Читать книгу: «Актёр говорит. За кулисами театра и студии дубляжа», страница 2

К тому времени я уже очень неплохо играл на фортепиано, был подающим большие надежды юным пианистом, поэтому вопрос с музыкальной школой даже не обсуждался. Однозначно надо было продолжать.

Но когда я пришёл на прослушивание к своему будущему педагогу Андреевой Ольге Алексеевне, она после моей игры на инструменте попросила меня ещё и спеть. Я спел. И так как я посчитал, что группу Корни с их «любовью на 25 этаже» я перерос, то исполнил песню посерьёзнее – Король и Шут «Кукла колдуна». На счастье, мой гениальный выбор песни не смутил моего педагога Ольгу Алексеевну.

«Наверное, тебе ещё нужно на вокальное отделение записаться», – прокомментировала она. А потом медленно обошла меня со всех сторон, задумчиво, как будто что-то во мне разглядывая, и добавила: «Я вижу, что ты парень неплохой и яркий. Я хочу предложить тебе ещё и бесплатные занятия в театральном отделении!» И вот так я уже в Орехово-Зуево стал посещать помимо учёбы в лицее ещё сразу три отделения в школе искусств.

У меня хорошо пошли занятия вокалом. Я даже ездил на разные конкурсы, но не занимал там призовых мест, потому что продолжал бояться сцены просто как тварь дрожащая.

В музыкальных конкурсах среди пианистов этот страх тоже очень мне мешал – я просто мазал мимо клавиш. А иногда так трясся от страха, что мне даже не надо было особо нажимать на педаль фортепиано – нога у меня сама там ходила туда-сюда.

Педагоги разводили руками: в классе я играл потрясающе, а что со мной приключалось на сцене – было для всех неразрешимой загадкой.

А потом случился фестиваль «Музычная лілея» в белорусском городе Новополоцк. Мне тогда было уже тринадцать лет. На этот фестиваль от меня было заявлено два номера.

Вышел я играть первое произведение и сыграл его ужасно плохо, просто отвратительно, так плохо, как я ещё никогда не играл… Настолько всё было кошмарно, что после этого выступления уже за кулисами я так сильно на себя разозлился, что стал ругать себя же самыми последними словами. Мне было и больно, и обидно, и от злости я в итоге даже трястись перестал (а не наоборот, как могло бы показаться).

В итоге второе произведение, как сейчас помню это был Жорж Бизе, я сыграл потрясающе! И мне даже дали специальный приз за лучшее исполнение Бизе!

Мои мысли и эмоции по отношению к своему же выступлению я не смогу описать приличными словами.

Но хочу отметить, что такие качества, как злость (на самого себя прежде всего) и дьявольское упрямство, ещё сыграют свои важные роли в моём дальнейшем творческом становлении.

А пока – вот так я и жил до 9 класса: лицей, музыкальная школа, театр, вокал – и всё по кругу.

Так получилось, что я ещё и учился в одном классе ещё с двумя ребятами, с которыми мы ходили на театральное отделение. И как раз эти дополнительные занятия по актёрскому мастерству, а также хоровое пение сыграли одну из главных ролей в моём фильме «Борьба со страхом сцены». Ведь когда ты на этой сцене не один, когда рядом с тобой плечи товарищей, это очень помогает справиться с любыми страхами и волнениями. Как в одной старой песне поётся: «Без друзей меня чуть-чуть, а с друзьями – много».

В то лицейское время я попробовал на вкус не только дух студийности, но и дух преемственности поколений. Они стали для меня теми ценностями, которые я потом искал везде, куда бы не заносила меня жизнь. И, как оказалось, они остаются непоколебимыми ценностями и для вахтанговской актёрской школы, выпускником которой уже на текущий момент я являюсь.

В нашем театральном кружке была старшая группа, которая очень лояльно относилась к нам, младшей группе, передавала нам опыт и знания так, как могла.

А я и мои лучшие друзья не только отжигали в этом кружке, но и в лицее быстро стали популярными парнями, которые и учатся хорошо, и песни поют, и в театре играют, и на конкурсы по Европе катаются (а это всегда выглядело как «Нифига себе, круто!»).

Болтуном, конечно, я был просто ужасным! Не в том смысле, что кому-то что-то мог разболтать: кодекс чести и верности был уже вшит в мою подкорку благодаря большому количеству соответствующей литературы. Я просто сразу понял, что разговорный жанр и работа голосом во всех смыслах – это прям моё. И иногда не замолкал даже тогда, когда можно было промолчать. Но надо же мне было выступать за те самые честь и справедливость! Поэтому «двойки» по поведению переехали вместе со мной из Борисоглебской гимназии в Орехово-Зуевский лицей.

И почему-то тот факт, что я был всегда балаболом с подвешенным языком, перекрыл факт моих многолетних занятий музыкой, вокалом и театром – я решил поступать после 9 класса в дипломатический колледж с прицелом на будущее – не абы куда, а в МГИМО.

Мне ещё хорошо давались иностранные языки благодаря моему слуховому восприятию. Сейчас я уже откровенно могу заявить, что слышу больше и лучше среднестатистического человека. Возможно, были какие-то данные и от рождения. Но занятия музыкой очень хорошо прокачали этот врожденный дар. А любовь к чтению развила хорошую память.

Поэтому выбор дипломатического направления в карьере казался и мне, и моим родным довольно неплохим и логичным.

Когда я пришёл в этот колледж на день открытых дверей, то в меня сразу вцепился директор. Потому что подавляющее большинство учащихся там были девочки, и им очень не хватало парней. Узнав, что средний балл аттестата у меня будет «5», он вообще растаял и подтвердил, что бюджет в их колледже мне обеспечен.

Мы с матушкой обрадовались, потому что платное образование мы не могли себе позволить.

Также я тогда рассматривал финансовый колледж, где тоже легко проходил на бюджет.

А ещё были академии МВД и ФСБ. Просто я всегда был по складу характера как будто немного военный из силовой структуры, и годами выработанная дисциплина играла мне только на руку.

К тому моменту я уже успел поинтересоваться своей родословной, найдя информацию о том, что моим предкам дали дворянство именно за военную службу. Меня тогда это очень поддержало морально в плане верности выбора пути. И всегда я уважительно относился к системе «приказ-подчинение»: несмотря на мои постоянные озорные и выпендрежные выходки, я умел выполнять приказы и умел их отдавать. Для меня не представляло сложностей быть как исполнителем, так и руководителем: в зависимости от задач и обстоятельств я спокойно был частью команды или её координатором. Поэтому выбор военного пути казался мне таким же логичным вариантом, как попробоваться в дипломаты.

Но тут в моей жизни состоялся разговор с моим театральным педагогом, Ольгой Алексеевной, который изменил все мои планы и, не побоюсь этого выражения, всю мою жизнь.

Спросив меня о том, куда я собираюсь поступать, и услышав вот все эти мои «логические рассуждения», она вдруг сказала: «Знаешь, а твои друзья готовятся сейчас, чтобы пробовать поступить в колледж Табакова. Может быть, ты тоже попробуешь туда поступить?»

На тот момент это был именно колледж, который давал среднеспециальное образование. Поступить туда можно было только один раз как раз после девяти классов общеобразовательной школьной программы. Сейчас это уже театральная школа Олега Павловича Табакова, где по итогу можно получить высшее образование.

Тогда я сначала ответил Ольге Алексеевне: «Ну разве это профессия? Вот мои варианты – вот это профессии!»

На что она парировала: «Ты просто попробуй. Это точно твоё! Ну а если не получится, то пойдешь в свои запланированные колледжи. Но а вдруг это судьба? Попробуй, пожалуйста».

И она так продолжала меня одновременно убеждать и вдохновлять, что в один миг мне действительно захотелось попробовать. С её помощью я и два моих лучших друга подготовили материалы для показов и поехали в Москву – поступать.

Мы поехали нашей творческой троицей поступать, но одного друга отсеяли, и он прошёл не дальше второго тура прослушиваний. А я на второй тур явился вообще с поломанной рукой, что меня не остановило – всё удалось пройти успешно.

Эти туры проходили весной 2014 года. Летом того же года состоялся заключительный тур, где отобранных кандидатов в студенты смотрел уже сам Олег Павлович Табаков.

И мы с ним во время прослушивания как-то прям совпали по энергетическому и творческому настрою. Я ещё читал басню про кота на заборе, а Олег Павлович – это не только «заслуженный Матроскин РФ», но он и по натуре своей вот прям кот. Никак иначе не сказать.

Я ему понравился. Для меня это по сей день важная оценка – одобрение самого мастера Табакова!

В итоге меня и ещё одного моего друга взяли на курс! Мы поступили! Будучи просто на седьмом небе от счастья, посылаю к чертям все ранее желанные колледжи и направления. Всё! Буду артистом!

А матушка моя перед моим поступлением решила посетить какую-то гадалку, которая ей сказала: «Не будет твой сын в этом колледже учиться». Поэтому она очень скептически относилась к моей подготовке и ко всем турам и прослушиваниям, каждый раз припоминая мне слова гадалки. И после радостной новости о моём зачислении она в сердцах выпалила: «Вот мразь же эта гадалка! Наврала!»

Ну что ж, вот он я – пятнадцатилетний юнец, который считает, что жизнь он уже повидал, так как в Москву приехал, в колледж самого Табакова, а не остался загнивать в десятом и одиннадцатом классах школы!

И первые полгода в колледже были прикольные. Всего нас было человек 20 или 23, сейчас уже не вспомню, но отбор был очень жёсткий и отсев гигантский. Все ребята на курсе не старше шестнадцати лет – творческие и с горящими глазами. Перед нами – центр Москвы, Чистые пруды, Покровка, и даже комендантский час в общежитии не портил первое время впечатление от жизни в столице без контроля родителей.

Все сразу же разбились на компании по интересам. Но каждый из нас в отдельности был «звездой» в своём городе, поэтому эго зашкаливало не по-детски. Каждый хотел выделиться и быть заметной личностью, а не просто частью тусовки. Ещё и тот самый переходный возраст. Одним словом – весело.

В самом колледже были хорошие условия, актерские предметы помимо продолжения общеобразовательных стандартных уроков: сценическое движение и танцы, техника речи и вокал. Педагоги – артисты из хороших театров. На минуточку, пятиразовое питание!

Одна проблема – на первых же уроках нам сказали, что не знают, как нас, подростков, учить актёрскому ремеслу. Мы дружно подумали: «Офигенно. Зашибись. А зачем мы тогда сюда приехали? Для чего тогда была вот эта история с жёстким трехступенчатым отбором?!» Выбило это из колеи сразу.

Я только спустя годы понял, что педагоги колледжа на самом деле имели в виду и что они были правы: в таком переходном возрасте учить вырвавшихся на свободу пацанов и девчонок высокому искусству – это очень специфическая затея. Действительно нужен был бы особый подход.

Прежде всего обучение актёрскому ремеслу – это один чёткий шаблон, который можно применить абсолютно к каждому студенту. У каждого актёра будет свой путь, как и своё амплуа. И грамотный педагог понимает, что студенту можно дать обувь, фонарь, посох для опоры и частично сопроводить в начале его творческого пути, но пройдет он его сам. А в колледже Табакова в то время у нас практически отсутствовала обратная связь и сопровождение.

Нас сразу поставили перед фактом, что не знают, как нас научить актёрскому мастерству, но не объяснили главный смысл этих слов – что это нормально и научить невозможно. И потом изо дня в день нам просто выдавали какую-то условную оценку нашей работы (ужасно, плохо, сносно и т. п.) без разбора наших проб и ошибок. Хотя возвращение студента в процесс создания им образа для того же этюда – это очень важная часть обучения. Особенно это важно для подростков, у которых ещё и не успела никакая личность сформироваться, внутри – буйство гормонов и энергий, а тут – новая поломка на месте ещё не зажившего перелома.

Но всю важность и пользу сопровождения педагогов я понял на своём личном опыте уже позднее в театральном институте. И это был очень большой контраст с учебной программой колледжа.

В колледже меня практически сразу заметили педагоги по сценической речи благодаря тому, что я хорошо говорю. Я и от природы не имел дефектов речи, а ещё сказались начитанность и хороший музыкальный слух.

Поэтому на разные выступления и показы мне всегда давали читать стихотворения. Это были длинные и сложные произведения. Поэму А.С. Пушкина «Бахчисарайский фонтан» чуть ли не всю наизусть знал!

Но недолго музыка играла: через полгода учёбы я проваливаюсь на первом самостоятельном показе. И на втором тоже. Быстрой истории успешного успеха не случилось. Всё плохо. Я не понимаю, что я делаю не так и как мне это исправить. Педагоги не понимают, как можно во всём этом ремесле нам помочь.

Сейчас я понимаю, что в этих показах не хватало того самого сопровождения по работе над ошибками, но тогда обратную связь я не получил, не зная, что уже думать и делать.

Самостоятельный показ – это когда студенты, на свой страх и риск, сами выбирают отрывок из пьесы и ставят его так, как им видится. Всё остаётся за нами: сценарий, режиссура, декорации, актёрская составляющая. Помощи от педагогов в процессе рождения мини-спектакля нет. И оттого, что тебя ещё и по итогу работы просто огорошивают жестоким «ужасно», ты потихоньку начинаешь сомневаться во всех своих мыслях, идеях и знаниях.

В результате моего друга отчисляют после первой сессии. Я остаюсь с позорными «тройками» в своей первой актёрской зачётке.

Я не сдавался и пытался найти выход. Ведь до этого я мнил себя талантливым актёром, а тут – ну ничего! Ничего не получалось, кроме чтения стихов и разговорного жанра! И постепенно день за днём у меня начинают опускаться руки, я погружаюсь в апатичное состояние, граничащее с депрессией.

Дополнительным гвоздём, но не программы, а в мой гроб юного актёра, стал тот факт, что я взвалил на себя обязанности старосты группы, с которыми тоже не справлялся должным образом. Гормоны там шкалили у нас у всех, да ещё и ломка личностей, которая всё равно происходила из-за учебного процесса, делу не помогали.

И в итоге отсутствие успехов в учёбе, импульсивное поведение и попытки отстоять свою честь и достоинство не самыми дипломатичными методами привели к тому, что от меня отвернулись многие мои однокурсники. Они уже даже ждали моего отчисления, но я всё равно пытался грести.

Я обращался за помощью к моему педагогу из Орехово-Зуево, Ольге Алексеевне. Она чем могла, тем пыталась помочь и подсказать мне, подкидывала идеи. Но у меня всё равно ничего не получалось. Оценкой моих творческих потуг было одно короткое слово от преподавателей: «Говно».

На мои вопросы: «А как сделать не говно? Что мне исправить?» – ответом было лишь: «Пробуй, ищи».

И в итоге мне всё это осточертело. Я просыпался каждое утро и думал, что не хочу здесь больше находиться. У меня не было никаких зацепок за этот колледж: там не было преподавателей, кого я бы хотел слушать; там не было моих друзей и желанной мне компании. Я всеми фибрами души хотел сделать оттуда ноги.

 

Раскалённая плоть моя – ржавый металл

Мысль – горошина в поле цветочном.
Кровь – струящийся сок, что течет из лиан.
Сердце – камень на пляже песочном.
 
 
Я хочу – не хочу.
Сверху льётся вода.
Она смоет чумную заразу.
Тру с отчаяньем лоб.
Выжигает глаза.
Пропади же ты пропадом, разум.
 
 
Пустота так манит легковесным дымком.
Лишь в отсутствии смысла – есть смысл.
Я себя не прощу, я тебя не прощу,
По-английски тюрьма – это prison.
 
 
Остановка – не смерть,
Смерть – гораздо умней,
Выпей жизнь и не мучайся сразу.
Я тебя не прощу,
Я себя не найду,
Пропади же ты пропадом, разум.
 

 

Я так хочу кричать в открытое окно

Хочу всем доказать, что я дурак, мне всё равно
Хочу сказать, что все мои идеи безнадежно скисли.
 
 
Как выразить словами то, что у меня внутри?
Они солгут, как только выплюнешь их на бумагу
Ты что, не веришь мне? Так вот. Смотри.
Смотри, пока я тут не растерял свою отвагу
 
 
Я прав. И я – неправ. И как мне быть?
В какой же высший суд мне обратиться?
Бог есть. И нет его. Мне этого не скрыть.
С каким ответом должен я смириться?
 
 
Я понял всё. И несмышлёныш я.
Как парадоксы мне все эти надоели!
Я полюбил. И не любил я никогда.
И в мыслях образы сменяются, как дни недели.
 
 
Один писатель мне сказал:
«Ад пуст, все бесы на Земле».
А я ему в ответ: «Как не было бы грустно,
всё много хуже, чем казалось мне.
Ад, он, конечно, пуст.
Но на Земле сегодня тоже пусто».
 

Но, прежде чем мне это удалось, случился со мной один важный для будущей жизни и профессии эпизод.

В один из дней я с одногруппником показывал этюды про животных. Он был улиткой, а я – тараканом.

Этюд мы так же, как и самостоятельный показ, готовили по своему усмотрению, но есть важные различия. Любой этюд – это результат наблюдения актёра за кем-то или чем-то.

Я наблюдаю за человеком и копирую его движения, жесты, мимику, манеру поведения и походку, буквально надеваю образ с его характером на себя и демонстрирую его в каких-то новых предлагаемых обстоятельствах, либо я могу наблюдать за животным, пытаясь не только перенять его пластику и характерное поведение, но и в чём-то «очеловечить» его образ. И снова – помещать это животное можно в новые обстоятельства, которые могут быть даже нереальными. Творить в таких этюдах можно настолько, насколько хватит актёрской фантазии.

И вот в том нашем этюде была часть, где мой коллега по сцене изображал не просто улитку, а улитку, которая возомнила себя гонщиком. Для усиления эффекта мы решили поэкспериментировать и записать на фон монолог Молнии Маккуина, где он говорит: «Так, все. Газую, скорость. Я – скорость. Один победитель, сорок два лузера. Я таких ем на завтрак. Завтрак? Да, подкрепиться не помешало бы. Нет, нет, нет! Сосредоточиться. Скорость, быстрее быстрого скорее скорого. Я Молния. КЧАУ!»

Этот монолог я записывал на обычную гарнитуру для смартфона. Хотя мы подвешивали её для записи таким образом, что это очень отдаленно напоминало профессиональное оборудование как у комментаторов или актёров озвучки.

В итоге вердикт о нашем выступлении был вынесен такой: «Этюд – полная ерунда! Вы просто зря вышли на сцену! Но есть момент интересный… Кто озвучивал?»

Я говорю: «Ну, я озвучивал».

На что мне преподаватели колледжа Табакова сказали: «Голос звучит интересно. Тебе бы в озвучку попробоваться».

И я это запомнил.

А ещё я запомнил все те мероприятия по втаптыванию в грязь моей самооценки как актёра, которые проходили практически на ежедневной основе на протяжении полугода учёбы в этом колледже.

Из колледжа я всё-таки ушёл. Буквально упрыгал на одной ноге. Потому что весной 2015 года на уроке физической культуры я сломал ногу. После того, как в колледж вызвали мою матушку (ведь меня, несовершеннолетнего, нужно было обязательно передать в руки родителям) после того, как подтвердили, что это именно перелом, а не ушиб, я понял – вот он, шанс на побег!

Сидя в машине по дороге домой, я сказал маме: «Я в этот колледж больше не вернусь».

Она пыталась сначала воззвать к моим же мыслям и уже достигнутым целям: ведь я прошёл сложный отбор, поступил и даже удержался после первой сессии, в отличие от некоторых других студентов.

Но в своём решении я был твёрд.

Возвращение домой ещё совпало со скорым приходом моего очередного дня рождения, который я встретил совсем не в праздничном настроении. Матушка ещё какое-то время попричитала, но потом её осенило: «Права ведь была гадалка! Не будешь ты в этом колледже учиться!» Гадалка была прощена и помилована, а мы с семьёй на том и успокоились и стали искать какие-то варианты по моей дальнейшей учёбе.

Поначалу в колледже пришлось буквально выпросить продление больничного по причине якобы «очень сильных болей в ноге». И вот этой моей актёрской игре поверили все преподаватели! Спасибо, конечно, но уже не очень и нужно было.

Меня перевели на следующий курс с условием, что я сразу же, как меня «выпишут», сдам все нужные предметы, контрольные и прочие работы.

Я же тем временем начинаю параллельно заниматься с репетиторами, решив снова пробовать поступать в колледж МВД.

Меня начало морально отпускать, когда я понял, что в стены своей пыточной я больше не вернусь. Но вышло так, что вернуться пришлось.

Я не помню уже, как так получилось, что забирать документы из колледжа Табакова я поехал один. Не видел я в этом проблему, потому что считал себя уже взрослым и самодостаточным человеком, который принял очередное важное решение в своей жизни. И делов-то всего было – забрать бумажки. Но директор по учебной части решила, что так просто я не имею права выйти из стен колледжа. А я как бы ни храбрился, всё равно по факту был 15-летним ребёнком с неокрепшей психикой.

Меня и так знатно поломали педагоги во время учебного процесса, а эта женщина, видимо, решила погасить мои последние искры творческого запала. От неё я выслушал ругани, оскорблений и уничижительных слов сполна: «Ты подлец! Ты негодяй! Да как ты только посмел занимать чьё-то чужое место, а теперь сбегаешь отсюда куда-то ещё!»

Ей было плевать, что я поступил сам, без всякого блата, что меня одобрил сам Олег Павлович, что я учился и искренне старался чему-то научиться до последней капли сил. Если честно, на момент того разговора я и сам обо всём этом забыл. Её уничтожающая мою личность речь лишила меня слов. Даже когда я спустился вниз и сел в машину к матери, я не сразу рассказал ей о таком моём уходе. Матушка была в ярости, потому что она-то взрослый человек, и она понимала, какой эффект могут оказать подобные слова на психику подростка. Она даже хотела развернуть машину, вернуться в колледж и поставить ту директрису на место. Но мы решили просто забыть об этом и перейти к новой главе моей жизни, в которой я не видел места ни для музыки, ни для театра.

Но у судьбы были иные планы.