Читать книгу: «Боарикс», страница 2

Глава 3. ГЛЯЖУ В ОЗЁРА СИНИЕ…

Леде в эту весну, как раз в цветень-месяц, исполнилось семнадцать лет, и она уже прослыла у девушек Туманного перестарком. Синеокую красавицу с пышной светлой косой, гибким станом и певучим голосом замуж не брали по очень даже простой причине – она считалась невестой Родия. Почему так получилось, кто такой слух пустил, непонятно? Сам Родий, завидный из себя жених, к Леде внимания особого не проявлял, да и люди смотрели на него, уже как на пожилого. А тот, с четырнадцати лет занятый в ратных походах, на вечёрках и молодёжных посиделках бывал редко, песен не пел, в хороводах не участвовал, да и обряды не соблюдал.

Отца у Леды давно уж не было, погиб в битве с гузами, но зато был старший брат Бронивар, который пытался выдать сестру замуж. Да только мать, Дарёна, возразила: «Не трогай девку, Бронька! Богиня Лада, лучше ведает, яко устроить её судьбу!» Брат рукой беспечно махнул, мол, живите, как хотите. Сам-то он давно семьёй обзавёлся, и даже избу себе отдельную построил, да и поле отцовское обихаживал с прилежанием: пахал, сеял всё, что положено по воле городской общины и воле волхва, дяди Боко. А когда требовалось, выпадала, вдруг, лихая година, то отцовская секира, шелом и щит служили Бронивару исправно. По зову князя он одним из первых становился в ряды дружины вятичей.

Рано утром, Леда, проводив корову на выпас в общинное стадо, поднялась на высокий пригорок, где стояла деревянная статуя Вседержителя, посверкивая золотом и серебром. По пути на священный холм ей попались полевые гвоздики, что мелкими розовыми звёздочками весело подмигивали из молодой травки. К подножью статуи Леда положила ровно девять цветочков. Девять означало, как говорили волхвы, устойчивость мироздания и девять небесных сфер. Девушка с детства знала, что девятка является священной цифрой. Об этом не раз говорил молодёжи волхв, дядя Боко. Даже свою белую, льняную рубаху Леда зимой расшила по подолу девятью синими васильками. По древним преданиям эти полевые цветы считаются у славян символом чистоты помыслов любой девушки. Эти же цветы вплетает в свой венок богиня Лада. Василёк обязательно должен быть в букетике с ромашками, который добрая хозяйка кладёт на полочку в коровнике для покровителя скота, бога Велеса.

С вершины холма, где стояло изваяние Сварога, открывался чудесный вид на ближайшие два озера, за которыми темнели густые хвойные леса. С востока уже всходило розовое и свежее, будто умытое озёрной водой, Ярило, которое считалось у вятичей золотым щитом Даждьбога, скачущего на повозке с четырьмя белыми конями. Леда, как родному поклонилась ему, пожелала доброго утра. Ярило, незаметно смахнуло с поверхности озёр розовато-белую вату тумана, и они открылись взору Леды своей, какой-то пронзительной и глубочайшей, аквамариновой синевой. У девушки дух захватило от такой звонкой чистоты цвета. С севера и запада, как широко открытые глаза богини воды и земли Макоши, эти чудесные озёра обрамляли темные ресницы еловых лесов. Такую картину пробуждения родных озёр весной и в начале лета по утрам Леда видела и раньше, но всякий раз её поражала эта непередаваемая дикая краса. Когда же небо закрывали облака, эти озёра становились светло-серыми и манили к себе своей загадочной добротой. Озёра были красивы всегда, даже зимой, когда спали, прикрытые бело-голубыми веками снегов.

Вот и сейчас всё вокруг пребывало в состоянии самати: не было даже малейшего дуновения ветра, молчали птицы, стояла какая-то звонкая тишина. Так бывает по утрам. Но через минуту мир очнётся: мягко шевельнёт прядь волос на лбу девушки ласковый ветерок, то дыхание Стрибога, бога ветров, сына великого Сварога и Макоши. Нарушит тишину чистой, звонкой нотой пения голосистая красногрудка, а ей тут же ответит другая, что-то прошепчет Леде молодыми листочками ольха, растущая рядом с изваянием Вседержителя вселенной.

Очарованная девушка повернулась на полудень. Там на юге чернели обработанные поля вятичей вперемежку с колками берёз и дубов, покрытых светло-зелёными облачками весенней листвы. Леда вопросительно взглянула на статую Вседержителя вселенной. Золотые волосы на голове и бороде его были наполнены каким-то неземным светом, а рубиновые глаза горели яростно под мохнато-золотыми бровями, будто предупреждали девушку, что жизнь прожить, не поле перейти. Суровый взгляд покровителя вятичей вернул Леду в действительность и приглушил то очарование, которым она только что пропиталась от созерцания окружающего великолепия мира.

Леда спустилась с холма вниз, к озеру, ступила босой ногой на песчаную береговую кромку. Здесь, в прибрежной полосе, уже цвело много ромашек. Девушка быстро сплела из них венок, добавив к нему голубую незабудку, символ этого года. Тут же собрала и вплела в венок двенадцать трав по числу месяцев в году, и надела его на голову. Для своего гадания Леда сплела ещё один венок, но только из одних ромашек, прибавив к ним несколько незабудок. Встав босыми ногами на влажный, холодный песок, она низко поклонилась озеру и опустила венок на воду, слегка подтолкнув его от себя.

Ветер ещё толком не проснулся, а потому поверхность озера была спокойной, неподвижной. От воды поднимался реденький, легкий парок, будто это кто-то дышал, большой и добрый, – так Леде казалось. Подчиняясь приданному рукой движению, венок немного отошёл от берега, а девушка, умоляюще сложив руки на груди, обратилась к озеру, а вернее к богине воды и земли Макоши, с просьбой определить её судьбу в наступившем году.

Пятясь и беспрестанно кланяясь, Леда отошла от береговой линии, а после, повернувшись к озеру спиной, поднялась на холм. Хорошо, что она не видела, как прибрежная волна лениво вытолкнула её венок на песок. По поверьям вятских девушек это означало, что надежды Леды на какие-либо изменения в её жизни в этом году не сбудутся….

*****

На холме, у подножья статуи Вседержителя, Леда увидела стоявшего коленопреклонённым человека. В его согбенной фигуре было что-то очень знакомое. Девушка замерла на время, а когда человек выпрямился, Леда узнала в нём Родия. Вообще-то женщинам запрещалось не только присутствовать рядом, но и видеть, как мужчины общаются с богами. Здесь же всё произошло неожиданно, да и Родий оказался в одиночестве. Резко обернувшись и узнав Леду, парень смущённо поклонился девушке, заговорил сбивчиво:

– Вот! Пришёл! Проститься! Напутствия у Вседержителя прошу! Путь дальний, мне неведомый.

Леда молча смотрела, широко распахнув свои большие синие глаза, как будто впервые встретила этого могучего парня, хотя встречалась она с ним часто, с самого детства. Она, вдруг, увидела в нём сразу многое, чего вроде бы и не замечала ранее. Здесь, на священном холме, Родий показался ей скалой, которой не страшны ни ураган, ни огненные стрелы и громы Перуна, ни беспощадное время. Он, в этот миг, представился ей крепким домом, в котором не страшны зимние стужи, вьюги, дикие звери и всякая непогода. В доме этом тепло и уютно, в нём растут здоровые, весёлые и сытые дети. И этот родной дом за то и любят.

Родий же, устремив свой взгляд на девушку, осекся на полуслове. Он замер, боясь спугнуть это яркое и неожиданное наваждение в образе северной красавицы с венком из полевых цветов, одетой столь просто и в то же время так неповторимо. Парень поймал себя на мысли, что перед ним богиня Лада, явившаяся, вдруг, из ниоткуда, чтобы дать напутствие ему перед дальней дорогой. Глаза девушки излучали какой-то неземной свет, они притягивали, они гипнотизировали, они говорили как-то сразу и об очень многом. Неотрывно глядя в эти прекрасные глаза, Родий шагнул вперёд и коснулся рукой плеча Леды. Она, вздрогнув, прильнула к его широкой груди. Родий осторожно погладил её тёплое плечо и с каким-то, неведомым доселе, наслаждением вдохнул запах девичьих волос. И тут он услышал, или скорее уловил телепатически, такие простые слова, пронзившие его сердце:

– А как же я, милый?

Родий смутился, но всё-таки заговорил, и его слова показались ему чужими, корявыми, не к месту и не вовремя произносимыми:

– Я ведаю, Леда, што люб тебе! Люди говорят, што это большое счастье, егда дева любит парня, а не идёт за нево покорно. У нас ведь яко заведено? Лишь бы парень любил, а деву никто и не спрошает! – Родий с грустью добавил. – Но богиня Лада не одарила меня энтим богатством. Хотя дядя Боко поведал мне недавно, што парень, сердце которого не обожгла любовь к женщине и не мужчина вовсе, а так – перекати-поле. Вота я и есмь энто перекати…. Мотаюсь туды-сюды, ратоборствую, а свово угла тако и не обрёл, понеже не нужон он мне вовсе!

Леда, подняв голову, посмотрела на Родия. Взор его был устремлён куда-то вдаль, за озёра, был отрешённым, и в нем сквозила какая-то печаль. Она участливо и ласково погладила его плечо. Родий перевёл взгляд на её лицо, слабая улыбка легла на его губы, голос его потеплел:

– Помнишь, Леда, яко мы с тобой, ещё младенями ходили к греку Феофану, который учил нас ромейскому языку и толковал про свою веру?

– Помню, Родя, – тихо ответила девушка.

– Тако вот энтот грек, – продолжил Родий, – заронил тады в меня искру, иже тлеет во мне по сию пору, быдто моя судьба тамо, в странах полуденных! Наплёл грек сказок про народы те многочисленны, што тамо диковинно проживают, про верованья их странные, про деревья и плоды, што тамо произрастают. Сказывал, што скачут с мечами на конях средь гор высоких яки-то амазонки, к мужам беспощадныя. Грек-от уехал к себе в Кустантинию, а я, яко проклятый, всё думаю о странах тех полуденных, о народах тамошних. Ты ведь ведаешь, Леда, што кажну вёсну ездят в Таматарху, Боспор и дале наши торговцы. Возят туды рухлядь, да мазь тележну, да сами телеги, а привозят оттудова материю шёлкову, зело красну для вас, дев наших. Дядя Боко сказывал мне намедни, што аще отроку заронят в бошонку ево што-то чудное, мыслю дивную, то засядет она в ём, яко заноза и будет, определять ево путь дальнейший в жизни сей суровой….

– Я буду у тебя второй женой, милый! – вдруг заявила Леда.

Родий вскинул голову, как застоявшийся жеребец при виде меры овса, которую принёс конюх. Заговорил протестующее:

– Да у меня и мысли-то не было искать средь южанок тамошних себе жену! По воле великова Сварога мы не могем иметь двух жён сразу, токмо рази што окромя жены вдову с детя, аль наложницу, коль могутный такой. Просто хочу повидать края те и народы, познать мир обширный, диковинный!

– Ты-то об энтом не помыслил, да токмо тако и будет! – заявила прозорливая Леда. – Богине Ладе видней егда пробудить парня, а тамошние девы зело искусны, обольщать младых парней, се неразумных. Помяни моё слово! Любовь ко мне проснётся в сердце твоём, лишь бы ты был рядом, и пусть я буду не первой. В городище нашем многие имеют по две жены. Глянь хоша на брательника мово, Броньку! Посля тово, яко ево друг Соха сгинул в схватке с медведем в прошлом годе, он забрал жену ево Волю с младенцем в свою семью!

– Вдову, Леда, вдову! Хоша я и не мыслил об энтом, Леда, – перевёл течение разговора в иное русло Родий, – но еду в страны полуденные по воле отца свово, князя Светозара и общины нашей. Такожде и волю богов наших нарушить не могу. Тако изрёк дядя Боко.

Леда, слегка отстранившись, посмотрела в глаза Родию, твёрдо, но с нежностью произнесла:

– Яко бы не сложилось у тебя тамо, в красном далеке, ведай, милый мой, што в краю родном, отчем, я о тебе молить богиню Ладу быти! А дабы не коснулась тебя стрела калёная аль меч ворога, повелителю молний, громовержцу нашему, принести я должна в жертву козла чёрного, трёхлетка, в Перунов день….

От таких проникновенных слов девушки Родий содрогнулся, сначала отстранился, а потом, вдруг, подчиняясь неведомому для него порыву, с жаром поцеловал Леду в губы и в лоб, сказал горячо:

– Такова, зело доброва напутствия, не ожидал я от тебя, милая Леда! Внял я сердцем своим, што ты для меня боле, чем сестра, да видать не пришло ишо время, иже указует мне Вседержитель вселенной.….

Глава 4. СОБОР КОЛДОВАНЦЕВ

Ещё исстари, в землях славянских, всех волхвов, во всяком случае, многих из них, люди называли дядей Боко, что означало сбоку, обочь. Другим именем называть было нельзя, да и вряд ли кто помнил его истинное, родовое имя. По заведённому издревле обычаю, волхв должен жить отдельно от родового поселения. Но одиноким отшельником он не был. Вместе с ним жили помощники, которые постоянно заготовляли дрова для священного костра во славу верховного бога Сварога, поддерживали огонь в нём, и вообще у них было множество хозяйственных и обрядовых обязанностей. Они сопровождали волхва в городища и поселения, где тот проверял, насколько правильно соплеменниками соблюдаются обряды и обычаи.

Эти помощники собирали в рогожные мешки умерших младенцев для ритуального сожжения, и во всём помогали своему хозяину. Волхв также следил за тем, чтобы все вдовы с детьми, которых ещё не взяли в полные семьи, были наделены житом из общинного урожая. Волхву приходилось быть частенько и лекарем, несмотря на то, что в поселении всегда жили и оказывали посильную помощь своим сожителям два-три знахаря. Мало того он даже разбирал разные бытовые жалобы горожан и принимал какие-то решения, хотя это было прямой обязанностью вождя, который зачастую отсутствовал в городище, будучи лицом больше военным, а потому занятым совсем другими делами, для него куда более важными, чем всякие гражданские дрязги.

Волхв обязательно обзаводился учеником, преемником его дел в будущем. И это волхв объявлял людям по своим, личным приметам, какая будет зима, весна, лето. Он же привлекал людей к общественным работам, касающимся тех или иных обрядов, например изготовления похоронных горшков для праха умерших и рытья траншей для захоронений, потому как похоронными делами тоже занимался волхв. А уж организация и проведение праздников во славу того или иного бога, изгнание злых духов и хворей, особенно это касалось, злой богини Мараны по весне, когда её соломенное чучело сжигалось, свадебные обряды – это вообще его прямая обязанность.

Волхв одевался в длинную, до пят, белую льняную рубаху, без подпояски и в любое время года носил на плечах медвежью шкуру мехом наружу, чтобы скотий бог Велес признавал за своего собрата и не препятствовал лечению скотины. С шеи у него, как атрибут духовной власти над соплеменниками, свисало ожерелье из кабаньих и медвежьих клыков. Атрибутом власти был и посох с набалдашником в виде головы какого-нибудь бога, приверженцем которого он себя считал.

Люди в поселении, волхва боялись или уважали в зависимости от того мудр и учён он был, или самодур. Соплеменники часто называли его колдованцем и опасались, как бы тот не наслал проклятья. Прав у волхва было много, очень много, и уравновесить его силу мог только вождь племени, который опирался на своих людей, дружинников, уверовавших в слово князя, и сомневающихся в слове волхва по разным там личным причинам. Уже на этой разнополярности мнений в общине, вождь становился сильным, ну а уж при поддержке волхва любой вождь обретал статус великого князя. Мудрый вождь старался не потерять расположения волхва к себе, приглашал к совету, понимал, что дружина чаще доверяет больше волхву, чем ему, опять же из-за боязни какого-либо проклятья на себя или его семью.

На высоком лесистом холме, между двух озёр, в пяти поприщах от Туманного, было древнее капище. По призыву вятского волхва сюда съехались верховные волхвы славянских и угорских племён, чтобы обсудить кой-какие, накопившиеся за прошедшие годы, проблемы. Прибыли даже два волхва из угорских земель, племена которых издревле называли отморозками, ввиду того, что те жили далеко на севере, за большими озёрами (Карелия). И всё-таки кое-кого не хватало, из других, дальних земель. Помощников своих волхвы оставили возле лодок на Оке, а кто посуху сюда добрался, то оставил помощника возле телеги с лошадью, подальше от капища. Посторонних ушей быть здесь не должно. Обращались волхвы друг к другу по родовым именам или по племенной принадлежности.

Обросшие донельзя волосьями, в традиционных медвежьих шкурах с монистами из клыков и когтей на груди, все эти дяди Боки, сами-то больше походили на диких зверей. Но это только казалось, – так, поверхностно. Люди эти обладали знаниями и опытом многих поколений, были своего рода посредниками между богами и обществом. Без этих посредников общество давно бы зашло в тупик, перестало развиваться, выродилось бы во что-то неопределённое, самоликвидировалось бы, в конце концов. Скорей всего роды и племена просто уничтожили бы друг друга, не понимая, чего творят. Жрецы, волхвы, шаманы – это самое важнейшее звено в цепи человеческой цивилизации на определённом отрезке времени. Являясь носителями самой древнейшей профессии, эти ловцы душ и дирижёры духовной жизни в обществе, разработали со временем довольно стройную систему обрядов, различных запретов и табу, которые, можно сказать, и спасли роды и племена от самоуничтожения.

Люди нынешние даже представить себе не могут, или просто не знают, проводя, например, свои свадьбы, и иные, довольно странные иногда обряды, насколько они обязаны своим пращурам. Каким-то своим, странным подчас поведением, современники наши обязаны именно тем древним духовникам, волхвам и шаманам, которые уже тогда, в глубине веков, были твёрдо уверены, что дела их, огонь священный, жертвы, принесённые во славу богов, будут вечны. Деяния древних духовников, как давно замечено, сказываются, подспудно живут, а иногда и видны, да и просто происходят постоянно в повседневной жизни наших современников, только они этого не замечают.

Вот и сейчас славянские верховные жрецы племён собрались, чтобы утрясти некоторые противоречия в обрядах, обменяться каким-никаким опытом, наметить кое-какие планы на будущее. Да они бы и никогда не собрались, если б не настойчивость верховного волхва вятичей Ратибора, который разослал своих помощников за тысячи поприщ ещё с осени в разные концы земель всяких, далёких, необъятных.

Как исстари заведено, волхвы, склонившись, с почтением поцеловали деревянную статую Сварога, сами развели вокруг него шесть священных костров. Сами, без помощников, принесли в жертву любимому богу всех славян и угров рыжего бычка-трёхлетка, спалили его на этом костре, и, окутавшись смрадным дымом от таково действа, чинно уселись на лежащие, покрытые мягким мхом, коряги, вокруг центрального костра. Пока они вот так молча священнодействовали, наступил вечер, но никто из них не озаботился о своём ночном отдохновении или еде. Понимали, что не для пира и приятного ночлега сюда, так далеко, званы были.

Выпив ключевой воды из берестяной кружки, волхв вятичей, на правах хозяина и негласного председателя собрания, по разрешению равноправных, взял слово:

–– До нас дошли слухи быдто ты, Лось, пастырь душ овец древлянских, приносил в жертву Перуну молодых жёнок племени твово! А ведал ли ты, што Перуну вовсе не нужны жертвы женскова пола? Ты оскорбил нашего общего для всех словенов бога! Рази ти не ведал, што Перун примат жертву токмо мужеска пола, да токмо с оружьем в руках? Пошто тако поступашь, ответствуй нам всем, уши наши растворены?

С коряги, давно уж обросшей не только зелёным мхом, а даже какой-то лесной травой, бодро вскочил всклокоченный, с бородой до самых глаз, мелковатый на вид, волхв древлянского племени, и, стукнув посохом о землю, уронив при этом свою медвежью шкуру, возопил:

– Да што энто тако творится-то, Ратибор! Пошто сумленье-то ваше, братья! По то и сжигаю я таковых, жрец вятичей, и вы, люди словенски, што бесплодны те жёнки! Три года даю я им сроку, а толку-то нету! Я сполняю канон пращуров наших – худую траву из поля вон! Да и пожёг-то я всево двух, а шуму-то на весь белый свет!

Вятич, встав с пня, на котором сидел, заговорил увещевающе, но с определённой угрозой в голосе:

– А я говорю тебе, Лось, не твово ума дело то! Деторожденье в руце Вседержителя! Жёнки энти могут робить, пользу приносить! Пущай наложницами будут, а муж втору жену в дом свой приведёт, плодовиту! А с той, пустобрёхой, пущай богини женски Лада с Макошью разбор чинят! Нам-то дела до того нету! Што мыслите про то, братья? – Вятич обратился к поляне. – Реките, поразмыслив, слово своё!

Поляна зашумела, разноголосо загалдела, наконец, выдохнула единоутробно:

– Осуждам Лося! Одобрям слово Ратибора!

Вятич вразумительно изрёк:

– Ну, дак, што, внял, древлянин? Боле тако не делай! А пойдёшь наперекор решенья собора нашева, сам пойдёшь на костёр жертвенный! Помни, брат наш, надо завсегда бысть малость мудрей, аще ты есмь на самом деле!

Древлянский волхв, явно не согласившись, пристукнув о землю своим посохом, но, всё-таки, побоявшись при всех плюнуть на мать-прародительницу, Землю, опять же возопил:

– Хай, живут, да токмо не вижу в том толку! Нам народу поболе растить надобно! Неужто не углядел ты, вятич, в том провиденья Вседержителя?

– Всё зрю, древлянин! Но и милосердие проявлять волхву надобно к народу своему! Не то ведь обидишь Ладу и неможно знать, чем она тебя вознаградит!

Смущённый древлянин уселся на корягу, насторожённо поглядывая из-под густых бровей на других волхвов. Вятич же продолжил:

– Я за энту зиму принёс в жертву Перуну и пожёг две сотни младенцев, но то были детки, в которых Вседержитель не захотел вдохнуть огонь жизни и имён, родовых оне ещё не иметь быти! Ведаю, што и вы такожде поступаете! Однако прирост люда славянского идёт неуклонно, хоша и гибнут соплеменники наши, яко мухи от болестей всяческих, а паче тово в битвах и ратоборствах с иноземными народами, да и меж собою! Вон улич, дулеб, да и ты, кривич, не дадите соврать мне! Собрал я вас, братья, штоб решить, яко нам бы счесть сколь народу в племенах наших – энто зело важно дело!

Радимич, вскочив со своего места, вскричал:

– Да мыслимое ли энто дело, Ратибор?! Народу у нас, што гороху в куле! Рази, сочтёшь? Да и дело сие Сварогу угодно, но не нам!

– А можно ведь сотворить и тако! – заявил представитель дреговичей. – Пущай кажный тиун в городище, што выдаёт по осени жито семьям, кладёт в мешок палочки по числу едоков, а посля посчитает с волхвом местным, да и свезёт те мешки во двор князю – вот и будет общий счёт! Я тако мыслю!

– Ты прав, Суходрев! – в знак согласия вятич пристукнул своим посохом. – Давайте тако и поступим и вождям своим донесём решенье наше!

– Хай, буде тако!! – единодушно вскричала поляна.

Когда установилась тишина, вятич заговорил о наболевшем:

– Доколе, братья, драки меж собою допускать быти? Пошто словены ильменски на кривичей, аль на отморозков кидаютси, аще псы подзаборныя, а те на них? Чево поделить-то не могёте? Реки слово своё волхв отморозков, да и ты тож, волхв росов!

Отморозок первым встал, подал голос обидчивый:

– Росы в наших угодьях бобра, кунку, соболя промышляют, а словены ильменски им потворствуют, да и сами грабежом в наших землях не брезгуют!

– Да вы што?! – рассердился вятич. – В лесах ваших, непроходимых, столь дичи пушной, што хватит на кажнова, да ещё с избытком на сотни лет! Лови зверя, да продавай за море Варяжско! Гости торговые чистым серебром за рухлядь пушную платят, – живи, не хочу! А рыба! Рыба в ваших озёрах толпами ходит! Вам даже рожь сеять не надо, всё одно она у вас плохо родится! Вам же на одной рыбе, лосях, да ведмедях прокорму хватит! А грибов, а ягод-то хоша лопатой греби! Набирай, полны кадушки, да и ешь себе вволю зиму-то!

– Откель тебе, вятич, ведомы богатства наши, лесныя? – спросил отморозок.

– Не откель, а откуль! – поправил малограмотного отморозка Ратибор. – В молоди любознатство меня по миру толкало! Бывал я и в странах ваших полуночных, и в странах полуденных, и в землях на восходе Ярила, и в землях моравских на заходе светлова щита Даждьбога, иже хотел я увидеть очами своими земли предков, откуль мы, вятичи, произошли! Так-то!

– А я ведаю, – вернул разговор в прежнее русло Ратибор, – пошто вы себя тако драчливо ведёте! Жадность вас всех заела! Запомните! Запомните все! – вятич сурово посмотрел каждому в глаза. – Энто ещё предки наши сказывали: нет для человека меча боле опасного, чем его жадность и нет щита боле надёжнова, чем его бескорыстие! Энто в перворяд вас отморозки, вас росы касаемо, да и вас словены ильменски!

Долго шумели волхвы, вспоминая старые обиды. Каждый считал, что его племя притеснил сосед, на его угодья позарился.

Помолчав, послушав перепалку своих собратьев по вере, Ратибор протянул левую руку в сторону угорских волхвов, заговорил убеждающе:

– Вон тута сидят волхвы народа меря! Мы, вятичи, живём с имя бок о бок, в вечном дружелюбии, делить нам с ними нечево! Рази, их девушки не стали в избах наших парней жёнами? Рази наши красавицы не вошли в их домы хозяйками? Мало ли мы с угорским волхвом молодых пар округ ракиты и священнова дуба обвели, венки из дурман-травы, водрузив на них? Егда наши предки пришли в энти благодатныя края, тутошние скифы-фиссагеты, и народ меря не стали прогонять нас, а прямо указали, што простору хватит на всех! Вот в мире и живём, а времени с той поры утекло боле трёх веков….

На поляну, где заседали ещё с победья волхвы, незаметно спустились вечерние сумерки. Кто-то из волхвов подбросил в костёр сухих сучьев и от вспыхнувших языков яркого пламени по лицам собравшихся забегали красноватые блики, а чёрные тени только подчеркнули напряжённое сверкание их глаз.

На обросший мягким мхом пень, где сидел до того вятич, не спеша, влез большой уж, деловито свился в кольца и уставил головку в сторону горящего костра, беспрестанно щупая вечерний воздух своим раздвоенным языком. Такое странное явление напугало волхвов.

– Што энто, Ратибор?! – возопил волхв радимичей. – Пошто на сиденье твоё взгромоздилси сей гад, да ишо уставилси на священный огнь сына Сварожича?! Што энто за знаменье? Толкуй нам, волхв вятичей!

Ратибор глянул на пень, посохом своим спихнул змея и тот бесшумно ускользнул в ближайший куст верболозы. Посмотрев в напрягшиеся лица собратьев по вере, он неожиданно спросил:

– Сколь колец свил змий энтот? Кто углядел?

– Четыре! – ответил кривич.

– Четыре с половиною! – поправил дулеб.

Вятич устремил свой взгляд в ночное небо, что празднично сверкало мириадами колючих звёзд в прогалызинах среди крон мощных дубов, окружавших поляну, после чего, пытливо глядя в тревожно блестевшие глаза собравшихся, изрёк странные слова:

– Чрез четыре с половиною столетия придёт на земли наши вера ромейска, народы наши отринуть быти древнюю веру дедов наших за ненадобностью! Единобожие будет!

– Да ты што, Ратибор! – вскричал росс. – В своём ли ты уме?!

– В своём, братья! В своём! Оттуда! – он протянул посох в сторону юга. – Из стран полуденных придёт сюды, та нова вера! Из Кустантинии!

– Тако, а яко ж мы-то? – растерянно произнёс кривич. – Великий Сварог и сын ево Громовержец Перун рази, допустят то? Не могу я, вятич, поверить, што устои веры нашей, столь древней, пошатнуться быти!

Ратибор протянул руку к костру, заговорил пророчески:

– То не скоро ещё! Но хоша и пришагать быти та вера неотвратно на земли сии, в народы наши, а токмо одно промолвить хочу вам, братья! Наша древняя вера исчезнуть быти не могёт, яко снег по весне, яко листва по осени! Ей быти сидеть в головах, в печёнках, потомков наших вечно! Она неистребима, яко то Ярило, золотой щит Даждьбога, сына великова Сварога, иже скачет на колеснице своей по ясному небу с утра до ночи, егда уходит на другу сторону, дабы дать свет щита свово и тамо. Она впитываться быти в младенца с молоком матери! Верьте тому, братья. Многия обряды сохранятси покуда очи человеков глядеть быти, на мир сей с удивленьем, буркала свои вытаращив. Возьми хоша песни наши обрядовые? Сам дух песни неможно вытравить из сознанья человеков! А свадьбы? Рази ж можно забыть торжественный обряд свадьбы, што приносит в сердца людей неистребимый дух праздника, продолжения рода, вечный круговорот обновления природы? А яко мы встречаем рождение нового года, аще даёт нам надежду на новый урожай, на добро, на новых людей? Нет, не смочь потомкам нашим забыть древние обряды и обычаи, традиции и верования наши! Верьте, братья, тако и быть тому, аще я, верховный волхв вятичей, поставленный народом на пост сей, вовсе умы и души людей не ведаю, и гнать меня надобно отсюдова, куды подале, за тридевять земель, поганой метлой, дабы я боле соплеменникам своим головы не морочил….