Читать книгу: «Кто бы мог подумать», страница 3

Часть вторая
Во мраке войн

Первое отступление

– Тётя Ракель, моя дорогая тётя Ра! Я снова хочу поговорить с тобой на ту же тему, на тему о нашей семье. Мои дети уже задают мне вопросы, интересуются. А я ещё многого не знаю. Помнишь, я тебя просила уже об этом?

– Да, конечно. И это очень важно – знать свои корни. Ведь мы, как растения: рождаемся из семени, которое питается из земли через корни, чтобы дальше расти и развиваться. Так что какими мы родимся и какими вырастем, будет зависеть от того, что именно эти корни впитают из земли и внедрят в нас.

– Вот-вот. Поэтому я и…

– Да, я знаю. Ты меня об этом уже просила. И я не забыла. Я выполню своё обещание.

– И ты расскажешь мне о моём дяде Борисе, о том, что с ним случилось, каким он был? Ра, ты ведь понимаешь, почему я не могу спросить об этом у бабушки и дедушки. Было бы жестоко напоминать им об этой трагедии. Расскажи ты. Пожалуйста, Ра.

– Ох!

– Я знаю. Знаю, что тебе до сих пор больно. Может быть, будет больно всегда. Я очень сожалею. Но как иначе я узнаю о дяде? Я хочу рассказать о нём моим детям. Но я ведь не знала Бориса!

– Ты видела его. Но ты не можешь этого помнить. Тебе был, наверное, месяц. Он приехал прямо с финского фронта. Эту военную кампанию некоторые называют «маленькой войной». Но я считаю, что маленьких войн не бывает. Ведь в каждой из них одни погибают, а другие навсегда остаются осиротевшими, потеряв родителей, братьев, женихов, друзей…

– О, Ра. Я не хочу, чтобы ты плакала.

– Я тоже не хочу плакать, Виталия. Я думала, что уже выплакала всё. Прости меня. Я и тебя расстроила. Просто дай мне собраться с мыслями. Ведь уже прошли годы… Вот так живёшь день за днём, с тобой происходит разное, многое даже приятное. Но та боль не уходит, не стирается. Она сидит в тебе, живёт с тобой, ждёт любого случая, чтобы выпрыгнуть из темноты. И тогда… Тогда меркнет всё – свет, солнце, жизнь…

– Я понимаю, Ра. Может, сейчас не подходящий момент? Может…

– Я сомневаюсь, что он когда-нибудь наступит. И всё-таки я расскажу тебе о нём… Боря был моим любимым братом. В последний раз он пробыл дома всего три дня. Помню, что прежде чем решиться взять тебя на руки, брат долго смотрел на тебя, стоя у люльки. Вся семья была поражена, с какой нежностью двадцатилетний неженатый парень поднял и обнял тебя. Казалось, он обнимает собственную дочь… Твой отец растрогался и попросил его выбрать тебе имя. Борис не соглашался. Не хотел лишать брата и невестку их родительских привилегий. Но твои мама и папа настояли.

– Почему?

– Даже не знаю. Конечно, они очень любили Бориса. Но твоя мама говорила потом, что это было что-то другое. Может… предчувствие? Получилось, как будто он крестил тебя. Хотя мы не крестим детей. А вот католики крестят. Обычно крёстный отец или крестная мать выбирают имя ребёнку. Думаю, может, твоя мама сделала это подсознательно. Но не из-за религии. Я думаю, что просто от избытка чувств. Может, в благодарность за то, что брат специально приехал из воинской части, чтобы познакомиться со своей первой племянницей. А больше мы его не видели…

– Прости, Ра… А каким был мой дядя? Он был похож на папу?

– Нет, не очень. Он был высоким, худощавым, с очень тонкими чертами лица, тонкой кожей, с румянцем на щеках и тихой улыбкой, едва заметной, но постоянной, даже когда он спал. Мои папа и мама говорили, что он всегда был таким, с самого детства.

– А что ему нравилось? Я не знаю… Расскажи мне всё.

– Он был очень красивым молодым человеком. Все это говорили. У него были прямые светло-каштановые волосы, такого же цвета, как у тебя. Не как у твоего отца – намного темнее и волнистые. У него были серые глаза.

– А разве они не были зелёными, как у папы и у тебя?

– Нет, они были серыми, ясными и глубокими.

– Почему у меня не зелёные или серые глаза?

– Потому что они достались тебе от мамы и папы, получилось сочетание карих и зелёных. Вита, у тебя очень красивые жёлто-коричневые глаза. Ты не должна жаловаться, племяшка.

– Расскажи мне ещё – каким был мой дядя?

– У него всегда было много друзей. Хотя он не искал ничьей дружбы. Странно. Теперь, когда я думаю об этом… Все просто любили его, и он любил всех. Я не помню, чтобы он ссорился с Аркадием, или со мной, или с кем-то из своих одноклассников, друзей. Были иногда детские ссоры между твоим папой и мной. Но я не помню, чтобы такое происходило с Борисом… С самого детства он много рисовал. У него были прекрасные картины. Потом все пропали, когда мы уехали в эвакуацию, в Узбекистан. Мама не может простить себе, что оставила их. Но во время войны они бы всё равно потерялись. Ох как много было потеряно тогда…

– Дедушка рассказывал мне, что у дяди были необыкновенные способности к математике.

– О, да. На олимпиадах он занимал всегда первые места. И даже когда поступил в консерваторию, продолжил заниматься математикой. А как он играл на скрипке! Он был одним из лучших… А ещё был отличным шахматистом. Папа научил его. Твой дедушка был страстным шахматистом ещё до Аргентины. Много позже, когда все мы вернулись в СССР, он организовал шахматные кружки в обоих испанских детдомах. Он же и тебя научил играть в шахматы?

– Конечно, научил. Но из меня не вышло хорошей ученицы. Мне это было не очень интересно.

– Мне тоже. Я знаю правила игры, и всё.

– Ра, расскажите мне, что произошло в тот день. Ведь я была тогда маленькой.

– Да, очень маленькой. А я была подростком. Но прежде тебе нужно узнать много других вещей. Я кое-что собрала для тебя. Это воспоминания моих и твоих родителей, то, что я записала. Вот, посмотри всё это.

– Спасибо. Это важно для меня и для моих детей – узнать побольше о нашей семье.

Уже в метро Виталия открыла пакет и стала читать. Среди писем, дневников, вырезок из газет попалась на глаза заметка о финской кампании, во время которой пропал Борис.

С 30 ноября 1939 по 12 марта 1940 года разразилась Зимняя война между СССР и Финляндской Республикой, которая была непродолжительной (105 дней), но очень кровопролитной.

Для безопасности Ленинграда советское руководство в 1938–1939 годах просило Финляндию уступить свои пограничные территории в обмен на вдвое более обширные земли в Карелии. Но Финляндия отказалась. Тогда 30 ноября началось вторжение в Финляндию.

Впоследствии война закончилась 12 марта 1940 года московским договором. В итоге Финляндия уступила Советскому Союзу около 10 % своей территории, эвакуировав при этом 430000 финских жителей из пограничных районов в глубь своей страны.

Так вот какой была эта «маленькая» война.

Пальцы Виталии продолжили переворачивать потускневшие страницы документов.

Глава III
Прочь от войны!

 
Прощай, Испания родная!
Я в сердце своём тебя сохраняю.
Пусть я эмигрант, но даже вдали
По тебе я вздыхаю.
 

Испанская песня «Эмигрант»²

Гражданская война в Испании – кровопролитный путь и безумная форма разрешения социальных противоречий внутри страны, катастрофа, самоубийство нации.

В те далекие дни главные советские газеты писали: «Испания под бомбёжками, сеющими увечья и смерть. Идёт братоубийственное истребление. Вокруг разрушенные дома, пустые жилища, убитые и раненые всех возрастов. Дети без родителей, без крова, голодные, брошенные и больные. Малыши ищут приюта. Но родина больше не может приютить их».

– Лучше пусть далеко, но только живые и здоровые! – в слезах и боли стонут родители и родственники, призывая защитить своё потомство.

Республика ищет убежища для своих детей, ищет способ увезти их подальше от войны, от взрывов, от голода и смерти. У них лишь один путь – эмиграция. Горькие рыдания сопровождают расставание. Кроме одежды, у покидающих родину детей только рюкзачки за плечами, распятие Христа на шее и… камень в сердце. Отъезжающие дети и взрослые уходят лицом в замораживающую непредсказуемость моря. Их покрывает ночь, заключает в объятия ужас, в тот день чудовищно породнившийся с надеждой³.

Бесконечные дни и ночи на корабле текут в тревоге и печали. Глаза маленьких и взрослых пронзают темноту. Уши закладывает от разрывов торпед. Всюду чёрные каскады разъярённой пенящейся воды. Среди яростного вражеского преследования все молятся только о чуде спасения. Зажатые на этом островке «движущегося оберега», все мысленно полагаются на этот последний шанс выжить. Дети уповают на чудеса, а взрослые взывают к милосердию для своих подопечных.

Но при каждом разрыве вихрь ужаса охватывает всех – и детей, и взрослых. Плачут только малыши, не понимающие всей серьёзности положения. Старших же опасность заставляет молчать. Прежняя привычка к взрывам на суше не избавляет от страха утонуть. Восьмилетний Альберто, не сводя глаз с Марибэ, своей наставницы, тихонько спрашивает:

– Они утопят нас?

С потрясающей решимостью Марибэ отвечает:

– Нет, конечно. Нет, мой мальчик. Мы в безопасности, – ответ слишком уверенный для той реальности, в которой они находятся.

Страдания сопутствуют им до конца. Но благодаря чуду или справедливости корабль продолжает следовать сквозь стихию, немецкие торпеды и бомбы. Все надеются, что худшее позади.

Наконец судно медленно входит в туманный балтийский рассвет. Спасённые сходят на берег в Ленинграде.

И тут же всех настигает чудовищная новость: Франсиско Франко вынес смертный приговор экипажу корабля и всем сопровождающим детей. Морякам, медсёстрам и воспитателям отрезан путь домой. Исключается даже возможность переписки с близкими во избежание гонения со стороны властей. Теперь – ни письма, ни весточки. Между днём вчерашним и сегодняшним Франко воздвиг непреодолимый барьер⁴. Только победа Республики сможет вернуть им Родину, дом, мир.

* * *

Новость о прибытии корабля с беженцами из Испании захлестнула улицы, весь город. Ленинград – столица Петра Великого – оказывает выжившим великолепный приём. Ликуя, люди выходят на улицы, обнимают маленьких чернооких детишек и их спутников. Детям дарят одежду, сладости, игрушки собственного изобретения и ручной работы. Всё сделано и принесено от чистого сердца. Закалённые работой шершавые пальцы нежно поглаживают тёмные головки. Светлые глаза с любовью заглядывают в маленькие лица. Разными голосами, женскими и мужскими, толпа восклицает:

– Бедные малыши!

– Война сделала их сиротами.

– Они нуждаются в семье.

– Мы можем их усыновить? У них будет наша любовь и всё лучшее, что мы можем им дать.

– У вас уже есть двое детей. У нас их нет. Мы хотим усыновить одного из этих бронзовых детишек. Мы будем очень любить его.

– Погодите, вы слишком спешите. Они всё равно не будут вашими. Может быть, их поселят к вам только на время. Когда испанская война закончится, они вернутся на родину. Не надейтесь.

– Какое это имеет значение? Пока мы им нужны, мы будем им помогать. Мы просто хотим помочь. Ох как нелегко внезапно остаться без семьи и так далеко от родины!

– Я не думаю, что правительство отдаст их на усыновление.

Несколько недель спустя то же самое повторяется в Одессе.

В порту царит праздничное настроение, он полон цветов и радости. Люди просят позволить усыновить испанских детей. Но ни одного ребёнка не отдают в семью. Испанских деток ждут два специально приготовленных для них детских дома. Дети, избежавшие войны, должны чувствовать себя как дома. Нет, гораздо лучше! Им дано всё без ограничений: спальни, игровые комнаты и классы, любовно обустроенные, обеспеченные всем необходимым. Единственный барьер – необычный для русских испанский язык. Поэтому к немногим, кто им владеет, власти обращаются с просьбой о помощи и предлагают работу с испанскими детьми.

Конечно же, вся семья Гольдштейнов, переехавшая недавно из Аргентины, откликнулась на этот призыв: Давид – как врач и воспитатель, Софья – как бухгалтер, а Аркадий, студент мединститута, стал учителем биологии в обоих детских домах Одессы.

* * *

Аркадий, хотя и с аргентинским акцентом, но прекрасно говорил на языке Марибэ. С самого начала его внимание привлекла молодая девушка среднего роста, чуть смуглая, с глубоким, открытым искрящимся взглядом. Он обратил на неё внимание ещё и потому, что была она самой молчаливой. Однако именно её больше всех слушались дети. Её подруги также льнули к ней. Всё это не скрылось от студента-медика. Он провёл собственное «расследование» и выяснил, что её звали Мария Бегонья – уменьшительно Марибэ – и что была она республиканской медсестрой, которая сопровождала детей в их побеге от войны. Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как она покинула бискайский порт Сантурсе в компании своих маленьких соотечественников, направлявшихся в убежище, предложенное Советским Союзом. Как и в случае с предыдущими европейскими выездами, девушка уезжала с уверенностью, что вернётся домой через несколько недель. Она была уверена, что скоро снова обнимет свою мать, братьев и сестёр. Но на этот раз война совершенно неожиданно присвоила ей неизведанный и громкий статус «политической эмигрантки». Марибэ, как и всех её попутчиков, Франсиско Франко объявил военной преступницей и приговорил к смертной казни по возвращении. Все эти подробности ошеломили Аркадия, укрепили его интерес к девушке. Он ощутил желание приблизиться к ней, узнать её получше. Но пока она была окружена подругами, не решался заговорить с ней.

Однажды, выходя с работы, он догнал её у массивных ворот, выходивших на одну из типичных зелёных улиц города. Впервые она шла одна. Значит, пришло время.

– Я могу предложить свою компанию девушке, которая сейчас осталась в одиночестве? – галантно воскликнул парень, приблизившись.

Марибэ повернула голову. Она узнала его и открыто, но немного грустно улыбнулась.

– Никто не смог сопроводить меня, и я впервые рискнула выйти одна.

– Так, значит, вы собираетесь на прогулку? Вам помешает гид? Я достаточно хорошо знаю город.

– А разве вы не здешний? Я думала, что вы одесский учитель русского языка.

– Да, я родился в Одессе, я русский, а вернее, украинский еврей. Но я много лет прожил в Аргентине.

Настолько много, что мне кажется, будто я лучше знаю Буэнос-Айрес, чем Одессу. Впрочем, я живу здесь уже четыре года и много гуляю по городу. Поэтому я говорю, что уже знаю его, по крайней мере, его основные места. В детдоме я преподаю биологию, а не русский язык. В университете я изучаю медицину. Кстати, сегодня у меня нет занятий. Как я уже говорил, если вы не против…

– Ну, я не очень привыкла гулять с улыбающимися незнакомцами, – подшутила Марибэ. – Вас спасает то, что мы оба работаем в одном и том же детском доме.

– Думаю, что да. Так вы… согласны?

– Я соглашаюсь при условии, что Вы покажете мне самые интересные места этого города. Мне нравится, что он портовый, как мой Бильбао.

– О, да. Я с радостью покажу Вам одесский порт. Примите меня в качестве Вашего добровольного «заложника». Будем знакомы. Меня зовут Аркадий Гольдштейн. Как уже было сказано, я преподаю биологию в двух испанских детских домах. Вы ведь видели меня раньше, не так ли?

Марибэ молча улыбнулась. Её уже давно интересовал этот симпатичный русский учитель – стройный парень с зелёными, как листва, глазами, белым цветом лица и волнистыми тёмными волосами. Теперь же она заметила, что, помимо привлекательности, он ещё и галантен. Девушка знала, что Аркадий с самого начала понравился нескольким её подругам. Поэтому она никогда и ничем не сопровождала их комментарии о нём. Но молодой человек ей приглянулся. Возможно, даже больше этого. Однажды он даже приснился ей. Никто об этом не узнал, даже её лучшая подруга Бони. Это был её секрет. И вот теперь парень впервые заговорил с ней. Она почувствовала, будто между ними пробежала невидимая волна сдерживаемых чувств.

– Мне кажется, я видела Вас раньше. Я теперь знаю, что Вы преподаёте детям биологию. Поскольку мы работаем вместе, если хотите, мы можем называть друг друга по имени и обращаться «на ты».

– О, конечно. Я знаю, что Вы… что ты медсестра и что сейчас ты работаешь здесь воспитателем. С удовольствием покажу тебе свой город.

Его спокойная и уверенная улыбка заставила Марибэ отказаться от лёгкого женского жеманства. Предложение парня было принято.

Город оказался поистине впечатляющим. Его архитектура и пышные разноцветные парки – всё было превосходно. Больше всего радовали глаз летние улицы, наполненные зеленью, цветами и, конечно же, весёлыми людьми. Из кафе и ресторанов постоянно слышались шутки и смех местных жителей и нередких туристов. Вскоре девушка отметила, что эти люди отличаются от ленинградцев, тёплых внутри, но довольно сдержанных снаружи. Жители этого города в массе своей были весёлыми и жизнерадостными, всегда оптимистичными.

Это радовало Марибэ, напоминало родину и соотечественников, таких же добродушных и шутливых. Своё ощущение она обсудила с Аркадием.

– Это правда. Таковы все южные города. Одесситы, кстати, вообще заслужили репутацию шутников. Они обладают хорошим чувством юмора, придумывают и рассказывают много анекдотов, которые потом путешествуют по всей стране. Кстати, а знаешь ли ты, что одесский Театр оперы и балета спроектирован тем же архитектором, что и Венский театр, и что в нём очень сильная труппа артистов? Не сочти за нескромность, но там в опере поёт моя тётя по матери, Цецилия. Хотела бы ты услышать её?

– Конечно же. Хотя я, честно говоря, не разбираюсь в операх и никогда не слушала ни одной. В Испании это не распространено. У нас есть другое – сарсуэла.

– Да, я помню это по Буэнос-Айресу.

Молодые люди стали часто проводить свободное время вместе. Они посещали разные знаменитые места Одессы. Например, известную Потёмкинскую лестницу. Аркадий рассказал девушке о Сергее Эйзенштейне, великом советском кинорежиссёре, и о его версии истории в известном всему миру фильме «Броненосец Потёмкин».

Однажды они сидели на бульваре, смотрели на море и беспечно ели вкуснейшее одесское ванильное мороженое.

– Может, ты расскажешь мне о своём городе, об испанцах? – попросил Аркадий Марибэ.

– Мой город тоже древний и красивый, как этот, твой. Знаешь, почему он называется Бильбао?

– Нет. Почему?

– Есть легенда, которая объясняет его название. Конечно, это только легенда.

Она замолчала и задумалась. Через некоторое время, словно очнувшись, продолжила:

– Рассказывают, что когда мой город был ещё просто деревней, молодые женщины с глиняными кувшинами ходили за водой в устье реки Нервной. Однажды одна красивая девушка пошла по воду. Её кувшин был новым, большим и очень искусно украшенным. Естественно, красавица хотела похвастаться им перед людьми. Она шла, покачиваясь и оглядываясь по сторонам, чтобы увидеть, как все будут восхищаться её необычным сосудом. Когда она дошла до устья, то наклонилась, чтобы наполнить свой кувшин. Но поскольку она больше смотрела на окружавших её, чем на свои руки, кувшин, мокрый и тяжёлый, выскользнул у неё из рук, упал и треснул. Теперь через трещину вода стала вытекать, издавая особый звук: «биль-биль-биль-биль-биль-биль-биль-биль-биль… Когда вода совсем иссякла, раздался последний звук: «бао». Это был заключительный аккорд песни разбитого кувшина. Вот почему мой город назвали Бильбао.

Оба от души рассмеялись.

– А как насчёт твоей семьи, Марибэ? Ты из самого Бильбао или из провинции?

– Я из Бильбао, столицы Бискайи – страны Басков. Я из басков в восьмом поколении, чем очень горжусь. А ты знаешь, что значит быть баском?

– Думаю, что да, – ответил Аркадий. – Я помню, что в Аргентине символом устойчивости была голова баска в берете, по которой били молотком, но она и не думала поддаваться.

Они снова расхохотались.

– Конечно, здесь речь идёт о «твердолобости», об упрямстве, – добавила Марибэ, смеясь. Аркадий кивнул.

– Пожалуйста, расскажи мне о себе, о своём народе, о своей семье. Кого ты оставила на своей родине, Марибэ?

– Всю свою семью. Мой отец умер, когда мне было всего четырнадцать лет. Но на родине у меня остались мать, три сестры и два брата. Я самая младшая.

– Ты самая младшая, а я самый старший. У меня есть брат и сестра. Они здесь, в Одессе. Мои родители работают в другом детском доме.

– Значит, они тоже говорят по-испански?

– Конечно. Мой отец врач, а мать бухгалтер.

– Да, это замечательно – быть с семьёй, – сказала Марибэ. – Мне очень повезло с моей. Знаешь, семья моего отца была довольно состоятельной. Но отец ушёл из жизни молодым. Ему посмертно полагалась часть семейных денег и имущества. Однако остальные братья взяли всё в свои руки и не очень-то стремились помочь моей матери, которая осталась с шестью детьми на руках и без средств. Так наша семья опустилась по социальной лестнице до уровня кустарей и рабочих. Нам пришлось жить очень скромно. Было не до оперы. Я даже не смогла стать врачом, как хотела. Я – простая медсестра.

– Так это же замечательно. Я очень уважаю твою профессию. Я вижу, что сёстры милосердия обычно обладают решительным характером наряду с человечностью и душевностью. Ведь вам достаётся самое сложное из профессии медика.

– Спасибо. Но мне также нравится искусство, нравится петь. И я с удовольствием познакомлюсь с оперой и с твоей тётей.

В другой раз они снова разговорились о своих семьях.

– Помню, нам с братом Рафой, так как мы были самыми младшими, мама запрещала возвращаться домой с танцев позднее девяти вечера. Если мы опаздывали, нас оставляли без ужина. Я не возражала, а вот мой брат очень переживал. На следующий день он просыпался голодным, как лев. Покончив с завтраком, он всё равно следовал на кухню с большим куском хлеба. Пока мама не замечала, он макал хлеб в масло на пустой сковороде и собирал по кругу всё оставшееся, подшучивая: «Лучше дать круг здесь, чем по Гран-Виа». Это главная улица Мадрида, – рассказывала Марибэ.

Аркадий украдкой взглянул на преобразившееся лицо девушки. Он заметил, что, хотя на её губах сияла искренняя улыбка, глаза отражали плохо скрываемую грусть. Сделав паузу, она продолжила почти шёпотом:

– На моей родине произошло и продолжает происходить много ужасных вещей. Например, тот страшный день в Гернике…

Голос девушки, казалось, совсем угас. Тогда Аркадий осторожно подбодрил ее:

– Расскажи мне, Марибэ, расскажи об этом. В официальной информации не было подробностей.

После некоторого молчания девушка начала:

– Я не видела этого своими глазами. Я была в Бильбао, когда это случилось. Я узнала об этом со слов моего брата Рафы, который находился совсем рядом с Герникой, в доме своего друга. Дом как бы нависал над городом в лесистой части горы. Они оба видели всё сверху. 26 апреля – день чёрный, как совесть нацистов. Но сомневаюсь, что у них вообще что-то от совести осталось. Друзьям чудом удалось выбраться из этого ада. Мой брат рассказал мне обо всём.

Марибэ сделала небольшую паузу.

– Мой брат и его друг Чечу остались в доме одни. Кажется, они только что закончили есть и вышли из кухни, чтобы понаблюдать за происходящим на городской площади. Надо ли говорить, как здорово смотреть на праздник сверху! Было воскресенье, людей полным-полно. Из окна дома мужчины внизу в своих чёрных беретах походили на булавки, воткнутые в землю. По словам брата, женщин было больше, чем мужчин. В основном это были жительницы пригородных деревень. Они шли с ярмарки со своими детьми – маленьких несли на руках, а старших вели рядом с собой. Где-то можно было увидеть, как люди ели, где-то – как танцевали. Везде слышались шутки и смех. Это был популярный фестиваль, как и многие другие, с музыкой и весельем. Я тоже раньше видела много таких праздников.

На лице Марибэ появилась лёгкая улыбка, но тут же исчезла. Она продолжала:

– Мало кто обратил внимание на одинокий самолёт, вдруг появившийся из-за гор. Он дал нескольких витков над городом и исчез в чистом небе. Мой брат видел его, но это не насторожило. Внезапно они услышали шум уже нескольких приближающихся самолётов. Вскоре они увидели рой самолетов, их было десять или больше. Рафа сказал, что это были немецкие «Мессершмитты». Сначала они низко пролетели над гулявшими. Многие подняли головы и равнодушно посмотрели на них. Другие продолжали следить за самолётами. Кто знает, что подумали тогда люди. Рафа, например, подумал, что это мог быть военный манёвр, попытка запугивания или какая-то другая причина. То, что произошло потом, нельзя было предугадать.

Девушка снова передохнула и продолжала:

– С ужасным рёвом, который инстинктивно заставлял закрыть уши, самолёты в мгновение ока перестроились и один за другим стали входить в пике. Внизу толпа выглядела испуганной. Мой брат говорил, что дети плакали, а женщины в смятении бежали, ища укрытия. Но в Гернике не было ни убежищ, ни противовоздушной обороны. Случилось то, чего никто не ожидал, о чём никто не мог даже подумать. Истребители начали стрелять в беззащитных людей. Представь себе. Люди бегут, а самолёты их преследуют. Женщин, детей, стариков… Всех без исключения. Мой брат сверху видел, как толпа стремительно редеет, а на землю оседают неподвижные фигуры. Казалось, что выживших уже не оставалось. Всё, что было слышно, так это адский рёв самолётов и не смолкающие очереди пулемётов. А наверху они вдвоём – мой брат и его друг Чечу, в обнимку плакали от страха и негодования.

Но тут новый низкий гул разорвал атмосферу. Это были бомбардировщики. Внизу уже никто никуда не бежал и даже не шевелился. А самолёты начали сбрасывать на центр города бомбы и зажигательные снаряды. В одно мгновение день сменился ночью, дым и огонь заполонили всё вокруг. Запах гари дошёл наверх, где, охваченные ужасом, стояли мой брат и Чечу. Оказалось потом, что это была атака примерно сорока самолётов немецкого легиона «Кондор». И продолжилась она около четырёх часов. Потом писали об этом как о первом нацистском эксперименте «тотальной войны». Он оставил почти две тысячи убитыми и около тысячи ранеными, а также разрушил почти все здания города. Представь себе, убито было три тысячи из семи тысяч человек, которые жили в Гернике до этой безумной бойни. А ещё через три дня город перешёл в руки фашистов, которые пытались обвинить во всем республиканцев. Они утверждали, что республиканцы подстроили всё так, чтобы сохранить за собой город. Бессовестные псы… Ты не можешь себе представить, как мне больно об этом вспоминать. Совершена была неслыханная подлость и бесчеловечность – первый случай применения авиации против невоенной цели, против беззащитных гражданских лиц. А знаешь, Герника ведь была не просто деревней, нет! Это был стратегический город в национальном и культурном смысле, город – символ баскской нации, где на протяжении веков стояло наше «дерево Герники», корни которого уходят в девятый век! Оно даже изображено на гербе провинции Бискайи. Это дерево символизирует права народа, справедливость и прогресс на основе мудрости и единства. В Гернике Франко совершил «крестовый поход» против самоопределения баскского народа, против свободы и прогресса людей по всей Испании.

Девушка задохнулась и замолчала.

– Какое непостижимое варварство! Я не знал подробностей этого истребления. Марибэ, в твоей стране живёт бесстрашный народ, который героически сражается. Ты, наверное, гордишься тем, что принадлежишь к такой нации?

– Конечно. Но моя родина уже не та. Она сильно изменилась из-за этой войны. Если бы ты только видел, каким разрушениям она подверглась! И я говорю не только о зданиях. Мой народ уже не тот. Люди тоже разрушены. Многие похожи на тени, движущиеся под воздействием внешней силы. В них так много смятения, так много обиды и страхов. Из-за этого всего даже песни уже не те. Раньше я всегда любила петь…

Голос девушки затих, зрачки блестели, как зеркала.

– Спой мне что-нибудь, Марибэ. Я слышал однажды, как ты поёшь, и знаю, что ты это делаешь хорошо. Я вот не пою. Если бы я запел, то, наверное, началась бы страшная гроза.

После последнего замечания на заплаканном лице девушки сквозь слёзы появилась улыбка.

– Спой, Марибэ, пожалуйста. Мне очень нравятся испанские песни.

– Сейчас все наши песни грустные, Аркадий. Я не осмеливаюсь петь весёлые. Просто я не чувствую радости. Она не приходит ко мне.

– Понимаю. Но спой ту, которая тебе нравится. Марибэ, пожалуйста. Я хочу послушать, как ты поёшь. Споёшь?

– Ну, то, что я могу петь сейчас, это военные песни. И так будет до тех пор, пока мы не победим Франко.

После минутной тишины Аркадий услышал мелодию в маршевом ритме. Едва уловимая поначалу, она росла и набирала силу:

 
Поля изувечены мерзкой шрапнелью,
Деревни в крови, полны страха и мук.
А все крестьяне в борьбе с одной целью —
Свергнуть фашистов предательский круг.
Забросив пока инструменты работы,
Взяв в руки винтовки – и смело в бой!
Все в дружном порыве шагают в окопы,
Чтобы дать свободу Испании родной⁵.
 

Аркадий уже слышал, как дети поют эту песню. Теперь он рискнул подпеть Марибэ лишь припев, который ему запомнился.

– Прекрасная песня! – воскликнул студент. Они посмотрели друг на друга, и чувства толкнули их в объятие.

* * *

Несколько недель спустя Аркадий зашёл за Марибэ, чтобы вместе пойти в театр. Он застал её в слезах перед маленькой шкатулкой. Такие шкатулочки, обклеенные по поверхности мелкими ракушками, продавались на пляже. Рядом с открытой шкатулкой он увидел несколько листов бумаги, исписанных от руки.

– Что случилось? Ты получила плохие известия? – обеспокоенно спросил он.

– Нет, не получала. Я ничего не получаю. Разве ты не знаешь, что с моей родиной у меня нет никакой связи? И это с тех пор, как мы покинули Испанию и Франко объявил, что все мы приговорены к смертной казни. Мы не должны наводить власть на след наших родственников. Они и так в опасности. Ты, думаю, уже понял, что Франко и его псам ничего не стоит убивать беззащитных гражданских, – ответила она.

– О, да. Тогда что это за листы?

– Мои письма.

Аркадий посмотрел на неё непонимающе.

– Да, это письма, которые я начала писать своей семье с момента прибытия в СССР. Понимаешь, я могу только писать их. Но я не должна и не могу их отправлять. Я пишу их, потому что пытаюсь обмануть себя, будто я говорю со своей семьёй, рассказываю им о себе и своей жизни.

Её голос оборвался, лицо скрылось за ладонями, и она тихо всхлипнула. Аркадий на миг онемел. Потом странная боль толкнула его к девушке, и он крепко прижал её к груди. Она не отвергла его. В этот момент она почувствовала, что он с ней в её горе. Через некоторое время Аркадий прошептал девушке на ухо:

– Если хочешь, мы можем почитать твои письма вместе, как если бы их уже получила твоя семья, как если бы их сейчас читали твоя мама, братья и сёстры.

Марибэ задумалась на минуту, потом молча кивнула и, утерев глаза платком, попыталась улыбнуться. Затем она протянула ему один из листов. Он осторожно взял его, разгладил, посмотрел на неё с немым вопросом, не зная, что делать дальше.