Читать книгу: «Тело-миллионник», страница 2

Он поднялся с дивана и подошел к большому стеллажу, забитому книгами. На одной из нижних полок лежала огромная плоская коробка. Кит аккуратно вытащил ее и положил на расчищенный кусок ковра перед диваном. Мозаика. Полторы тысячи деталей. Какой-то замысловатый пейзаж с замком на скале и бурным морем – он уже и не помнил точно, что там должно получиться в итоге. Он собирал ее уже несколько недель, урывками, по вечерам.

Кит опустился на пол, скрестив ноги. Открыл коробку. Внутри – хаос цветных картонных кусочков самых причудливых форм. Он высыпал часть на ковер и начал свой привычный ритуал. Сначала – сортировка. Выбрать все краевые, с прямым срезом. Потом – разложить остальные по примерным цветовым группам: вот это небо, это – море, это – зелень деревьев, а это – серые камни замка.

Его большие пальцы ловко перебирали кусочки, глаза автоматически выхватывали нужные формы и оттенки. Это было медитативное, почти трансовое состояние. Внешний мир с его сложными человеческими драмами, иррациональными страхами и запутанными мотивами отступал на задний план. Здесь все было просто, логично, подчинено четким правилам. У каждого кусочка есть свое единственное, предназначенное ему место. Нет никаких «если», «может быть» или «мне кажется». Есть только «подходит» или «не подходит».

Он находил два подходящих кусочка, соединял их. Тихий, удовлетворяющий щелчок – и вот уже часть хаоса превратилась в крошечный островок порядка. Еще щелчок. И еще. Монотонные, повторяющиеся действия успокаивали нервы лучше любого сериала или даже еды. Фокус сужался до нескольких сантиметров ковра перед ним, до текстуры картона, до едва заметных переходов цвета.

Кит мог сидеть так часами. Время текло незаметно. Мышцы спины затекали, глаза уставали, но ум отдыхал. Это был его способ собрать не только картинку на ковре, но и самого себя по кусочкам после рабочего дня, полного чужих разрушенных миров. Здесь, в тихом щелканье мозаики, он находил временное убежище от эмоциональной бури своей профессии.

Пальцы перебирали прохладные картонные фрагменты. Один из кусочков неба, маленький, угловатый, выскользнул из его руки и покатился под журнальный столик, скрывшись в густой тени у ножки дивана. Кит наклонился, протянул руку, шаря наугад по ковру в полумраке. Его пальцы коснулись не только шершавого ворса, но и прохладного паркета под ним, скрытого тенью.

И снова мир моргнул, исчез.

На этот раз не было ни чистоты, ни запаха лимона. Тусклый свет от единственной лампы под потолком выхватывал из темноты угол комнаты, заваленный какими-то коробками. Пахло пылью, кислым пивом и страхом. Мужчина – крупный, в растянутой майке, с багровым лицом – замахивался на женщину, забившуюся в угол между стеной и старым шкафом. Ее лицо было мокрым от слез, светлые волосы растрепаны, на щеке алел свежий след от удара.

"Я тебе сколько раз говорил?!" – рычал мужчина, его голос был искажен яростью. Удар. Глухой, страшный звук.

Женщина вскрикнула, сжалась еще сильнее. "Пожалуйста… хватит… прошу тебя…" – ее голос срывался на всхлипы, мольба была почти неразборчивой от ужаса и боли.

"Заткнись!" – снова удар.

Кит почувствовал ледяной холод ужаса, парализующую беспомощность, тупую боль от удара, словно это его вдавили в угол, словно это по его лицу пришелся кулак. Он задохнулся от чужого страха.

Видение схлопнулось.

Он резко отдернул руку, словно обжегшись. Сидел на коленях посреди своей гостиной, сердце колотилось где-то в горле, дышал тяжело, прерывисто. Перед ним – разбросанные кусочки мирного пейзажа с замком. Тишину нарушало только невнятное бормотание телевизора.

Что это было? Чьи это воспоминания? Не Валентины. Не Андрея. Не Евгении. Чья-то чужая, жестокая боль, всплывшая из… тени на его собственном полу? Он посмотрел на свою руку, потом на то место под столиком, где только что были его пальцы. Обычный ковер, обычный паркет под ним. Ничего особенного.

Но что-то изменилось. Это было уже второй раз за вечер. И если в квартире Валентины это можно было списать на атмосферу места, на ее историю, то здесь… в его собственном доме? Что происходит? Неужели он начинает ловить эти… эманации… отовсюду? Или это место тоже что-то "помнит"?

Спокойствие, которое дарила мозаика, испарилось без следа. Теперь эти цветные кусочки казались просто бессмысленным хаосом. Он поднялся с ковра, чувствуя неприятную дрожь в коленях. Подошел к окну, посмотрел на темные окна соседних домов. Сколько еще таких историй хранится за этими стенами? Сколько боли впитано в штукатурку, в паркет, в сам воздух этого города?

И главный, самый пугающий вопрос: почему он начал это чувствовать так остро именно сейчас?

Руки дрожали так, что рассыпанные кусочки мозаики показались размытым пятном на ковре. Кит рывком поднялся на ноги, чувствуя, как холодный пот выступил на лбу и спине. Образ забившейся в угол женщины, звук удара, запах страха и пива – все это стояло перед глазами так ярко, словно он все еще был там. Но он был здесь, в своей гостиной, где единственным источником насилия был выключенный звук сериала про зомби.

Второй раз. За один вечер.

Мысль билась в черепе, как пойманная птица. Первый раз – у Валентины. Там… там еще можно было найти объяснение. Старая квартира, тяжелая история, его собственная эмпатическая настройка на клиентку, переутомление. Он мог бы списать это на игру воображения, усиленную атмосферой. Но здесь? В его собственном доме? Где не было ни Валентины, ни ее матери? Где единственная драма разворачивалась на экране телевизора?

Он судорожно рванул на кухню. Движения были резкими, нескоординированными. Нужно было что-то сделать, что-то обыденное, чтобы заглушить этот внутренний крик паники. Кофе. Крепкий, черный, обжигающий. Он схватил турку, чуть не уронив ее на пол. Насыпал кофе, рука дрогнула – часть порошка просыпалась мимо, темной пылью на светлую столешницу. Плеснул воды из-под крана, слишком много, чуть не через край. Поставил на плиту, чиркнул зажигалкой спички, которую держал на кухне для газовой конфорки – опять рука дернулась, огонек погас. Со второй попытки синее пламя неровно заплясало под туркой.

Пока кофе закипал, Кит лихорадочно шарил в кармане брошенных на кресле джинсов. Пачка сигарет. Зажигалка. Он выудил сигарету дрожащими пальцами, сунул в рот. Щелчок зажигалки показался оглушительным в напряженной тишине квартиры. Он глубоко затянулся, почти до боли в легких, выпуская дым сквозь стиснутые зубы.

Мысли неслись вскачь, цепляясь одна за другую.

Это не галлюцинации. Не просто игра воображения. Это было слишком… реально. Слишком чувственно. Я ощутил холод стены, запах, страх… Господи, я почти почувствовал удар!

Он смотрел на кончик тлеющей сигареты, но видел багровое лицо мужчины и слезы на щеке женщины.

Но почему? Как? Прикосновение? К стене у Валентины… к паркету в тени под столом здесь… Это что, триггер? Простое касание поверхности, которая что-то… впитала?

Кофе в турке начал подниматься шипящей пеной. Кит едва успел снять его с огня. Плеснул кипяток в первую попавшуюся чашку – большую, с дурацким рисунком кота. Обжег пальцы о горячую ручку, но почти не почувствовал.

А что это было? Чья история? Кто жил в этой квартире до меня? Или это не связано с местом? Может, это… это я? Я становлюсь каким-то… приемником? Ловлю чужую боль из эфира?

Он сделал большой глоток обжигающего кофе, не чувствуя вкуса. Горечь напитка смешивалась с горечью страха во рту.

Два разных видения. Одно – тихое, удушающее психологическое насилие. Другое – грубое, физическое. Оба – о женской боли, о беспомощности. Почему именно это? Потому что я работаю с этим каждый день? Мой мозг просто… перегружен? Проецирует?

Но это не было похоже на проекцию. Это было как… как короткое замыкание, переносящее его сознание в чужой момент ужаса.

Он снова затянулся сигаретой, подошел к окну. Ночной город мерцал огнями. Миллионы окон, миллионы жизней. Сколько еще таких историй разыгрывается прямо сейчас за этими стенами? Сколько боли, страха, отчаяния впитано в бетон, кирпич, штукатурку этого огромного, дышащего монстра-города?

И я… я начинаю это слышать? Чувствовать? Не просто умом, как психолог, а… буквально?

Эта мысль была самой страшной. Если это не усталость, не стресс, не начало психоза… если это что-то реальное, какая-то аномальная способность, проснувшаяся в нем… то что будет дальше? Он будет ловить эти вспышки постоянно? При каждом прикосновении к поручню в метро? К стене в офисе? К руке случайного прохожего? Как он сможет жить? Как он сможет работать? Как он сможет помогать другим, если сам будет тонуть в океане чужих страданий?

Сигарета догорела до фильтра, обжигая пальцы. Кит опомнился, бросил окурок в раковину. Чашка с кофе стояла на подоконнике, почти нетронутая. Он чувствовал себя выпотрошенным, испуганным и отчаянно одиноким перед лицом чего-то непонятного и враждебного, что вторгалось в его мир, в его сознание, без спроса и предупреждения. Что-то было фундаментально не так. И он понятия не имел, что с этим делать.

Паника все еще билась под ребрами мелкой, противной дрожью. Образы вспыхивали перед глазами, стоило только их прикрыть. Просто лечь спать так было невозможно – это гарантировало кошмары или часы мучительного бодрствования в темноте. Кит знал это. Он заставил себя сесть на край дивана, опустив голову на руки.

«Так, Нянчев, соберись,» – мысленно приказал он себе, используя фамилию, как делал в особо трудных случаях на работе, словно обращаясь к кому-то другому, более компетентному. «Ты психолог. Ты знаешь, что делать».

Он начал с самого базового – дыхания. Заставил себя сделать глубокий, медленный вдох через нос, считая до четырех. Задержать дыхание на четыре счета. И медленно, мучительно медленно выдохнуть через рот, считая до шести. Дыхание было рваным, грудная клетка ходила ходуном, но он упорно повторял цикл. Вдох. Пауза. Выдох. Снова. И снова. Постепенно, очень медленно, бешеное сердцебиение начало стихать, уступая место тяжелой, гулкой пульсации. Плечи, до этого каменные от напряжения, чуть опустились.

Затем – заземление. Он поднял голову и заставил себя осмотреться. Не просто смотреть, а видеть. «Пять вещей, которые я вижу,» – пробормотал он почти неслышно, следуя технике. «Коробка с мозаикой на ковре. Пульт от телевизора на столике. Чашка с недопитым кофе на подоконнике. Книга в красной обложке на полке. Мои собственные ноги в старых носках».

«Четыре вещи, которые я могу потрогать». Он провел рукой по обивке дивана – грубоватая, чуть пыльная ткань. Коснулся прохладной поверхности журнального столика. Потрогал свои джинсы, брошенные на кресло. Сжал в руке свою ладонь. Ощущения были реальными, конкретными. Они принадлежали этому моменту, этой комнате, а не тем ужасным вспышкам прошлого.

«Три вещи, которые я слышу». Прислушался. Тихий, едва заметный гул холодильника на кухне. Отдаленный шум машин за окном. Собственное дыхание, ставшее уже почти ровным.

«Две вещи, которые я чувствую запах». Он принюхался. Слабый, застоявшийся запах табачного дыма. И все тот же аромат пыли и невыветрившегося кофе.

«Одна вещь, которую я чувствую на вкус». Остатки горького кофе во рту.

Прогнав себя через эту сенсорную перекличку, он почувствовал, как тиски паники слегка разжались. Сознание возвращалось из вихря чужих эмоций в границы его собственной квартиры, его собственного тела.

Теперь – мысли. Он не мог просто игнорировать то, что произошло. Но и бесконечно прокручивать видения было контрпродуктивно. Он попытался применить когнитивный подход к самому себе. «Окей. Два эпизода. Необычные сенсорные переживания. Возможные причины: стресс, выгорание, переутомление, нарушение сна, самовнушение под влиянием работы. Возможно. Но ощущалось… иначе». Он признал это «иначе», не пытаясь его немедленно объяснить или обесценить. «Я не могу это контролировать сейчас. Я не могу найти ответ прямо сейчас, в час ночи. Анализ и паника не помогут. Что я могу сделать сейчас – это позаботиться о базовых потребностях. Сон».

Он встал, движения были уже не такими резкими, более осмысленными. Пошел в ванную. Умылся холодной водой, глядя на свое отражение в зеркале – уставшее лицо, темные круги под глазами. Сменил футболку на чистую пижамную. Выпил стакан воды.

Вернувшись в спальню, он не стал включать свет. Просто подошел к кровати, отодвинул одеяло. Лег. Тело было тяжелым от усталости, но разум все еще был настороже. Он снова сосредоточился на дыхании – ровный, спокойный ритм. Вдох-выдох. Он не пытался уснуть насильно. Он просто лежал, дышал и позволял накопленной за день физической и эмоциональной усталости медленно брать свое. Мысли о видениях все еще маячили на периферии сознания, но он не цеплялся за них, позволяя им проплывать мимо, как облака.

«Завтра», – решил он. «Завтра я подумаю об этом снова. На свежую голову. А сейчас – просто дышать».

Потребовалось еще минут двадцать такого сознательного расслабления и отпускания контроля, прежде чем тяжесть в теле пересилила тревогу, и Кит, наконец, провалился в сон – беспокойный, поверхностный, но все же сон.

Глава 3. Эмоциональная ржавчина

Утро встретило Кита тяжелой головой и серым, неохотным светом из окна. Сон был рваным, наполненным обрывками тревожных видений, неясными тенями и ощущением падения. Он сидел за кухонным столом, машинально помешивая ложечкой остывающий кофе в своей любимой чашке с котом. Коробки из-под пиццы все еще стояли у дивана, немым укором напоминая о ночном приступе заедания страха. Мозаика была забыта на ковре.

Но сейчас его занимало не чувство вины за переедание и не усталость. Мысли возвращались к вчерашнему вечеру, к двум необъяснимым, пугающе реальным вспышкам чужой жизни, чужой боли. Он отпил кофе. Горький вкус немного привел в чувство.

«Нужно проанализировать,» – сказал он себе вслух, нарушая утреннюю тишину. Голос звучал хрипло. «Есть ли закономерность? Есть ли паттерн?»

Он закрыл глаза, восстанавливая события. Первый эпизод – в квартире Валентины. Он искал выключатель, рука скользнула по стене. Касание. Второй эпизод – здесь, у него дома. Он полез за деталью мозаики под стол, пальцы коснулись паркета в тени. Касание. Оба раза – физический контакт с поверхностью. Не просто присутствие в месте, а именно тактильное взаимодействие.

«Гипотеза: триггером является прикосновение к 'заряженной' поверхности,» – сформулировал он мысленно, как будто писал отчет о пациенте. «Но что значит 'заряженной'? Старые места? Места с историей? Квартира Валентины – да, определенно. Но моя? Я живу здесь всего три года. Что здесь могло произойти такого?» Он вспомнил видение – грубое, жестокое. Могло ли это случиться здесь, до него? Или он принес это с собой? С работы?

Эта мысль была еще более жуткой. Если он сам становится источником, ретранслятором…

«Нет. Нужно проверить гипотезу. Самую простую». Он посмотрел на стену гостиной напротив – обычная стена, оклеенная светлыми обоями в мелкий, едва заметный рисунок. Ничего особенного. Никаких темных углов, никаких теней. Просто стена.

Сердце снова застучало быстрее, как вчера. Часть его кричала: «Не надо! Не трогай! Забудь! Спиши на стресс!». Но другая часть – профессиональная, аналитическая, та, что привыкла докапываться до сути чужих проблем – требовала ясности. Он не мог жить в этом подвешенном состоянии, вздрагивая от каждого случайного прикосновения. Он должен был знать.

Он встал из-за стола, оставив недопитый кофе. Медленно подошел к стене. Замер в полушаге. Дыхание стало поверхностным. Он поднял руку, пальцы слегка дрожали. «Просто эксперимент,» – прошептал он. «Контролируемый».

Он заставил себя прикоснуться. Не всей ладонью, лишь кончиками пальцев – к прохладной, чуть рельефной поверхности обоев.

Мир не просто моргнул – он взорвался знакомым ужасом. Та же тусклая лампочка. Тот же угол с коробками. Та же женщина, сжавшаяся у стены. Тот же мужчина с багровым лицом и занесенным кулаком.

"Я тебе…!" – рык, полный ненависти.

Звук удара. Всхлип женщины.

"Пожалуйста…"

Кит почувствовал ледяную волну страха и бессилия, захлестнувшую его с головой. Он дернулся так резко, словно его ударило током, отрывая пальцы от стены. Видение исчезло, оставив его тяжело дышащим посреди собственной гостиной. Рука горела холодом.

Он отшатнулся от стены, прислонился спиной к дверному косяку, чтобы не упасть.

«Так и есть,» – выдохнул он. «Дело в касании».

Подтверждение гипотезы не принесло облегчения. Наоборот, стало только страшнее. Это не случайность. Это механизм. Простой, как нажатие кнопки. Прикоснись – и получишь дозу чужой агонии.

И тут же пришла другая мысль, странная, отстраненная, почти академическая. Он вдруг осознал, как редко люди на самом деле касаются стен в своей повседневной жизни. Мы ходим мимо, сидим рядом, но целенаправленно прикасаемся к стенам не так уж часто. Разве что опираемся, ищем выключатель, вешаем картину… Словно существует негласный, подсознательный барьер. Словно инстинктивно мы избегаем этого контакта с неподвижной, молчаливой памятью места.

А он теперь… он теперь знал, почему этот барьер может существовать. И его собственный барьер был сломан. Каждый предмет, каждая поверхность вокруг него потенциально могли стать окном в чей-то персональный ад. Нужно было лишь прикоснуться.

Кит медленно сполз по косяку на пол. Знание было страшнее неизвестности.

Он сидел на полу, прислонившись спиной к косяку, и смотрел на стену напротив. Ту самую стену, которая только что швырнула его в чужой кошмар. Рука все еще помнила холод обоев и ледяной ужас видения.

Мысли метались. Бросить? Сделать вид, что ничего не было? Сбежать из этой квартиры? Начать носить перчатки круглосуточно? А работа? Как работать с клиентами, если боишься случайно коснуться подлокотника кресла или дверной ручки в их доме? Как помогать Валентине, если ее стены кричат от боли ее матери?

«Или он начинает ее бить, когда я прикасаюсь?» – эта мысль была особенно мерзкой. Словно он, Кит, своим прикосновением запускал этот цикл насилия в прошлом, снова и снова проигрывая запись. Как будто стены – это старая кинопленка, а его касание – кнопка Play. Это не меняло прошлого, конечно, но делало его соучастником просмотра, снова и снова погружая его в этот момент ужаса. Не важно, как именно это работает. Важно, что это есть. Эта боль, застывшая во времени, как насекомое в янтаре.

Он посмотрел на свои руки. Большие, сильные руки психолога, которые должны были помогать, направлять, поддерживать. А теперь они стали ключом к чужим страданиям. Проклятие. Его эмпатия, всегда бывшая его главным инструментом и его же ахиллесовой пятой, вышла на какой-то запредельный, физический уровень.

И что теперь? Запереться? Спрятаться? Позволить этому страху парализовать себя?

Он вспомнил лицо Валентины – ее растерянность, ее пустоту. Вспомнил Андрея с его застарелой обидой. Вспомнил Евгению с ее липким страхом. Он помогал им. Медленно, трудно, но помогал. Это была его работа. Его призвание, как бы пафосно это ни звучало.

А та женщина из видения? Она была реальна. Ее боль была реальна. Пусть это случилось давно, пусть это просто «память стен»… Но разве от этого ее страдание становится менее значимым? Он, Кит, стал его свидетелем. Единственным свидетелем, возможно. И что, просто отвернуться? Сказать: «Это не моя проблема»?

«Эмпат хренов,» – пробормотал он с горькой усмешкой. Да, именно так. Он не мог просто так оставить это. Не мог зная, что хранится в этих стенах, просто жить дальше, старательно их не касаясь. Это было бы предательством. Предательством той женщины из прошлого. Предательством самого себя, своих принципов.

Что, если… что, если можно не только видеть, но и что-то сделать? Звучало бредово. Как он мог повлиять на прошлое, застывшее в стенах? Но если он может чувствовать эту боль, может ли он ее как-то… облегчить? Нейтрализовать? Рассеять? Впитать в себя, как он впитывал эмоциональную грязь своих пациентов?

Идея была безумной. И опасной. Что станет с ним, если он попытается вобрать такую концентрированную агонию? Вчерашние видения были секундными вспышками, но и они выбили его из колеи. А если погрузиться в это намеренно? Надолго? Что это сделает с его разумом? С его телом? Вчерашняя мысль о том, что он сам может стать ретранслятором, показалась детской страшилкой по сравнению с этим.

Но альтернатива – жить в страхе, избегая прикосновений, зная, что рядом, за тонкой преградой обоев, кто-то снова и снова переживает ужас – была еще хуже. Это было бы медленным самоубийством души.

Он поднялся с пола. Подошел к кухонному столу, допил залпом остывший, отвратительный кофе. Посмотрел на часы – времени до первого клиента еще было достаточно.

Решение пришло само собой. Тяжелое, пугающее, но единственно возможное для него. Он должен попробовать. Не ради эксперимента. Ради той женщины. Ради себя.

Кит медленно подошел к стене. Той самой. Остановился. Глубоко вдохнул, выдохнул, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он не знал, что будет делать, когда видение начнется. У него не было плана. Была только решимость не быть пассивным наблюдателем. Не отдергивать руку через секунду. Попробовать… что-то. Остаться там. Выдержать. Может быть, что-то изменить внутри себя, если не снаружи.

Он снова поднял руку. Пальцы замерли в сантиметре от обоев. Взгляд был прикован к стене, но видел он уже не обои, а тусклый свет лампочки и забившийся в угол силуэт.

«Хорошо,» – шепнул он в пустоту квартиры. «Давай попробуем».

И он прикоснулся. На этот раз – всей ладонью. Плотно прижав ее к прохладной поверхности. Готовый ко всему. Или думающий, что готовый.

Ладонь легла на стену, и мир вокруг Кита не просто моргнул – он растворился, схлопнулся, втянув его в себя, как черная дыра. В ушах зазвенело от резкой смены давления. Он стоял посреди той же комнаты, что и в прошлых видениях, но теперь ощущение присутствия было абсолютным, всепоглощающим.

Воздух был густым, тяжелым. Резкий, едкий запах дешевого табака смешивался с кисловатым перегаром вчерашнего алкоголя – пустые бутылки из-под пива и водки валялись у ножки дивана, покрытого прожженным пледом. Но сквозь эту завесу грязи и уныния пробивался другой запах – слабый, почти неуловимый аромат хозяйственного мыла и хлорки. Кит огляделся. Пол был вымыт, хоть и местами виднелись старые, въевшиеся пятна. На небольшом столике у окна стояла ваза с увядшими полевыми цветами – трогательная и неуместная попытка привнести жизнь в это царство упадка. Дешевые занавески на окнах были чистыми, но старыми, с парой аккуратно заштопанных дыр. Пыли почти не было, если не считать слоя на старых книгах, сваленных на верхней полке допотопного серванта. Кто-то явно пытался бороться с энтропией этого места, поддерживать хотя бы видимость порядка и чистоты, как последний рубеж обороны перед полным хаосом. Женщина. Это чувствовалось в каждой мелочи.

А потом он увидел их. Мужчина – тот самый, багроволицый, в засаленной майке – стоял посреди комнаты, его кулаки были сжаты, лицо перекошено от ярости. Он что-то кричал, слова были неразборчивы, сливались в сплошной поток агрессии. Женщина – худенькая, бледная, с растрепанными светлыми волосами – стояла у окна, спиной к нему, обхватив себя руками. Она не плакала, но ее плечи мелко дрожали. Казалось, она просто ждала неизбежного.

Кит ощутил волну адреналина, смешанного с яростью и страхом. Это было невыносимо – стоять здесь, быть невидимым свидетелем, пока разыгрывается эта сцена.

"Эй! Оставь ее!" – крикнул Кит, его голос прозвучал глухо, неестественно в этом чужом пространстве. Он сделал шаг вперед, но ноги показались ватными, словно он шел сквозь густой кисель.

Никакой реакции. Мужчина продолжал кричать, женщина – дрожать. Они его не видели, не слышали. Он был призраком в их трагедии.

"Я сказал, отвали от нее, ублюдок!" – снова крикнул Кит, вкладывая в голос всю свою злость, все свое бессилие. Он не отрывал ладонь от невидимой стены, которая связывала его с этим местом, чувствуя ее прохладу даже здесь.

Мужчина сделал шаг к женщине. Ее плечи дрогнули сильнее.

Кит хотел броситься между ними, закрыть ее собой, но не мог сдвинуться с места. Он был заперт в роли наблюдателя. Но он продолжал кричать, выплескивая свой гнев, свое отчаяние, свою эмпатию, направляя ее как луч на эти две фигуры. Он кричал до хрипоты, до боли в горле, не обращая внимания на то, что его не слышат. Он просто не мог молчать. Он держался за стену, как за якорь, не позволяя видению вышвырнуть его обратно.

Прошла минута. Две. Мужчина все так же нависал над женщиной, но его крики стали как будто тише, менее отчетливыми. Женщина все еще дрожала, но ее силуэт… он начал слегка колебаться, как изображение на старой пленке.

И тут Кит заметил странное. Фигуры начали терять плотность. Сначала едва заметно, по краям, словно их окутывала легкая дымка. Потом все быстрее. Мужчина, его багровое лицо, его сжатые кулаки – все стало прозрачнее, как будто растворяясь в затхлом воздухе комнаты. Женщина у окна тоже начала таять, ее дрожащие плечи превращались в размытое пятно. Запах табака и алкоголя стал слабее, уступая место странному, ни на что не похожему запаху – пыли, времени и чего-то еще, неуловимо-печального.

Комната вокруг тоже начала блекнуть. Стены, мебель, окно – все теряло цвет и четкость, превращаясь в серые, размытые тени. Последним исчез звук – гневный рык мужчины и тихое, отчаянное дыхание женщины стихли, оставив после себя звенящую пустоту.

Видение не оборвалось резко, как раньше. Оно медленно, неохотно истлело, как догорающий уголек.

Кит стоял посреди своей собственной гостиной, ладонь все еще была плотно прижата к стене. Сердце бешено колотилось, в ушах шумело. Он тяжело дышал, по лицу стекали капли пота. Он сделал это. Он выдержал. Он не отдернул руку.

Но что-то было не так. Он чувствовал странную слабость во всем теле, легкое головокружение. Но это было не просто физическое истощение. Было еще что-то. Непонятное, тревожное ощущение… неправильности. Словно внутри что-то сдвинулось, нарушился какой-то баланс. Пока еще неясно, что именно, но чувство было отчетливым и неприятным. Словно он заплатил какую-то цену за это погружение, за это растворение чужой боли, и пока не понимал, какую именно.

Головокружение не проходило, к нему добавилась тупая, ноющая слабость во всем теле, словно из него выкачали не только адреналин, но и часть жизненной силы. Кит оторвал ладонь от стены. Кожа на ней была холодной и липкой. Он потер ее о штаны, пытаясь избавиться от фантомного ощущения прикосновения к чужому кошмару.

И тут он почувствовал это. Острая, пульсирующая боль в одной точке на спине, чуть ниже правой лопатки. Не сильная, но настойчивая, как будто под кожу загнали раскаленную иглу. Он попытался дотянуться, почесать, но боль не уходила, а только усиливалась от прикосновения через ткань футболки.

Что за черт? Потянул мышцу, пока стоял в напряжении? Или это что-то другое? Тревога, смешанная с дурным предчувствием, снова начала подниматься изнутри.

Шатаясь от слабости и головокружения, Кит побрел в спальню. Там, на дверце шкафа, висело большое зеркало в полный рост. Он подошел к нему, вглядываясь в свое отражение. Бледное лицо, растрепанные волосы, темные круги под глазами – выглядел он паршиво.

Он повернулся спиной к зеркалу, пытаясь через плечо разглядеть источник боли. Не получалось. Тогда он стянул через голову футболку, бросив ее на пол. Снова повернулся.

И замер.

Там, на гладкой коже правой лопатки, было… что-то. Что-то неправильное. Не синяк, не царапина, не прыщ. Это был небольшой, белесый, твердый на вид… отросток. Размером и формой он до жути напоминал верхнюю фалангу человеческого пальца, только без ногтя. Он лежал почти плоско на коже, мягко изгибаясь по рельефу спины, так что почти не выпирал, но был отчетливо виден. Гладкий, чуть блестящий, как старая кость или фарфор. Он выглядел абсолютно чужеродным на его теле.

Кита замутило. Он протянул руку и осторожно коснулся отростка. Тот был твердым и холодным, как камень. Никаких нервных окончаний – прикосновение не вызвало боли, только волну ледяного отвращения. Та боль, что он чувствовал раньше, исходила откуда-то изнутри, из-под этого нароста.

Он быстро отвернулся от зеркала, пытаясь отдышаться. Что это?! Что это, мать его, такое?! Результат его «эксперимента»? Плата за растворение чужой боли? Его тело… оно начало меняться?

Взгляд упал на его правую руку – ту самую, которой он касался стены. На предплечье, ближе к локтю, появилось небольшое пятно. Размером с пятирублевую монету. Кожа там стала… другой. Она не была воспалена или раздражена. Она приобрела текстуру и цвет старой, выветренной кирпичной кладки. Мелкие трещинки, шероховатая поверхность, тусклый, красновато-коричневый оттенок. Это было похоже на невероятно реалистичную татуировку, но Кит знал – это не тату. Это была та самая стена. Частичка той стены теперь была на его коже.

Паника снова начала затапливать сознание. Он поднес руку ближе к лицу, рассматривая жуткое пятно. Нет. Этого не может быть. Это сон. Иллюзия. Он должен от этого избавиться.

Ногтем большого пальца он попытался сковырнуть это «кирпичное покрытие». Ноготь царапал, но текстура не поддавалась. Он нажал сильнее, уже не разбирая боли. Кожа вокруг покраснела, под ногтем появилась кровь. Он продолжал ковырять, сдирая верхний слой эпидермиса, добираясь до мяса. Кровь текла сильнее, смешиваясь с грязью под ногтем. Но под содранной кожей… под ней была та же самая кирпичная текстура. Твердая, чужеродная, въевшаяся в его плоть. Она не была нарисована. Она была настоящей. Часть стены стала частью его руки.

Кит отшатнулся от зеркала, глядя то на свою кровоточащую руку, то на спину, где под кожей теперь рос кусок чужой кости. Головокружение усилилось, к горлу подступила тошнота. Это был не сон. Это был боди-хоррор. Его собственный, персональный боди-хоррор. И он только начинался.

Кровь капала с разодранного предплечья на пол спальни, оставляя маленькие темные пятна на светлом ламинате. Кит зажимал рану другой рукой, но смотрел не на нее, а куда-то в пустоту, сквозь отражение в зеркале. Боль от содранной кожи смешивалась с пульсирующей болью под лопаткой и тошнотворным ужасом от того, что он увидел на своем теле.

Первая реакция – паника, отвращение, желание вырезать эти чужеродные элементы из своей плоти, как раковую опухоль. Стереть, уничтожить, вернуть все как было. Но как можно вырезать кость, растущую изнутри? Как содрать стену, ставшую твоей кожей?