Читать книгу: «Боарикс», страница 3

Глава 5. СЛАВЯНСКИЙ КАЛЕНДАРЬ

– Вот, Родька, гляди на диво сие, понеже соорудили энто деды наши в незапамятные времена для пользы человеков!

На холме, по периметру большого круга были вкопаны мощные брёвна из почерневших от времени лиственниц высотой в три сажени (6,5 м.). Внутри круга, окружённого этими столбами, виднелась выложенная из камней разной величины замысловатая спираль. Вокруг холма разлеглось вычищенное от дикороса и лесной поросли поле, только вездесущие ромашки скромно украшали равнину, но на почти равном удалении от поля чёрной плотной стеной стоял неподвижный лес вековых елей вперемежку с огромными соснами.

Родий, с интересом рассматривая странное сооружение, недоумевал, что бы это значило, зачем оно здесь, в пяти поприщах от Туманного. Наконец спросил невпопад, стоявшего рядом волхва Ратибора:

– Яко ж энти столбы не сгнили за давностью лет, дядя Боко?

Седые усы волхва шевельнулись, скрывая ироничную улыбку, но ответил:

– Брёвна энти, Родька, сделаны из вековых листвянок, и, первым делом, их пять лет вымачивали в озёрной воде, понеже приобретают они твёрдость и долговечность камня! Посля комель бревна обжигают на костре и вымачивают цельный год в дёгте, дабы гниль не могла сожрать древа сего! То деяли пращуры наши на века, твёрдо ведая, што потомки их высоко оценят великий труд их! А вот пошто ты не пытаешь меня, зачем деды содеяли городьбу энту?

– И зачем же, дядя Боко? – поинтересовался Родий.

– А затем, сынок, дабы я сообщал вам, неразумным, што наступил такой-то месяц и пора приступать к тем или иным работам! Вот гляди, тень от энтова столба коснулась вот энтова камня, значит, наступил цветень-месяц! А егда тень от тово вон столба дойдёт до тово камня, наступит месяц изок и пора приступать к сенокосу! А тамо вересень, серпень, листопадник наступят! Внял ли?

– Внять-то внял, дядя Боко, – с долей сомнения заговорил Родий, – да токмо старики наши и по приметам разным, природным, познают месяцы энти!

– Познают, да не совсем точно! Зри, круг из городьбы энтой вытянутый, яко курье яйцо! Острым концом он, круг сей, направлен на земли полуночныя и тень от тово вон столба доходит до головного камня улиты, что означает равновесие между днём и ночью. Наступает равноденствие, а уж посля, чрез три, месяц капель и новый год приходит. Вот столб, иже даёт самую длинную тень! Он указует на месяц студень! Сооруженье сие чисто наше, у ромеев зовётси чудным словом – календарь! Округ холма сего всегда должно бысть чисто! Помощники мои следят за тем…. Слышь, Родька тишина яка? Место сие любой зверь поприща за два стороной обходит, ни одна птица сюды не залётыват, древо не скрипнет без воли Отца небесного, Великова Сварога! Небо здеся завсегда чисто! А улиту энту по то и выложили предки наши, што прилетел с небес камень, ударил в холм энтот и лес, што тута рос, сгорел начисто и боле не растёт здеся! А камень тот небесный в землю ушёл, но не совсем! Зри, навершие виднеетси! С него и начинается глава улиты. Видать большой силой Перуна, старшева сына Сварога, обладает энтот камень! Смекай, сынок!

Родий зябко поёжился, но любопытство перевесило:

– Зело интересно ты сказываешь, дядя Боко! А пошто улита энта в центре городьбы тако замысловато закручена? Для якой-такой надобности?

Глаза волхва из добродушных мгновенно превратились в суровые, чёрные, они стали жгучими, как угли, пронзительными, как иглы. Несколько другим голосом он заговорил:

–– Лучше бы ты, Родька, и не спрошал про сие, да уж коли спросил, утаивать от тебя не буду, да и привёл я тебя сюды, дабы вопросы свои ты задавал без боязни! То есмь самое загадочно, што содеяли предки наши, а може и не они вовсе! Може то фиссагеты сложили, што жили здеся допрежь нас! Дед мой, по прозванью Карабор, што означает Чёрный лес, был вождём вятичей и ходил с гуннами на Великий Рим во главе дружины своея! Тому прошли немалые года, семь десятков, а то и боле годов! Многажды чево сказывал он нам про земли те и народы тамошни, да и добра всякова диковинного немало привёз он оттудова….

– Я ведь пошто волхвом-то содеялси? – продолжил старец. – По свету походил, земли разны повидал. Лет мне было уж довольно, егда дед привёл меня к улите энтой. А привёл он меня в тако время летом, егда шибко коротка, ночь выдалась. Гляжу я, а в ночи, из главы улиты, столб света слабенький виднеетси, ну, такой, егда в глубокой яме костёр горит, огня не видно, дыма нету, а свет от горенья тово идёт вверх, зеленоватый, такой, быдто берёзка светится по весне, егда лист проклюнулси. Дед посылает меня в голову улиты, приговариват, што, мол, познаешь суть времени, да ещё много чево. Аще што, тако, мол, выдерну тебя оттудова. Я и стал в главу ту. Што тута содеялось, Родька!? Глава моя закружилась, чую, што в другом мире я очутилси! Музыка яка-то чудна, да замысловата заиграла. Узрел я умом своим, яко Перун цельными народами себе жертву берёт, да не сам берёт, а люди-дураки чуть ли не силком пихают ему в костры громадныя, страшныя, собратьев своих! Ужаснулси я, а поделать ничево не могу, быдто руки мои связаны сзади вервием зело крепким. Много чево узрел я, сынок! Внимал я музыку дивную – у нас тако-то и не играют, а понять не могу. Ум за разум у меня зашёл. Страх меня зело великий обуял, а ведь я николи никово не страшился во все времена! Чую, што ухожу, в мир сей навсегда, а возврата в свой мир не хочу. Благо, а може и нет, токмо дед выдернул меня из столба света тово чуднова! Сказывал, што пробыл я тамо совсем мало, а мне показалось, што прожил я тамо цельну вечность и много чево познал….

– Вот с той поры, Родька, ведомы мне языки ромейски, арабски и иные! Познал лекарско дело, травы разны от болестей человеков и скотины, погоду предсказать могу на десятину дней вперёд, а то и боле! Колдованцем люди меня прозвали, клудом, знахарем! По то и стал с той поры верховным волхвом всего племени вятичей!

Родий завороженно слушал рассказ старика и мыслями унёсся в какие-то миры. Наконец очнулся, несмело спросил:

– Сколь же лет тебе, дядя Боко?

Старый волхв положил невесомую руку на плечо Родия, ответил просто:

– Про то один Вседержитель ведает, Родька! Я не считал! Твой отец, Светозар, самый младшой в семье нашей был, мне уж летов где-то пятнадцать, а може боле, стукнуло, егда он народилси! Сей час он вождь, а посля ты будешь….

Родий обомлел:

– Яко ж то можно? Рази мало у нас мужей достойных? Ково уж народ изберёт, тот и возглавить быти племя наше!

Волхв жёстко глянул в глаза наивному парню, сказал твёрдо:

– Не твово ума энто дело, Родька! Яко скажу, тако и будет! Аще б ты ведал, сынок, сколь люда нашева я от болестей всяких избавил! Моё слово тяжелей всево железа, што в городище нашем имеетси! Вот понеже и посылаю тебя с караваном торговым в страны полуденные, на Кавказ далёкий, в Таматарху и Боспор, дабы познал ты, народы тамошни! Завязал бы дружбу с вождями племён кавказских, понеже говоришь по-гречески и по-тюркски, а и делу ратному зело хорошо обучен отцом своим! Завтрева и отправишься! А сюды привёл я тебя, дабы ведал ты место сие удивительно и загадочно, понеже окромя меня, да помощников моих, здеся никто не быват! Страшатся люди места сего…. Заповедно оно….

Родий ещё раз посмотрел на священный холм, спросил, вдруг, совсем не о том, о чём думал:

– А яко ж зимой-то? Камни сии снегом ведь заносит?

– Не заносит! Ветер, дыханье Стрибога, среднего сына Сварога, не даёт! Всё, што случайно сверху нападает, ветер божественный сносит в одночасье! Тута, на холме энтом священном и трава-то не растёт, птица не свистнет, зверь не рыкнет! Ты давай, хоша и полудень, не время ещё быдто, а всё одно становись в главу улиты сей!

После всего, что здесь рассказал старый волхв, Родий, со смешанным чувством некоторого опасения и любопытства, вступил в каменный лабиринт улиты.

– Смелей, Родька! – раздался сзади подбодряющий голос волхва. – Говорю же силы в ём на сей час нету, не то што будет потом, в коротку ночь, в месяц вересень, да и день ведь покуда ноне! Ну, вот ступил в главу? Повернись на восход Ярила! Повторяй за мной священные слова три раза! Хай пай бо! Всё! Теперя закрой очи и молчи!

Родий закрыл глаза. Через мгновение он почувствовал, как ноги его налились непонятной тяжестью, а голова, наоборот, стала свежей, будто её промыло внутри чистой родниковой водой. Где-то внутри, в мозгу, зазвучали удивительные, мелодичные аккорды какой-то неземной музыки. Ничего подобного Родий в своей жизни никогда не слышал. Хотелось слушать эту божественную музыку вечно, а ещё хотелось взмыть в синее небо, в глубочайшую даль и медленно парить, парить куда-то, словно орёл. Родий и поплыл в стихии величайшего, ни с чем не сравнимого, блаженства, в волнах космической музыки…. Откуда-то из далёкого далека настойчиво пробивался голос. Он был слабым, как шелест листьев при слабом порыве ветра, да и доносился откуда-то, будто из-под земли, но в нём слышался приказ:

– Ступай в сторону! Ступай в сторону, сынок!

Родий, безвольно подчиняясь этому, такому далёкому, приказу, кое-как отодрал одну ногу от тверди камня и с величайшим трудом переставил её в сторону. Вторую ногу переставить было уже легче. Родий открыл глаза и мир показался ему тусклым, серым, хотя вокруг разливался яркий весенний полдень. Душа его яростно сопротивлялась этому возвращению, хотелось оставаться там – на вершине блаженства…. Непонимающе он посмотрел на стоявшего рядом улыбающегося волхва, лицо его излучало, невиданное ранее, сияние. Он заговорил каким-то возвышенным, торжественным голосом:

– Поздравляю тебя, сынок!

– Што энто было, дядя Боко? – деревянным голосом спросил Родий.

– Ты общался с вечностью! Тебя приласкал сам Вседержитель вселенной! Это большая честь для смертного! Пошли скореича отсель, не то будешь быти умом яко младень о трёх годах!

Родий послушно пошёл за волхвом. Откуда было знать парню из раннего средневековья, что он почти минуту стоял на вполне обычном метеорите, госте из космоса, в столбе гамма-излучения и подверг свой организм, своё сознание, хоть и на короткое время, мощному удару космических сил. И в результате получилось так, что, если его иногда и посещали некоторые сомнения в силе славянских богов, то теперь он, как говорится, на собственной шкуре убедился в их неограниченном могуществе.

На окраине леса стояла пустая телега, запряжённая всего одной лошадью, на которой Родий с волхвом сюда и приехали. По пути к этой повозке волхв проникновенно внушал задумчивому парню:

– Одному тебе токмо доверил я тайну улиты! Даже отцу твоему, моему младшому брату, славному Светозару, я не показывал чуда энтова, понеже зрю в тебе великое будущее! Теперя где бы ты ни был, в какие бы земли, куда бы не забросила тебя по воле богов судьба, душу твою всегда будет тянуть в родные края…. Нияки соблазны, нияки богатства мира, лжа и наговоры, не смогут удержать тебя на чужбине! Тако-то вот, сынок….

Уже возле телеги, бросив разбирать вожжи, Родий, давно мучимый любопытством, спросил старого волхва:

– А яко твоё родовое имя-то, дядя?

Волхв Ратибор строго посмотрел на парня, раздельно, чётко и твёрдо произнёс:

– Дядя Боко!!!

*****

Глава 6. ТАНАИС, ТАМАТАРХА

На огромных просторах, от рек Угры и Оки на севере, до верховьев рек Дона на юге и Цны на востоке располагались владенья вятичей. И повсюду леса, леса и леса. Хвойные и смешанные, непроходимые, заваленные буреломом, дикие эти леса давали вятичам всё, что им было нужно для безбедной жизни: мясо и шкуры зверья, которого в этих лесах больше, чем людей, материал для постройки изб, не говоря уж о ягодах и грибах, которых хоть косой коси. Многочисленные реки и озёра давали столько рыбы, что ею одной можно было прокормиться. Да какой рыбы? О такой сейчас приходится только мечтать: осётр, севрюга, сёмга. Какого-нибудь окуня с чебаком, карася, и даже щуку, за рыбу-то не считали – так сорная рыба. Но без пышного каравая хлеба, без каши овсяной, гречневой или просяной, вятичи считали себя голодными, а потому постоянно расчищали, отвоёвывали у леса, участки земли для выращивания жита. А сеяли на этих полянах овес, рожь, пшеницу, гречку, просо, и ячмень с горохом. Неприхотливые, росли эти злаки в здешних местах хорошо, а потому, собрав урожай себе на еду, даже на продажу южанам, или уграм на севере, или буртасам на востоке, оставалось немало. Но больше всего южане любили пушную рухлядь, но пшеница им тоже была нужна, также как тележная мазь и сами телеги. Вот торговые операции и сближали народы. Обмен товарами развил ремесленное производство. Мало того, именно торговля породила племенные союзы и государства.

От Туманного до судоходного русла Дона надо проехать не менее стапятидесяти поприщ с тремя, а то и больше, с ночёвками в лесу, с обязательным разведением костров и варкой каши, да и уставших за день лошадей напоить, накормить надо.

Караван из пятидесяти телег с поклажей растянулся по извилистой лесной дороге чуть ли не на полпоприща. Сзади караван сопровождала сотня вооружённых всадников. Это был обычный торговый караван, который вятичи каждую весну отправляли на юг по Дону к черноморским портам Таматархе и Боспору. Товар был простой: зерно в кулях, медвежьи и лосиные шкуры, мёд, воск и тележная мазь в бочонках, телеги и колёса, льняное полотно в рулонах, резная деревянная посуда, берестяные туеса и кружки. Но самый важный товар был зашит в кожаных мешках. То была драгоценная на юге пушнина, за которую греки и арабы, да и иные народы, платили серебром в слитках или серебряной посудой, золотыми византиями, шёлковыми, шерстяными и хлопчатобумажными тканями.

Всё это добро, прибыв к реке, вятские торговцы перегрузят на большие десятисаженные (23 м.), многовёсельные лодьи. Освободившиеся повозки торговцы отправят в обратный путь домой, а сами, принеся жертву духу воды и богине всей земли Макоши в виде пригоршни пшеницы в реку, пойдут на этих лодьях по Дону до самого Танаиса, что расположился в устье реки, впадающей в Меотийское озеро (Азовское море).

Охранная сотня будет сопровождать караван лодий обязательно по правому берегу реки до прибытья на место торжища, в город и порт Танаис. Лодьи на ночь пристают к берегу на известных уже стоянках, где их дожидается охрана с костром. Хотя опасность грабежа по сравнению с далёкими прошлыми годами значительно снизилась – без охраны всё равно нельзя. Раньше, ещё сто и больше лет назад, торговцам было совсем худо: в Диком поле бесчинствовали остготы. Но после того, как пришедшие с востока гунны в изнурительной войне оттеснили племена алан далеко на юг и вышибли остготов за Дунай, самих гуннов, союзных вятичам, через несколько лет после гибели их вождя Атиллы разгромили и рассеяли сарагуры с Северного Кавказа. Дикое поле надолго осталось пустым, и даже относительно безопасным. Печенеги придут много позже. Нападения грабителей можно было ожидать только с востока. Иногда в большой излучине Дона и ниже по течению на караваны наскакивали буртасы и гузы, а ближе к Танаису промышляли грабежом шайки разбойников из аланских и булгарских кочевых племён.

Пограбить торговый караван на воде дело далеко не простое. Таких безумцев с кривыми кончаками в зубах, плывущих наперерез, расстреливали в воде из луков с лодий торговцы и гребцы, сами в кольчугах и шеломах больше походившие на воинов, да, по сути, они ими и были. Безумцы среди кочевников всё-таки находились, поэтому надо было держать ухо востро. Важно добраться до Танаиса, где уже патрулировала береговая охрана византийцев.

Сплавиться вниз по реке обычно хватало десяти дней, а то и меньше. Весной, когда полноводный Дон несёт перегруженные лодьи быстро, гребцы отдыхают, но и когда возвращаются осенью – тоже не шибко тяжко, потому как течение реки совсем слабое, а лодьи почти пустые. Весь груз – это выручка за проданный товар, соль в мешках, ткани в рулонах, масло оливковое в амфорах, подарки для женщин, да дорожная еда для себя и коней охраны. Основная работа для гребцов на море, но и там помогает парус.

Настоящие опасности подстерегают торговцев на стоянках во время ночёвки на берегу – вот тут-то значение охраны очень велико. Окольчуженным конникам при сопровождении водного каравана приходится тяжелее всех. Скинуть железо с себя нельзя, иначе свистнет стрела, и ты уже покойник. А весенняя жара, обильный пот и проклятые слепни с мухами доводят до изнурения, как всадников, так и их коней. Искупаться бы в Дону, да отстанешь от каравана. Заросший густой верболозой, камышом и осокой берег, не даёт хорошего обзора реки, а рядом подступает лес, откуда в любое время жди нападения грабителей.

Леса в те времена, бескрайние, густые, ещё не вырубленные человеком, тянулись почти до середины нижнего течения не только Дона, но и других рек поменьше, стекающих в Азовское и Черное моря. В основном, леса эти состояли из дубов с берёзовыми перелесками; из сосновых боров вперемежку с елью и лиственницей, не считая разношёрстного подлеска из рябин, березняка, дикого ореха и верболозы. Ближе к воде теснились заросли черёмухи, среди которой возвышались громады ясеневых деревьев. В данном случае лес заканчивался после большой излучины Дона, дальше южные суховеи не дают ему роста.

Обычно больше всего в походе страдают кони. Поесть сочной весенней травки они могут только рано утром, когда лодьи ещё не отошли от берега, ну, может быть, ещё ночью. Правда, вечером, на общей стоянке, коней кормят овсом, но рассёдлывать нельзя. Спит охрана по очереди, в пол-уха, выставляя конные дозоры далеко к востоку, откуда могут подобраться степные разбойники. Уж очень соблазнительно пограбить торговый караван.

Вечером, на очередной стоянке, старшина каравана, не сходя с лодьи, уткнувшейся в берег, крикнул охране:

– Эй, Родька! Ходи на тот берег! Хоша выспитесь в спокое!

Охранники загасили разгоревшийся, было костёр, сняли с себя железо, сложили на лодью, и в пропотевшей одежде поплыли с конями на правый берег. Там уже горело несколько костров, разведённых гребцами, пахло просяной кашей из больших общинных котлов и мясом дикой свиньи.

Развесив мокрые подштанники и рубаху на рогатый кол возле костра, Родий нагишом уселся на брошенное тут же седло обсохнуть после невольного купания в холодной воде. Насмешливо спросил старшину, сидевшего рядом:

– Где поросёнком-то разжились? Неужто с собой в таку-то даль везли?

Старшина, седоватый, но крепкий ещё мужчина, коротко хохотнув, ответил:

– Тхе, да оне тута, свиньи энти, толпами ходют! Окромя ромеев из Танаиса кабанов энтих никто не трогает! Для булгар и алан кабан – священная животина! Гунны, иже здесь ране обретались, тако за своево предка кабана почитали! Тако-то вот, паря!

Родий, согласно кивнув головой и посуровев, заговорил о другом:

– Ты, дядя Грива, всерьёз, похоже, мыслишь, што буртасы аль булгары на энтом берегу нас не достанут?

Старшина, указав пальцем на кожаные штаны, висящие на втором колу рядом с мокрыми подштанниками, снисходительно заметил:

– Ты, Родька, молод ишо, меня учить! Хозы свои повесь вон туды, на ракиту, подале от огня, пущай ветерком обдует, не то по утру в их и не влезешь, тако заскорузнут, што и не согнёшь их! А што касаемо воров тех, степных, тако малым числом оне на нас не пойдут, понеже нас тута три сотни! Сам помысли – энто яку рать надобно собрать, дабы нас врасплох, яко кур в ночи, застать? Я ведь, младень, уже двадцато лето к ромеям с товаром общинным хожу, всякова навидалси! На энтой стороне Дико поле давным-давно впусте стоит! По то и кабанов здеся развелось, видимо-невидимо!

Помолчав, Грива добавил:

– Ты вот што, Родий! На ту сторону боле не ходи! Завтрева к вечеру в город придем, а тамо я твою сотню на другой берег переправлю! В городу спросишь, где сыскать словена Гриву, торговца телегами, тебе любой скажет! Посля пойдёте вы степью через булгар до самой Фанагории и Таматархи, а мы на вёслах, да где под парусом, вдоль берега тоже туды придём, тамо и встретимси! Давай поспите подоле! До восхода Ярила спите! Опаски противу грабителев не имей!

Неожиданно Грива обратился к Родию по-гречески:

– Знай, Родион, спать положено ровно треть суток, так говорят ромейские мудрецы. Мозг человека во сне исправляет всякие неполадки в организме, болезнь зарождающуюся, выгоняет шлаки и яды. Кто мало спит, того вскоре одолевают всякие недомогания и болезни, и он уже непригоден для дальнейшей жизни. Так что надо хорошо выспаться, коли есть возможность.

Перейдя на славянский, Грива с усмешкой заметил:

– Внял, сынок? Не забыл ещё ромейский язык-от? Гляди, теперя, он тебе надобен будет кажный день! А булгары и горцы по-тюркски говорят! Ну, энтот язык ты ведаешь! Всё, спать!

Утром, старшина торгового каравана вятичей Грива напутствовал отбывающую в Танаис сотню, назидательными словами:

– Вот, Родька, – Грива подал сотнику белый шёлковый треугольник, на котором красными нитками было вышито несколько знаков и крест, – энтот лоскут покажешь византийскому патрулю, егда прискачешь к Танаису! Скажешь, што мы идём следом по воде! Хоша мы ране тебя придём в город! Пошлину я уплачу ихнему коммерциарию сам! Вона с десяток кабаньих туш, подсоленных, на энтот случай имею! Ромеи зело рады будут свежатинке! Да гляди, младень! – Грива нахмурил седеющие брови, глаза его посуровели. – Своих богов в уме токмо держи, а не то вам там мигом укорот сотворят! В чужих землях держи себя строго, яко гость, не лезь, куды тебя не зовут! Чужих богов уважай, тады и тебя уважат, но держи себя достойно! Помни, што ты есмь представитель могущественнова народа вятичей! В энтом случае ты можешь врать всяко, мол, и земель у нас немеряно, оком не окинешь, и зверья пушнова не счесть, и жита, хоша заглонись им! Люди про чужое богатство слушать любят, рот-от разинув от удивленья! Тута чем больше наврёшь, тем больше веры!

Старшина хохотнул, и, погладив, сидящего уже в седле Родия, по колену, продолжил:

– Народы тамо разные, особливо в Таматархе: и греки, и булгары, и тюрки, армяне, грузины, албанцы, и горцы всяки. Нахваливать будут свою родину, а ты слушай, языком пощёлкивай, главой покачивай, мол, о, яко здорово! Иной наврёт с три короба, а ты делай вид, што веришь. У нево может и земель-то, што под ногами, богатства-то с гулькин нос, с херову душу, а наплетёт чёрт-те што, глядишь весу-то себе и прибавит! А тебе-то начхать – пусть врёт, мели Емеля – твоя неделя! Зато он и тебя уважит в чём-либо, надо ж ему пыль-то в очи напустить чужеземцу, особливо егда тот слушает со вниманьем!

Помолчав, Грива ещё раз одобрительно окинул цепким взглядом конников, прощально добавил:

– Ну, да ладно! Одеты вы справно, ремни новы! Кольчужки, шеломы на вас добры! У их таковых-то нету, не умеют ихние мастера таки кольчужки делать! Токмо гляди, Родька! Буркалами-то не моргай! Оружьем зря не бряцать! Помни, за рукоять меча схватилси – энто уже угроза! Вас тамо живо сомнут! Но и рот-от не разевай – прохиндеев всяких везде хватает! Всё! Давай правь вдоль берега! Перун с тобой!

*****

Танаис, куда к вечеру прибыл конный отряд Родия, поразил молодых вятичей, никогда не бывавших в чужих землях, своим разношёрстным населением. Кроме греков, основателей этого поселения, в городище обитало немалое число и других народов. И, пожалуй, больше, чем греков здесь было булгар и алан, но встречались и выходцы из Закавказья. Весной, как обычно, люди съезжались сюда, да и в другие города и порты Византии, на торги. Здесь, в Танаисе, в людском многоголосом шуме и днём, и ночью всюду преобладала тюркская речь. А ещё много воды, много всяких лодок, каких-то баркасов, лодий и лёгких морских галер. Сотни, а может тысячи их сгрудились на берегах Дона и по морскому побережью. И везде многолюдье, и как тут отыскать нужных тебе людей.

Хорошо человеку, владеющему языками: он чувствует себя среди иноземцев как рыба в воде. Родий обратился к торговцу кожами с вопросом, где сыскать словена Гриву, продавца телег, и тот охотно указал, в каком направлении ехать. Пробираясь со своими конниками через всё это базарное многолюдье, Родий удивлялся такому мирному сосуществованию разных народов, которые в других условиях обычно чаще враждуют меж собой. Здесь же люди, нахваливая свой товар, получали обоюдную выгоду, были довольны, дружески шлёпали друг друга по плечам и договаривались о поставках тех или иных товаров на будущее. Не зря же говорится, что уговор дороже денег: хлопнув по ладоням, стороны свои обещания неукоснительно исполняли. Не выполнить слова уговора у всех народов считалось огромным бесчестьем. Такому плевали вслед, с таким никто больше не заключал торговых сделок, он разорялся, на нём незримо лежала печать презрения.

Родий нашёл стоянку вятичей по телегам, уже выгруженным с лодий. Этих телег было более семи десятков, с уже надетыми на оси колёсами, смазанных тележной мазью и готовых к продаже. Каждая лодья вятичей вмещала, кроме груза пшеницы, льняных тканей, мёда, воска и тележной мази, по шесть-семь телег без колёс, сложенных и увязанных в два пакета. Колёса к ним укладывались отдельно. А ещё были мешки с подковами и гвоздями к ним, берестяная и деревянная посуда, да много всякого, чего не было на рынках византийских городов. Весь этот груз вполне помещался в лодье, ширина которой достигала трёх метров, а в длину она была до двадцати метров.

Обычно телеги и тележную мазь, по договору со степняками и главой города, Грива продавал в Танаисе. Почти наполовину облегчённые лодьи шли потом по мелководью Меотийского (Азовского) озера до Таматархи (Тамань). Рынки Боспора, были тут же, рядом, через довольно узкий пролив, который, кстати, во время отлива, можно было перейти по грудь в воде. Здесь цены на вятскую пшеницу, мёд, воск и льняные ткани были значительно выше. А ещё хорошо продавалась всякая мелочь в виде тех же подков и гвоздей, ременной упряжи и верёвок. Ну и, конечно, нарасхват шли берестяные кружки и туеса, богато украшенные затейливым орнаментом, не говоря уж о резной деревянной посуде и ложках.

Чего Грива не возил в Таматарху, так это глиняную посуду, по одной простой причине: здесь издревле работали свои искусные мастера гончарного производства и славянские горшки с чашками не пользовались спросом, а весили всё-таки много при перевозке.

Основной же товар – пушнину, Грива сбывал только богатому покупателю и уже за большие деньги. Запрашивал не менее фунта серебра за две шкурки бобра или два десятка шкурок выхухоля. А уж за шкурку соболя, куницы, норки, Грива требовал два золотых византия. Для сравнения, в те времена, а именно в начале 6 – го века, за один византий можно было купить стадо коров или табун рабочих лошадей в сорок голов. Медвежью шкуру Грива обменивал на штуку шёлка в двадцать саженей (45 м.), или на серебряный с золотым тиснением кувшин, блюдо или кубок. Иногда он соблазнялся на диковинный по тем временам стеклянный кубок, но чаще брезговал такой посудой из-за её хрупкости и недолговечности.

Одним словом объём торговли у Гривы был гигантским, а потому он и держал при себе такую мощную охрану. Хотя, надо сказать, за двадцать лет его торговой деятельности никто не посмел покуситься на вятское добро. Все в здешних местах знали, что обиды славяне не простят никогда. Знали, и твёрдо верили, что придёт из полуночных земель орда варваров и ничто, и никто тогда не уцелеет, ни в Танаисе, ни в Таматархе, ни в Боспоре. Камня на камне не оставят. Будучи язычниками, добрые от природы славяне, в городах христианской Византии, мстили за обиду, нанесённую их торговцам, может быть даже и нанесённую-то случайно довольно жестоко. Так иногда тоже бывает. Да и вообще, рынок – это табу. За грабёж на базаре вырежут весь род грабителя. Где-нибудь по дороге к рынку этот грабёж и может случиться, что бывает нередко, но то уж забота самого торговца охранить свой товар. Во всяком случае, византийские велиты, хартулярии и коммерциарии давно уж для себя усвоили, что славяне люди щедрые, платят хорошую пошлину и всегда готовы дать бакшиш от всего сердца, от широты своей души, и ведь что интересно – давали ….

Богатые торговые гости, прибывающие по весне на рынки византийских городов со всех сторон, надо заметить, были не только представителями своих народов, но и, как правило, являлись, по сути, послами своих земель. И уж конечно главы администраций, протевоны и местные архонты, по богатству и обилию товаров, по цене подарков, подносимых им, определяли вес и значимость племени, от лица которых разворачивал торговлю этот купец. Такого торговца приглашали к протевону, искали дружбы, просили рассказать о своём народе, завязывали с ним торгово-экономические отношения….

Старшина вятских торговцев Грива пользовался у протевонов городов наибольшим почётом. Ему и торговую пошлину-то снижали до минимума, лишь бы привозил побольше товаров, особенно стратегических, таких как дёготь, тележная мазь, да и сами телеги. Высоко ценились на византийских рынках легкие телеги из берёзы, но не менее высоко, из-за их неимоверной прочности, ценились и телеги из дуба, для тяжёлых грузов в виде камня и железа. Любая телега, сработанная искусными славянскими мастерами, даже при самой интенсивной эксплуатации, служила не менее двадцати, а то и тридцати лет. Этим тележным изделиям, резной посуде, не было равных на рынках Таматархи и Боспора. Да можно сказать и вообще на всём побережье Понта.

Грива, налаженные за двадцать лет торговли дружественные связи с протевонами, предводителями булгарских и аланских орд, использовал умело и давно уж сделался опытным дипломатом. Здесь, на юге, имя Гривы стало нарицательным. Стоило только сказаться, что ты от него, как перед тобой распахивались любые двери и объятья. Сам старшина об этом знал, а потому жестко инструктировал своих помощников, как себя вести в тех или иных условиях, что сказать и где промолчать. Лучшего представителя вятичей в этих краях трудно было себе представить – вот когда о человеке можно было сказать, что он незаменим.

Когда Родий со своей сотней нашёл торговое становище Гривы в Танаисе, тот накормил людей и велел отсыпаться. Сам же, в своей палатке имел с Родием следующий разговор:

– Отвори свои уши, Родька, да запоминай! – Грива слегка приоткрыл вход в палатку и понизил голос. – Завтрева пойдёте через степь на Таматарху! На энтот путь у тебя уйдёт трое, а то и пять суток! Торопко скакать ни к чему!

Красноватые вечерние лучи заходящего солнца мягко ощупали озабоченное лицо вятского старшины. Он вложил в руку Родия тяжёлый кожаный мешочек, в котором звякнул металл.