Читать книгу: «Четыре угла», страница 12

Глава 3. Болеют ли любовью

«Любить я мог бы продолжать,

О тебе одной душой страдать.

Но путь мной выбран был иной,

И сейчас я весь пустой…»

Закончился отпуск, и Герман вновь повернул ключ зажигания в своей старушке – машинке. Раздался грохот двигателя, и можно было трогаться. Герман Риц еще раз обнял маму, двух сестер и племянника перед тем, как, скрывая слезы, умчаться в город для продолжения работы в Психиатрической больнице.

Проселочные дороги опять вели по себе юного путника, но теперь казались вялыми и холодными к его судьбе. Когда же уже показался город с каменными многоэтажными домами, дорогами с твердым покрытием и маленьким парком, хмурое настроение усилилось, и Риц вновь впал в мысли о таинственной комнате. Четвертый угол ждал.

Герман Риц вышел на работу после короткого отпуска, надеясь на лучшее. За пару часов до выхода на смену, нервно сидя в квартире, он выразил надежду о своем возвращении, написав в дневнике пару строк:

«Дневник, я до сих пор не могу понять, почему именно мне комната решила показать свой секрет и почему именно я должен нести тяжкий груз знаний. Но пусть будет так, такова судьба моя, и её, видимо, не изменить. Я надеюсь лишь об одном – вернуться. Каждый раз, касаясь своей худой рукой ручки двери этой страшной комнаты, я надеюсь и мечтаю вернуться домой»

Запись в дневнике Германа Рица была оборвана и начата вновь уже новым торопливым почерком. Чья-то иная рука продолжила начатое юным врачом изложение происходящих в его жизни событий.

Добравшись до работы, Герман около пяти минут стоял у входной деревянной двери, посматривая на окна второго этажа. Ему не хватало храбрости войти и начать очередную смену. Набравшись смелости и глотнув свежего воздуха, Риц вошел в здание.

Маргерет, как обычно, поздоровалась с Рицом и указала взглядом на лестницу. «Значит, Савелий Оснач уже на обходе» подумал юный врач. Он бегом зашел в помещение для персонала, надел свежий белый медицинский халат, схватил со стола Маргерет подготовленные ею для него документы и помчался вверх, на третий этаж.

Савелий Оснач уже час задумчиво стоял возле палаты одного больного. Разговор между врачом и «клиентом» не ладился, последний всё время молчал и плакал. Оснач же всё время хмурился и тяжело вздыхал.

– Здравствуйте, Савелий Оснач! – раздался с другого конца коридора голос Германа Рица.

Оснач повернулся на него и, молча, качнул головой в ответ. Добежав до главврача, юноша остановился и посмотрел на пациента.

– Что с ним? – поинтересовался Риц.

– Хм… Герман, я хотел спросить это у вас, потому что я в недоумении. Посмотрите, пожалуйста, в ваших руках результаты прошлых осмотров и встреч с данным пациентом. Попытайтесь сделать вывод и, хотя бы приблизительно, установить диагноз. Если у вас получится, то я дам больше свободы в лечении пациентов, сможете вырабатывать собственные тактики.

Герман изучил документы, пересмотрел их еще пару раз, а потом решил попытаться поговорить с мужчиной, который не переставал сторониться и рыдать с тех пор, как сюда попал.

– Доброе утро, – обратился к пациенту Риц, – меня зовут Герман Риц, я один из ваших лечащих врачей. Стена не так приятна в роли собеседника. Холодная и неотзывчивая, она не сможет вам посочувствовать. В моих же возможностях есть не только сочувствие, но и знания, благодаря которым я мог бы вам чем-либо даже незначительным помочь. Вам остается только сказать мне, что заставляет вас пускать слезы и молчать?

Но пациент так и не ответил. Мужчина лет тридцати пяти, среднего телосложения, с коротко постриженными темными волосами продолжал сидеть, уткнувшись лицом в стену, и тихо плакать.

Как бы Герман не пытался идти на контакт, мужчина не отвечал и не поддавался. Он будто отстранился от мира, отрекся от людей и их слов, перестал существовать. Пациент был подавлен и разочарован.

– Герман, – заговорил Оснач, – вы можете сказать, что за болезнь данном случае охватила разум и тело пациента? Подумайте хорошо, очень хорошо.

Юноша постоял, опять посмотрел на пациента за решеткой и ответил:

– Я не знаю. Я не могу сказать. Он не выглядит психически больным.

– Мой мальчик, и мы не знаем, что с ним. Но как врач с опытом, могу сказать, что он явно болен, болен чем-то разъедающим и тяжелым, чем-то, что затягивает и взамен на боль дает лишь редкие моменты спокойствия.

Савелий Оснач и Герман Риц задумчиво пожали плечами, разочаровавшись в самих себе, и ушли с этажа под звуки едва слышимого рыдания.

Когда главврач ушел домой после рабочего дня, Герман, не в состоянии смириться с утренней неудачей, поднялся к пациенту на третий этаж. В это время к пациенту пришло трое членов его семьи: две дамы, одна из которых была старшего возраста, а другая юного и один высокий пожилой мужчина с седыми усами. Они стояли возле комнаты больного и оживленно ему твердили, перебивая друг друга: «Пойдем!», «Хватит!», «Дома лучше», «Прекращай эти глупости». Две дамы говорили наклонившись вперед и активно размахивая руками. Мужчина же стоял сзади них прямо, но вытянув шею. Обе его руки были сложены на трость.

Спрятавшись за «комнатой» другого больного, Герман слушал разговоры издалека, иногда посматривая на пациента, который развернулся лицом к кричащим на него родным. Он покачивал грустно головой, соглашался со всем и ни с кем не спорил. Когда настала секундная тишина, мужчина в палате встал с кровати, подошел к, скорее всего, отцу с матерью и сестре, и попросил их уйти без него в этот раз.

«Когда ты образумишься?» закричала пожилая женщина.

«Так ты точно ничего не исправишь!» возмущалась девушка.

«Глупо, глупо» проговаривал под усы пожилой мужчина с тростью.

Споры продлились еще недлительное время, а затем наступила полная тишина – родственники пациента ушли.

Риц посмотрел вперед, прислушался, еще раз посмотрел, понял, что никого, кроме пациента не осталось, и направился к нему:

– Знаете, что мне кажется странным? – разгорячившись, еще издали закричал врач. – То, что ваши родственники вас убеждают вернуться домой. – У Рица дернулась левая бровь. – Как уже было сказано мной днем, я не считаю вас больным, у вас нет признаков именно психического заболевания. Ваше состояние больше напоминает простую человеческую тоску или грусть. Казалось бы, «а почему не депрессия?». Но нет, и ее у вас нет. Может, скажете уже, хотя бы мне, что тут происходит?

Пациент, успевший сесть уже лицом к стене, развернулся посмотреть на юнца, назначенного ему в качестве врача:

– Герман, значит… Имя мама подбирала? – спокойно и даже нежно проговорил мужчина.

– Да, у нас в семье все имена мама подбирала, а отец просто доверял ее выбору. – Удивляясь происходящему, ответил Риц.

– Оно сразу и заметно. Отцы обычно выбирают что-то твердое по звучанию или грозное. Меня потому и назвали Дарвиком – в честь двух людей, нашедших силы и поддержку друг друга в жестоком обществе. – Пациент посмотрел в пол, а потом снова на врача разумными глазами здорового человека, страдающего душевно, но не болеющего душой.

– Мне стало больше о вас известно, но этого до сих пор мало, чтобы стало ясно, что вы тут делаете?

– А разве не ясно? Лечусь… – саркастично ответил Дарвик.

Герман замолчал, он, прищурившись, посматривал на пациента и глубоко в мыслях пытался найти способ, чтобы разговорить мужчину, но, в конце концов, сдался.

– Знаете, сейчас вечер, а впереди меня ждет ОЧЕНЬ долгая ночь. И она настолько долгая, что после неё вся моя жизнь превращается в жизнь «до ночи» и жизнь «после ночи». Мне не хочется тратить силы, даже при всём моем желании знать, что с вами и желании помочь вам. Если вам не нужна моя бескорыстная помощь, если вы считаете, что игнорирование лучший выход – мне лучше удалиться. Ведь есть золотое правило: помогать в лечении должен тот врач, которому доверяет пациент. Мне жаль, что ваше доверие обходит меня стороной.

Герман развернулся и хотел уже уйти, но мужчина его остановил, схватив за халат:

– Постой. – сказал он.

Риц, повернув голову, посмотрел на пациента.

– Ты прав. Прав в том, что без доверия никуда. Могу сказать, что твое лицо и твои слова вызывают доверие. У меня даже проснулось желание тебе рассказать правду, но я этого не сделаю, если ты не пообещаешь ее сохранить в тайне.

Юноша кивнул головой:

– Обещаю молчать.

Пациент выдохнул, посмотрел по сторонам и рассказал правду:

– Вы правы – я не болен. У меня нет психического заболевания, и я нахожусь в здравом уме. Но правда в том, что я попал сюда по своей воле. Я подкупил одного из ваших врачей, чтобы он выбил мне тут место. Место, как видите, стандартное. Живу тут уже год и пока не собираюсь переезжать.

– Зачем всё это?

– Всё из-за счастья… Оно покинуло меня, став удушающей болью, когда любимая мной многими годами девушка вышла замуж за другого мужчину. Поймите, я желаю ей лишь счастья, и дабы не причинить ей и ее семье вреда, даже самого незначительного, я поместил себя в психиатрическую больницу. Уехать же из города или переехать было бы незначительным изменением. Расстояния были бы для меня слабой преградой. Уверяю вас, как только печалящие и настораживающие мысли покинут меня, эта палата опустеет.

Герман покачал головой. Он заметил сходство историй их с пациентом жизней: оба были разбиты несчастной любовью и оба находили отдушину в психиатрической больнице.

– Дарвик, я вам сочувствую, но пора вернуться к жизни вне стен клиники и решеток. Надеюсь, вы будете готовы выйти отсюда в ближайшее время, потому что у вас хотя бы есть выбор, в отличии от меня.

«И что-то мне подсказывает, что что-то на втором этаже меня заждалось».

Герман Риц спустился на второй этаж в момент, когда ночь сменила вечер. Этаж окутала тьма, стены потрескались под напором вновь появившейся черной плесени, а за окном наступила могильная тишина, прерываемая криками диких птиц. Старичок с шизофренией стоял вне своей палаты и медленно помахивал правой рукой. Женщина с инволюционной депрессией стояла у «двери» комнаты изнутри, схватив толстые железные прутья решетки двумя руками и прижавшись к ним лицом. Мужчина с синдромом навязчивых состояний опять лишился своего страха и уверенно стоял возле палаты девушки, угадившей в психиатрическую больницу по решению суда. Все смотрели на Германа, покачивая головой и нежно улыбаясь.

Юный психиатр, молча, поздоровался с каждым пациентом легкими кивками, а потом направился к двери. Она ждала. Холод проносился сквозь щели в досках, мох и плесень спускались по ним, как захватчики по территориям, поглощая все больше и больше местностей, а ручка неподвижно ждала руку, готовую обхватить ее и запустить тело юноши в очередное приключение.

Когда Герман протягивал правую руку к двери, он думал о здоровом постояльце больницы и о его жизни, его бегстве от любви. Голос внутри Рица говорил ему: «Я бы не убежал от Марлен, даже если бы она решила выйти замуж за мою сестру». Но вот, рука прикоснулась к ручке, дверь открылась, и юноша вошел в комнату. Черное пятно медленно, растягивая свою черную массу, перемещалось при Германе на новый угол. Достигнув его, пятно стало простираться все ближе к потолку и расти вширь. Юноша наблюдал за этим, чувствуя беспокойство и нетерпение.

«Я пройду этот угол со всеми его ждущими меня мирами и буду дома уже утром. Уже утром буду пить чай с тонной лаванды и засыпать после долгого и тяжелого путешествия» – уверял себя Герман Риц.

Наш герой закрыл глаза, протягивая правую руку вперед, и коснулся кончиком указательного пальца черной двигающейся по четвертому углу массе. Пятно затянуло в себя тело юноши и отправило его в Мир любви и счастья.

Герман Риц, юный человек из мира людей, открыв глаза, увидел фантастический мир, захвативший радостным удивлением его сердце. Под ногами путника прорастала ярко-зеленая трава с темными прожилками внутри, напоминая мармелад. Могучие деревья с пышными зелеными кронами, заполонившие этот мир, скрывали своими ветвями переливающееся разными цветами небо. В воздухе парила золотая пыльца с лепестками цветов, что своим светом и блеском могли бы заменить солнце в здешнем мире. Многочисленные озера соединялись природными мостами из переплетенных ветвей и наброшенных местными существами камней.

Наслаждаясь этим видом и наконец-то приобретенным спокойствием, Герман не заметил, как к нему кто-то подошел. Лишь повернувшись случайно и подпрыгнув от резко промелькнувшего пятна перед глазами, он почувствовал, как был близок к живому незнакомому существу. Этот кто-то, к удивлению Рица, был напуган встречей еще сильнее и, ускользнув за широкие деревья, начал перепрыгивать с одного места на другое. Одежда незнакомца слегка развивалась на ветру и всячески выдавала этого «талантливого» маскировщика.

Герман, почувствовав неловкость, начал винить себя. «И зачем я так дернулся? Испугал явно дружелюбное существо».

Не было смысла бежать за испуганным незнакомцем. Таким способом вряд ли докажешь, что не хочешь причинить вреда. И Герман просто отпустил все мысли и свое тело. Лёжа на траве, тихо дыша и нежно смотря в небо, молодой человек следил глазами за переливами. Он почувствовал наслаждение, усилившееся теплыми порывами ароматного ветра.

Вдруг раздались звуки приближающегося существа. Шорох и шаги побудили Германа медленно приподняться и посмотреть по сторонам.

– Вы живы? – раздался приятный женский голос.

– Я? Ох! Да, я жив и живее не бывает. Я не ощущал себя настолько счастливым с тех пор, как переехал из родительского дома. – И повернувшись, Риц увидел существо, убегавшее пару минут назад. Им оказалась местная жительница не совсем человеческого облика.

Присутствие дамы побудило Германа встать. Он стряхнул с себя пыль, боясь показать неуважение. Но, к огромному нашему удивлению, Герман позабыл, что резкость пугает дружелюбное существо. Она испугалась его быстрого движения, и ей пришлось под силой осторожности и здравомыслия слегка шагнуть назад, наклонившись в ту сторону, в которую уже думала бежать.

– Нет, нет, не убегайте от меня. – Поторопился объясниться Риц. – Я не сделаю вам ничего того, что может принести вам вред. – Он раскрыл руки в знак дружелюбия.

Но она как будто не заметила этих слов и ласково произнесла:

– Вы счастливы? От чего же?

Герман, удивившись вопросу, ответил.

– Я восхищен красотой этого места, его необычностью и волшебной загадочностью. Тут я чувствую спокойствие и умиротворение. Это место удивительно. Этот мир – удивителен. – И молодой человек сделал вдох всей грудью в попытке захватить как можно больше сладкого воздуха с цветочным ароматом.

Они молчали. Стояли напротив друг друга и думали, что предвещала их встреча. Он – человек из мира людей, с любопытным взглядом и приятной внешностью. Она – женщина этого мира, необычная и спокойная.

– Вы всё еще меня боитесь. Но уверяю вас, это лишнее. Если вас испугали мои резкие движения, то я должен объясниться. Я вскочил по той причине, что не хотел перед вами предстать в одежде, покрытой пылью. Мне показалось, что это было бы неуважительно по отношению к вам. Я так думаю. Простите еще раз. Не хотел вас пугать.

Кажется, объяснение помогло растопить «лёд», и поза напуганной жительницы этого мира сменилась обычной человеческой позой стоящей прямо девушки.

– Я бы и не заметила пыли на вашем костюме.

Она говорила всегда спокойно, равномерно, без тех ярких эмоций, что всегда указывают на то или иное настроение.

Их общение переставало с каждой фразой быть напряженным. И, в конечном счете, и Её облик перестал казаться необычным.

Она была непростым человеком. Ее и человеком было сложно назвать. Ее синяя кожа была покрыта множеством золотых татуировок. Голова не была покрыта волосами, а глаза казались неземного цвета – ярко песчаного, почти рыжего, как самая красивая пустыня, хранящая в себе прекрасные озера, являющиеся здесь зрачками. Ее острый нос украшал мягкое лицо, лишенное складочек хмури или раздражения. Гладкая кожа, добрые глаза и очаровательные золотые татуировки создавали сказочный женский образ. Тело незнакомки было закрыто от глаз легким коричневым платьем длиной чуть ниже колен и без рукавов. Слегка приталенное, оно превращало её в целый мир сочетаний цветов и фигур.

– Только сейчас я понял, что забыл представиться. Меня зовут Герман. А как зовут Вас?

– Меня зовут – Окала.

– Окала… – деликатно повторил Герман. – Окала, могу ли вас попросить, показать мне ваш мир?

Окала медленно опустила голову и глаза в знак согласия.

– Герман, по правде говоря, я тут как раз для этого.

Риц засветился от радости и от пыльцы, успевшей его окружить.

Окала могла показать столько всего в этом мире, меняющем локации по щелчку и маху стрекозьих крыльев. Но первое, что попалось на глаза путнику и его гиду это земля. Из под нее вырывались голоса, и Герман припал ухом к мокрой от расы траве.

– Что это? – Спросил он, – Почему я слышу голоса, которые, кажется, наполнены грустью?

– Не стоит падать на колени и подслушивать. Посмотри, раз интересно. – И Окала движением обеих рук раздвинула землю, образовав глубокую вытянутую яму. На дне ее стояла женщина, не обращавшая внимание на рыхлые темные стены и холод, идущий от глины и песка. Она судорожно сжимала блокнот и ручку, говорила быстро, гневно и болезненно для своего сердца и своей души:

– Я возьму и нарисую шакалов, и повешу эту картину в центре зала. Отправлю копии каждому по почте, чтобы смогли увидеть вы свои морды. А у тебя, мой милый, есть даже кольцо на пальце, что символизирует вечность нашей любви. Вечность… какое ужасное слово. Лживое, как и ты. Я ведь, – женщина посмотрела в зеркало, – появилась на свет человеком от матери своей, но стала этим мерзким существом от вас. Ужас… Что за лицо? Красные, набухшие глаза и опечаленный пустой взгляд, омытый слезами по вашу душу.

Герман пытался понять, о чем или о ком говорит незнакомка и видит ли она его. Окала, будто прочитав мысли путника, произнесла:

– Она не видит нас. Она ничего не видит, кроме своего несчастья. Она не чувствует нашего присутствия, но чувствует сжимающую грудь боль. Задыхаясь, она отдает всю себя любви и потерянному счастью, растворяясь в темноте собственных мрачных мыслей.

– Но я думал, что этот мир наполнен добром, чем-то светлым…

– Так и есть. Только с одной помаркой: счастье и свет, точно так же как и любовь, даются нелегко. И только тот, кто может побороть в себе мрак, только тот, кто сможет ощутить прелесть счастья, может быть поистине счастлив. Потому что счастье – это выбор. Выбор, за который нужно бороться. И у каждого из них есть возможность выбраться, нужно только захотеть. – Окала вновь развела руки, и задрожала земля, открыв взору Германа сотню скрывающихся в ямах людей. Они были повсюду – через каждый метр земля осыпалась, показывая новые лица и головы. Поднялся шум голосов и шёпотов, Риц схватился за голову, прикрывая уши. Но гром людских страданий по несчастной любви был сильнее.

– Хватит, хватит! Прошу. Слишком громко. – зажмурившись прокричал молодой человек. – Окала, сделай что-нибудь.

И всё затихло.

Герман открыл лишь один глаз, продолжая закрывать уши. «Всё», подумал он и расслабил руки.

– Откуда ты знаешь, что всё так просто? Вот взял, захотел и выбрался? А если человек не может, но очень старается и хочет быть по-настоящему счастливым? Если он хочет, чтобы жизнь снова его интересовала, давала поводы для размышлений и переживаний, улыбок и вдохновения, хочет, но никак не получает желаемого?

– Знаю, потому что сама выбралась из такой же ямы.

– Выбралась? Как?

– Моя история не начинается одним днем или моментом, нет, начало ее длинное и уходит за многие года назад, оставляя уже потертости в воспоминаниях. И именно этими воспоминаниями я поделюсь с тобой. – Окала протянула правую руку и ладонью взялась за внутреннюю часть левого локтя Германа Рица. Её вены заблестели золотистыми реками, что начали растекаться ближе к пальцам и вот-вот собирались настигнуть руки путника.

Золотом разлились воспоминания Окалы, пройдя паутинкой через кожу человека, и унесли его в другое место мыслями, но не телом.

Окала и Риц стояли на месте, закрыв глаза и схватившись руками, всё так же неподвижно. Мысли же их переместились в прошлое жизни Окалы, в те времена, когда она любила всем сердцем.

Риц видел смену картинок и эпизодов, уход и появление лиц, он чувствовал перепады настроения. Это как увидеть всю свою жизнь на огромнейшей скорости, которая не дает тебе узреть всё в мельчайших подробностях, но дает шанс почувствовать всё вновь. Риц ощутил, как размытое мужское лицо приводит Окалу в восторг, а потом через секунду, в которую уложилось множество событий, это же лицо разочаровывает её, оставляя в трудные минуты и не показывая нежности. Этот незнакомец пренебрегал Окалой, забывая про её чувства, пользуясь её телом и требуя от неё всё больше и больше, не давая в ответ ничего.

– Он взял мое сердце и оставил его у себя, забыв дать взамен и пару слов. – Открыв глаза и убрав от Германа ладонь, проговорила Окала, медленно опуская голову. – Я не могла понять люблю ли его или уже ненавижу, не могла, ведь сердце мое было не под моей властью. Он держал его и не отдавал, пуская меня в горькие мысли. Я чувствовала себя одинокой, жалкой и никому ненужной… – Слеза, подобно тающему солнцу, скатилась с щеки и рухнула на зеленую траву.

– И что ты сделала? – Боясь ответа, спросил путник.

– Я не могла расстаться с ним, но могла расстаться с сердцем, что держало меня в плену. И я рассталась. – И из груди Окалы потекла кровь, медленно пропитывая одежду и выступая перед взором Германа.

– То есть, у тебя нет больше сердца? – смотря на происходящее, спросил человек.

– Нет. – Окала повернула по очереди голову вправо и влево, давая понять, что в ее груди больше ничего не бьется.

Герман подошел ещё ближе к ней и обнял за плечи.

– Ты больше не любишь?

– Люблю, но не сердцем.

– Тогда это не любовь. – Почти шёпотом сказал Герман.

– Возможно, но мне хочется думать, что я всё ещё могу любить.

Риц взялся левой рукой за подбородок, кончиками пальцев пригладил нижнюю губу и спросил Окалу:

– А если бы ты полюбила меня, как бы ты это почувствовала? – Робко спросил юный путник, опустив одну бровь и подняв другую, пытаясь попутно не сжевать все ногти уже на правой руке.

– Я бы окружила тебя всем только самым лучшим. Пыталась бы сделать тебя счастливым. В этом же и есть смысл любви – делать кого-то счастливее. А при встречах я бы обнимала тебя и тайно желала поглотить целиком и полностью, как сладкий нектар. Ведь, когда любишь, не хочешь отпускать. Гуляя, я бы чувствовала боль, произнося шутку и не слыша в ответ твоего смеха. Потому что, когда любишь, ответный смех превращается в ответную любовь. Придя же домой, я бы вновь и вновь прокручивала в голове часы, проведенные вместе, чтобы снова пережить такие сладостные моменты, как объятия, неловкие случайные и теплые прикосновения рук. И лежа с закрытыми глазами, я бы пыталась почувствовать всем сердцем запах твоего тела и твоих духов.

Герман почувствовал в груди давно забытое чувство, напоминающее боль и наслаждение одновременно. На лице еле пробивалась улыбка, а тело перестало реагировать на и так отсутствующие команды отнявшегося мозга. Счастье, хоть и навеянное искусственно, активированное лишь мечтаниями о любви, теплом раздалось во всем Германе.

Закатное солнце красно-оранжевыми лучами озарило тающее от наслаждения и слегка уловимой печали лицо молодого человека. Свет играл со зрачками пришельца и превращал его волосы в огненный неподвижный костер.

Окала медленно повела Германа дальше, стараясь показать как можно больше мест здешнего мира до наступления темноты. Взявшись рукой за руку Рица, она быстро зашагала между блестящими от солнца озерами, что порождали спокойными волнами блики и бегающие «солнечные зайчики». Прохладная трава слегка поскрипывала от шагов, теплый ветер шевелил волосы, а корни деревьев создавали новые мосты прямо по ходу движения идущих. Герман смотрел на все, отключив способность к размышлениям, он просто наслаждался видом и беспечным путешествием к чему-то прекрасному. Вода успокоила его, лишив тревожных мыслей, лучи солнца подарили надежду на наступление красочной ночи, а ветер показался знакомым и опьяняющим своей добротой.

– Всё. Дошли. – произнесла Окала. – Одно из самых красивых мест, с которых открывается замечательный вид.

Герман оторвался от таяния в наслаждениях и осмотрелся. Он стоял на холме среди полевых цветов, превращенных солнцем в золотой шевелящийся от ветерка ковер. Почувствовались динамика, движение каждого листочка, шевеление каждого крылышка стрекозы или пчелообразного паука трехцветника. И в этой динамике скрывался покой. Кому нужны наркотики, когда есть аромат полевых цветов, морского воздуха при отсутствии моря на горизонте, медленно плывущие облака и проглядывающее уже уставшее, но еще синеватое небо, местами покрашенное разгоряченным солнцем? И тут всё это было, точно так же как и счастье. А впереди, там, где цветы обрывались озерами, Герман увидел еще и возможности в виде меняющихся локаций. Виднелись красные каменные башни с металлическими петухами на крышах, горы с пещерами, белизной сияющие просторы, тонущие в свете фонарей и мерцающих огней, одиноко стоящие домики из бревен и дороги среди полей и вод. Столько всего ждало его, столько всего он должен был увидеть до прихода монстра мира любви и счастья. И он увидит.

– Окала, посмотри! Посмотри, какой вид, какие места и возможности узнать что-то новое! Мы можем отправиться туда? – указывая пальцем вдаль, спросил Герман.

– Только скажи, куда тебе велит идти твое сердце, и мы сразу же отправимся туда.

Герман с улыбкой и задумчивостью всмотрелся вдаль, а потом спокойно повернулся, чтобы посмотреть на Окалу, и упал в щекочущие листками цветы.

– Присоединяйся. – Снизу раздался голос.

Окала аккуратно присела среди цветов, взявшись руками за колени, и начала смотреть вдаль перед собой.

– Смотри! Окала, – схватив ее за руку, закричал молодой человек, подобно ребенку. – смотри, облако похоже на котика. Надеюсь, ты знаешь, кто такие котики? – вдруг со страхом спросил Риц, боясь отрицательного ответа.

Окала пожала плечами, а потом всмотрелась в небо, закинув голову.

– Не так, Окала. Ты лучше ляг, так будет лучше видно. Тем более, когда еще ты сможешь полежать в цветах, вкусить свежий и сладкий запах, смотря в облака, напоминающие котиков и слушая мои бредни? Ложись, пока еще облака видны, будем рассматривать их и говорить, что в них видим. Я вот уже нашел облако, напоминающее котика и крокодила, пытающегося съесть другое облако.

Окала легла в траву, поерзала плечами и немного улыбнулась. Облака же плыли себе дальше, гонимые ветром и надвигающимися тучами.

– Вот то, – сказала Окала, – похоже на цветок. Только одного лепестка не хватает.

– Да, точно. Похож. Молодец. А вот то, посмотри чуть правее, похоже на лодочку из листка бумаги.

Герман и Окала продолжали рассматривать облака, угадывая, на что они похожи пока не стемнело. Лежать в траве стало холодно, а облака были невидны. Приподнявшись, молодой человек увидел среди темноты впереди огонек.

– Окала, что это?

Она встала на ноги и ответила:

– Кто-то разжёг огонь в пещере Инфаро.

– Кажется, что он так далеко.

–На самом деле нет. Если пойдем сейчас, то успеем до начала глубокой ночи и ливневого дождя.

– Дождя? Но ведь… – и только Герман собирался сказать, что на дождь и намёка не было, заморосил дождик. – А знаешь, забудь. Пойдем.

Пробираться ночью и в небольшой, но всё же прохладный дождь, Герману было непросто. Сказывалось незнание мест, темнота и голод. Окала же чувствовала себя прекрасно, она с легкостью обходила любое мелкое препятствие, указывала Герману на нужную трапу и часто останавливала его перед обрывом у берегов озер.

Почувствовался дым от костра, запах чего-то жаренного и вкусного. Раздался смех и… погодите, да, смех и хрюканье. Чей-то уставший от жизни голос и топот. Свет от костра начал пробираться сквозь ночную тьму и окутывать камни, стоявшие перед Германом и его синекожей подругой. Окала взглянула на резко ставшего серьезным Рица. Вдруг, послышались шаги слева, показался маленький огонек, потом рука в перчатке, несшая этот огонек в стеклянном с металлическими переплетами куполе, а затем шляпа и вытянутое вперед, подобно вороньему клюву лицо. Тело незнакомца было прикрыто свободной верхней одежде, напоминающей длинное черное пончо.

Незнакомец медленно протянул левую руку к своему лицу и снял с него маску – наклювник, применяющийся при нырянии на большие глубины. Маска снята, а клюв остался. Своими черными и блестящими от костра и огонька глазами, незнакомец всмотрелся в два лица, спокойно поглядывающих на него. Одна сторона лица преобразилась улыбкой, другая оставалась неподвижной. Видимо, клюволицый узнал кого-то из присутствующих.

– Окала, ты не бывала так прекрасна с тех пор, как пропала из моей жизни. Рад тебя снова видеть.

Окала молча качнула головой, прикрыв глаза, а потом заговорила, обратившись к Герману:

– Герман, познакомься, Чудок. Чудок, – посмотрев на клюволицего, сказала Окала, – познакомьтесь, Герман.

– Раз мы теперь хорошие знакомые, а возможно, скорые лучшие друзья, то прошу вас присоединиться к нашему ужину. Мы остановились с друзьями в пещере Инфаро, и там достаточно мест на всех, чтобы спрятаться от надвигающейся грозы.

Договорив, Чудок не стал ждать ответа. Он протянул ввысь руку, сложил ее в виде лающей собаки, прокричал «Выходим!», а затем перепрыгнул через камни, нагретые и окутанные костром. Перепрыгнув через преграду, Чудок протянул руку Окале, стараясь помочь ей. Но помощь ей была не нужна, Герман уже проскочил на ту сторону, сразу же после Чудока, и уже вытянул Окалу к себе. Чудоку только оставалось смотреть, как Герман ставит со своих рук Окалу на землю.

– Прыткий Герман! Молодец. – Одобрительно и серьезно, подобно отцу на пенсии, проговорил клюволицый. – Друзья, смотрите, кого привела к нам судьба.

У входа в пещеру Инфаро горел костер высотой в полтора метра, огнем сжигающий мясо на вертеле, а возле костра сидело двое. Человекоподобный кабан в соломенной шляпе притопывал капотами, испуская из своего свинячьего рта одну глупую шутку за другой. Он сидел как человек на бревне, придерживал шляпу левой верхней конечностью и испускал всем своим мохнатым телом, подобно оркестру, сочетание звуков, порожденное голодом, метеоризмом и шутливым настроем. Рядом с этим забавным, но отпугивающим излишней активностью кабаном, уныло сидела светлая с золотистыми прядями лама. Меланхоличная по своей натуре, она сидела вблизи кабана, игнорируя шутки и остроты, иногда проговаривала несколько предложений почти неслышно, а затем вновь замолкала.