, и спросил: – А с устройством и работой подобного двигателя вы знакомы?

– Так, в общих чертах, – признался Саня, – да и то – очень расплывчато.

– Тогда придётся пояснить. – Митя почесал свой затылок, раздумывая, с чего бы начать. – Значит так! Любой турбореактивный двигатель состоит из осевого компрессора, турбины и камеры сгорания, размещённых внутри корпуса двигателя. Компрессор и турбина насажены на общий продольный вал. Компрессор своими лопатками из окружающего пространства засасывает воздух и подаёт его в камеру сгорания, где он, смешиваясь с впрыскиваемым в неё топливом, воспламеняется. Раскалённые газы, выходящие из сопла камеры сгорания, воздействуют на лопатки турбины, заставляя её вращаться. А так, как турбина и компрессор насажены на общий вал, то вращается и компрессор, который, в свою очередь, своими лопатками засасывает воздух через центральное отверстие, называемое диффузором. Понятно я говорю?

– Чего ж тут непонятного? – ответил Кузя. – Давай, валяй дальше.

– Чтобы воспламенить, на первых порах, топливную смесь в камере сгорания, её необходимо поджигать электрической искрой. В дальнейшем смесь уже сама воспламеняется, без искры, за счёт температуры раскалённых газов.

– Но в этой конструкции есть одна особенность, – продолжал далее Митька. – Здесь установлены на общий вал не один, а два компрессора. Первый, что находится впереди, засасывает воздух, как это и полагается, через центральный диффузор и гонит его в прямом направлении. Второй же компрессор, расположенный сразу за первым, так же засасывает воздух, но через кольцевой диффузор, опоясывающий собой центральный, и гонит воздух во встречном потоку первого компрессора направлении. Поэтому оба компрессора имеют одинаковые, но противоположные углы наклона своих лопаток. Воздух сжимается между компрессорами и под большим давлением подаётся в кольцевую камеру сгорания. Ну, а дальше всё идёт так, как я вам объяснял. Такая конструкция должна, на мой взгляд, увеличить мощность двигателя в полтора-два раза, при том же количестве расхода топлива, как и у обычных турбореактивных двигателей.

Митька на минутку замолчал, переведя свой взгляд на друзей, внимательно слушавших его, и, оценивая их реакцию на только что прочитанную лекцию. Оставшись довольным от вида их сосредоточенных, покрасневших от напряжённой умственной деятельности физиономий, он продолжал:

– Могу показать в работе, только – недолго, не больше полутора-двух минут, а то перегреться может. Ну как, показывать?

– Чего тут спрашивать-то? – возмутились ребята. – Мы уже давно горим синим пламенем от нетерпения, а ты всё сомневаешься.

Сапожков наклонился над установкой и стал что-то регулировать, что-то подвинчивать и подкручивать, заглядывая то с одной, то с другой стороны под корпус двигателя. Ребята, словно заворожённые наблюдали за действиями своего друга, который неторопливо священнодействовал подле своего творения, будто факир перед своим «чёрным ящиком», из которого вот-вот должен был бы вырваться наружу волшебный, огненный джин.

– Следите внимательно! – предупредил Митя, щёлкая тумблёром. – Подаю в камеру сгорания искру от высоковольтного преобразователя напряжения: он у меня от «кабээсок» работает.

Из чрев установки донеслось лёгкое, непрерывное потрескивание высоковольтного разряда.

– Теперь, туда же, подаю топливо, – пояснил он, включая другой тумблёр, – керосин.

Послышалось монотонное жужжание реле, качавшего топливо. И тут же двигатель сначала несколько раз чихнул, выплёвывая из себя с глухим гулом тёмные клубы дыма, а затем, плавно переходя на высокие тона, зашёлся пронзительным свистом, от которого у ребят заложило уши, и они, сморщившись, позакрывали их ладонями. Из сопла двигателя вырвался столб пламени длиной в полметра. Зрелище было впечатляющим, в особенности, когда Митька специально выключил свет. Создавалось такое впечатление, будто двигатель не стоит на месте, а несётся в дрожащих отблесках своего пламени куда-то в неведомые дали, увлекая за собой друзей вместе с их надеждами и тревогами, мечтами и сомнениями.

Вскоре Митька включил свет, подошёл к установке и поочерёдно щёлкнул тумблёрами. Проработав ещё несколько секунд, вырабатывая оставшееся топливо и переходя с высоких тонов на низкие, а затем и на гудение, двигатель, чихнув два-три раза, остановился и смолк. В мастерской воцарилась тишина.

– Потрясающе! – нарушил её покой Санин голос. – Феноменально. По моим скромным подсчётам и соображениям, ты, Митька – талант, вот ты кто!

– Бери выше! – поддержал Кузя.

– Да ладно вам, шутить изволите, – смущённо вымолвил стеснительный Сапожков, как-то недоверчиво, исподлобья поглядывая на друзей.

– Ничего не шутим, точно говорим.

– Если бы не батя, я бы в жизни всего этого не сделал.

– Какая разница? Идеи-то всё равно – твои.

– Мои не мои, а что бы в том толку было, если бы я не смог их релизовать?

– Реализовать! – тактично поправил Малышев.

– Ну да, я и говорю – реализовать! – поправился Митька с видом, полным достоинства. – Так вот, на уже знакомые вам модели мне и хотелось бы установить этот двигатель.

– А не слишком-то тяжёлыми окажутся тогда твои конструкции? – попробовал усомниться Кузя.

– А ты попробуй сам модели на вес, предложил конструктор.

Малышев подошёл к стеллажу и осторожно поднял под фюзеляж сначала одну, а за ней – другую модель.

– Слушай, Сань, – удивился он, – и вправду – лёгкие. Попробуй.

– Да-а-а, – сделал тот изумлённые глаза после того, как уступил просьбе друга, – на килограмм потянет, не больше.

– На восемьсот граммов, – уточнил Митя. – Плюс двигатель со всеми системами питания – полкило, плюс система радиоуправления не более двухсот граммов. Итого, килограмма на полтора наберётся.

– А ты что, сам и схемы радиоуправления конструируешь? – оживились ребята.

– То-то и оно, что нет, – разводя руками, честно признался Сапожков. – Я плохо пока в этом разбираюсь. Да и вообще, мне железки как-то ближе к сердцу.

Он подошёл к стеллажу и расшторил несколько полок, прикрытых матерчатой занавеской.

– Вот тут у меня есть кое-какая литература по этому вопросу: в «Букинисте» купил. Да что-то уж больно сложно для меня.

На полках стеллажа бессистемно размещалось превеликое множество книг. Какой только литературы тут не было: и техническая, и художественная, и спортивная, и большое количество другой. Нашлись даже книги по кулинарии и по поварскому делу. Друзья перелистали несколько книг по радиотехнике.

– Не переживай, поможем! – обнадёжил Кузя. – У нас с Саней в этом отношении уже есть кое-какой опыт.

– Правда?! – обрадовался Сапожков. – Тогда я могу спать спокойно. – Немного о чём-то подумав, он добавил с некоторой долей сожаления: – Но это, наверное, уже после окончания четвёртой четверти. Помните, что обещали мы Степану Палычу?..

– Ми-итя! – донёсся откуда-то из-за стенки призывный голос Митиной мамы.

Тот приоткрыл дверь, высунув в неё голову.

– Чего, мам?

– Ух как ты начадил тут своим керосином. Пора обедать, уже час дня.

7. Ну, Митька, не ожидали!

Наспех накинув на себя шубы, друзья бегом направились к дому. Очутившись в освещённых сенях, они заполнили их клубящимися облаками пара, исходившими от одежды и учащённого дыхания, и пеленой застилавшими свет электрической лампочки.

– А-а-а, явились, орлы?! – приветливо воскликнул Геннадий Акимович, входя в просторную переднюю с газетой в руке и с водружёнными на лоб очками.

– Являются черти, и то – только во сне.

– Ну, ты, Митяй, ещё подерзи, подерзи отцу-то! – зычным голосом пригрозил отец сыну. – Давно ремень по тебе плачет.

– Я больше не буду, – сделал испуганные глаза Митька.

– То-то же, давно бы так.

В воздухе носился волнующий, щекотавший ноздри и воображение запах варёной картошки, жареной рыбы, печёного теста и ещё чего-то такого невообразимо вкусного. Друзья моментально ощутили во рту непонятные спазмы и обильное слюноотделение, непроизвольно сделав несколько судорожных, глотательных движений. Высокая калорийность предстоящего обеда не вызывала никаких сомнений.

– Быстренько раздеваться, мыть руки и – за стол, – скомандовал отец.

Быстро преодолев формальности, друзья уселись за большой кухонный стол и приступили к обеду.

– Не обессудьте, мальчики, у нас здесь всё по простому, чем богаты, тем и рады, – приговаривала каждый раз Любовь Матвеевна, заменяя быстро опорожняемые тарелки на новые с вкусным украинским борщом, с варёной, толчёной картошкой и устанавливая посреди стола огромную миску с жареной рыбой. – Ешьте себе на здоровье. Может кому добавки?

А потом друзья ели пирожки с мясом и запивали их молоком.

– Много чего нам Митя про вас рассказывал, – добродушно говорил за обедом Геннадий Акимович. – Как повёлся с вами, так и учиться хорошо стал, сорванец. А вот почему-то о Кузьме думал, что росточком поменьше будет.

– Папа! – возмутился Митька.

– Что – папа? Сам же говорил.

– Ну ты меня убиваешь!

Малышев и действительно очень сильно вытянулся за последние полгода, обогнав Екатерину Николаевну почти что на полголовы, и догоняя Саню.

– Ладно, ладно! Я ведь это так, от хорошего настроения, – примиряюще засмеялся отец. Он уже успел опрокинуть в честь гостей три стопки и сообщить, что хорошо знаком с Богданом Юрьевичем по работе, а с Иваном Ивановичем, Кузиным отцом, он встречался года четыре тому назад, когда тот собирался писать о нём обширную статью в районной газете.

– Хорошие, толковые мужики, побольше бы таких, – вымолвил он, утвердительно мотнув головой, – не то, что этот – Вен-Бен-Ши.

Ребята догадывались о ком идёт речь: так в народе прозвали директора моторостроительного завода – Вениамина Бенедиктовича Шишкина, Гришкиного отца. На заводе его недолюбливали за чрезмерную самоуверенность и какой-то въедливо-докучливый характер.

– Ну чего ты плетёшь, Гена? – упрекнула мужа Любовь Матвеевна, раздражённо забирая от него властной рукой бутылку и пряча её в шкаф.

– Лю-юба, Лю-юба, – разгубленно воскликнул он ей вслед, а потом, безнадёжно махнув рукой, залпом допил недолитую рюмку водки.

Воцарилось неловкое молчание, нарушаемое потрескиванием сухих поленьев в русской печи, да тиканьем настенных ходиков.

– Вы его, ребятки, не слушайте, – сказала Любовь Матвеевна, возвращаясь к столу и с укором посматривая в сторону мужа. – Выпил маленько лишнего, вот и несёт всякую ахинею.

Окончив трапезу и встав из-за стола, друзья поблагодарили хозяев за вкусный, сытный обед.

– Гена! Кур надо бы покормить, – напомнила хозяйка мужу, собирая со стола, – с самого утра ведь не кормлены. Да, и дровишек малость наколите вместе с Митей. А я уж как-нибудь постараюсь развлечь наших дорогих гостей. Ну, ступайте же.

Пока её мужчины занимались исполнением возложенных на них домашних обязанностей, Любовь Матвеевна успела кратко, но содержательно, рассказать о своей семье. Под конец она упомянула о Митькиной стеснительности, о его душе «врастопырку» и о том, что он любитель иной раз приврать.

– Да мы за ним подобного что-то не замечали, – переглянулись друзья.

– И не заметите. Он у меня вели-и-икий артист. Ну ничего, всё ещё впереди, – как-то уж больно загадочно произнесла Любовь Матвеевна. – Но от меня он всё равно ничего не скроет. Я по нему сразу могу определить, когда он говорит неправду.

– А как это вам удаётся, тёть Люб? – поинтересовались гости.

Она добродушно рассмеялась и в глазах её засветились весёлые, хитрые огоньки.

– Как? А когда он мне врёт, то, не ведая того сам, делает вот так, – и она, прижав большой палец левой руки к ладони, сжала его в кулаке.

Раскрасневшиеся от мороза, в дверь ввалились отец с сыном, неся в своих объятьях по охапке дров, пахнущих свежестью леса и зимнего дня. Скинув дрова на пол, они аккуратно сложили их под небольшую нишу рядом с печкой.

– Что ещё, мам? – спросил сын.

– Больше ничего, дальше я уже сама справлюсь. А вы идите, занимайтесь своими делами.

Любовь Матвеевна продолжала хлопотать на кухне, Геннадий Акимович уселся в гостиной смотреть воскресную телепередачу, а Митя повёл своих друзей в свою комнату. Обставлена она была просто и неприхотливо, без всяких излишеств, по-спартански: стол с тремя стульями перед окном, две аккуратно застеленные кровати, над одной из которых висел в рамке портрет улыбающегося, молоденького морячка, а над другой – гитара на верёвочке, книжная полка в углу, да вот, пожалуй, и всё.

– А это кто? – спросил Малышев, указывая на портрет.

– Федя, брательник мой, старший. В мореходном училище учится, – не без гордости ответил Сапожков.

– А гитара чья? – поинтересовался Остапенко, протягивая к ней руку.

– Моя, конечно.

– А можно?

– Чего спрашиваешь? Конечно бери.

– Эх ты, балда! Чего же раньше молчал, что умеешь играть на гитаре? – пожурил Саня друга, снимая инструмент с гвоздика. – Получается что-нибудь?

– Да когда как: иной раз – получается, иной раз – нет.

Саня присел на краешек стула и стал перебирать струны, перемежая аккордами. Но получалось плохо, игра была прямо-таки неважнецкой. Потом он стал пиликать на одной струне какую-то, только одному ему известную мелодию. Кузе, смиренно сидевшему в качестве слушателя со сложенными на коленях руками, в конце концов всё это дико надоело.

– «Не тяни кота за хвост!» называется, – сделал он вслух заключение. – Послушай, Санька, – обратился он к исполнителю, потеряв всяческое терпение. – Кончай модулировать эфир своими трелями. Видишь, у меня от твоей игры уже и уши успели отвиснуть, как у слона.

– Ничего, звучная, – проигнорировал Остапенко словесный выпад друга, с видом знатока похвалив всевозможные качества музыкального инструмента и похлопав ладонью по его корпусу.

– Мить, сыграй-ка лучше ты нам что-нибудь, – попросил Кузя.

Долго упрашивать того не пришлось. Он нежно, как-то благоговейно, взял в руки протянутую Саней гитару, присел на уголок кровати, немного подумал и без всякой предварительной подготовки заиграл, а потом… запел. Но как он играл, как он пел! Друзья, не шелохнувшись, затаив дыхание, сидели и завороженно слушали друга. А пел он свою любимую песню о море, про флибустьеров, о бригантине, которая поднимала паруса, о «Весёлом Роджере» и людях Флинта.

– Ну-у, Митька, не ожидали! – нарушил молчание Кузя, когда песенка была окончена. – Молоде-е-ец! Где это ты так здорово научился? Послушай, спой ещё что-нибудь.

И Митя заиграл и запел снова, а затем – ещё и ещё: о васильках, что росли в поле, о Есенинском клёне и о матери-старушке, которая всё ждёт, не дождётся своего сына…

Через полчаса друзья вновь очутились в мастерской.

– Вы тут посидите немного, – обратился к друзьям Митя, – а я сейчас, только дровишек подкину в печурку.

– Мить! – остановил его Малышев. – А что это вон там у тебя, спрятанное, висит?

– Где?

– Да вон там! – указал он на что-то прикрытое материей и подвешенное к самому потолку на длинной бечевке.

– А-а, – улыбнулся тот. – Это дископлан. Вы уж потерпите чуточку, я быстренько обернусь.

Сапожков вышел, а Малышев поднялся с табуретки и хотел было направиться в сторону предмета его любопытства. Однако Саня успел осадить его, схватив за край рубашки, выбившейся из-под свитера, насильно водворив на прежнее место.

– Чего тебе? – огрызнулся Кузя.

– Ничего. Сядь себе и сиди на одном месте, – спокойно ответил Саня. – Тебе же было сказано: «Потерпи!»

– Потерпи, потерпи! А что, нельзя что ли?

– Нельзя! Любопытной Варваре нос оторвали!

8. Сапожков, ты – гений техники!

Митя приоткрыл дверку печки. Огонь еле-еле тлел, пробиваясь сквозь пористую, спечённую угольную массу. Слегка разворошив её, он выгреб пепел и подбросил в печь свежую порцию древесного угля…

Будучи по своему складу характера душевным и очень стеснительным, он стыдился всех своих достоинств, так щедро отпущенных ему природой, и пытался скрыть некоторые из них под маской напускного равнодушия. Многие бы из его сверстников не преминули бы воспользоваться подобными качествами и непременно бы гордились этим, выпячивая напоказ. Мимо чего бы он не проходил, за что бы не брался, всё приобретало в его руках какую-то свежесть и новую окраску, облагораживалось и совершенствовалось, впитывая в себя элементы новизны и неуёмной фантазии.

Пытливый, раскрепощённый ум, плюс какая-то обострённая интуиция не позволяли ему долго задерживаться на одном и том же месте. Так было, например, в секциях авиамоделизма и каратэ, наставники которых считали Митьку одарённым, но трудно управляемым воспитанником: он плохо вписывался в рамки их учебных программ, занимаясь, по их словам, «самодеятельностью».. Он покинул эти секции, уйдя с головой в самообразование.

Больше всего на свете Митька боялся предстать перед своими сверстниками хвастунишкой или выскочкой. Поэтому он долгое время и не решался пригласить к себе друзей, полагая, что в этом случае он будет просто вынужден «хвастать» своими достижениями. А сами они не напрашивались. «Но что же это за дружба такая?» – входил в противоречие с собой Сапожков. В его сознании постепенно накапливалось и укреплялось чувство детской обиды за то, что плоды его активной, творческой деятельности, которые может быть, когда-нибудь, ещё очень и очень понадобятся всему человечеству, так и останутся невостребованными, никем не понятыми и никому не нужными. Мятущаяся душа требовала выхода, необходима была отдушина. И вот судьба свела его с теми, кого так долго ждал и в кого сразу поверил. А те, словно прочитав его мысли, сами пришли на помощь…

Друзья ждали Митиного прихода, умостившись на табуретках и тихо переговариваясь.

– Это, как я вам уже говорил, дископлан, – сразу же начал Митя, входя в помещение и направляясь к конструкции. Он сбросил с неё матерчатую накидку и перед глазами друзей предстал необычный летательный аппарат.

– Мать честная! – не выдержал Малышев. – На летающую тарелку похожа.

Сняв дископлан с подвески, Митя поставил его на пол. Конструкция опиралась на своеобразное шасси – трубчатую, кольцевую опору, соединявшуюся с корпусом аппарата четырьмя стойками.

– Самое главное здесь – дисковое крыло с центральным отверстием, – вдохновенно принялся пояснять Сапожков. – Его передняя кромка «смотрит» вовнутрь этого отверстия, а задняя, острая, образует наружный диаметр дископлана. Этот диаметр равен одному метру, а диаметр внутреннего, центрального отверстия – его половине.

Митя опустился на колени, жестом руки приглашая друзей последовать его примеру.

– Внутри отверстия расположены, одна над другой, две горизонтальные лопасти, которые вращаются во взаимно противоположных направлениях с большой и одинаковой окружной скоростью. – Он засунул пальцы руки в область отверстия, указывая на лопасти винтов. – Они гонят воздух навстречу друг другу, снизу и сверху, сжимают его между собой и выбрасывают под давлением на переднюю кромку крыла. Подъёмная сила обеспечивается обычным профилем крыла. Лопасти тут, правда, не особо хорошо просматриваются: их заслоняют собой вот эти две полусферы, одна из которых наверху, над лопастями, а другая – внизу, под ними.

Ребята, склонившись и вытянув шеи, внимательно слушали и рассматривали то место, куда указывал Митя.

– В верхней полусфере находится кабина пилота, а в нижней – система топливного питания и аппаратура управления. Вы можете меня спросить, а где же двигатель? Отвечаю. Звездообразный, плоской конструкции двигатель внутреннего сгорания, выполненный совместно с дифференциалом, обеспечивающим вращение лопастей в противоположных направлениях, установлен горизонтально, на горизонтальных распорках, внутри отверстия, между лопастями винтов, насаженных на выходные, вертикальные валы двигателя. Лопасти винтов, сжимая между собой воздух, обеспечивают мощное поступление воздуха в камеры сгорания поршневых групп двигателя и надёжное охлаждение его корпуса.

– А это что у тебя на крыле? – поинтересовался Малышев, осторожно дотрагиваясь пальцами до каких-то небольших плоскостей.

– Это аэродинамические рули, – пояснил Сапожков.

Он взял ручку для запуска двигателя, вставил её в крохотное отверстие верхней полусферы и крутанул. Мотор пронзительно зажужжал, упираясь децибелами в перепонки ушных раковин. Одной рукой придавив к полу аппарат, а другой, показывая друзьям, чтобы они отошли в сторонку, он, отпустив его, и сам присоединился к ребятам. Дископлан стал медленно подниматься вверх по расширяющейся спирально-винтовой траектории. Достигнув двухметровой высоты, он начал медленно кружить по воздуху, описывая одну окружность за другой. Спустя некоторое время, поймав дископлан на лету за кольцевую опору и на весу заглушив двигатель, Сапожков водворил его на прежнее место.

Ребята переходили от одной секции полок к другой, на которых красовались любовно доведённые до блеска и изящества модели летательных аппаратов различных конструкций. Митя охотно давал друзьям пояснения, если им было что-то непонятно. Посетители приметили, что в любой конструкции модели, даже давно уже известной, создатель стремился к максимальной рационализации и новизне. Так, например, он показал им самолёт обычной винтомоторной группы, чем-то напоминавший ИЛ-2 военных лет, где выпуск передних шасси он сделал более полезным, связав их стойки с дополнительными подвижными плоскостями, увеличивающими общую площадь крыла при взлёте и посадке, и, убирающимися в тело фюзеляжа совместно с шасси на марше. Это позволило уменьшить взлётную и посадочную скорости. Кроме того, по бокам фюзеляжа, ближе к его центру, были установлены две специальные аэродинамические плоскости, позволяющие самолёту отклоняться от курса в тот или иной бок таким образом, что продольная его ось при этом перемещалась параллельно направлению движения аппарата. Это нововведение давало возможность, по Митькиным словам, увернуться, уйти в сторону от преследования самолётом противника или ракетой, а затем, резко сбавив скорость, оказаться у них в хвосте.

Кроме прочих моделей летательных аппаратов ребята обнаружили на полках несколько диковинных конструкций, некоторые из которых Сапожков показал в действии. Одна из них смешно прыгала, как кузнечик, описывая в воздухе небольшие дуги, а друзья, смеясь, увёртывались от неё. Другая, похожая на черепаху, сначала медленно поползла, а потом, оторвавшись от пола на два-три сантиметра, начала быстрый и беспорядочный облёт помещения, пока не наткнулась на одну из стоек стеллажа, перевернувшись «вверх тормашками».

Очередную авиамодель Митя не смог показать в действии. Он только пояснил, что она предназначена для перемещения по водной поверхности по подобию движения речной гальки, когда, как говорится, бросая её, «пекут блины». Передвигаться она должна с большой скоростью волнообразными скачками, едва касаясь поверхности воды. Конструкция представляла собой двояковыпуклый диск, нижняя и верхняя половинки которого приводились во взаимно противоположное вращательное движение. Сверху диск как бы закрывался неподвижным, металлическим кожухом, повторяющим обводы форм верхней, подвижной половинки диска. Этот кожух имел центральное, глухое углубление для водителя, над которым, вдоль диаметра «блина», размещался прямоточный воздушно-реактивный двигатель.

– Вообще-то, двигатели подобного типа не способны развивать тяги, не пребывая во встречном воздушном потоке, – пояснил Митя, положив ладонь на корпус двигателя. – Этот недостаток пришлось устранить введением в выходное сопло цилиндрической трубы меньшего диаметра, крепящейся на распорках. Проходя сквозь сопло на некотором расстоянии от его стенок, она одним своим концом располагается примерно посередине корпуса камеры сгорания, а другим – выходит наружу далеко за пределы сопла. Благодаря этому, при запуске на земле, двигатель работает в пульсирующем режиме. При наборе определённой скорости труба выводится из камеры сгорания на уровень сопла передним своим концом. Двигатель начинает работать в прямоточном режиме. Поэтому правильно было бы назвать его – прямоточно-пульсирующий воздушно-реактивный двигатель.

Осмотр уже подходил к концу, когда ребята приметили какую-то странную модель, приютившуюся в самом дальнем углу нижней полки. Очертаниями своими она сильно смахивала на стрекозу, но только без хвоста.

– А это моя самая любимая штуковина, – промолвил Митя, бережно беря её в руки и любуясь ей. – Я её так и назвал – «Стрекоза-бесхвостка»: такое же туловище с лапками, четыре прозрачных крыла, по два с каждой стороны. Масштаб – пять к одному.

Митя предложил друзьям присесть, а сам, порывшись в одной из тумбочек, извлёк из неё какой-то небольшой, блестящий предмет и сунул его в карман. Затем он взял с полки «Стрекозу» и поставил её на пол в полутора-двух метрах от наблюдателей. Усевшись напротив них на пол в небольшом удалении от модели, и приняв позу факира со скрещенными ногами, он вынул из кармана губную гармошку.

Ребята с нетерпением, в неподдельном изумлении глазели на своего товарища и его непонятные действия. А тот, неторопливо облизав губы, будто испытывая долготерпение терзаемых любопытством зрителей, приложил их к гармошке и заиграл. Комнату заполнили звуки вальса Штрауса из «Сказок Венского леса». «Стрекоза», вдруг ожив по каким-то непонятным причинам, встрепенулась всем корпусом и быстро стала набирать высоту, производя частые, колебательные движения своими крыльями, которые слились в единое, прозрачное целое. Она послушно вальсировала под музыку, то неподвижно зависая на одном месте, то, вдруг, проваливаясь вниз, то взмывая вверх, кружа по двухметровому диаметру и обдавая друзей лёгким, призрачным ветерком, когда пролетала почти рядом с ними.

Завороженными взорами созерцали ребята необычайную картину, внутренне уносясь в какое-то эфирное, неосязаемое пространство, в котором существовали лишь великая музыка и неукротимая человеческая мысль, облачённая в фантастические, сказочные образы живой природы. Звуки музыки постепенно стихали, предвещая скорое завершение музыкального произведения. Словно повинуясь воле своего создателя и повелителя, «Стрекоза» в своём кружении, всё ещё вальсируя, медленно опускалась вниз. И когда был взят последний аккорд, она плавно приземлилась по правую Митькину руку и, вздрогнув, застыла на месте.

Остапенко с Малышевым, словно загипнотизированные, пребывали в позах каменных истуканов, вперив взоры в предмет своего интереса. Рты их были широко раскрыты, изумлённо округлившиеся глаза затуманены и задумчивы до такой степени, что Кузя, подавшись невольно всем корпусом вперёд в момент посадки «Стрекозы», нарушил собственное равновесие и брякнулся вместе с табуреткой на пол, увлекая за собой какую-то металлическую трубу, стоявшую рядом, за которую при падении инстинктивно ухватился, в попытке сохранить равновесие. Очутившись на четырёх опорах, Малышев какое-то время так и оставался в чрезвычайно нелепом положении, не отрывая взгляда от диковинки и наклонив голову, словно пытался разглядеть конструкцию с её нижней части.

– Кузя! Ты чего это? – воскликнул недоумевающий Сапожков. – Музыкальная кода прозвучала вовсе не для тебя… Ну даё-ё-ёшь!

– Сапожков, ты – гений техники! – с трудом переводя дыхание, прошептал Малышев.

Раздался дружный смех и наступила общая разрядка: нервное напряжение, казалось, было снято.

– Вы не очень-то удивляйтесь. Ничего такого особого в этой конструкции нет, – сказал Митя, поднимаясь с пола и подхватывая модель. – В ней использованы давно всем известные законы акустики. Правда, повозиться с ней пришлось долго, работа чрезвычайно тонкая и деликатная, я бы сказал даже – ювелирная. Попробуйте её на вес.

Ребята, воспользовавшись предложением друга, поочерёдно убедились, что модель, при всех её, казалось бы, внушительных габаритах, весила не более пяти граммов.