Читать книгу: «Квант добра», страница 2

«Сон – ночной, дневной ли, краткий…»

 
Сон – ночной, дневной ли, краткий,
Из миражных паутин
Сон – не отдых, а зарядка,
Дозаправка на пути.
 
 
Без еды-питья – вот странно! —
Можно жить и день, и пять,
А вот без подпитки праной
Сутки, и – хоть режьте! – спать!
 
 
Не услады для над миром
Реют сны в ночной тиши —
Живоносные эфиры
Наполняют бак души.
 
 
И когда в рассветном иле
Брезжат пробужденья знаки,
Значит, что в теломобиле
Полны баки…
 
 
Закрывает небо краны.
Как круги на водной глади,
Тают сны, и, значит, праны
Хватит на день…
 

Февраль

 
Смотрю в окно – чудит, родимый:
Метёт, метёт, метёт, метёт,
Как зверь… не раненый – ранимый,
Всех любящий, но не любимый…
Земля давно другого ждёт.
 
 
В его метелях слышен ропот —
Как не роптать: все дни с утра
Он слышит, как его торопят:
Пора, пора, пора, пора…
 
 
А в нём любви переизбыток —
Признанья ткёт позёмки нить:
«Любовь – сладчайшая из пыток
Любить, любить, любить, любить!..»
 
 
В холодных муках тщетно ищет
Огня.
Огня, огня, огня!..
Всё серебро собравший… нищий,
Он покидает толковище
За два – до пораженья – дня…
 

«Всему есть срок: весна – цветенье…»

 
Всему есть срок: весна – цветенье —
Плоды – зима… и замкнут круг.
Вершится жизнь не по хотенью
Емелей выловленных щук.
В кругу творятся – вот ведь штука! —
Неблаговидные дела:
Он отпустил к детишкам щуку,
А щучка деток… сожрала.
Вот так и мы обедом будем,
Без различенья лет и лиц…
 
 
Так думал я, шагая к пруду
С охапкой новеньких жерлиц.
 

«В май-июнь и так тепло…»

Насте

 
В май-июнь и так тепло,
Можно с холодом родиться,
Чтоб тепло само сквозь лица
Прямо в душу натекло.
 
 
А в декабрьскую тьму
Всё, конечно же, иначе —
Посылает Бог горячих,
Чтоб теплом помочь Ему.
 

«Как хорошо испить волшебный кубок…»

 
Как хорошо испить волшебный кубок
Какого-нибудь терпкого вина,
Ну а потом торжественно и грубо
Послать всех на…
 
 
Ах, молодость! Течёт, не иссякая,
Волшебнопосылальное вино,
Ведь жизнь… она такая и сякая!..
Такая и сякая… но…
 
 
Ещё сто лет… и вот уже не пьётся.
Пустопорожний морок – жить и пить.
Напраслина. А что же остаётся?
Любить!..
 

Гармония и красота

 
Гармония брюхата красотой,
В любом из измерений и пределов
Она богата красотой.
А той
До материи-гармонии нет дела.
 
 
Не к месту вспыхнет, без следа сгорит
И зарыдать заставит огнеборца
Корявою полоскою зари,
И ей плевать на таинство пропорций…
 
 
В гармонии сокрыта красота,
А та,
Покинув золотую хризалиду,
Пускается так путано летать,
Что ни гармонии, ни вида,
 
 
Ни смысла нет в маршрутах завитых
Беспечностью расцвеченной подёнки…
Но почему ж от этой красоты
Выпрыгивает сердце у ребёнка?
 
 
Есть что-то выше круга и креста
И золотых сечений антиномий,
Которые помирит красота —
Седьмая производная гармоний.
 

Помощник

(настоящий автор)

 
Стих зачинается не мной,
Скорее, мне на удивленье,
Случается его явленье…
Само собой?
 
 
Небес зеркальная вода,
Тая глубинное круженье,
На миг покажет отраженье —
Моё? Едва ль…
 
 
Не мне, не мне такая честь —
Избавить мир от онеменья.
Мне ж – избавленье от сомненья:
Он – есть!
 
 
Попутчик звёздам и луне,
Он зачинает все творенья,
Лишь дописать стихотворенье
Доверив мне.
 

«Есть свет и – Свет. Я знать не мог…»

 
Есть свет и – Свет. Я знать не мог,
Как жалок наш словарь убогий!
Есть свет – фотон, а есть Свет – Бог,
От лампы свет… и Свет – от Бога.
 
 
Ему звезды не нужен жар,
Причин в пучинах микрокосма,
Он в чистом виде Божий дар,
Он просто – Свет. Поверьте – просто.
 
 
Ему не нужно от витрин
Считать бесчисленных мгновений,
Он светит прямо изнутри,
Без скорости, без времени, без тени…
 

«Под покрывалом божественной Навны…»

 
Под покрывалом божественной Навны
Мир истово прост и неистово сложен,
В нём высшее счастье – быть равным средь равных,
Оставшись при этом на всех непохожим.
 

«То кометой, а то мокрым слизнем…»

 
То кометой, а то мокрым слизнем
Я ползу со словесной сумой:
Если б не было смысла в жизни,
Просто не было б жизни самой.
 

«Хоть ногтя Его не стою…»

 
Хоть ногтя Его не стою,
Но на гибельном краю —
Что-то в этом есть святое —
Если прямо устою.
 
 
Если мир покроет мглою
Атлантическая гнусь —
Что-то в этом есть гнилое —
Если струшу и согнусь.
 

«В болотной мгле тепло и сыро…»

 
В болотной мгле тепло и сыро,
И гадам не до антитез,
Пока у половины мира
В мозгах бамбуковый протез.
 
 
Былая твердь – кисель да студень,
Земля расходится на швах,
И бьются в безнадёге люди,
Как рыбы в шёлковых сетях.
 

Осенины

 
Октября послушный мытарь —
Ветер – медные наплечья
Сдёрнул с клёнов и осин —
Те вздохнули, неприкрыты…
Будто что-то человечье
Есть в дыханье осенин.
 
 
Бе́рега лесного шельфы
В волосах живого света
Греют гномов и ундин,
И невидимые эльфы
Грусть по прожитому лету
Ловят сетью паутин.
 
 
Под неслышимые крики
Оглянулись на крылечко
Опустевших домовин
Перелётные калики…
Всё же что-то человечье
Есть в дыханье осенин.
 

Слово

Агафонову А.А.

 
Из всех щелей апатия сквозит.
Зачем дряхлеющей стране мечтатель?
Корабль сгнил, и развалился стапель,
И Бог закрыл на чудо депозит.
 
 
Отсутствие мечты – страшней всего.
Но вот я Слово достаю из ножен —
Пока в стране романтик невозможен,
Одна надежда только на него.
 

Пятак

 
Средь богов немало добряков,
Только и у них в лимите средства:
Сколько в прошлое ни бросишь медяков,
Не получится вернуться в детство.
 
 
Разве только – в детские места
Приезжаешь, грустен или весел.
И не потому, что ты устал
Вечно обживать чужие веси,
 
 
А причина… в общем-то – пустяк,
Ведь давно объехавший полмира,
В детстве в пруд у дома я пятак
Бросил сдуру – сдачу от пломбира.
 
 
«Уронил», – соврал. Но мудрым был
Батя мой, не стал тогда ругаться:
«Это хорошо, что уронил, —
Значит, будешь к дому возвращаться».
 

«Вчерашний день – уметь дышать…»

 
Вчерашний день – уметь дышать
Воздушной пылью,
Не велика нужна душа —
Лететь на крыльях.
 
 
Мы божьи дети лишь на треть —
Простой экзамен:
Мир этот духом обозреть,
А не глазами.
 
 
Чтобы понять хотя бы раз
Виденьем вещим,
Как образы вещей от нас
Скрывают вещи.
 
 
Чтоб научиться находить
В той вещной гуще
Непреходящие следы
Их вечной сущи.
 
 
И разрешить своим мозгам,
Пока не скисли,
Читать – хотя бы по слогам! —
Господни мысли…
 

«Дурное, что случалось с нами…»

 
Дурное, что случалось с нами,
Не годное ни в стих, ни в повесть,
Забыть… не отпускает память,
Забить – не позволяет совесть.
 
 
Вот и страничка, где ответы,
И варианты – или-или:
Простить – за всё и всех на свете?
Просить – чтобы тебя простили?
 
 
Романов брошенных начала —
Бескислородный ток венозный.
Скорбеть – увы, не полегчает,
Корпеть – и незачем, и поздно.
 
 
Нет веселящего озона,
Что делать нам с уходом вёсен?
Грустить – о прошлом? – нет резона,
Грести – да нет уж в лодке вёсел.
 
 
И всё равно на выбор лоты
Нам предлагаются оттуда:
Лытать от дел круговорота —
Взлетать, с надеждою на чудо…
 

«Любой радетель истой веры…»

 
Любой радетель истой веры
Не усомнится ни на миг —
Не хватит ни числа, ни меры —
Так Бог безмерен и велик!
 
 
А рядовой безбожной рати
Другую истину познал,
Что Господа легко утратить —
Так неприметен он и мал.
 

Сморчок

 
Поверите – когда я не в лесу,
Я одинок и сам себе несносен.
Хотя… восьмой десяток на носу,
Восьмой. Десяток. Это ли не осень?
 
 
Особенно когда среди весны
Приходится в осенних хворей яме
Не воздухом дышать лесным,
А мять диван скрипящими костями.
 
 
Фантомных болей инвалид,
День дремлешь, ночь – уже не спится.
И сам не понимаешь, что болит —
Простата? Печень? Поясница?
 
 
Терпи ту боль иль не терпи я,
Не взвесить на аптекарских весах
Моё лекарство – лесотерапию
В зелёнолетних смешанных лесах.
 
 
А лето начинается в апреле.
Уснули в книгах строчки-старички,
И из-под мёртвой прели загорелись
Живыми чудо-свечками сморчки.
 
 
С блаженною улыбкой на лице
Иду-бреду, зелёный человечек —
Весь, до трусов, в берёзовой пыльце,
Я сам – пыльца, ну то есть жив и вечен.
 
 
Поклоны бью спасителям-грибам,
Ау! Подагры и радикулиты!
Я сам как гриб – и здесь живу, и там,
В мицелии, за облаками скрытом.
 
 
Беда ли, что меня Господь любя
Возьмёт к себе в плетёное лукошко?
Я только лучше рассмотрю себя
В – с той стороны – открытое окошко.
 
 
Поэтом стану там, где туч гора.
Тут сильно не хватает слов и цвета,
Не потому что в словаре дыра,
А просто этих слов пока что нету.
 
 
Ещё их нет. Массива их грибница
Неспешно зреет где-то в облаках,
Чтоб свежим ливнем в словари пролиться
И мир весь опоэтить. А пока…
 
 
Иду за песней невидимки-птицы
(О возрасте с подагрою молчок)
Всё глубже в лес, в надежде заблудиться,
Дышу весной… Смотри, какой сморчок!
 

«Как известно любящим…»

 
Как известно любящим
Старикам и крошам,
Старость живёт будущим,
Юность живёт прошлым.
 
 
Сами могут в рубище,
Но о том – ни звука.
Старость живёт будущим
Правнуков и внуков.
 
 
В новоделах дошлые,
Интернет-всеведы,
Юность живёт прошлым
Прадедов и дедов.
 

Дождь

 
Жарой июльскою измучен,
Любуюсь, как из синевы
Калёный зной рождает тучу,
Переходящую на «вы»!
 
 
Небесной оптики полоски
Под богопосланным дождём —
И линия рождает плоскость,
Переходящую в объём.
 
 
Дивлюсь на звонкое искусство —
Три миллиарда нот… нет – слов!
И каждое рождает чувство,
Переходящее в любовь.
 

«Хоть короткая самая лестница…»

 
Хоть короткая самая лестница —
К марту быстрая магистраль —
Я не знаю медлительней месяца,
Чем февраль…
 
 
Мутно вьюги с метелями месятся —
И не ясно, где близь, а где даль,
Я не знаю прозрачнее месяца,
Чем февраль…
 
 
С умным видом несёт околесицу,
Пусть для всех – общепризнанный враль,
Я не знаю правдивее месяца,
Чем февраль.
 

«У певца и мудреца…»

Борисову В.М.

 
У певца и мудреца
Очень разные сердца.
 
 
Смотрит первое наружу,
Сторожит жару и стужу,
Ловит дождик решетом,
Разговор ведёт с котом,
В плаче ветра ищет тему,
С ним поплачет. А потом
И об этом и о том
Норовит писать поэму.
 
 
А второе смотрит внутрь,
Там ни вечеров, ни утр,
Там ни осени, ни лета,
Ни от суженой привета,
Его комнатка бедна.
И, как до́лжно у аскета,
Лишь один источник света,
Но в нём истина видна.
 
 
От певца до мудреца
Расстоянье в два словца,
И летят они на встречных:
Там – мгновение. Тут – вечность.
 

Осеннее

 
Смесь стерни и редких былок
Позднецвета над остывшим дёрном
Осень, огнегривая кобыла,
Топчет по пути на живодёрню.
 
 
Забирает обнаглевший Кесарь
Богово – и душу, и натуру,
Ветром с расколдованного леса
Рыжую сдирая шкуру,
 
 
Мокросолит снежною крупою,
Чтобы не попортилась в морозы.
И стоят понурою толпою
Золото растратившие Крёзы.
 

«Не я пишу стихи – стихи за мной бегут…»

 
Не я пишу стихи – стихи за мной бегут,
А я от них скрываюсь по лесам,
Они меня и там всегда найдут,
Наверное, по птичьим голосам.
 
 
Какой-нибудь безветренный стишок.
Опустится в тетрадь средь бела дня.
Когда ж тоска пронзает до кишок,
Они ночами мучают меня.
 
 
Но лучшая охота у стиха —
Коль я в печали, бедного бедней.
Тогда настолько гладь души тиха,
Что различимы камешки на дне.
 

«Как ни готовимся к прощанью навсегда…»

 
Как ни готовимся к прощанью навсегда,
Последних слов сказать не успеваем.
С небес, где вы теперь, течёт вода,
И мы ей свою горечь заливаем.
 
 
Нас не услышат там, на облаках,
Но призовут зарю немые наши крики.
Не потому ль краснее, чем на этих бугорках,
Не отыскать в округе земляники…