Браво-брависсимо

ВАЖАНОВ. Вы же знаете, товарищ Сталин, я не пью и никогда не пил.

СТАЛИН. Чем существенно усложняете наши и без того непростые отношения. Это же кахетинское, мое любимое. Доверьтесь моему вкусу, товарищ Важанов.

ВАЖАНОВ. Не могу, товарищ Сталин. Я как выпью, так голова болит.

СТАЛИН. Кто меня окружает… У Надежды такая же канитель.

НАДЕЖДА (Важанову). Позавтракаете с нами, Борис?

ВАЖАНОВ. Нет-нет! Я только что из кремлевской столовой.

СТАЛИН. Врете. Ну да ладно. Что-то срочное, Важанов?

ВАЖАНОВ. Завтра политбюро. Хотел показать проекты ваших решений. И еще…

СТАЛИН. Ох, Татка, мне иногда кажется, что Важанов читает мои мысли.

НАДЕЖДА. Твои мысли?! Это невозможно.

СТАЛИН. У меня только два по-настоящему ценных сотрудника: Важанов и Молотов. Но Молотов сегодня уехал. И он… слишком свой. А рядом надо держать еще и чужого. Ведь вы же чужой, товарищ Важанов. Точнее, отчасти свой и отчасти чужой. Ладно, давайте ваши решения от моего имени.

Важанов кладет папку перед Сталиным.

СТАЛИН (просматривая бумаги). Товарищ Важанов, вам уже который раз предлагают квартиру в Кремле. Почему вы так упорно отказываетесь? Неужели в общежитии лучше?

ВАЖАНОВ. Товарищ Сталин, жить в Кремле… это ведь…как жить в аквариуме.

СТАЛИН. А как я живу? Ну, занимайте дачу Маяковского. До сих пор свободна. Все боятся его духа, который якобы бродит там по ночам. Но вы не робкого десятка.

ВАЖАНОВ. Нет, я так не могу. Мне вообще не нужна дача. Я хочу заниматься научной работой.

СТАЛИН. Ах, вот в чем дело! Вам надоело работать со мной? Вы устали от меня? Вы устали быть частью меня? Но это- дезертирство, Важанов!

НАДЕЖДА. Иосиф, мне пора. Чуть не забыла. Сегодня «Большой» дает «Аиду». Я купила билеты.

СТАЛИН. Купила? Это не ко мне. Это к Паукеру. Кто из нас настоящий театрал? Паукер.

НАДЕЖДА. То есть мы никогда уже никуда не сходим, как все люди, не побудем среди народа? Только в особой ложе, под присмотром Паукера и его головорезов?

СТАЛИН. Эй, Татка, выбирай слова. «Аида» мне нравится. Там такой триумфальный марш победителей. (напевает этот марш) Конечно, сходим, Татка, но только вместе с Паукером. Он наш начальник.

НАДЕЖДА. Тогда скажи своему начальнику, что ты должен бывать не только в особой ложе в театре, но и на заводах и фабриках, в больницах и школах, в тюрьмах, наконец. Неужели тебе не интересно сравнить, как ты сидел, и как теперь сидят, при твоей власти. Кстати, ты так и не прочел роман Вересаева «В тупике».

СТАЛИН. Политически вредное название.

НАДЕЖДА. Там сравнивается отношение к политическим заключенным. Как было при царе, и как сейчас.

СТАЛИН. Не надо мне рассказывать. Прочел. И даже негласно разрешил издать. (Важанову). Видите, товарищ Важанов, какой оппозицией я окружен в личной жизни? А вы не хотите составить нам компанию – сходить на «Аиду»? Приведите вашу девушку на «Аиду», познакомьте меня с ней.

ВАЖАНОВ. Нет у меня девушки, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Странно. Не пьете. Девушки нет… Как я могу вам доверять? А что у вас с той переводчицей, которую вы рекомендовали?

ВАЖАНОВ. Алена? Она выполнила ваше поручение товарищ Сталин. Вот ее перевод.

Важанов кладет на стол перед Сталиным папку с переводом «Майн кампф».

ВАЖАНОВ. Вы велели ее привести, товарищ Сталин. Я ее привез на всякий случай.

СТАЛИН. Пусть войдет.

Паукер впускает Алену. Девушка входит робко, глядя на Сталина с деланным страхом.

СТАЛИН. Алена помогите мне понять товарища Важанова. Почему он не считает вас своей девушкой?

НАДЕЖДА (укоризненно). Иосиф!

СТАЛИН. Паукер, отправь Надежду Сергеевну.

Надежда и Паукер выходят.

СТАЛИН (Алене). Я не хотел говорить при Надежде. Я тоже однажды отбил девушку у своего товарища. У Молотова. Вы ведь ушли от вождя комсомола Смородина? Все по-честному? Ну, так чего стесняться? Чего скрывать? (после паузы) Вы бегло говорите по-немецки?

АЛЕНА. После командировки в тысяча девятьсот двадцать третьем, можно сказать, свободно владею.

СТАЛИН (смачно шутливо). Насобачилась?

АЛЕНА (в тон). Насобачилась.

СТАЛИН. Я слышал, и французский знаете?

АЛЕНА. Лучше, чем немецкий. Но английский хуже. Он не в моде.

СТАЛИН. Не обижает вас, товарищ Важанов? Если обидит… обращайтесь… я с ним поговорю. А перевод ваш сравню с другим. Позвоню вам. Ладно, еще встретимся на «Аиде». Паукер! (Паукер возникает в дверях почти мгновенно). Молодые люди идут с нами на «Аиду».

ПАУКЕР. Будет исполнено, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Что у меня дальше?

ПАУКЕР. Осмотр эскизов ваших скульптур. Вучетич уже здесь.

Паукер скрывается за дверью и тут же снова появляется с гипсовым эскизом скульптуры Сталина. Следом возникает Вучетич с другим гипсовым эскизом. Сталин рассматривает свои изображения.

СТАЛИН. Слушайте, Вучетич, а вам не надоел этот, с усами? (Вучетич не может вымолвить ни слова) А мне надоел. Уберите, а то расколочу. Все, Паукер! Едем в Кремль. Важанов, вы как-то странно на меня посматриваете…

ВАЖАНОВ. Товарищ Сталин, я должен передать вам крайне странное письмо. Вот.

Важанов протягивает конверт. Сталин берет. Вскрывает. Читает. Не может скрыть удивления.

СТАЛИН. А что? С Рузвельтом мы можем поладить. Евреи Америки сочувствуют нам. Обсудим это вечером на даче. (после паузы довольно зловеще) А больше вам ничего мне показать?

ВАЖАНОВ (после некоторой паузы, по-военному). Никак нет, товарищ Сталин.

Москва, Кремль. Левое крыло Потешного дворца. Коридор на втором этаже, где раньше жила прислуга, а теперь обитают члены Политбюро. Надежда входит в свою кремлевскую квартиру. Из своей квартиры, что рядом, выходит жена Молотова Полина Жемчужина со свертком в руках.

ЖЕМЧУЖИНА. Доброе утро. Надюша.

НАДЕЖДА. Доброе утро, соседушка. Что это от тебя копченой рыбой пахнет?

ЖЕМЧУЖИНА. (протягивая сверток) Как хорошо, что я тебя встретила. Вот, передай Иосифу. Его любимая таранка. Из Азова прислали. Пусть полакомится.

НАДЕЖДА. Да нельзя ему таранку! Он в свое время ее переел. У него сейчас новое увлечение – селедка «габельбиссен» немецкого посола. От нее, наверное, и мучается. (всматривается в лицо Полине) У тебя-то все ладно?

ЖЕМЧУЖИНА. (убитым тоном) Сегодня Слава в отпуск поехал, а Иосиф его не проводил. Хотя всегда провожал.

НАДЕЖДА. Ему ночью собака спать мешала. Вот он и поздно встал.

ЖЕМЧУЖИНА. Правда? Ой, у меня от сердца отлегло. Сейчас отправлю Славе телеграмму. Он тоже, наверное, места себе не находит. Какая же ты счастливая, Надюша.

НАДЕЖДА. Ага, счастливая… Отобрали партбилет, вызывают на комиссию. Сидят старые большевики. Ну, как водится, первый вопрос про стаж. Ну что, буду я им рассказывать, как Ленину постель стелила, а потом у окна стояла, караулила? Но особенно старикам не понравилось, что у меня мало общественных нагрузок. Ну что мне, рассказывать, что Сталин велит только детьми заниматься?

ЖЕМЧУЖИНА. И про царицынский фронт ничего не сказала? Мама дорогая, это ж такое пекло было! Мне до сих пор стыдно: я-то клубом заведовала, за десятки километров от передовой. Так неужели, тебя вычистили?

НАДЕЖДА. Представь, не вернули партбилет.

ЖЕМЧУЖИН. Кошмар! Хочешь, я это поправлю? Надо просто подсказать председателю комиссии, чья ты жена.

НАДЕЖДА. Паукер уже вмешался.

ЖЕМЧУЖИНА. Паукер – хороший мужик. Детки твои его любят.

НАДЕЖДА. Ну, как клоуна не любить.

ЖЕМЧУЖИНА. Да, очень смешной. Даже не верится, что когда-то воевал. И совсем не похож на идейного коммуниста. А ты что невеселая?

НАДЕЖДА. Раньше жила как в скорлупе, а теперь знаю, что в стране происходит. Чему радоваться?

ЖЕМЧУЖИНА. Ну, у нас положение лучше, чем в Европе и в Америке. Там жуткий кризис, а у нас рост, правда, небольшой, но скоро так рванем – дух захватит.

НАДЕЖДА. О чем ты, Поля? Шерстяных тканей производим полметра на душу. Женщины даже зимние платья шьют из ситца. Сотрудники наркоматов лампочки домой уносят – боятся, что ночью украдут. Основная еда у людей – ржаной хлеб да картошка. Махорки только вдоволь.

ЖЕМЧУЖИНА. Зря ты, Надюша, так смотришь на жизнь… У других не такое было. Вспомни судьбу Софьи Толстой. После первой брачной ночи она прочла в лёвушкином дневнике его впечатление о ней: «Не то». Представляешь, каково жить с мужчиной, который сказал о тебе, что ты «не то»?

НАДЕЖДА. Это ты к чему?

ЖЕМЧУЖИНА. Так ведь тебя-то Иосиф как любит! А потом Софья рожала по ребенку в год и всех кормила своей грудью – Толстой не разрешал заводить кормилиц… Бывали, Надюша, у жен великих судьбы тяжелей. Что делать, любят мужья повелевать.

НАДЕЖДА. Ты тоже считаешь Иосифа великим?

ЖЕМЧУЖИНА. А как же? Я Сталина люблю.

НАДЕЖДА. Ах, Полечка. Ты любишь вождя Сталина, а вождь Сталин…

ЖЕМЧУЖИНА. Тебя?

НАДЕЖДА. Твою таранку. (смеются) О, господи! И смех, и грех. Раньше-то вожди были только у диких племен. И вдруг… (заходится в нервном смехе) и вдруг…и вдруг эти вожди у нас… и еще мавзолей… главный вождь лежит, а другие вожди стоят на нем… Ну, почему? Почему? Почему?

ЖЕМЧУЖИНА (с гримасой ужаса. Надюша, тебе надо показаться докторам.

НАДЕЖДА. Иди, Полечка, отбивай телеграмму своему Славику. Все не так плохо. Куда же верховный вождь без Славы Молотова?

Надежда уходит.

ЖЕМЧУЖИНА. Боже…

Непроизвольно делает движение рукой, как бы осеняя себя крестным знаменем. Из соседней двери появляется Паукер.

ЖЕМЧУЖИНА. Ну, вот, ты все слышал.

ПАУКЕР. Молодец, товарищ Жемчужина. Хорошо работаешь. Надоела тебе, наверное, рыба. Не женское это дело. Потерпи еще немного. Скоро доверим тебе парфюмерию в стране.

Москва. Кремль. Комната для совещаний рядом с кабинетом Сталина. За длинным столом два молодых человека, Каннер и Важанов. Входит Сталин.

СТАЛИН. Ну что, молодежь, чего новенького в почте?

КАННЕР. Писатель Крымов, сбежавший в 17-м, пишет вам из Германии. «Русская революция сделала уже колоссально много. Но эксперимент затягивается, нужны какие-нибудь реальные результаты…» Дает советы, как управлять Россией. «Прежде всего, армия… Все должны знать о ней преувеличенное. Чем больше всяких военных демонстраций, тем лучше…И еще: побольше музыки, бодрых песен, смешных и героических фильмов». Писатель этот Крымов никудышный и советчик тоже не ахти.

СТАЛИН. (сдерживая раздражение). Товарищ Каннер, вы можете просто дочитать до конца?

КАННЕР. «Не нужно лжи, но нужны две правды, и о большей умолчать на время и тем заставить верить в меньшую, а когда понадобится, малая отступит перед большой». Это как-то совсем мудрено. Лично я не понял.

СТАЛИН. Положите это письмо в папку для повторного прочтения. Вот ведь как! Был Крымов врагом, но пожил в Европе и превратился в сочувствующего. Стиль, действительно, корявый, но некоторые мысли здравые. Мне только непонятно, почему он ни слова не написал про омоложение крови партии – ее кадров. Ведь кровь – это дух. Чьи слова?

КАННЕР. Ницше, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Почему в моей библиотеке только дореволюционное издание Ницше? Мы его не издаем, что ли?

КАННЕР. Крупская включила Ницше в перечень книг, вредных для детей и молодежи. Вместе с Кантом, Шопенгуэром, Платоном, Достоевским и сказкой «Аленький цветочек».

СТАЛИН. Совсем из ума выжила старая ведьма. Ну, ладно Достоевский, я сам не вижу от него пользы, но сказки-то зачем?

КАННЕР. Минпрос считает, что в сказках много мистики.

СТАЛИН. Какова попадья, таков и приход. А что еще есть остренького?

Каннер и Важанов молча переглядываются.

СТАЛИН. Не разочаровывайте меня, ребята. Большевизм в свое время начинался с молодых людей. Мы не боялись резать друг другу правду-матку в глаза. Ну, выкладывайте, что там у вас в загашнике? Хотя… погодите. Сначала я выложу. Это что еще за новый выкрик какого-то дуралея: «Да здравствует любимый Сталин!»? Ты у нас отвечаешь за клаку, товарищ Каннер. Это твое новшество?

Каннер в замешательстве.

СТАЛИН. Любимый Сталин – это перебор, товарищ Каннер. Ты отлично знаешь, что мне вполне достаточно, когда меня называют товарищем. Не надо так усердствовать. Когда кого-то не в меру превозносят, это воспринимается, как насмешка. Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись, товарищ Каннер? И еще. Сколько минут по твоим нормативам скандирует клака?

КАННЕР. Когда речь заканчивает член цэка – две минуты. Когда член политбюро – пять минут. Когда вы, товарищ Сталин – десять минут.

СТАЛИН. Эх, не жалко тебе людского времени. Установи предельную норму в пять минут. Ладно, продолжай, что еще новенького?

Каннер явно боится сказать.

ВАЖАНОВ. Вы вот не любите Достоевского, товарищ Сталин, а он был бы на нашей стороне. Он, например, писал, что счастье не в самом счастье, а в его достижении. Или вот: страданием своим русский народ как бы наслаждается.

СТАЛИН. Достоевский написал: «как бы», или вы не улавливаете? Тонкая игра писательского ума. В политике все проще и грубее. А вы невысокого мнения о русском народе, товарищ Важанов. Ну и хитрец – специально затягиваете доклад. Боитесь сказать какую-то новость?

ВАЖАНОВ (решается). В Горьковском пединституте раскрыта организация студентов-террористов. Планировали покушение на вас, товарищ Сталин, во время первомайской демонстрации. Готовили плакаты.

Важанов теребит в руках фотографии плакатов, не решаясь показать. Сталин выхватывает у него их. Рассматривает.

СТАЛИН (читает). «Долой мучителя и убийцу народа! Каждый честный человек должен прикончить «чудесного грузина»! Его существование подрывает веру в социализм».

Сталин черной тучей выходит из комнаты.

Кабинет Сталина. Сталин сидит за своим столом. В руках у него телефонная трубка. Но он ни с кем не разговаривает. Он подслушивает разговор своих сподвижников, членов политбюро Зиновьева и Каменева. Слышит и зритель.

ГОЛОС (это Зиновьев). Коба всегда был большим мастером чисток. Не случайно Ильич поставил его во главе рабкрина и оргбюро. Я задницей чую, он готовит нечто… И Ильич чуял. Помнишь его слова? Этот повар будет готовить только острые блюда.

ДРУГОЙ ГОЛОС (это Каменев). Не поднимется у него рука на нас. Он вообще очень неуверенный в себе человек. Его решительность, категоричность – всего лишь маска. Он ни на минуту не забывает, что он нерусский.

ГОЛОС (Зиновьев). Позволим расправиться с Рютиным – потом и с нами расправится. Рютина нельзя сдавать ни в коем случае. Старый революционер, совесть партии.

ДРУГОЙ ГОЛОС (Каменев). Вот Кобе и надо, чтобы мы растоптали эту совесть. Продавит он нас. Политбюро всегда право, но Сталин всегда правее. Иэх, слушают, наверно, нас сейчас. Даже Молотов прослушку у себя обнаружил.

Стук в дверь. Сталин поспешно прячет трубку в ящике стола. Входит Товстуха.

ТОВСТУХА. Разрешите, товарищ Сталин?

СТАЛИН (едва сдерживая раздражение). Знаешь, Иван Павлович… В детстве у меня был приятель – козел, очень на тебя похожий. Только он не носил пенсне. Когда я смотрю на тебя, то думаю: это, очевидно, хороший человек, ему можно довериться, с ним можно работать, ведь недаром он так похож на моего приятеля детства.

Лицо Товстухи расплывается в угодливой улыбке…

СТАЛИН. А еще я думаю: ну, почему меня окружают люди с такими фамилиями? Паукер, Ягода, Каннер, Товстуха? Не можешь объяснить? Ладно, что говорят графологи?

ТОВСТУХА. По одной или нескольким линиям, то есть по самому густому зачеркиванию, почерк человека определить практически невозможно.

СТАЛИН. Говённые у тебя графологи, Иван Петрович.

ТОВСТУХА. Товарищ Сталин, но может быть другое решение. Участник съезда при голосовании может вычеркнуть кого угодно, но должен при этом вписать вместо вычеркнутой фамилии ту кандидатуру, которую предлагает он. И тогда по его почерку…

СТАЛИН. (перебивает). Не надо мне разжевывать, товарищ Товстуха. Сам придумал или Каннер подсказал?

ТОВСТУХА. Обижаете, товарищ Сталин. Каннер работает над другими идеями.

СТАЛИН. Если придумал ты, то я в тебе не ошибся, товарищ Товстуха. Теперь мы выявим всех скрытых врагов социалистической демократии. Иди и так же продуктивно работай. Там Ягода должен быть в приемной. Скажи ему, пусть входит.

Товстуха удаляется, возникает Ягода. По жесту Сталина садится за приставной стол. Сталин принимается расхаживать по кабинету.

СТАЛИН. В чем, товарищ Ягода, самое своеобразие текущего момента? Мы непоправимо теряем Германию. Для немецких рабочих интересы своей нации оказываются ближе идеи пролетарского интернационализма. Об этом политически вредно заявлять открыто, но наши советские люди и без нас уже понимают, что ждет нас всех впереди. А вы понимаете, товарищ Ягода?

ЯГОДА. Национал-социализм рано или поздно начнет войну против нашего интернационального социализма.

СТАЛИН. А коли так, то какова наша главная задача?

ЯГОДА. Подготовиться и достойно встретить врага.

СТАЛИН. Я не буду спрашивать вас, в чем состоит наша подготовка в смысле военном. Мне интересно знать, понимаете ли вы, в чем должна заключаться наша морально-психологическая подготовка. (Ягода напряженно думает) Эх, как же туго вы соображаете. Или вы пытаетесь понять, что я хочу от вас услышать? Ладно, пусть будет так. И чего я хочу?

ЯГОДА. Вы хотите избавиться от своих врагов, товарищ Сталин.

СТАЛИН. (с гримасой досады). Не от своих, товарищ Ягода. Это неверная постановка вопроса. А от врагов партии и государства, которые, конечно, и мои враги. Наши с вами, товарищ Ягода, враги. Но здесь я опять-таки хочу узнать ваше мнение: в чем своеобразие борьбы с этими врагами? Если допустить, что человек может изменить нашему делу, нашей стране… Если на это подозрение наводят какие-то его поступки или высказывания… Надо ли в этом случае ждать, когда такой человек открыто выступит против нас и причинит непоправимый вред?

ЯГОДА. Очень правильная логика, товарищ Сталин. Лучше опередить его действия.

СТАЛИН. И у вас хватит характера проводить эту линию? Смотрите мне в глаза.

ЯГОДА. Так точно, товарищ Сталин, проведем со всей (от волнения язык у него заплетается) непокобелимой большевистской прямотой и беспощадностью.

СТАЛИН. Не-по-ко-ле-бимой, Ягода. Что у вас с русским языком? Впрочем, другого ответа я от вас и не ожидал. Успехов вам, товарищ Ягода, в этом трудном, но крайней ответственном государственном деле. Хотя, погодите. Чего-то мы с вами недоговорили, чего-то недопоняли. Хочу еще знать ваше мнение: что мы должны, прежде всего, учитывать в работе с кадрами: убеждения или готовность к максимально активной работе?

ЯГОДА (в полном замешательстве). Наверное, не знаю. Объясните мне, неразумному.

СТАЛИН. Убеждения человека – довольно зыбкая штука, товарищ Ягода. Убеждения могут изменяться под воздействием разных причин. А вот страх… Страх плохо сделать свою работу – величина постоянная. И напоследок еще один вопрос. Товарищ Ягода, я думал, что за ваши заслуги мы дадим вам звание генерального комиссара безопасности, равного званию маршала. И в качестве премии – квартиру в Кремле. Но последнее время вы стали небрежно работать. Вы знаете, что в Горьковском пединституте завелись террористы?

ЯГОДА. Мы в курсе, товарищ Сталин. Сопляки решили выстрелить во время демонстрации из пистолета. Ну, это же несерьезно. А вот в их химической лаборатории в принципе можно изготовить бомбу. Вот над этим сейчас работаем. Работаем над более серьезным умыслом террористов. И еще… Я снова по поводу Важанова. Коллегия НКВД настаивает на своем предположении, что Важанов скрытый контрреволюционер.

СТАЛИН. Я уже слышал эту байку про камикадзе Важанова. Будто он должен устроить теракт, используя соединение азотной кислоты и глицерина, во время заседания Политбюро, где он сам постоянно и неотлучно присутствует. То есть должен подорвать самого себя. Идите работайте, товарищ Ягода. У вас прорва других, куда более важных, а главное реальных дел.

Ягода выходит. Появляется Товстуха.

ТОВСТУХА. Немец прибыл, товарищ Сталин. Гостинец взял. Правда, сначала отбрыкивался. Но ему внушили, что таков закон русского гостеприимства. Ну и, конечно, уловил запах балыка и черной икры. Не устоял.

СТАЛИН. Сдался, значит, немец? Ладно, так и быть – проси.

Входит немецкий писатель Эмиль Людвиг (с ним переводчик). Сталин поднимается из-за стола, идет навстречу. Обмен рукопожатиями. Людвиг оглядывает кабинет.

ЛЮДВИГ (через переводчика). Так вот где делается история.

СТАЛИН. Да, отсюда, из Кремля, все видится и все понимается иначе. Чувствуется присутствие какого-то особого духа. Не подпасть под воздействие этого духа невозможно.

ЛЮДВИГ. Вам с вашим религиозным опытом виднее. А можно для примера хотя бы одно дуновение духа в виде мысли?

СТАЛИН. Каждая страна имеет свои особенности, но Россия…

ЛЮДВИГ. Самая особенная?

СТАЛИН. Заметьте, не я это сказал. Но я с вами согласен.

ЛЮДВИГ. В чем же ее особая особенность?

СТАЛИН. В размере и в народе. Достоевский назвал русских народом всечеловеческим. То есть способным ужиться с любым другим народом, не стремясь поработить его.

ЛЮДВИГ. И поэтому России можно расширяться бесконечно?

СТАЛИН. И этого я вам не сказал. Но опять-таки согласен. Ибо… ибо это путь к всеобщему миру без народов-господ.

ЛЮДВИГ. Не иллюзия ли это? Не самообман ли?

СТАЛИН. Возможно. Я не настаиваю на развитии этой темы. Будем считать, что мы ее вообще не затрагивали.

ЛЮДВИГ. Мне сказали, что от Красноярска до Туруханска езды от станка к станку полтора месяца. Майн готт!

СТАЛИН. Согласен. Майн готт!

ЛЮДВИГ. Говорят, вы там три года совсем мало читали. Не изучали, в отличие от других ссыльных, иностранных языков. Больше ловили рыбу, охотились.

СТАЛИН. В основном капканы ставил. Не полагалось ссыльному иметь ружьё.

ЛЮДВИГ. Скажите, а какое самое сильное впечатление осталось у вас от царской России?

СТАЛИН. Смерть Столыпина. Никому не было жалко этого деятеля. Ни царю, ни правящему классу, ни простому народу. Я сделал из этого свои выводы. Но какие – не скажу.

ЛЮДВИГ. Меня охватывает удивительное ощущение. Мне кажется, что вы никогда не переставали верить в бога.

СТАЛИН. Между прочим, грузины раньше русских приняли православие, чем очень гордятся. Что же касается веры… Если человек благоговеет перед богом, этой непостижимой творческой силой мироздания, значит он должен презирать церковников, которые придумали грандиозному богу примитивное объяснение, чтобы шкурно им пользоваться. И значит человек этот должен редко бывать или вообще не бывать в церкви, а значит, менее других считаться верующим. (после секундной паузы) Но и эти слова попрошу в текст беседы не включать.

ЛЮДВИГ (с отчаянием). Но это же самое интересное!

Сталин делает жест, означающий, что так надо.

ЛЮДВИГ. Что вас когда-то толкнуло на оппозиционность, герр Сталин?

СТАЛИН. Духовная семинария, где я учился. Я стал революционером из протеста против издевательского режима и иезуитских методов.

ЛЮДВИГ. Разве вы не признаете положительных качеств иезуитов?

СТАЛИН. Да, у них есть систематичность, настойчивость в работе. Но основной их метод – это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство.

ЛЮДВИГ. Многим на Западе кажется, что значительная часть населения Советского Союза испытывает страх перед советской властью. Мне хотелось бы знать, какое душевное состояние создается у вас лично при сознании, что для укрепления власти надо внушать страх.

СТАЛИН. Неужели вы думаете, что можно удерживать власть и иметь поддержку миллионных масс благодаря методам запугивания и устрашения? Никогда, ни при каких условиях, наши рабочие не потерпели бы власти одного лица.

ЛЮДВИГ. Но вы сами сказали однажды, что Россия – страна царей. Что русский народ любит, когда во главе государства стоит какой-то один человек.

СТАЛИН. Вы передергиваете. Дальше я сказал – и этот человек должен выполнять волю коллектива. Например, политбюро.

ЛЮДВИГ. Благодарю вас за гостинец, герр Сталин. Я обязательно угощу копченой рыбой и икрой своих коллег, немецких писателей и журналистов, когда мы будем пить баварское пиво, когда я буду рассказывать о встрече с вами.

Сталин протягивает Людвигу руку. Людвиг и переводчик выходят. Дверь за ними закрывается.

СТАЛИН. Мелкий взяточник. (нажимает скрытую кнопку – Паукер появляется мгновенно) Глаз не спускать с немца. Никаких контактов. Не приведи господь, если узнает, что у нас в Сибири, в Поволжье, на Украине. Головой ответишь. Что дальше по распорядку дня?

ПАУКЕР. Сейчас у вас обед, а потом, перед театром, зубки подлечим у Шапиро.

СТАЛИН. Это правильно, Паукер. Зубастее мне надо быть. Зубастее.

ПАУКЕР (многозначительно). Товарищ Сталин, а ведь они беседуют…

Паукер исчезает за дверью. Сталин подносит к уху трубку подслушивающего устройства.

ГОЛОС (Зиновьев). В общем, или сейчас, или никогда. Сместить его через время будет уже невозможно. Время работает на него…

Неожиданно голос в трубке пропадает.

СТАЛИН. Паукер! (тот появляется мгновенно) Звук пропал. Давай сюда чеха.

ПАУКЕР. Так ведь нет чеха.

СТАЛИН. Как нет? Уехал на родину?

ПАУКЕР. Так ведь это же совсекретное устройство. Вдруг разболтал бы.

СТАЛИН. Вы что… его?

ПАУКЕР. Он чистосердечно написал, что сделал это в целях шпионажа.

СТАЛИН (взрываясь). Какого шпионажа? Да ты сам враг, актеришка безмозглый!

Большой театр, «ложи блещут». Правительственная ложа.

Здесь Сталин, Надежда, Паукер, Важанов и Алена. На сцене – последняя минута оперы «Аида».

…Занавес опускается. Зрители, а это в основном рабочая молодежь, неистово аплодируют. Неожиданно все другие голоса перекрывает издевательский выкрик.

ВЫКРИК. Ура фараону!

В зале воцаряется жутковатая тишина. Оцепеневшие зрители смотрят на Сталина. Сталин мгновенно находит выход из положения – принимается аплодировать еще сильнее. И вот уже заходится в овации весь зал.

СТАЛИН (своему окружению в ложе). Я кое-что понимаю в голосах. По-моему, исполнение посредственное, но как хлопают! И не жалко им ладошек. А ведь могли бы не хлопать, а кричать, свистеть. Да, опера сегодня не очень… Разве что марш… Марш победителей хорош! (Важанову). Жду вас, товарищ Важанов, вечером на даче. Паукер пришлет за вами машину. (Алене) Извините, Алена, но у нас будет вечерник, то бишь мальчишник. Хорошо, что я увидел вас. Мне стало немного спокойнее за товарища Важанова. Паукер, машину!

Сталин и Надежда, окруженные охранниками, идут к выходу. Важанов и Алена остаются на своих местах.

АЛЕНА. Что ты решил с письмом?

ВАЖАНОВ (с заметным притворством). Я уже забыл. Хорошо, что напомнила.

АЛЕНА. Ну, напомнила, и что? (Важанов молчит) Не вздумай сделать что-нибудь не так. Этим ты ничего не изменишь, а себе и мне сделаешь плохо.

ВАЖАНОВ. Ты права. В таких случаях надо немного и о себе подумать.

АЛЕНА. Ты о спасении души, что ли? Не пытайся, Боря, жить в прошедшем времени.

ВАЖАНОВ. Я тебя не узнаю и не понимаю.

АЛЕНА. Нельзя вести двойную жизнь, Боречка. Я с этим завязываю. А ты зачем-то начинаешь. И при этом о душе думаешь. Так что я тоже тебя не понимаю.

ВАЖАНОВ. Ты заметила, как на тебя смотрела Надежда?

АЛЕНА. А как же? Ревниво смотрела. Не знаю, что на меня нашло. Женщине нравится нравиться.

ВАЖАНОВ. Отчасти я тебя понимаю. Он умеет быть обаятельным.

АЛЕНА. Но ты ведь тоже не мог не заметить: ему это было ни к чему. Но у него насчет меня какие-то свои планы. Неудивительно: в бюрократии так мало образованных. Именно этого я и боюсь себе испортить – перспективу. А ты почему-то не боишься, хотя твоя перспектива куда шире.

ВАЖАНОВ. Я вот думаю: может, ты и от Смородина ушла, потому что должность помощника Сталина…

АЛЕНА (прерывает). Вполне может быть, если тебе так хочется думать. Кто помощник Сталина и кто вождь комсомола. Смородин мог не защитить меня, если бы всплыло, кто мой отец. А ты… точнее, твой хозяин… если бы ты за меня попросил Сталина, он бы тебе не отказал.

ВАЖАНОВ. Тебе надо бы подумать о другом покровителе. Я буду соскакивать с этого чертова колеса.

Дача Сталина. В надетой на голое тело шубе вождь ходит по комнате, пыхтя трубкой. На столе батарея винных бутылок и стакан. Заводит патефон. Ставит пластинку. Зритель слышит задорный голос Кирова.

ГОЛОС КИРОВА. Мы покончили навсегда и бесповоротно с нищетой в деревне, с постоянной угрозой голода, которая при царе и помещиках висела над десятками миллионов крестьян…

Сталин в раздражении сбивает мембрану на конец пластинки. Слышится конец выступления Кирова.

ГОЛОС КИРОВА. Я знаю, что мы будем иметь трудности при практическом проведении намеченной перестройки. Но мы во что бы то ни стало должны это сделать, если хотим работать по-сталински. Я говорю о товарище Сталине потому, что метод его работы – образец для нас всех…

СТАЛИН (желчно). Любимец партии, едри твою мать.

Прихожая дачи. Входит Киров. Ему навстречу идет Надежда, кутаясь по своему обыкновению в шаль. Они тепло здороваются за руку. Киров преподносит Надежде большой букет ромашек.

НАДЕЖДА. Буржуазно, но приятно!

КИРОВ. Рад, что порадовал. Ну, как ты?

НАДЕЖДА. Вспоминаю Тютчева. Живя, умей все пережить:/печаль и радость и тревогу./ Чего желать, о чем тужить?/ День пережит – и слава богу. Пушкина вспоминаю. Сердце в будущем живет;/ настоящее уныло; / Все мгновенно, все пройдет. / Что пройдет, то станет мило.

КИРОВ. Где же наш Коба мог простыть? Сидит с утра до вечера в своих кабинетах. Гуляет мало.

НАДЕЖДА. Вот и я удивляюсь, как он жил в Туруханске целых три года, и уцелел!

КИРОВ. Стальной! Стальной наш Сталин!

Идут к кабинету Сталина. Надежда катит перед собой сервировочный столик, положив на него букет ромашек. Приоткрывает дверь.

НАДЕЖДА. Иосиф, к тебе можно?

СТАЛИН. Можно, только осторожно.

Надежда вкатывает сервировочный столик в кабинет. Киров остается в коридоре.

НАДЕЖДА. Да я уж всегда осторожна. Ну, как твое сибирское средство, помогает? Пропотел?

Сталин издает нечленораздельный гортанный звук. Похоже, он крепко выпил.

НАДЕЖДА. Привезла тебе меду и малинового варенья.

СТАЛИН. Морошки бы.

НАДЕЖДА. И морошки привезла.

СТАЛИН. Надо же! Откуда? (разглядывает морошку) Янтарная, болотная морошка. Арктическая малина. Откуда?

НАДЕЖДА. Я ж знаю, что ты ей лечился. Температуру мерил?

СТАЛИН. Температура чуть выше 37, но что ж меня так трясет? Почему не говоришь, откуда морошка?

НАДЕЖДА. Знакомые геологи привезли.

СТАЛИН. Какие еще на хрен геологи?

НАДЕЖДА. Только что вернулись из тундры. Бывшие сокурсники Важанова.

СТАЛИН. Не притронусь я к этой морошке. Что ж меня так трясет? Будто не простуда, а что-то нервное.

НАДЕЖДА. Тогда тебе надо просто поднять настроение.

СТАЛИН. Судя по цветам, Мироныч за дверью, дамский угодник.

Надя открывает дверь, в кабинет врывается Киров.

КИРОВ (раскрывая объятья). Коба, брат мой, у меня для тебя приятный сюрприз. Сейчас ты вмиг поправишься.

Обнимая Кирова, Сталин делает Надежде небрежный жест ладонью, мол, выметайся.

Надежда выходит.

Спальня Сталина на даче. Входит Надежда. Берет шинель, осматривает обшлага. Внимание ее привлекает второй, новенький, недавно установленный телефонный аппарат. Она снимает трубку, собираясь кому-то позвонить, но неожиданно слышит в трубке разговор Сталина и Кирова. Слышит и зритель.