Наш эксперимент

– А кто такой Чжунли? – спросил её Егор.

– Это тот, которого у вас в народе окрестили Облачным Домом с нефритовой шкатулкой под мышкой, в которой он хранит наставление о том, как стать бессмертным. У него есть веер, при помощи который он умеет оживлять мёртвых.

– Может быть, он и оживил мёртвых в нашем посёлке? – спросил её Егор.

– Сомневаюсь, – сказала бабушка, – такую массу народа одним веером не оживишь.

При этих словах мы с Егором сохранили гробовое молчание. А бабушка продолжила свой рассказ:

– Так вот, это он разбил письменный прибор директору вашего завода. Чжунли являлся когда-то блестящим каллиграфом эпохи Тан. Он -отличный алхимик, умеет превращать медь и олово в золото и серебро. Ходит всегда босым. Когда-то ханьским императором он был послан во главе войска против тибетских племён, но когда его воины должны были вот-вот победить, над ними пролетал другой даос Ли Те-гуай и подсказал неприятелю, как разбить войско Чжунли, что и было ими сделано. А сделал он это с той целью, чтобы Чжунли не гонялся за славой и почестью, а посвятил себя высшим истинам и стал бессмертным.

– А кто такой Ли Те-гуай? – опять задал вопрос Егор.

– Это тот ваш хромоногий с железным обручем на голове, – сказала бабушка, – он ходит с железной клюкой и приготавливает разные зелья. Его обратил в даосы тот же Квазимодо Люй Дун-бинь, однако, тело у него другое.

– Как это другое? – удивился я.

– Дело в том, что в своем прежнем виде Ли был простым чиновником, который умер в страхе перед высоким сановником. Квазимодо Люй возродил его в образе мясника Ли, а затем сделал бессмертным. Ли эта метаморфоза понравилась – из одного тела кочевать в другое, а в последствии это ему даже очень пригодилось. Так, даос Ли, познав тайны Дао, оставил своё тело на попечение ученика, а сам отправился в горы, предупредив, что вернётся только через семь дней. Если же он не вернётся, то ученик должен был сжечь тело. На шестой день ученик узнаёт, что умерла его мать, он сжигает тело учителя и спешит домой. Когда же Ли возвращается домой, то не находит своего тела и вселяется в тело умершего хромого нищего. Затем отправляется на похороны матери ученика и воскрешает её. Через двести лет он берёт своего ученика на небо. За его знания изготовлять чудодейственные снадобья, способные поднимать мёртвых из могил, народ почитает его как великого Лекаря.

– А кто тот, кто ездит зайцем в общественном транспорте? – спросил бабушку Егор.

– Это тоже один из учеников Квазимодо Люя, – сказала бабушка. – Он был сыном первого министра Цао Бяо при сунском императоре Женьцзуне и младшим братом императрицы Цао. Его имя – Цао Го-цзю. Все его звали при дворе «Дядюшка государства». Но он презирал богатство и знатность и мечтал лишь о «чистой пустоте» даосского учения. Отпросившись у императора, он отправился странствовать по свету. Прощаясь, государь подарил ему золотую пластинку, где было написано: «Го-цзю может повсюду проезжать как сам государь». Когда он переправлялся на пароме через реку Хуанхэ, перевозчик потребовал с него плату, и то решил ему отдать пластику, но как только лодочник прочитал надпись, то тут же бухнулся перед ним на колени, и все, кто находился на пароме, стали кричать ему здравницу. Однако один человек не кричал. Это был даос Квазимодо Люй, сидевший в своём рубище в стороне. Он подошел к Цао и стал его укорять. «Если ты пошёл в монахи, то чего же пугаешь людей, показывая своё могущество?» – сказал он ему. Цао устыдился этих слов, выбросил пластину в реку и упал на колени перед даосом, прося прощение и говоря такие слова: «Разве я могу, ваш покорный раб, являть перед вами своё могущество?» Квазимодо это понравилось, и он увёл того с собой в горы и сделал даосом. Потом каким-то чудом эта золотая пластинка опять вернулась к Цао Го-дзю. Вероятно, понравившиеся даосам вещи никогда не могут быть потеряны. А эта пластинка, видать была памятью для даоса о прежней жизни. Ведь само по себе золото цены не имеет. Потом этот даос научился играть на кастаньетах и сделался покровителем актёров.

– Он и сам неплохой актёр, – заметил Егор, вероятно, вспомним выступление циркачей на площади.

– А кто тот, кто ездит на бумажном ослике? – спросил я.

– Это Чжан Го-лао, по прозвищу Почтенный.

– А мы его зовём Кентавр, – сказал я.

– Вообще-то, это – оборотень белой летучей мыши, – заметила бабушка. – Когда об этом узнал первый император Китая легендарный государь Яо от придворного мага Шэ Фа-шана, то он тут же испустил дух. Он способен предсказывать будущее и рассказывать о событиях далёкого прошлого, свидетелем которых он был. Не мудрено, что он умеет оживлять бумажного ослика. Если прожить столько времени, то можно научиться ещё и ни этому.

– А юродивый? – спросил Егор. – Кто он такой?

– Это – Лань Цай-хэ. О нём ещё в позапрошлом тысячелетии упоминает в своём «Продолжении житий бессмертных» автор Шэнь Фэнь, как о самом добром святом, раздающим бедным деньги, собранные подаянием, и развлекающих всех своей игрой на свирели. Бедняки его очень любили. Он приглашал их в винные лаки и угощал вином, потому что сам был пьяницей. Однажды, когда он вошёл в загул с бедняками возле озера Хаолян, в облаках появился журавль и послышались звуки тростниковой свирели и флейты. В тот же миг Лянь вознёсся на небеса, стоя на облаке, сбросил с себя сапог, одежды и кастаньеты и исчез, став после этого покровителем музыкантов.

В это время вдруг неожиданно с неба повалил густой снег.

– Что это? – воскликнул Егор. – Снег ранней осенью? Такого у нас ещё не было.

– Понятно, – молвила бабушка, – здесь без чудес этой великолепной восьмёрки не обошлось.

– А что такое? – спросил Егор.

– Я вам не рассказала о последнем, восьмом даосе, которого зовут Хань Сяном.

– Это тот, который выращивает живые говорящие цветы? – уточнил Егор. – Мы его прозвали Садовником.

– Абсолютно верно, – подтвердила бабушка, – многие исторические источники подтверждают, что Хань Сян жил в танскую эпоху во времена своего дяди знаменитого конфуцианца и литератора Хань Юя. Дядя и племянник постоянно спорили, доказывая друг другу, чья религия лучше: даосизм или конфуцианство. Чтобы показать своё превосходство над конфуцианством племянник поставил дядю перед императором в неудобное положение. Тот просил дядю во время засухи вызвать дождь. У дяди ничего не получалось. Тогда племянник, приняв облик даосского монаха, вызвал дождь и снег, оставив усадьбу дяди без осадков. В другой раз Хань Сян в усадьбе дяди показал чудеса, вырастив цветы в тазике прямо на глазах гостей. Притом, на их лепестках иероглифами было написано: «Облака на хребте Циньлин преградили путь, где же дом и семья? Снег замёл проход Ланьгун, конь не идёт вперёд». Смысл этих стихов до дяди дошёл значительно позже, когда он за гонения на буддистов был отправлен императором в ссылку на юг, и, переправляясь через перевал хребта Циньлин, был застигнут снежной бурей. Явившийся к нему племянник в образе даоса, спросил его: «Ну, и чья же религия лучше?» Затем, подарив дяде фляжку с пилюлями от малярии, которая свирепствовала в то время на юге, исчез навсегда. Садовники считают его своим покровителем.

– Так вот, значит, кто устроил нам снег, – сказал Егор, поёживаясь от холода.

Мы подняли наши портфели над головами, чтобы защитить себя и бабушку от густого снегопада. Сугробы росли у нас прямо на глазах.

– Нужно выбираться отсюда, – сказала бабушка, – а то нас с головой засыплет снегом.

И обратившись к Егору, она попросила:

– Поехали со мной в деревню. Там такого безобразия у нас не происходит.

Вдруг снег прекратился и тут же на наших глазах стал таять.

– Что это?! – испуганно воскликнула бабушка, кивнув головой в сторону бюста Гагарина.

Мы посмотрели через фонтан и обомлели. Каменная голова космонавта качнулась и стряхнула с себя снег. Мы глазам своим не могли поверить. Черты каменного лица под струящимся ручейком талого снега ожили, и на нас смотрел живой Гагарин, которого раньше мы видели только в документальных кинофильмах. Он ещё раз кивнул головой и выплюнул изо рта сгусток грязи, который шмякнулся прямо на водяную гладь фонтана. По воде пошли круги. «И всё же он плюнул в фонтан», – подумал я. Отряхнув с себя снег, он улыбнулся в нашу сторону своей неотразимой улыбкой и сказал:

– Товарищи, вы мне не поможете? Что-то ноги и руки заклинило.

От страха мы не могли пошевельнуть ни рукой, не ногой. Видя, что мы никак не реагируем на его слова, он поднатужился и развалил каменные плиты, стиснувшие его, и, освободившись, подошёл к фонтану. Окунув руку в воду, он опять улыбнулся и сказал:

– А водичка-то тёплая. Почему же здесь снег лежит.

Мы опять никак не отреагировали, потому что у нас онемели языки. Он удивлённо осмотрелся по сторонам и опять спросил:

– А где это я?

Видя, что от нас ничего не добьешься, он улыбнулся, мазнул рукой и пошел в сторону улицы космонавта Комарова.

– Что это? – только и мог произнести я, обретя дар речи.

– Нужно уносить отсюда ноги, – сказал Егор, хватаясь за портфель.

Но в это самое время рядом с нами произошло движение на снегу. Мы посмотрели в ту сторону, и опять ахнули. Снег стал собираться в три кучи, образовывая самопроизвольно три снежные бабы.

– Что же это такое?! – вскричал уже Егор.

Снежные бабы оттаивали. Но как-то странно, они таяли только с боков, обретая постепенно черты человеческих фигур. При этом, белый вид снега наполнялся разными цветами и оттенками. Не прошло и нескольких минут, как пред нами предстали трое кавалеров со шпагами в средневековых мушкетёрских костюмах. Они поклонились бабушке и заговорили с нами по-французски. Мы с Егором не знали французского языка. В нашем городке изучали только немецкий и английский языки. Егор знал немецкий язык, а я – английский, но от волнения и неожиданности мы забыли не только иностранные, но и все русские слова. Но кое-что мы всё же поняли из их речи. У одного из них прозвучало слово «пардон – спасибо», у другого «силь-ву-пле – пожалуйста», а у третьего «мерси – спасибо». Затем они все вместе сказали нам: «парблё – чёрт возьми», сверкнули на нас своими сердитыми глазами, повернулись и гордо прошествовали по аллее в противоположную сторону от того направления, куда удалился Гагарин.

Только после этого к бабушке вернулась речь.

– Вот оно что происходит у вас, – сказала она, с испугом озираясь по сторонам, обращаясь к внуку. – И ты хочешь ещё здесь остаться.

– Бабушка, – сказал он, – мы же уже всё решили. Мне не нужно отсюда уезжать. У меня здесь дела.

– Какие ещё дела? – рассердилась бабушка. – Ты что же не видишь, что вокруг происходит?

Егор нагнулся и поднял с земли вываленную в снегу книгу. Стряхнул с неё капли воды и вдруг стукнул себя ею по лбу.

– Всё понял! – воскликнул он. – Торсионные поля во время снега проявляют символы, и даже надписи на книгах. Это же здорово, если так пойдёт дальше, то они начнут оживлять идеи и даже просто наши слова. Это как было у древнеегипетского бога Птаха, который при создании нашего мира, задумывал предметы в своей голове, произносил их словами, и эти предметы, а также птицы, животные и люди материализовывались сами собой. Вот здорово!

– Ты я вижу, совсем очумел, – напустилась на него бабка, – рассудок потерял, мелешь всякую чушь. Какие торсионные поля?! Здесь такое происходит, что бежать нужно отсюда, не оборачиваясь.

– Бабушка, извини, но я никуда не поеду, – твёрдо заявил Егор. – А ты можешь ехать. Тебе и в самом деле лучше всего этого не видеть. Как только всё закончится, я к тебе приеду.

– Что закончится? – спросила бабка, в глазах у которой стояли слёзы. – Что закончится? Я тебя спрашиваю. Настанет конец света?

– Да нет, – успокоил он её, – конец света ни будет. Это я тебе обещаю.

Бабка тяжело поднялась со скамейки.

– Вот что я сделаю, – сказала она, тяжело выдохнув, – я сейчас же поеду по деревням и соберу самых известных колдунов, шаманов, священников и лам. Мы все приедем сюда и начнём лечить город, а иначе он погибнет. И вместе с ним погибните и все вы.

Она обняла Егора и заторопилась уходить.

– Надо спешить, – сказала она. – А то будут поздно. Все вы здесь погибните. Сегодня же доберусь до деревни, и всех подниму на ноги. Приедем к вам спасать вас. Вы уж держитесь, дождитесь нас.

Она повернулась и торопливо пошла по аллее в сторону улицы Столичной.

Нам с Егором было очень жаль старуху. Она так расстроилась.

– Ну, что будем делать? – спросил меня Егор.

– Как что? Собирать баскетбольную команду для матча.

– А даосы-то примут наш вызов? – усомнился Егор.

– Примут, ещё как примут, – уверенно сказал я. – Ты лучше мне объясни, до какой степени у нас будут происходить все эти безобразия?

– Что ты имеешь в виду? – просил он меня.

– Эти появления Гагариных и мушкетёров.

Я почувствовал, что мы можем с ним поругаться, но это не входило в наши планы. Сейчас нам, как некогда, нужно было держаться вместе. Я думаю, что он это тоже понимал. Хотя Егор и насупился от моих слов, но как видно, поборов в себе первоначальную реакцию, ответил мне вполне миролюбиво и дружелюбно.

– Знаешь, – сказал он, – всё это не так просто. Что-то мы с тобой не учли. Конечно, и циркачи виноваты, не вовремя вызвали этот снег. Наверно, во время снегопадов и дождей нам нужно отключать наш агрегат. В следующий раз будем осторожнее, потому что уже знаем, чем всё это может закончиться.

В это время мы заметили, как по аллеи к нам на встречу шёл спортивной походкой человек в штатском костюме. Издалека он был похож на космонавта Комарова. Когда он к нам приблизился, мы с Егором ещё больше поразились этому сходству.

– Извините, – сказал Егор, обратившись к нему, – вы случайно, не космонавт Комаров.

– Да, он самый, – сказал нам человек и улыбнулся. – Кстати, ребята, вы не подскажите мне, где здесь остановка?

– На улице Советской? – сказали мы с Егором в один голос и указали направление.

Он поблагодарил нас и сказал:

– Занесла же меня сюда нелёгкая. Сам не пойму, как здесь оказался.

Он пошёл в сторону остановки. Мы же качали головами и не знали, что думать.

– Хорошо, что у нас в городке не так много улиц с именами людей, – заметил Егор. – Вот улица, Комарова, потом Гастелло, и ещё Моцарта. Другие не имеют таких названий, которые можно было бы реализовать. Ведь на улице Столичной не разместишь Москву. Потом, есть ещё другие Севастопольская, Одесская, Заиграевская, Родины, Сталинградская.

– Ещё есть улица Чайковская, – заметил я.

– Ну вот, – засмеялся Егор, – будут у нас сейчас свои герои, космонавты и музыканты, музыканты. Хорошо хоть нет политиков. А то это самые бесполезные люди.

– Есть ещё мушкетеры, – напомнил я ему, – ты ещё про памятник Ленину забыл. Наверняка этот памятник тоже ожил.

– Ну, одного политика можно иметь, – улыбнулся Егор. – Будет нам в клубе лекции читать о пролетарской революции. Но вот что интересно, почему же у нас нет ни улицы Карла Маркса, ни Фридриха Энгельса, ни улиц других наших руководителей коммунистической партии и советского правительства?

– И в правду! – удивился я. – А ты что думаешь.

– Я думаю, что когда началось строительство нашего авиазавода в 1939 году, то здесь была, в основном, техническая, а не партийная интеллигенция, которая давала названия улицам. Технари, они думали о чём? Чтобы прямо и крепко держалось крыло у самолёта, чтобы во время выпускались шасси, и мотор работал бы бесперебойно, а на остальное им было наплевать. Да и не любили они этих партийных бонз и всяких политических лодырей, которые ничего не делали, а только мололи языками и жрали усиленные пайки. Поэтому и улицы у нас были без всяких политических заморочек.

Я с ним согласился. Мы ещё некоторое время поговорили, и решили, что срочно нужно собирать сильную баскетбольную команду для игры с циркачами. Но, прежде всего, нам нужно было сделать вызов даосской команде. Мы решили, что я пойду на стык улиц Столичной и Гастелло, где рядом с отделением милиции, расположенным в директорском многоэтажном доме, видели просящего подаяние юродивого Ланя Цай-хэ. При этом когда его гоняла милиция, нищий мгновенно переносился с одной улицы на другую, и его никак не могли поймать. Егор же решил поискать хромоногого даоса, который обитал в районе рынка, сразу за улицей Комарова. Мы вышли из сквера на улицу Комарова и от неожиданности и удивления разинули рты. Милиционеры вели по улице сразу же нескольких Комаровых в свой участок. Оказывается, все эти космонавты возникли из снега под табличками, висящих на углах зданий вместе с номерами домов. На одной только этой улице оказалось семнадцать таких табличек, и, соответственно, семнадцать космонавтов с той же фамилией. Местная милиция тут же оцепила наш городок. По распоряжению самого директора, никто не мог ни въехать, ни выехать из него.

К вечеру было отловлено по всему городку кроме восемнадцати космонавтов, (среди них Гагарин), двенадцать героев Гастелло, и двадцать восемь композиторов. Из них пятнадцать Петров Ильичей Чайковских и тринадцать иностранцев Амадеев Моцартов. Кроме того, было задержано трое вооружённых шпагами французов, назвавших себя Артос, Партос и Арамис. Д’Артаньяна среди них не было. Он не проявился потому, что книга называлась «Три мушкетёра».

Мы с Егором ошиблись, думая, что в нашем посёлке проявился всего лишь один политик. Это оказалось не так. После разоблачения культа личности Сталина на XX-м съезде коммунистической партии Советского Союза статую вождя, стоявшую возле клуба «Рассвет», тайно ночью демонтировали и отвезли на завод, где кинули в небольшой дворик, наглухо отделённый от всех цехов. Эта статуя пролежала на боку почти полвека, а во время снега ожила и превратилась в настоящего Иосифа Виссарионовича Сталина, который стал стучаться в железную стену, пока стук не привлёк внимание охранника. Этот охранник был старой закалки, считал себя верным сталинцем. Он-то и вызволил своего вождя из плена и проводил в Дирекцию, где приняли того довольно любезно.

По иронии судьбы на крыше одного из цехов оказался также бюст Никиты Сергеевича Хрущёва, которого после снятия с поста генерального секретаря партии просто выкинули на крышу, как ненужную вещь. Никита Сергеевич, когда ожил, то сам спустился с крыши по пожарной лестнице, и пришёл на проходную. Там его и задержали. Всех трёх вождей разместили в разных комнатах, потому что не знали, насколько их может разделять антагонизм в их политических взглядах. Через какое-то время директор завода распорядился строго на строго не показывать вождей народу, чтобы не произошло каких-нибудь нежелательных волнений. Но я думаю, что эта мера была напрасной, потому что все работники заводы были всегда очень дисциплинированы, так как сама система производства была режимной, и каждый рабочий в глубине души считал себя немного солдатом и патриотом. По распоряжению начальства ни французов, ни немцев не выпустили из нашего городка. Всех их распределили по школам преподавать музыку, фехтование, а также немецкий и французский языки. Впервые в нашем посёлке услышали настоящую французскую речь. Всех космонавтов определили на работу в инженерный корпус, а летчиков-героев взяли на завод на ставки военпредов. Так что, в этом деле всё уладилось к всеобщему удовольствию. Все получили работу и жильё. Правда, политики проявили некоторое недовольство, но им быстро объяснили, что их время прошло, и те смирились.

Но были также и радостные моменты во время того чудесного снегопада. Когда мы с Егором расстались, и я отправился на стык улиц Гастелло и Столичной, чтобы найти там нищего, а Егор – в район рынка, чтобы встретить хромого, то у первого же попавшегося мне магазина меня ожидало новое потрясение. Я пережил шок. Это случилось возле магазина «Ткани». Ещё издали я увидел суету множества женщин. Некоторые из них тащили сразу по несколько рулонов ткани на себе. Когда я подошёл ближе, то сразу же понял причину этого оживления. Таявший на глазах всех прохожих снег тут же на асфальте перед входом в магазин выкристаллизовывался в тюки и отрезы тканей самых различных рисунков и расцветок. Женщины от такого вида потеряли головы, они бросались на тюки с тканью, отматывали себе столько, сколько могли унести, и довольные, нагруженные драгоценной ношей спешили домой, чтобы, оставив там всё, снова бежать за бесплатной тканью.

Я прошёл дальше и увидел у магазина с вывеской «Мясо» мостовую, всю заваленную свиными и говяжьими окороками, тушками овец и баранов. Здесь был тот же ажиотаж, что и возле магазина «Ткани». Все, в том числе и продавцы магазина, забыв обо всём на свете, тащили по дома мясные тушки, филей, вырезки грудинки и такие деликатесы, которые уже давно не ели. Всё пространство возле магазина «Мебель» было заставлено мягкими диванами, стульями, столами, этажерками, тумбочками и кроватями. Каждый прохожий выбирал себе из мебели то, что ему было необходимо иметь дома. Но главное потрясение меня ждало на улице Столичной. Вся эта улица была запружена бутылками с водкой «Столичная». По ней невозможно было пройти, чтобы не наступить на бутылку.

Должен сказать, что связь на нашем заводе работает отменно. Как только рабочие услышали, что твориться в городе, то никакая дисциплина не могла их удержать на рабочем месте. Все ринулись гурьбой к проходной, сметая турникеты и опрокидывая охранников, и устремились к своим молочным рекам с кисельными берегами. За один день наш городок затоварился так основательно, что в каждой квартире всё было забито доверху коробками с сигаретами, ящиками с водкой, тюками с тканями. Холодильники ломились от еды. Каждая квартира и каждый житель благоденствовали, считая, что наконец-то наступил тот долгожданный коммунизм, который все ждали на заводе более полувека.

Тем не менее, в тот день мне всё же удалось добраться до схождения улиц Столичной и Гастелло. Юродивый сидел на крыльце парикмахерской напротив милицейского участка и с удивлением смотрел на людей, бегающим по обеим улицам с тюками, кошёлками и сумками. Он качал головой и что-то бормотал про себя. Напротив него, в директорском доме на первом этаже находился магазин «Книги», перед которым мостовая тоже была завалена книгам. Но здесь совсем не было ажиотажа. Среди книг копалось всего два или три человека, по виду похожих на истинных интеллигентов, да ещё девочка из младших классов искала детские журналы с картинками. Милиция никак не реагировала на юродивого, потому что у неё и так было дел выше головы.

Я подошёл к Юродивому и бросил ему несколько монеток. Он спросил, не спеть ли мне песенку. Я кивнул головой. И юродивый запел:

Ищут истину везде,

А вокруг – один обман.

Когда пусто в голове,

Живот полн, как барабан.

Я похвалил песенку и сказал ему, что наша школа приглашает их команду на состязание по баскетболу, но с условием, если они проиграют нашей команде, то навсегда покинут наш город.

– А если мы выиграем? – спросил он меня.

– Тогда мы все приобщимся к вашему учению, – ответил я.

На что он мне спел ещё одну песенку:

Если умный человек,

Знания – награда.

Если ж только сила есть,

То ума не надо.

Я очень удивился словам этой песни, но не стал пускаться с ним в дискуссию, а всего лишь сказал.

– Как я понял, вы принимаете наш вызов. В таком случае, мы ждём вас в спортивном зале нашей школы через неделю.

Юродивый кивнул головой. Я повернулся и пошёл прочь от него. Вызов был принят, и нам нельзя было терять ни минуты. Мне с Егором предстояло срочно собрать команду для матча и ещё немного потренироваться, потому что игра предвиделась тяжёлой. Нам необходимо было обязательно победить, потому что решалась не только наша судьба, но и судьба всего нашего городка. Мы предполагали с Егором, что первая победа нам дастся не легко, ибо победа над бессмертными должна быть по всем правилам в несколько раз тяжелее, чем над обыкновенными людьми.

Возле школы я встретил Егора, и он мне сказал, что разыскал на рынке хромого по кличке Железная Клюка и через него передал даосам наш вызов на баскетбольный матч. Хромой сказал, что вечером все восемь даосов встретятся с нами на крыше, чтобы обсудить правила игры возле нашей вертушки. К удивлению Егора, он так и сказал: «у вашей вертушки», и мы поняли, что даосы знают о нашем секрете. В тот день мы всё равно не могли никого собрать из команды, так как по причине всеобщего ажиотажа никому до нас не было дела. Все были заняты своими меркантильными интересами, иными словами, самообогащением.

Вечером мы с Егором с нетерпением ожидали на крыше даосов. С заходом солнца они все вместе спустились к нам, как стая лебедей, и сели вокруг нас полукругом. Всех их я мог разглядеть вблизи в мельчайших деталях. Это было совсем не то, что на экране моего компьютера. Живьём они выглядели намного внушительнее.

– Неплохо придумано, – сказал Хромой, постучав своей железной клюкой по металлическому кожуху нашей летающей тарелки, – удивительно, что вы нашли оригинальный способ проявления Дао, пропуская поток через само Дао.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, не понимая его.

– А то, – сказал он, – что через это устройство вы соединяете бесконечно малую величину, так называемое «семя мира» – (цзин), с бесконечно большой величиной – «Небесной сокровищницей».

Я опять не понял его. Но, как видно, Егор его не понял тоже, потому что он спросил:

– Что это значит?

Однако по его тону я понял, что он всё же весь преисполнен гордости за наше изобретение.

– Это значит, – сказал хромой даос по прозвищу Железная Клюка, – что Дао обычно собирает вещь, не создавая отношений части и целого, но, проходя через ваше приспособление, оно, каким-то образом, способно связывать парадоксальной связью многие вещи и проявлять их в физическом мире. Оно странным образом что-то высветливает, а что-то скрывает. Из отсутствия оно делает наличие, а из неподвижного – текучее.

– Вы намекаете, на сегодняшний снег, – спросил я его, – которые одарил жителей посёлка разными дарами?

– Да, – ответил он, – но снег вызвали мы.

– А мы превратили его в товары, продукты питания и книги, – с гордостью молвил Егор.

– Если бы мы не захотели сделать эти превращения, то жители ничего бы не получили, – сказал Квазимодо и добавил. – Если бы мы захотели, то они получили бы отвратительных червей, гадюк и прочую нечисть.

– Как это? – удивился Егор.

По его виду, я понял, что он не очень верит даосам, но вместе с тем, я почувствовал, что он также не уверен в себе, потому что во всём этом деле как-то одно с другим не сходилось. Я сам всеми силами старался мысленно вникнуть в суть произошедшего превращения, понять, что же произошло, но это мне оказалось не под силу.

– А так, – ответил Квазимодо, – ваш народ хотел хлеба и зрелищ. Вот он их и получил от нас. Жаль, что директор вашего завода настроен против нас, иначе бы вы все получили от нас высшие блага.

– И в чём же заключаются ваши блага? – спросил я его.

– Мы могли бы сделать вас свободными.

– Мы и так свободны, – ответил я ему.

– Вы не знаете, что такое истинная свобода, – ответил даос, – когда человек чувствует себя по-настоящему свободно, как ветер, и может перенестись в одно мгновение за тысячи миль.

– Мы с другом постоянно это делаем в своих мыслях, – заметил я. – Так что мы ценим эту свободу.

– Вы, может быть, и цените, – сказал даос, – но многие жители вашего городка не знают, что это такое. Сегодня мы убедились в том, что они слишком привязаны к силе вещения.

– Что такое сила вещения? – спросил я.

– Сила вещения, как понимаем мы, даосы и небожители, это динамическое взаимопроникновение противоположностей. Но земные существа их понимают несколько иначе, создавая свои производства и заводы, подобные вашему предприятию.

– Понятно, – сказал Егор, – а за подарки народу вам спасибо, но как так получилось, что у нас возникло много одинаковых музыкантов, космонавтов и героев? К тому же, возникновение мушкетёров и политиков несколько озадачило наш народ.

– Произошла ошибка, – пояснил Хромой, – мы сориентировали подарки жителям вашего города по вывескам на магазинах, и совсем не учли таблички с названием улиц.

– А памятники? – Памятники – это не наша вина, – заявил он.

– А чья? – спросили мы с Егором в один голос.

– Ваша, – ответил даос. – Вернее, вашего вертящегося устройства.

он кивнул головой на наш торсионный агрегат.

– Это устройство порождает иную действительность, пропуская через себя Великий Поток. Я вижу, вы даже не представляете себе, что такое Дао.

– И что такое Дао? – спросил я его.

– Быть в Потоке Дао – это означает, всё равно, что быть «по ту сторону» логически само тождественного Единого.

– А! Понимаю! – воскликнул Егор, – другим словами, это всё равно, что попасть в четвёртое измерение.

Даос опустил длинные ресницы и, сложив руки на груди, молвил:

– Текучести всегда сопутствует неизменное, но это не постоянство изменений, а недоступная рассудочному пониманию истина: чем более изменчива странствующая в Дао вещь, том более она постоянна.

– Понимаю, – сказал Егор, – эти вещи всегда были в магазинах, только их не видели люди, вы же их проявили, и все вещи, которые ранее проходили через эти магазины, опять материализовались и вырвались наружу. Так это нужно понимать?

Даос улыбнулся и кивнул головой.

– Тогда не понятно, – взволновано воскликнул Егор, – как появилось множество музыкантов и космонавтов с одинаковыми именами?

– Всё спрятано в Пустоте, – молвил даос, – но иногда из этой пустоты выскакивает очень много чудес. Сегодня мы сами в этом убедились.

– И всё же, – настаивал Егор, – объясните нам, почему это всё так странно получилось.

На этот раз заговорила девушка. Мы с Егором впервые услышали её голос чистый как звук струящегося горного родника.

– Поднебесная заключена в Поднебесной. Человек заключён в человеке. Поток Дао заключён в потоке Дао. Небесная сокровищница, имеющая в себе всё сущее, – это состояние полной открытости, когда ничего и некуда не исчезает. Однако эта открытость, скрывающая себя, имеет границу – это всегдашний знак тьмы.

И она показала пальцем на тёмное небо нал нами.

– И? – сделал вопросительную гримасу Егор.

Даосы рассмеялись.

– Неужели непонятно? – спросила девушка.

– Мы оба очень тупые, – нахально заявил Егор, – и просим объяснения. Откуда появились ожившие мёртвые? И почему из одного Моцарта возникло двенадцать Моцартов?

– Вещь – это время, – сказала умная красавица, – человек – это тоже время. Дающее бытие имеет свой неодолимый предел. В беспредельном пределе сходятся две грани: присутствие присутствия – дающее и данное. Наш учитель учит, что то, что вещит вещи, не ограничено от вещей. Но вещи имею свои границы. Граница безграничного – это безграничность ограниченного.