Сволочи

Ночь. Слабо освещенная территория продсклада

Милиция с разных сторон окружает складской барак.

Один уже на крыше – у слухового окна, второй остался стоять напротив ворот – чтобы никто не выскочил…

Лейтенант в кепочке, с наганом в руке, молча, жестом, посылает на склад старшину-казаха и колчерукого паренька, а сам…

…склоняется над телом сторожа – жив тот еще или уже нет?

Внутри склада…

У взломанных ворот товарные весы, столик с документацией… Осторожно входят старшина-казах и колчерукий паренек. За ними, вытирая руки от крови сторожа, в проеме у пирамиды с пустой тарой проходит и останавливается лейтенант, спрашивает:

– Что, фронтовички, очко играет? – И кричит в темноту: – Выходи с поднятыми руками!!! Стреляю без предупреждения!..

Котька-художник взмахивает короткой толстой доской и сильно бьет лейтенанта по затылку, а сам, словно обезьяна, в мгновение ока взлетает по консервным коробкам к слуховому окну в потолке, ведущему на крышу склада…

Лейтенант падает, наган вылетает из его руки, стремительно скользит по полу и, вертясь волчком между мешками с пшеном, попадает прямо в руки маленькому Тяпе!..

…как только Котькина голова показывается в слуховом окне на крыше, его тут же за шиворот перехватывает сотрудник милиции и не раздумывая ударяет рукояткой нагана по голове! А потом вытаскивает на крышу уже бесчувственное тело Котьки-художника…

– Порядок! – кричит милиционер с крыши. – Один есть!..

Старшина-казах поднимает ствол автомата, короткой очередью прошивает мешки с пшеном:

– Выходи, кара-курты сраны!!! Счас бешбармак из всех сделаю!

Лаврик выходит из-за мешков с поднятыми руками. В правой руке у него кепочка-восьмиклинка…

Маленький Тяпа тоже вроде бы начинает приподниматься… Белобрысый паренек с медалью «За отвагу» видит детскую Тяпину физиономию, испуганно кричит старшине:

– Не стреляй, Тлеухан!.. Это дети! Дети, старшина!!!

Но тут Лаврик неожиданно отбрасывает кепку, под которой в руке у него оказывается короткая тяжелая фомка. Лаврик резко и сильно кидает фомку, и та попадает прямо в голову…

…гиганту-казаху, старшине с осколком под самым сердцем…

Падая, старшина нажимает на спусковой крючок автомата, и его предсмертная очередь в клочья разносит тело пятнадцатилетнего уркагана-убийцы Лаврика, отбрасывая его на простреленные мешки…

А Тяпа встает из-за мешков и наставляет лейтенантский наган на колчерукого паренька-фронтовика. Силится нажать на курок…

Но тугой самовзвод нагана не поддается маленькому Тяпе!

– Стой! Стой!.. – кричит колчерукий Тяпе. – Положи, дурила!.. Он же выстрелить может!.. Брось его, пацанчик…

Но Тяпа помогает себе второй рукой и умудряется нажать курок!

Гремит одиночный выстрел, пуля попадает в грудь колчерукого паренька с медалью «За отвагу».

Он опускается на колени, захлебывается кровью и шепчет:

– Что же вы делаете, пацаны?.. Что же вы делаете, сволочи?!

Камера предварительного заключения

Помещение полуподвальное. Потолок низкий. Под потолком небольшое окошечко с толстой железной решеткой. Стекло грязное, пыльное.

Уличная мостовая режет окошко камеры пополам: в верхней половине окна идут ноги прохожих. Видно их всего по щиколотку…

Вот прошлепали разбитые армейские ботинки «ГД» – говнодавы…

…быстро пробежали женские туфельки на высоком каблуке…

…прошагали начищенные хромовые офицерские сапоги…

…полуботинки на босу ногу, а навстречу им раздолбанные сандалии с рваными носками и грязными пальцами прошлепали в другую сторону…

…самодельные казахские степные обувки из сыромятной кожи…

…женские босоножки на деревянной толстой подошве…

…в ногу прошли две пары кирзовых солдатских сапог…

Весь этот парад обуви сорок третьего года с тоской принимает маленький Тяпа – Валентин Сергеевич Тяпкин – тринадцатилетний форточник и убийца…

В пятнадцатиметровой камере двухъярусные деревянные нары. Маются в камере человек восемь – десять. Одни малолетки.

По внешнему краю нары окантованы толстым металлическим уголком.

На верхних нарах, лицом к камере, ногами к стене, лежит Котя-художник с перевязанной головой и об металлический край нар сосредоточенно затачивает черенок ложки до бритвенной остроты…

Котя-художник – кликуха. Или – погоняло. По многочисленным протоколам приводов и по нынешнему уголовному делу он – Константин Аркадьевич Чернов, бывший ученик средней художественной школы при ленинградской Академии художеств. Вор смелый, опытный и очень авторитетный. Несмотря на свои четырнадцать…

Два пацана в глубине нижних нар играют в двадцать одно без карт. На пальцах.

Кто-то спит… Кто-то всхлипывает в подушку, набитую соломой.

Один мочится в парашу…

Еще один поет «Тюрьму Таганскую…», а его приятель записывает слова песни огрызком карандаша на клочке бумаги. Торопится, не успевает, переспрашивает:

– Как, как?..

– «…все ночи, полные огня…»

– Ага… – записывает. – Дальше!

– «Тюрьма Таганская, зачем сгубила ты меня?..»

– Ну, бля!.. Медленнее пой! Видишь, не успеваю?!

Костя Чернов усмехается на верхних нарах, затачивает ложку.

Коридор следственного изолятора

Два конвоира ведут двух великовозрастных парней. Их останавливает встречный капитан:

– Осадчий, Рыскулов! Вы куда этих гастролеров ведете?

– В седьмую, товарищ капитан!

– Чего, совсем охренели?! Там же одни малолетки!..

Парни весело переглянулись. Один подмигнул другому.

– Товарищ майор Сапаргалиев приказали, – говорит Осадчий.

– Взрослы камеры – местов нету, – добавляет Рыскулов.

Камера предварительного заключения

Скрипит дверной засов, поворачивается ключ в замке. Котя-художник молниеносно прячет ложку с заточенным черенком. Тяпа отрывается от созерцания уличных ног, поворачивается…

Всхлипывающий пацан испуганно будит спящего. Все настораживаются. Открывается дверь камеры.

– Заходи! – командует Рыскулов.

Двое великовозрастных входят в камеру малолеток.

Дверь закрывается. Слышен засов, слышен поворот ключа…

– Тэ-э-экс… – протягивает Первый взрослый парень и внимательно разглядывает своих новых сокамерников.

Второй тут же берет за ноги лежащего на нижних нарах пацана и сдергивает его на пол. Потом второго – того, который плакал.

– Не по чину место занимаете, малыши! – улыбается Первый.

– К парашке, к парашке… – говорит Второй. Первый садится на нижние нары, точно под лежащим на верхних Котей-художником…

– Бугор в камере есть? – спрашивает он.

– Нету… – растерянно говорит один из пацанов.

– Врешь, есть! – уверенно говорит Первый.

– Кто?.. – удивленно спрашивает Тяпа и оглядывается.

– Я! – отвечает Первый.

Он оглядывает Тяпу с головы до ног и говорит корешу:

– А не поставить ли нам этого маленького штымпа на усиленное питание?

Второй смотрит на Тяпу, весело говорит:

– Точняк! – И к Тяпе: – Тебя как звать-то, сявочка?

– Тяпа…

– Это – кликуха. А в протоколе?

– Тяпкин Валентин Петрович.

Первый заржал:

– Вот ты у нас и будешь не Валентин, а Валентина!.. Валюшка ты наша… Сейчас ты у нас, как киска, сосать будешь!..

– Чего «сосать»? – не понял Тяпа.

Двое парней зашлись в хохоте! Даже не заметили, как медленно стали слезать с нар остальные пацаны…

– Пиписечки наши сосать будешь, – объяснил Первый Тяпе. – А потом мы тебя в очко отшворим…

– Поставим в очередь и так аккуратненько каждую ночь харить в жопочку тебя будем. Теперь понял? – ласково сказал Второй.

Первый, сидящий под Костей Черновым, под Котей-художником, сладко потянулся, сказал напарнику:

– Ну-ка, стань к двери, перекрой глазок… Сейчас мы один тренировочный отсосик замостырим.

Второй парень перекрыл собой дверной глазок, а Первый, не вставая, стал расстегивать пуговицы на ширинке, приговаривая:

– Иди-ка сюда, моя кисочка, Валюшка наша ненаглядная… Открой-ка ротик поширше…

Но в эту секунду лежащий на верхних нарах Костя Чернов – Котя-художник – ухватил двумя пальцами левой руки Первого парня за ноздри, рванул его голову вверх, а второй рукой приставил к горлу парня острый как бритва черенок обычной суповой ложки!..

Второй парень захотел было рвануться, но Костя быстро сказал:

– Стой где стоишь, сучара поганая! А то я сейчас твоего подельничка вскрою!!!

И тут, словно по команде, вся дикая свора малолеток молча бросилась на обоих парней…