Читать книгу: «Осень давнего года. Книга первая», страница 4

– Да ведь не знала я, Маврушенька, что и думать-то мне в таких обстоятельствах! А птица мне говорит: «Вставайте, разлюбезная моя благодетельница! Чудо с нами случилось. Попали мы с Вами в страну неведомую, где лгать нельзя. Вы, тетушка, теперича должны до самой тонкости понять, в чем неправы были и на том настаивали, истиной считая кривду. А я Вам в поисках правды помогать буду, для того к Вашей особе и приставлена. Но я теперь, как видите, птица вольная, и нет у Вас надо мною прежней власти. В чулан теперь меня не запрете, коли в чем у нас с Вами несогласие выйдет. Я-то всю ложь Вашу уже постигла и тетю свою любимую, которая мне сейчас заместо матери, в беде не оставлю. Но дело это, Секлетея Потаповна, трудное, потому как самое тяжкое для человека – это признать свою неправоту, а значит, и ложь – вольную или невольную.

Сашка удивился:

– Что-то я не понял! Как это ложь может быть невольной? По-моему, любой перец знает, когда он врет.

– Нет, сударь мой, – покачала головой наша хозяйка. – Не каждый и не всегда. Ох, была не была! Все равно каяться надо. Я вот до сей поры ничуть не сомневалась, что главный мой долг перед покойным братцем – исполнить его волю и выдать Маврушу за Петра Силыча. Так уж исстари велось, чтоб дети покорялись родительскому решенью…

– А теперь Вы как думаете? – не вытерпела Светка.

– Да вот не зря, видно, мне вас Бог послал, детки. Едва услышала я, что в вашем-то времени не по неволе замуж идут, а по любви и согласию… Сразу мне душу пронзило – ведь намного лучше так-то! Хоть и богат Петр Силыч, и весь город к нему с почтением, а не пара он моей племяннушке! И уж когда сама страна эта чудная мне правоту вашу подтвердила – тьма исчезла и солнышко взошло, словно камень с души моей упал: не бывать Маврушеньке за седой бородой!

Из прихожей послышался свист ветра, потом звук упавшего тела и возглас: «О-ой!» Дверь распахнулась от сквозняка, и в комнату шагнул встрепанный мальчишка в форменном мундирчике с металлическими пуговицами. Его круглое лицо, усыпанное веснушками, излучало радость и торжество. Он подошел к Секлетее Потаповне, поклонился и сказал:

– Здравствуйте, маменька! Это я, Ваш единственный сын Порфирий, явился сюда почтеннейше поздравить Вас с первым счастливым прозрением. А ведь как ругали Вы меня, матушка, когда я смел за сестрицу Маврушу заступаться и просил Вас пожалеть ее младость и не выдавать девушку за Петра Силыча!

Женщина всхлипнула и раскрыла объятия. Мальчик кинулся к ней. Светка громко прошептала:

– Пошли, ребята! Тут сейчас и без нас обойдутся.

Что ж, это было правильно. Мы встали и тихонько выскользнули за дверь. В прихожей Иноземцев опять что-то опрокинул, потому что там было темно: огонек керосиновой лампы еле тлел, грозя совсем потухнуть. Сашка пробормотал:

– Как же хорошо, что я не живу в 19 веке! Тут полная жесть!

Я наконец-то нащупала ручку входной двери, рванула ее, и с улицы прямо навстречу нам хлынуло солнце. Вся компания радостно вывалилась на крыльцо.

5. Дар Нелживии

Как хорош был мир, раскинувшийся вокруг! Волшебно чистый, омытый дождем, искрящийся светлыми каплями, он звал к себе. И мы сбежали с крылечка вниз, прямо во влажную траву!

Легко было дышать этим голубовато-прозрачным воздухом после затхлой атмосферы старого дома! Мне невольно подумалось, что я еще никогда в жизни не чувствовала себя такой… летящей.

– Слушай, Санек, – спросила Светка. – Скажи, а кем ты сейчас себя чувствуешь?

– Свободным человеком, – не задумываясь ответил Иноземцев и раскинул руки, как птица крылья.

Точно! Казалось, мягкая и мощная волна приподнимает нашу троицу над изумрудной травой с яркими цветами и зовет ввысь. Но нет – мы не взлетали! Мы оставались на земле Нелживии, чувствуя себя при этом облачками в небесах.

– Смотрите, девчонки! – Сашка показывал рукой куда-то влево, в сторону чащи молодых елей за краем поляны.

.Я вгляделась и засмеялась от радости. Вот это да! Среди темной зелени виднелась… беседка из нашего двора. Ее построили в позапрошлом году под высокой березой. В конце этого лета, в августе, мы втроем частенько бывали в павильончике. Там было уютно, прохладно в тени ветвей. Посередине беседки стоит большой стол. Хорошо, расположившись за ним, читать, разгадывать кроссворды, болтать и смеяться… Но почему деревянная постройка оказалась здесь? Надо взглянуть на нее поближе. Может, это обман зрения? А между елочек стоит совершенно другая беседка, только издали похожая на дворовую? Не сговариваясь, мы устремились влево и перебежали поляну. Нет, это был тот самый сквозной домик! Вот и голубая краска облупилась на столбике у входа, а на столе видны царапины, оставленные «доминошниками» – те тоже иногда здесь собираются. Удивленные и обрадованные, мы поднялись по ступенькам и вошли внутрь. До чего, оказывается, здорово в чужой стране – пусть даже такой прекрасной, как Нелживия! – оказаться в знакомом месте. Сашка упал на скамью и блаженно зажмурил глаза. Мы с подружкой тоже расселись вокруг стола.

– Приветствую вас, ребята! – прокаркал наверху скворчиный голос. – Счастлив видеть, что подарок Нелживии с пониманием принят моими юными друзьями!

Кирилл, оказывается, сидел на тонкой жердочке под самым потолком – а я и не знала раньше, что она там есть! Жердочка висела на двух тонких бечевках, и скворец покачивался на ней, как на качелях. Надо же, вернулся! Интересно, а где он пропадал, пока мы гостили у Секлетеи Потаповны? Птица зорко разглядывала нас сверху, наклоняя голову и кося блестящими черными глазами.

– Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, уважаемый Кирилл, – Иноземцев изо всех сил старался быть вежливым, – а откуда здесь взялась эта беседочка?

– И за что нам прилетела награда от Нелживии? – присоединилась к нему Светка.

Скворец слетел вниз, уселся посередине стола. Птица приосанилась:

– Неужели не догадываетесь? А ведь все просто! Посмотрите, пожалуйста, туда. Вы ничего не замечаете?

Кирилл показал крылом в сторону купеческого дома. Странно! Что мы его, раньше не видели? Уж рассмотрели, будьте уверены, и даже внутри побывали…

Вдруг Светка удивленно охнула и ткнула пальцем в сторону особняка. Я вгляделась пристальнее. Ну и ну! Домик, оказывается, очень изменился – и в лучшую сторону! Цвет его первого яруса из грязно-желтого с ржавыми потеками стал чистым, лимонным, будто стену только что отремонтировали. Она теперь весело сияла в лучах солнца! Второй этаж, деревянный, тоже преобразился. Бревна утратили прежнюю угрюмую черноту, ряды их выровнялись. Надо же, и покореженная водосточная труба стала новенькой, прямой, ровно покрытой серой краской…

Я взволнованно спросила:

– Скажите, пожалуйста, Кирилл, что это значит? Кто побелил дом? Он ведь был таким старым! И кто поменял трубу? Мы здесь находимся уже давно, а рабочих не видели.

Скворец выпрямился и стал мерно вышагивать по столешнице. Честное слово, он опять кого-то мне напомнил! Но кого? Я не могла понять. Кирилл поднял крыло, и его верхнее прямое перышко стало очень похоже на указку в руке учителя, стоящего у доски. Ага…

– Вот теперь мы начинаем подходить к самому главному, – голос птицы звучал назидательно. – Ты, Ира, очень удивишься, но я все же скажу тебе: дом Секлетеи Потаповны никто не ремонтировал. Его изменила Нелживия.

– Как это? – недоверчиво спросил Сашка.

– А так, Александр. Ты видишь, что теперь облик особняка более м-м-м… соответствует краскам чудесной страны, верно?

С этим трудно было не согласиться, и все кивнули. Глаза-то у нас были на месте!

– Дорогие мои пытливые слушатели! Женщина, которая живет за стенами дома, недавно признала собственную неправоту в очень важном вопросе. Речь шла о судьбе человека! Вы, конечно, поняли, какие дикие взгляды на брак существовали во времена Секлетеи Потаповны.

– Да уж! – сердито подтвердила Ковалева.

– И ведь эта достойная женщина была убеждена, что брак со старым самодуром – единственно возможное счастье для Мавруши. Но у Секлетеи Потаповны доброе сердце, и она очень любит свою племянницу. Поэтому, когда явились вы – люди из будущего – и объяснили ей иную точку зрения, вдова сначала задумалась, а потом и… Одним словом, девушка теперь свободна от ненавистного жениха и безмерно счастлива. А помогли ей в этом вы, ребята! Часто бывает, что живут среди людей общепринятые обычаи и правила. И все им покорно следуют. Не замечают очевидной лжи некоторых традиций, а значит, их глупости и жестокости. Такова подлая власть общества над человеком – в любое время, при любом строе. А вы ее недавно победили! Молодцы ребята!

– Получается, – предположила я, – эта беседочка – наша награда за…

– Вот именно, Ирина. Нелживия щедра на подарки для тех, кто говорит правду, чувствуя ее сердцем, и смело отстаивает свою точку зрения. Теперь, друзья мои, у вас есть приют в этой стране. Куда бы вы ни направились – а вы, я знаю, любознательны и не будете сидеть на месте – безопасное убежище всегда будет рядом.

– Но почему, – влез Санька, – эта Секлестея… Потаповна прилетела сюда вместе с домом? И особняк ей, как нам беседку, зарабатывать не пришлось?

– Да потому, Александр, что для почтенной вдовы оказаться в незнакомом месте вне привычных условий жизни было бы слишком большим потрясением! Она и так еле пришла в себя после перемещения в Нелживию.

– Да-да, – подтвердила Светка, – Секлетея Потаповна нам рассказывала.

– А представьте, что случилось бы с вдовой, приземлись она там же, где вы! Не забывайте, Маврушина тетушка живет в другое время, когда купеческие жены и дочери почти совсем не выходили из дома, и это было в порядке вещей. К тому же женщина очень малограмотна, хотя и стремится по-своему к научному прогрессу. А невежество имеет свойство затемнять сознание!

– Ха! Это она-то – к прогрессу? – засмеялся Иноземцев.

– Именно. Вы ведь понимаете, ребята, что даже если человек и не получил образования – причем не по собственной вине, а согласно существующим обычаям…

– А что, в 19 веке девчонки не ходили в школу? – перебил Кирилла Сашка.

– Ходили, но немногие. И посещали девочки вовсе не школы в нашем, современном понимании, а народные училища. К сожалению, в них можно было получить только начальное образование. Существовали, правда, женские гимназии, но родители Секлетеи Потаповны не пожелали отдать туда свою дочь, считая, что ученье для девушки – вещь излишняя. Поэтому Секлетеюшка – ребенок очень живой и сообразительный – получила на дому лишь крохи знаний от приходящих учителей-студентов: одолела чтение, письмо и простейший счет.

– Н-да, – заметила Ковалева, – это сразу понятно по тому, как вдова говорит. Ее речь даже смешнее, чем деревенская. Вот я летом к бабушке в Сосновку ездила. И там некоторые тетеньки до того потешно выражаются! Их иногда сразу и не поймешь. Бабушка мне рассказывала, что на селе женщины с детства постоянно, почти совсем без отдыха работают. Поэтому некогда им, бедным, учиться культуре речи.

Скворец согласно кивнул:

– Твоя бабушка, Светлана, совершенно права. Если ребенок не имеет возможности или просто сил активно учиться, читать хорошие книги, его речь формируется только под влиянием окружающих людей. А купеческое сословие в конце 19 века не слишком-то тянулось к знаниям.

– Но погодите, Кирилл, – перебила я скворца, – Вы же сказали, что Секлетея Потаповна уважает научный прогресс!

– Да, уважает, – Кирилл сердито покосился на ухмыляющегося Иноземцева. – Насколько это возможно, конечно, при ее воспитании. И, разумеется, учитывая нравы общества, в котором она живет. Не забывайте, в этом купеческом доме течет позапрошлое столетие! Больше половины населения России вообще безграмотно. А некоторые государственные деятели твердят с высоких трибун, что образование для женщин вредно.

Сашка поднял вверх указательный палец и изрек:

– О, девчонки! Слыхали? Радуйтесь, что сейчас живете, а не тогда! Ты, Ковалева, и не знала бы, что такое шахматы. А ты, Костина, свои любимые книжки в глаза бы не видела. Так что цените наш 21 век!

– Да мы ценим, Санек, не сомневайся, – нетерпеливо отмахнулась Светка. – Но Вы, Кирилл, говорили про вдову…

– И продолжаю. Зря ты, Александр, улыбался, когда я упомянул про ее желание приобщиться к науке. Кстати, ты и сам лишь недавно начал добросовестно учиться. Не так ли?

Сашка покраснел и опустил глаза. Надо же, Кирилл попал прямо в точку! Откуда только он все про нас знает? А скворец невозмутимо продолжал:

– Так вот, о Секлетее Потаповне. Она действительно любознательна и очень интересуется наукой – разумеется, в тех пределах, которые доступны для нее при столь низком уровне образования. Эта, как вы понимаете, по природе очень неглупая женщина хотела бы знать и гораздо больше, но… Достаточно упомянуть тот факт, что она собрала дома большую библиотеку. Секлетея Потаповна постоянно читает, стараясь понять книжную, как она выражается, «премудрость». Особо отмечу: ведя себя подобным образом, вдова вызывает постоянные насмешки в свой адрес от знакомых кумушек-купчих. Да-да, тех самых убежденных невежд, которые одинаковы в любые времена. В 19 веке они, например, целыми днями только едят, спят да молятся.

– Что, и днем спят? Как детсадовцы? – поразился Сашка.

– Именно! Да и чем им еще заняться, чтобы убить время? Ведь, несмотря на умственную лень, они живые люди и погибают со скуки в своих четырех стенах. Но вот книгу в руки взять совершенно не в силах! Купчихи считают Секлетею Потаповну гордячкой, которая хочет быть умнее их, и упоенно сплетничают о вдове. Причем выдумывают о женщине самые безобразные небылицы – например, о том, что она колдунья и тайная чернокнижница. Потому-то Секлетея Потаповна, мол, и читает – а зачем ей еще это может быть нужно? Но в душе болтушки, конечно, завидуют товарке, хотя ни за что в этом не признаются – даже сами себе.

– А чему завидуют-то? – пожал плечами Сашка.

– Очень просто. Каждый тупица в душе понимает: мыслящие люди что-то ведь да находят в книгах. И явно интересное для них, даже увлекательное! – но, к сожалению, недоступное для глупцов. А это обидно! Вот поэтому неучи терпеть не могут людей образованных, да и просто стремящихся к знаниям – из зависти, разумеется.

Я вспомнила о Щуке. Действительно, он нас с Ковалевой ненавидит именно из-за того, что мы хорошо учимся и много читаем. Бедный Ленька, тяжело ему живется!

Сашка нахмурился и пробормотал:

– Ну, я это… В общем, беру свои слова обратно. Эта Секлестея – она продвинутая тетка. Я над ней больше не стебаюсь.

– И не Секлестея, а Секлетея, – поправила его Светка. – Сам научись говорить, потом над другими насмехайся!

Я заметила, что скворец встряхнулся и уже расправляет крылья. Нет! Нельзя его отпускать, не расспросив хорошенько о стране, в которой мы оказались.

– Погодите, пожалуйста, Кирилл, – мой голос звучал мягко-просительно, и скворец с готовностью замер на жердочке. – Люди здесь оказываются из-за своей неправоты, да? Вдова обманывала себя и других невольно, считая ложь правдой. Ну, якобы если покойный отец Мавруши собирался отдать ее за дряхлого Силыча, то так тому и быть. Но, получается, Секлетея Потаповна не особо и виновата, она просто руководствовалась старыми обычаями! К тому же женщина сама признала, что была не права. Тогда почему Секлетея Потаповна до сих пор здесь, а не улетает в свой город? Ее Нелживия не отпускает? Но почему? Ведь Мавруша теперь свободна, она больше не невеста старика, ее брак с Силычем не состоится.

Скворец прямо взглянул на меня глазами-бусинками:

– Опять хороший вопрос, Ирина. Ты верно догадалась. Если вдова отказалась от своей лжи, совершенной по недомыслию, отчего бы женщине не вернуться домой? Но увы! К сожалению, это была не единственная ее ошибка. Секлетея Потаповна нечаянно поддалась и другому заблуждению – гораздо более тонкого свойства. Видите ли, ребята, кривда умеет очень искусно притворяться истиной и привлекать на свою сторону доверчивых людей… Все дело в оттенках, почти неуловимых на первый взгляд. И вот уже ложь торжествует, а человек даже не догадывается об этом. Наоборот, он радуется, как милейшая Секлетея Потаповна, что способствует серьезным научным изысканиям… Я вижу, вы удивлены, друзья. Не спешите пока расспрашивать меня о второй промашке вдовы. Придет время – вы о ней узнаете! И даже, надеюсь, поможете женщине понять, что она по невежеству поверила одной бессовестной обманщице.

– А ее сынок-то тоже, выходит, наврал, если сюда прилетел, – подал голос Сашка, – к своей… хм-м-м… маменьке?

– Ты зря иронизируешь, Александр, – спокойно парировал скворец. – Подобное обращение к матери было обычным в 19 веке. Хотя, разумеется, оно было принято не в бедных слоях общества, а в основном среди дворянства, купцов и интеллигенции. А что? По-моему, звучит неплохо – ласково и почтительно. Насчет Порфирия ты не ошибся. Он действительно солгал, хотя считает себя правым и пока уверен, что иного выхода в сложившихся обстоятельствах не имел. Но его душа – душа честного человека – мучается из-за сказанной неправды, и потому мальчик здесь.

Светка резко подалась вперед:

– Есть еще вопросы. Да, Ир? – я кивнула. – Вы, Кирилл, сказали: мальчик здесь, потому что он кого-то обманул. И его мама, Секлетея Потаповна, прилетела в Нелживию из-за неправоты по отношению к Мавре. Которая, кстати, тоже явилась вместе с тетей – хотя и превратилась в кукушку. А под конец прибыл и Порфирий! Неужели в их городе никто не хватился трех пропавших людей? Вот исчезла средь бела дня, и ладно? Да Силыч, устав зря стучать в ворота к невесте, скоро выломает их! И дальше что? Старикашка забежит во двор и опупеет: дом исчез вместе с хозяевами! Представляю, какой получится скандал. О пропаже купеческого семейства тут же узнают все их знакомые. А Секлетея Потаповна, ее сын и племянница тем временем будут тут разбираться в своих ошибках. Хорошо, я допускаю: они их поймут и исправят. Но как семейству после этого возвращаться домой? Соседи сразу спросят: а где вы, голубчики, вчера были вместе со своим домом? В Нелживию летали, говорите? Понятно, мы давно подозревали, что Секлетея Потаповна – колдунья, а теперь убедились в этом окончательно. Не будем больше с ней знаться – а заодно и с Маврой и Порфирием! Может быть такое развитие событий, уважаемый Кирилл? И как дальше жить вдове, ее племяннице и сыну, если от них все отвернутся?

– А мы?! – закричала я. – Родители в Омске уже, наверное, с ног сбились, разыскивая нас! Мамы плачут, папы горюют, а найти детей не могут. Как их жалко, бедных, – у меня перехватило горло. – Но даже если эта история закончится хорошо: мы сделаем в Нелживии то, что должны сделать, и вернемся домой – как смотреть в глаза родным? Скажем: попутешествовали немного? Смотались по разноцветному тоннелю в одну волшебную страну? Думаете, мамы и папы нам поверят? Да они страшно расстроятся оттого, что их дети оказались наглыми врунами! Не может быть, Кирилл, чтобы Вы не понимали: мы не сможем, оказавшись дома, оправдать перед родителями и учителями свое нынешнее отсутствие там.

Светка спросила со слезами в голосе:

– Лучше скажите прямо, Кирилл: нам не суждено возвратиться на Родину? Мы останемся в Нелживии до конца жизни, да?! Как Секлетея Потаповна, и Мавруша, и Порфирий?

– А также Рыба, Антоха и Паха, – мрачно добавил Саня.

Скворец задумчиво почесал себе лапкой клюв. Мы, затаив дыхание, ждали ответа. А черный умник не торопился. Казалось, Кирилл был удивлен. И точно! Покрутившись на одном месте и заглянув в глаза каждому из нас, птица протянула:

– Ну, вот… Пр-ризнаться, др-рузья, я не ожидал от вас такой явной несообр-разительности. Р-разумеется, человек, попадая в Нелживию, вовсе не покидает места, в котором живет. Это его неспокойная душа летит сюда, желая познать истину. Знайте: душу до конца обмануть нельзя. Она глубоко чувствует правду – и постоянно ищет ее, даже когда мы сами этого не хотим. Часто бывает, что людям спокойнее и, самое главное, выгоднее обмануть себя, прикинуться жертвой обстоятельств и судьбы. Дескать, не соврешь – не проживешь. А души в это время страдают невыносимо! Им больно и тяжело, они мечутся внутри нас, призывая отказаться от лжи и обратиться к правде. Но многие стараются не слышать их, не желают признаваться в собственной низости – а любая ложь, конечно, низость. Именно из-за обмана – вольного или невольного – и происходят многие беды человечества. Соврать, как правило, бывает безопаснее для собственной шкуры и спокойствия, чем сказать правду! И что тогда делать душе? Лететь сюда и освободиться от кривды. Есть еще один очень важный момент. В обычной жизни, пока душа еще не возмутилась и не умчалась от своего хозяина, она вместе с совестью составляет одно целое. Вы понимаете: душа и совесть – добрые подруги. Это главное, что есть у нас. Без них люди – просто жующие разумные животные. Но вот когда души, незаметно от живущих на Земле, устремляются к истине, совесть становится отдельным существом, крылатым и абсолютно независимым, то есть…

– Птицей, – дружно подсказала мы со Светкой.

– Да. И теперь совесть не дает душе забыться. Она говорит подруге правду прямо в глаза, будит ее. Здесь, в Нелживии, совесть свободна. Она поступает так, как считает нужным, помогая душе отыскать истину. Странно. Я думал, что вы уже давно догадались об этом – еще там, в гостях у вдовы, когда Ирина объяснила Александру: кукушка для Секлетеи Потаповны – то же самое, что я для вас.

– А вот скажите, – влез Иноземцев, – почему вдове известно, что кукушка на самом деле – ее племянница, а Вы нам не хотите рассказать о себе?

– Откровенно говоря, хотелось бы, чтобы мои подпечные без посторонней помощи догадались, кто сопровождает их по Нелживии под личиной скворца. Надеюсь, это когда-нибудь случится. Что еще?

– Ну… – Ковалева громко пробарабанила пальцами по столу. – Мне вот непонятно, почему здесь не хочется ни есть, ни пить, ни…

– Наоборот, – помог ей Сашка.

– Да. Но теперь до меня дошло: душам это все не нужно, – протянула Светка. – А наши тела сейчас в Омске, не заметив улета душ, ходят себе, едят… Даже обидно как-то! И получается, у гостей Нелживии разные птицы?

– Конечно. Ведь люди тоже разные. В сущности, все мы птицы, – непонятно закончил Кирилл и взмахнул крыльями.

– Погодите-погодите, – тщетно пыталась я остановить скворца, – а что Вы там еще раньше говорили про прилет сюда? О том, что с нами тогда случи-ило-ось!

Последние мои слова прозвучали зря. Кирилл их не услышал, потому что уже растаял вдали. Вот, так я и не успела расспросить проводника! До чего же шустрая птица наш гид. Раз – и скрылась из глаз! Ага, интересно… Почему у моих друзей смущенный вид? Сашка, опустив глаза, ковыряет засохший бугорок эмали на столе, а Ковалева наблюдает за ним так преувеличенно-внимательно… Ужасно хочется стукнуть их обоих по макушкам, чтобы очнулись! Но я, конечно, подожду. Не будет же Иноземцев отскребать всю краску от столешницы, устанет когда-нибудь – и вот тогда… А подружка моя тоже хороша, сидит красная как рак и помалкивает. Интересно, долго ли это еще будет продолжаться?!

– Слушай, Ир, ты не сопи, – миролюбиво предложила Светка и откинулась на спинку скамьи.

– И не жми на мою ногу, – поддержал ее Сашка, поднимая на меня взгляд. – Ну да, Костина. Есть кое-что еще. Мы просто не успели об этом сказать.

Я поспешно убрала туфлю с его ступни. Надо же, совершенно не заметила, что давила Сане на поврежденное место. А мальчишка терпел, бедняга.

– Да ты не парься, Костина. Нога уже почти не болит. Но совсем перестанет, как я понимаю, только когда мы тебе все расскажем. Да, Ковалева?

– Да, Иноземцев, – ехидно подтвердила Светка. – И когда ты научишься звать нас по имени, а не по фамилии? Где твоя вежливость? Постоянно грубишь, как… Щука.

– Ну, ты и сказала! – возмутился Сашка. – С кем меня сравнила, подумай.

Я замахала на них руками, чтобы друзья не успели разойтись, и заметила:

– Вы, по-моему, сильно отклонились от темы. Еще и Ленечку вспомнили, не видать бы его еще сто лет! Кажется, вы забыли мне сообщить какую-то важную вещь – но не пойму какую. Мы же постоянно были вместе. Что я могла пропустить?

– Видишь ли, Костина, – неуверенно начал Сашка, но спохватился: – То есть, конечно, э-э-э… Ира…

– Вот как трудно мальчику нормально к девочкам обращаться. Он просто чуть не помер от натуги, – заметила Светка. – А еще стихи читает про кристалл души…

– Я?! Читаю?!

– Да ладно уж, успокойся – я успела рывком усадить на место вскочившего Санька. – Ты лучше о деле говори.

Иноземцев сердито косился на Светку. Я постучала ладонью о столешницу, чтобы он не отвлекался. Но мальчишка не реагировал, а только возмущенно пыхтел. Моя подружка улыбнулась и начала:

– Понимаешь, Ириш, мы действительно не разлучались. Но ты впала в обморок и была не в себе, помнишь? Так вот. Это произошло почти сразу после того, как мы…

– Полетели в школе по коридору.

– Да погоди, Саня. Понимаешь, Ир, ты глаза закатила и вся обмякла…

– И голову набок свесила.

– Да. Ну, мы сразу тебя и схватили под руки, потому что впереди был дверной проем, и нас туда несло. А ты почему-то оказалась чуть выше нас, и тебя бы обязательно стукнуло головой о косяк, если бы мы…

– Не дернули тебя вниз и не удержали.

– Не перебивай, Санек! В общем, миновали мы школьную дверь. Все вроде бы благополучно, несемся дальше над землей. Внизу дома так и мелькают. Потом из города вылетели. Видим, под нами поля, деревушки, леса, дороги. Вокруг, конечно, эти спирали завиваются…

– И трясет так, что мама не горюй!

– Я вцепилась тебе в руку и думаю: «Или я с ума сошла, или это сон. А может быть, все сразу. Не умеем мы летать! Что происходит? Надо это немедленно просечь, иначе…

– Иначе нашей Ковалевой жизнь не в жизнь!

– Конечно, Иноземцев! Папа говорит, что четкий анализ – моя сильная сторона и что в трудных ситуациях надо обязательно размышлять! Сам-то ты…

– Молчи, Ковалева!

– Еще чего! Ну вот, лечу я себе, лечу… С одной стороны ты висишь, уронить Ирочку боюсь, а рука уже дико устала! С другой круги эти пестрые вьются, стараюсь на них не смотреть. А то, думаю, вдруг голова закружится? И Саня нас, двух девчонок, не удержит? И свалится дружная компания с высоты вниз…

– Да куда можно было свалиться, Ковалева умная? Нас же внутри этой трубы и несло!

– Ты посмотри на него, Ир! Как ты, Санек, теперь спокойно рассуждаешь, в беседочке сидя! А тогда…

– Не рассказывай…

– Ха, еще чего! Ну вот, несется троица дураков непонятно куда. Мне на Саню даже глянуть некогда. А страшно – просто до щекотки в мозгах! Хорошо, думаю, хоть один мальчик со мной и Ирой… летит. Может, сообразит, как нам на землю спуститься. И голову себе ломаю: в чем прикол? Как вышло, что мы прямо из школы взяли и в небо усвистели? И не понимаю!

– И от этого головой трясу и ногами дрыгаю! – мальчишка в притворном ужасе выкатил глаза. – Происходит катастрофа. Сама Ковалева – и не понимает!

Я слегка хлопнула его ладошкой по лбу, чтобы не мешал Светке рассказывать. Подумать только, что пережили мои друзья! А мне, получается, повезло. Или нет? Ведь я не видела полета – а он был, судя по всему, довольно интересным…

– Погоди, Иноземцев, сейчас до тебя очередь дойдет, – зловеще протянула моя подружка.

Сашка поежился и отвернулся. Забавно! Что же он такого выкинул по дороге в Нелживию?

– Понимаешь, Ир, я от страха уже не могла по сторонам смотреть, а только вперед уставилась и кричу: «Если перестану думать, то конец! Я мыслю, значит, я существую!» Знаю от папы: это сказал один древний ученый – не помню его имени… И вдруг слышу – ты представляешь? – Санек запел!

Светка хихикнула, а Иноземцев густо, до свекольного оттенка, покраснел. Я очень удивилась новым сведениям о Сашке, потому что ни разу, за все время нашего знакомства, не видела его поющим. Иноземцев даже в школе на уроке музыки только губами шевелит – а сам ни звука. Непонятно почему, кстати, – петь так весело и легко!

– И что же ты исполнил, Сань? – с интересом спросила я.

Тот вцепился пальцами в волосы и нагнул голову к самой столешнице.

– Ира, ты не поверишь, – заявила Светка. – Это был «Жаворонок». Ну помнишь, такая грустная-грустная песенка?

Я пожала плечами. Ковалева удивилась:

– Не знаешь? Странно. Это старинная вещь, ты такими интересуешься.

«Несообразное что-то, – подумала я. – Где старинная вещь, а где Сашка?»

Светка лукаво покосилась на Иноземцева и предложила ему:

– Хочешь, спою?

Саня вскинул голову и погрозил моей подружке кулаком. Ковалева, ясное дело, не испугалась. Видно было, что ее разбирает смех. Но Светка сдерживалась, чтобы еще больше не расстраивать Сашку. Что же это за «Жаворонок»?

– Видишь, Санек, – с преувеличенной заботливостью протянула Ковалева, – Ира не понимает, что ты тогда пел. Надо ей помочь!

Подружка выскочила из беседки, сложила руки перед грудью, очаровательно улыбнулась. Предложила нам:

– Слушайте, как это было, – и запищала:

 
Лейся, песенка моя,
Песнь надежды сладкой…
 

– О-ох, – простонал мальчишка и крикнул: – Перестань!

Светка пожала плечами и вернулась в павильончик. Взглянув на несчастного Иноземцева, Ковалева села за стол и воскликнула:

– Санек, не переживай! Конечно, мы с Ирой не знали, что ты любитель русских романсов…

– Чего-о?

– То, что ты спел по дороге сюда – русский романс, – хладнокровно констатировала Светка. – Причем исполнил ты его весь, до конца, хотя и дрожащим голосом. И еще руками водил в разные стороны – плавно, как на сцене. Скажи честно, ты в вокальном кружке занимаешься?

– Ты что, Ковалева, мыло ела? Нигде я не занимаюсь! У меня нет музыкального слуха. Это моему отцу сказали, когда я еще в садик ходил. Наша пианистка брякнула папе, что я визжу диким голосом и не умею попасть в мелодию. Приказала, чтобы я на утренниках молчал, когда все поют, только рот открывал. Вот с тех пор я и разеваю его беззвучно.

– Странно, – протянула Светка. – Почему пианистка решила, что у тебя слуха нет? Ты пел совершенно правильно. И так звонко, задушевно даже! И… красиво, Санек, честное слово, хотя голос у тебя дрожал. А почему, кстати? Ты испугался, что ли?

– Да, испугался, Ковалева! Струсил я! Довольна?

Сашка перевел дух и уткнулся взглядом в столешницу. Кажется, он еще больше покраснел – просто малиновый стал, как мамин берет…

Светка постучала себе по лбу пальцем:

– Дурак. Мне-то с чего быть довольной? От твоего признания? Думаешь, мы с Ирой над тобой смеяться будем? Ну, и балбес! Да я сама от страха не знала, что мне делать: или глаза зажмурить и вопить, или в уме шахматную задачку решать! Так ты оттого и пел, Санек, что боялся?