Читать книгу: «Пушкин. Побег из прошлого», страница 4

– Влас! Готовь лошадей!

– Спасибо, господин хороший. А вот чайку бы нам еще с мальчонкой, на дорожку-то. Согреться.

– Сейчас устрою! – уже совершенно спокойным тоном произнес станционный смотритель.

Дальше до самой Луги никаких происшествий с Романовыми не случилось. В Лугу же приехали около полуночи. Как и советовал Пушкин, здесь решили переночевать. Тем более, явно начиналась снежная буря, ветер с силой выхватывал с поверхности снежные частицы и свирепо бросал их в зазевавшихся людишек.

Луга – маленький уездный городок с тысячью жителей в 130 верстах от Петербурга, специально построенный по указанию императрицы Екатерины Второй для размещения почтовой станции на трассе из Петербурга в Москву.

Пару лет назад услугами почтовой станции в Луге воспользовался и Александр Пушкин, подзадержавшийся здесь из-за того, что смотритель в первую очередь обслужил чиновника, стоявшего по чину выше титулярного советника Пушкина в составленной еще Петром «Табели о рангах». По этому поводу у поэта родился даже экспромт-эпиграмма:

 
«Есть в России город Луга
Петербургского округа.
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего».
 

Пока Романовы пили чай, выяснилось, что лошади здесь есть только для одной упряжки. А на станции еще до них находились постояльцы, ожидающие своей очереди. Первое, о чем подумал Михаил – как бы здесь не застрять на несколько дней. Тогда вся его задумка не будет стоить и выеденного яйца. Но что же делать?

Станционный смотритель выделил им маленькую комнату с низким потолком, где едва умещались кровать, канапе и один табурет. При этом в комнате было довольно прохладно из-за того, что в окнах были щели. Михаил отбросил одеяло, проверил простыню. Как он и ожидал, она была не первой свежести и чистоты. Спасибо, хотя бы, что не влажная.

– Придется спать в одежде! – Михаил посмотрел на сына.

– Почему, пап?

– Ну ты же видишь, что из окон дует. Поди сюда, подставь ладонь

Вася подошел к окну, подержал ладонь у оконной рамы, кивнул головой и посмотрел на отца.

Чтобы успокоить сына, который уже готов был закапризничать, Михаил улыбнулся, потрепал его по волосам и подмигнул.

– Ничего, сынок! Всего одна ночь. А завтра мы уже будем в Питере. Но там от меня ни на шаг, понял? – Василий кивнул. – И чтобы слушаться. Что я скажу, то и делай.

– Я все понял, пап.

– Ну, вот и хорошо! Ты ложись, а я на пару минут отлучусь.

– Ты куда?

– Да кое с кем переговорить нужно.

– А у тебя разве здесь есть знакомые?

– А разве переговариваться можно только со знакомыми?

Вася помотал головой.

– Ну, вот! Давай ложись. Я ненадолго.

Михаил вышел в зал, но смотрителя нигде не было. Да и вообще зал пустовал: видимо, все уже устроились на ночлег. Тогда он вышел на улицу. И в этот момент заметил, как конюх снял с лошадей сбрую и заводил их в конюшню. Стоп! Значит, прибыл новый ямщик. Михаил повертел головой, стараясь обнаружить прибывшего, но двор был пуст. Неужели уже успел куда-то отойти. Но тут из уборной, стоявшей на задворках, вышел мужик, смачно высморкавшись, прижав переносицу двумя пальцами, большим и указательным, вытер руку о зипун и, слегка покряхтывая, направился к дому. Романов сообразил, что это и есть новоприбывший ямщик, и тут же решительно направился ему наперерез. Мужик был крепкий, плечистый, с огромными ладонями, но и он слегка оторопел, когда увидел, что кто-то преградил ему путь. А Михаил вдруг впал в ступор: как обратиться к мужику? С господами все ясно. Он стал шевелить извилинами, вспоминая все свои познания по этому поводу.

Ямщик не выдержал первый, посмотрел с угрозой на Романова, И, на всякий случай сжав кулаки, грубовато спросил:

– Тебе чего, человече?

Романов даже выдохнул с облегчением. Снял шапку и слегка поклонился.

– Договориться хочу.

– Об чем?

– Твои лошади конюх только что увел в конюшню?

– Ну? – ямщик все еще недоверчиво смотрел на неожиданного собеседника.

– Я тут с сыном на ночь остановился, а мне бы в утрех в Питер надобно, иначе барин шкуру сдерет, ежели не успею за день.

– Хех! А и сдерет! Мне-то чего?

Романов вытянул руку, разжал ладонь, в которую заранее положил пятьдесят копеек. Впрочем, в кромешной тьме ямщик, разумеется, ничего не заметил. Тогда Романов сунул ладонь под кулак ямщика.

– Вот, возьми! Хотелось бы завтра раненько с тобой и уехать. Возьмешь?

Ямщик, наконец, разжал кулаки, взял деньги, приблизил ладонь к лицу, едва ли не на ощупь проверяя, сколько копеек ему вручил незнакомец.

– Пятьдесят копеек, – уточнил Романов. – Договорились?

Он протянул руку ямщику, но тот пожимать ее не торопился.

– Возок чей будет?

– У меня своя кибитка. Барин снарядил.

– Ладно! – ямщик, наконец, пожал руку. – Со смотрителем уже договорился?

– Договорюсь!

– Ну, смотри! А то деньги назад не верну.

Ямщик развернулся и пошел в дом. Романов выдохнул с огромным облегчением. Осталось дело за малым – договориться со станционным смотрителем. Ну, у Михаила уже есть опыт в этом деле. Вернувшись в здание, он тут же направился в комнату станционного смотрителя.

Когда Романов вернулся в гостиничный номер, с удивлением обнаружил, что Василий еще не спит, ворочается с боку на бок. Увидев отца, тихонько позвал.

– Па-ап!

– Ты чего не спишь, Вася? Завтра рано утром уедем и целый день в дороге.

– Мне страшно!

– Отчего же страшно? В этой комнате больше никого нет. Да, это даже не трехзвездная гостиница, но мы и не в двадцать первом веке, и не в столице.

– Кто-то воет.

– Как воет? – удивился отец.

– Страшно. Сам послушай.

Михаил присел на край кровати Василия и стал прислушиваться. И правда, услышал какое-то завывание, но тут же понял, в чем дело:

– Это ветер, сынок. Ты же сам видел, что в окне щели, вот ветер там и гуляет, и воет. Спи!

Он наклонился, поцеловал сына в щеку, посидел возле него несколько минут, держа его ладошку в своей. Вася успокоился и спустя несколько минут уже засопел.

Михаил подошел к канапе, потрогал его, сел, чтобы понять, не развалится ли. Затем снял валенки, подложил под голову шапку и лег. И вскоре впал в состояние, похожее на сон, но внезапно из этого состояния Михаила вырвал жуткий грохот и звон. Это в комнату ворвался ветер, распахнувший прогнившие створки окна и разбивший стекло. Разумеется, спросонья подумалось, что кто-то умышленно выбил окно и готовился напасть на него с сыном. Михаил вскочил, приготовившись отбить атаку кого бы то ни было, для чего схватился за табурет. Впрочем, он быстро убедился, что никто, кроме ветра, нападать на них не собирался. Однако же, нужно было что-то делать с окном, иначе они с сыном до утра околеют. Как ни странно, но этот шум и звон даже не разбудил Василия – он настолько устал за день, что теперь спал, как убитый. И тогда Михаил стащил с Василия одеяло (накрывшийся до самого подбородка своим теплым зипуном, мальчик чувствовал себя довольно комфортно), Михаил, как смог, приладил одеяло на окно. По крайней мере, ветер в комнате перестал чувствовать себя вольготно.

Зато из-за этого всего в соседней комнате проснулся и захныкал маленький ребенок и этот скулеж, сопровождаемый заунывными причитаниями то ли матери, то ли няньки, продолжался едва ли не до самого утра. Тем не менее, Михаил снова лег и попытался заснуть, мучимый то увлекательными сновидениями, то предстоящей страшной явью.

Романовы добрались до Петербурга только к вечеру 13-го числа. Ямщик доставил отца с сыном прямо к дому 72 на набережной Мойки у синего моста, рядом с Мариинским дворцом и очень близко к Сенатской площади (всего одна-две минуты пешком быстрым шагом), где весь последний год жил Кондратий Рылеев с женой и дочерью. Он занимал почти весь первый этаж здания.

Дом принадлежал Российско-Американской компании, где поэт работал правителем канцелярии. Романов вспомнил, что читал об этом доме. Двухэтажное здание в тринадцать окон по фасаду с мезонином построено в конце XVIII века и первым его владельцем был екатерининский вельможа Кашталинский. Однако в 1798 году дом приобрел президент коммерц-коллегии, а затем канцлер Воронцов, после смерти которого в 1805 году дом и купила Российско-Американская компания, созданная в конце XVIII века «для промыслов на американских островах морских и земных зверей и торговли ими».

В 1824–1825 годах дом превратился в штаб-квартиру Северного общества, здесь же останавливались и приезжавшие для объединительных встреч члены Южного общества, в частности, его руководитель полковник Павел Пестель.

Впрочем, Пестель Рылееву не понравился: неплохой психолог, Рылеев сразу заметил в полковнике хитрого честолюбца. К тому же, поэт считал неприличным дело свободы Отечества и водворения порядка начинать беспорядками и кровопролитием, на чем как раз и настаивал Пестель.

Романов встретил Рылеева в парадном, сразу же представился и вручил ему письмо от Пушкина. Кондратий Федорович тут же сломал сургуч, вскрыл конверт и пробежал глазами по строчкам письма, узнав своеобразный почерк Пушкина. Пока Рылеев читал, Романов его рассматривал.

Он был среднего роста, хорошо сложенный, с умным, серьезным лицом. С первого взгляда вселял в человека как бы предчувствие того обаяния помноженного на редкую силу его характера, которому непроизвольно, но неизбежно должны были подчиниться при более близком знакомстве. В минуты сильного волнения или поэтического возбуждения удивительные глаза его горели и точно искрились. Становилось даже жутко: столько было в них сосредоточенной силы и огня. В полутьме парадного не слишком была заметна бледность лица практически всего пару дней назад вставшего на ноги заговорщика, а вот его тяжелое дыхание было весьма ощутимо.

9

Утром 13 декабря случилась большая неприятность – стало известно о письме и встрече члена штаба заговорщиков поручика Ростовцева с Николаем Павловичем. Более того, сам Ростовцев «благородно» вручил черновое письмо Рылееву. Рылеев тут же оповестил своих соратников об этом и, стало быть, о том, что великий князь предупрежден о возможном мятеже. Рылеев показал письмо оказавшемуся в тот момент рядом Владимиру Штейнгелю. У того от удивления округлились глаза: как так можно! Ведь ему доверяли абсолютно все члены Северного общества.

– Что вы теперь думаете, неужели действовать? – взволнованно спросил Штейнгель.

– Действовать непременно! – ответил Рылеев. – Ростовцев всего, как видишь, не открыл, а мы сильны, и отлагать не должно. Акция Ростовцева только нам пойдет на пользу.

Бодрость и решимость Рылеева несколько поколебала неуверенность Штейнгеля в успехе переворота.

Все утро у Рылеева ушло на «ростовцевский сюжет». Он был у Трубецкого. Потом поехал к Николаю Бестужеву, старшему из братьев. У него как раз матушка из деревни приехала, а, поскольку они были дружны, то Рылеев и решил заехать, чтобы поздравить Прасковью Михайловну с приездом из деревни, а заодно и переговорить с Николаем, сообщив ему о Ростовцеве.

При этом Рылеев оповестил очень ограниченный круг людей, только самых доверенных лиц.

– Во всяком случае, акция Ростовцева должна лишь укрепить нас в намерении выступить в момент присяги, – убеждал Рылеев братьев Бестужевых.

– Отобедаете с нами, Кондратий Фёдорович? – спросила мать.

– Благодарствуйте, милая Прасковья Михайловна! Не откажусь.

– Кстати, Кондратий, – едва выйдя из-за стола, произнес Николай Бестужев, – Моллер мне сообщил, 14-го его 2-й батальон финляндцев будет нести караул во дворце и в присутственных местах вокруг дворца, в том числе возле Сената. Таким образом, в случае согласия Моллера содействовать нам резиденция Николая и всей августейшей фамилии и Сенат будут под нашим контролем без всякого штурма.

– Отлично! Тебе нужно уговорить Моллера содействовать нам, Николай. Ведь он как начальник караулов, может пропустить во дворец любую воинскую часть. И, наоборот, воспрепятствовать проходу недружественных войск.

– Я попробую, хотя и не гарантирую. Боюсь, что Моллер не согласится.

Между тем вечером, накануне восстания в квартире Рылеева было так же жарко. К этому моменту Кондратий Фёдорович Рылеев уже был признанным лидером заговорщиков. Междуцарствие конца ноября-начала декабря 1825 года, повторное отречение от престола правителя Царства Польского цесаревича Константина Павловича, после смерти бездетного Александра I – старшего среди наследников русского трона, и новая присяга при восшествии на престол непопулярного в войсках императора Николая признаны были заговорщиками удобным случаем для открытого восстания. Чтобы избежать разномыслия, постоянно замедлявшего действия общества, Кондратий Рылеев, князь Евгений Оболенский, Александр Бестужев (второй из четырех братьев Бестужевых) и другие назначили полковника гвардии, дежурного штаб-офицера 4-го пехотного корпуса князя Сергея Петровича Трубецкого диктатором.

План Трубецкого, составленный им совместно с Гавриилом Степановичем Батеньковым, собратом Рылеева по перу, состоял в том, чтобы внушить гвардии сомнение в отречении цесаревича и вести первый отказавшийся от присяги полк к другому полку, увлекая постепенно за собой войска, а потом, собрав их вместе, объявить солдатам, будто бы есть завещание почившего императора – убавить срок службы нижним чинам и что надобно требовать, чтобы завещание это было исполнено, но на одни слова не полагаться, а утвердиться крепко и не расходиться. Таким образом, мятежники были убеждены, что если солдатам честно рассказать о целях восстания, то их никто не поддержит. Трубецкой был уверен, что полки на полки не пойдут, что в России не может возгореться междоусобие и что сам государь не захочет кровопролития и согласится отказаться от самодержавной власти.

Батеньков же мыслил о будущем мироустройстве России (в этом смысле он мнил себя неким Наполеоном, или Цезарем). Он предлагал уничтожить самодержавие, учредив парламент, состоящий из двух палат, причем, члены верхней палаты должны быть назначаемы на всю жизнь (нечто вроде английских пэров). Впоследствии же восстановить монархию, но уже конституционную, для чего предполагалось учредить провинциальные палаты для местного законодательства и обратить военные поселения в народную стражу.

Весь вечер и всю ночь накануне восстания продолжалось последнее заседание членов Северного общества на квартире у Рылеева. Проходило оно шумно и бурливо, все его участники были в каком-то лихорадочно-высоконравственном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобоисполнимые предложения и распоряжения… А особенно прекрасен в этот вечер был Рылеев! Он все еще окончательно не пришел в себя после простуды, поэтому говорил просто, негладко; но, когда он начинал говорить на свою любимую тему, о любви к Родине – лицо его оживлялось, бледность исчезала, черные, как смоль, глаза озарялись неземным светом, речь текла плавно, как огненная лава. Этот человек обладал сильным характером, был бескорыстен, ловок, ревностен, резкий на словах и на письме. Он стремился к избранной им цели со всем увлечением и действовал, не выгадывая для себя каких-либо выгод, а по внутреннему убеждению, что все его действия направлены лишь на пользу для отечества. Типичный образ искреннего революционера.

– Итак, господа, решено! Утром, 14 декабря идем на Сенатскую площадь, – произнес Рылеев. – На какую численность солдат мы можем рассчитывать, Александр Михайлович? – обратился Рылеев к полковнику Булатову, назначенному заместителем диктатора восстания князя Трубецкого, отсутствовавшего по причине ведения переговоров с сенаторами.

– Порядка шести тысяч солдат, – ответил Булатов, командир 12-го егерского полка, герой войны с Наполеоном.

– Мы возлагаем надежды на лейб-гвардии Измайловский, лейб-гвардии Егерский, лейб-гвардии Финляндский, лейб-гвардии Московский, лейб-гвардии Гренадерский полки и Гвардейский Морской экипаж, – уточнил начальник штаба заговорщиков, князь Евгений Петрович Оболенский, старший адъютант в дежурстве пехоты гвардейского корпуса, сын губернатора Тульской губернии.

Оболенский глянул на Александра Якубовича, капитана Нижегородского драгунского полка. Именно ему совместно с лейтенантом Гвардейского экипажа Антоном Арбузовым следовало поднять гвардейский Морской экипаж, затем присоединить к себе Измайловский полк и конно-пионерный эскадрон под командованием Михаила Пущина, брата Ивана.

– На моряков и измайловцев мы возложили задачу занять Зимний дворец и арестовать царскую семью, – добавил полковник Булатов.

Дальше снова слово взял Оболенский:

– Одновременно наши братья Бестужевы, подняв Московский полк, должны привести его к Сенату.

– Я же с гренадерским полком занимаю Петропавловскую крепость. А с Васильевского острова должен подойти Финляндский полк, – заключил Булатов.

Рылеев удовлетворенно кивнул.

– Судьбу царской семьи должно будет решить учредительное собрание: либо мы их вывезем в Америку, либо… – Рылеев посмотрел на Петра Каховского. – Вы знаете, друзья мои, что я сторонник мирного решения конфликта, однако же ради успеха нашего дела… – Рылеев помолчал, медленно прохаживаясь по зале, наконец остановился рядом с Каховским, но взгляд его, казалось, был устремлен куда-то в будущее, глаза загорелись огнем. – Поутру долго обдумывая план нашего предприятия, я находил множество неудобств к счастливому окончанию оного. Более всего страшусь я, если цесаревич Николай не будет схвачен нами, что в таком случае непременно последует междоусобная война. Тут пришло мне на ум, что для избежания междоусобия должно его принести в жертву… – он тут же перевел взгляд на своего соратника. – Как ты смотришь, Каховский, на то, чтобы убить ныне Николая? Это возможно исполнить прямо на площади. А еще лучше проникнуть в Зимний дворец и убить претендента на престол. По моему мнению, это могло бы открыть ход в Зимний дворец.

– Я берусь это сделать, – решительно произнес Каховский.

В этот-то момент и раздался звонок колокольчика в дверь, что, с одной стороны напрягло заговорщиков, с другой даже испугало их: они ведь знали о поступке Ростовцева, сообщившего Николаю о готовящемся заговоре. Но это звонил Михаил Романов, обнимавший озябшего и полусонного сына. На молчаливый удивленный вопрос открывшего дверь Рылеева, Романов, сразу узнавший по портрету поэта, слегка склонил голову, произнес:

– Здравствуйте, Кондратий Фёдорович! У меня для вас рекомендательное письмо от Пушкина.

Ознакомившись с содержанием письма, Рылеев чуть посторонился и сделал приглашающий жест:

– Прошу вас, господин Романов. А это, надо полагать, ваш сын?

– Так точно! Устал с дороги. От Луги на перекладных целый день до Питера добирались.

Рылеев помог гостям раздеться и, перед тем как проводить Михаила в гостиную, предложил:

– С вашего позволения, я препоручу мальца своей супруге Наталье Михайловне?

– Буду премного вам благодарен.

– Натали! – позвал Рылеев.

Проведя Василия на женскую половину дома и коротко объяснив жене, в чем дело, Рылеев, наконец, ввел Романова в круг собравшихся заговорщиков.

– Друзья! Позвольте вам представить Михаила Павловича Романова! – он выдержал небольшую паузу, оценивая реакцию своих друзей, затем тут же уточнил:

– Полного тезку его императорского высочества! – явно послышался легкий одновременный выдох доброго десятка человек, и даже раздался легкий смешок, немного разбавивший тревожную атмосферу собрания. – Прибыл к нам из Михайловского по рекомендации нашего милого друга Пушкина. Причем, Пушкин сообщает, – Рылеев потряс рукой, в которой держал лист, исписанный рукою поэта, – что его, а теперь и наш гость человек весьма осведомленный и имеющий возможность помочь нам успешно завершить задуманное нами дело.

Романов, польщенный такой характеристикой, которую ему дал сам Пушкин, слегка раскраснелся от волнения, поклонился сразу всем и произнес немного дрожащим голосом:

– Приветствую вас, господа декабристы! Готов приложить все свои силы на благое дело освобождения матушки России от ига самодержавия.

Он внимательно рассматривал присутствующих, переводя взгляд с одного на другого, а те были немного шокированы таким обращением – «Декабристы»! А ведь и верно – декабристы. Однако все продолжали молча наблюдать за Романовым в ожидании того, что он им скажет. А Михаил решил дальше не интриговать заговорщиков, понимая, что те и без того находятся в сильном возбуждении накануне восстания и усталости за целый день совещания. Впрочем, и сам Романов устал после такой длинной и ухабистой (от слова «ухаб») дороги.

– Для начала скажу, что Пушкин порывался ехать к вам вместе со мной, и мне стоило большого труда уговорить его не делать этого.

– Это правильно! – кивнули одновременно Пущин и Рылеев.

– Однако это же и затруднит мне объяснение с вами, поскольку Александр Сергеевич почти за сутки общения со мной, уже все понял, а у нас с вами сейчас слишком мало времени, чтобы вдаваться в детали объяснения, кто я такой и зачем прибыл. Посему, прошу вас, господа, просто послушайте меня и доверьтесь рекомендации Пушкина.

Романов на пару секунд замолчал, облизывая губы и набирая в легкие побольше воздуха и одновременно стараясь распознать всех присутствующих, которых прежде видел лишь на портретах. Здесь были Арбузов, Михаил Бестужев, Михаил Пущин, Репин, пришел Александр Бестужев. Приехали Краснокутский и Корнилович с сообщением о часе присяги. А вот «диктатора» Трубецкого не было.

– Я – историк по образованию, окончил Московский университет. И прибыл сюда к вам из будущего, из 2025 года.

– Как такое возможно! – скептически возразил Каховский.

– До подобных сказок даже Пушкин с Жуковским пока не додумались, – хмыкнул Иван Пущин.

– Друзья, давайте все же дослушаем нашего гостя, коль уж за него поручился Пушкин, – остановил прения Рылеев.

Романов благодарно посмотрел на него и продолжил.

– Разумеется, я понимаю, что вам и невдомек, как такое путешествие во времени могло свершиться. Да и сам я еще несколько дней назад (я имею в виду тех дней, в 2025 году) не верил в возможное перемещение. В будущем это явление назовут – телепортация. Но мой шурин, брат моей жены, настоящий гений: он построил машину времени, и я стал первым человеком на земле, который совершил путешествие в прошлое. Но совершил я его не просто так… – Романов вздохнул и выдохнул. – Надеюсь, когда у нас с вами все получится я вам расскажу о том, что происходило в России в конце XIX и в XX веке. Сейчас же важнее то, ради чего вы все здесь (и я с вами тоже) собрались – совершить государственный переворот, точнее, революцию, навсегда избавить Россию от самодержавия. И, если не сделать ее республикой, то хотя бы превратить в конституционную монархию. По примеру той же Британии… Да, зачем Британии. У нас есть пример гораздо ближе – Царство Польское, где вполне соседствует, назовем это так, конституция Польши и царское наместничество Его Высочества Константина Павловича, кому, собственно, уже и присягнули некоторые полки, и каковым обстоятельством вы, господа и желаете воспользоваться.

Романов обратил внимание, что все присутствующие внимательно слушали его, уже не перебивая.

– Единственное, хочу вас огорчить. Даже не столько предательством поручика Ростовцева, сколько трусливым поступком назначенного вами диктатором князя Сергея Петровича, которого, к сожалению, в данный момент нет среди вас.

– Не слишком ли смело вы обвиняете князя Трубецкого? – не выдержал Рылеев. – Он является одним из руководителей Северного общества.

– Прошу прощения, Кондратий Фёдорович. Не хотел обидеть князя и смутить вас, однако же я, повторяю, смотрю на все это с высоты двух столетий. Впрочем, во-первых, вы сами уже завтра сможете убедиться в моей правоте; во-вторых, однако, сей фактор нисколько не помешает вам… нам выполнить задуманное. У нас с вами будет, поверьте мне, несколько возможностей разобраться с царской семьей, арестовать самого Николая. Но… Я бы не хотел, господа, опережать ход событий. Пускай все идет, как предначертано историей. Я же ее лишь слегка подкорректирую в тех моментах, когда это будет наиболее благоприятно для хода восстания, чтобы помочь вам прийти к власти. В принципе, я все сказал. Теперь, если позволите, я просто молча поприсутствую на вашем совещании. Никому из моих современников такое даже и присниться не могло ни в одном прекрасном сне.

– Сделайте одолжение! – после некоторой паузы, во время которой он, да и остальные тоже, осмысливал услышанное, произнес Рылеев.

Романов нашел свободный стул в самом углу большой гостиной и тихонько прошел туда и сел, с улыбкой и дрожащими от радостного волнения губами, наблюдал за происходящим.

– Наша революция, – заговорил Александр Бестужев, – будет подобна революции испанской, не будет стоить ни одной капли крови, ибо произведется одною армиею без участия народа…

– Но какие меры приняты Верховной Думою для введения предположенной конституции, – спросил Александр Якубович, – кто и каким образом будет управлять Россией до совершенного образования нового конституционного правления?

– До тех пор, пока конституция не примет надлежащей силы, – сказал Бестужев, – Временное правительство будет заниматься внешними и внутренними делами государства, и это может продолжаться хоть десять лет.

– По вашим словам, – возразил Якубович, – для избежания кровопролития и удержания порядка народ будет вовсе устранен от участия в перевороте, что революция будет совершена военными, что одни военные люди произведут и утвердят ее. Кто же назначит членов Временного правительства? Ужели одни военные люди примут в этом участие? По какому праву, с чьего согласия и одобрения оно будет управлять десять лет целою Россиею? Что составит его силу, и какие ограждения представит в том, что один из членов вашего правления, избранный воинством и поддерживаемый штыками, не похитит самовластия?

Эти вопросы произвели страшное воздействие на Бестужева, негодование изобразилось во всех чертах его лица.

– Как вы можете меня об этом спрашивать? – вскричал он со сверкающими глазами. – Мы, которые убьем, некоторым образом, законного государя, потерпим ли власть похитителей?! Никогда! Никогда!

– Это правда, – вдруг произнес Рылеев с улыбкой сомнения, – но Юлий Цезарь был убит среди Рима, пораженного его величием и славою, а над убийцами, над пламенными патриотами, восторжествовал малодушный Октавиан, юноша 18 лет.

После очередного пламенного пассажа Рылеева Михаил Бестужев улыбнулся.

– Чему ты улыбаешься, брат? – удивился Рылеев.

– Да вот вспомнил твою недавнюю поэму «Наливайко». Как ты там в «Исповеди Наливайки» писал:

 
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Погибну я за край родной, —
Я это чувствую, я знаю…
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благословляю!
 

– Знаешь ли, друг мой, – продолжал Михаил Бестужев, – какое предсказание написал ты самому себе и нам с тобою?

– Неужели ты думаешь, что я сомневался хоть минуту в своем назначении? – ответил Рылеев. – Верь мне, что каждый день убеждает меня в необходимости моих действий, в будущей погибели, которою мы должны купить нашу первую попытку для свободы России, и вместе с тем в необходимости примера для пробуждения спящих россиян.

Рылеев на мгновение улыбнулся, но тотчас же лицо его сделалось снова серьезным.

– Я служил Отечеству, пока оно нуждалось в службе своих граждан, и я ушел, когда увидел, что буду служить только для прихотей самовластья. Я желал лучше служить человечеству и избрал звание судьи. Наступил век гражданского мужества – я буду бороться за свободу отечества и счастье народа, я буду лить кровь свою, но за свободу отечества, за счастье соотчичей, для исторжения из рук самовластия железного скипетра, для приобретения законных прав угнетенному человечеству.

– Друзья! Осталось только определить время восстания, – заговорил Иван Пущин.

– В Петербурге все перевороты происходили тайно, ночью, – ответил Рылеев. – Вспомните прошлый век и 8°1-й год.

– Я думаю, что и теперь, если начинать здесь, то лучше ночью, – ответил Каховский. – Всеми силами идти ко дворцу, а то смотрите, господа, пока мы соберемся на площадь… Да вы знаете, что и присяга не во всех полках в одно время бывает, а около дворца полк Павловский, батальон Преображенский, да и за Конную гвардию не отвечаю. Я не знаю, что там успел Одоевский, так, чтобы нас всех не перехватили, прежде чем мы соединимся.

Но ему возразил Рылеев:

– Ты думаешь, солдаты выйдут прежде объявления присяги? Надо ждать, пока им ее объявят.

Лидеры общества, разумеется, понимали, что было бы эффективнее ударить внезапно, ночью. Но они трезво сознавали и другое – без официального объявления переприсяги, которая неизбежно потрясет и возбудит солдат, им не поднять полки. Они вынуждены были оставить первый шаг правительству.

После короткой паузы Рылеев продолжил свою мысль:

– Надобно нанести первый удар, а там замешательство даст новый случай к действию, – Рылеев тут же обратился к Александру Бестужеву:

– Итак, брат твой ли Михаил с ротою, или Арбузов, или Сут-гоф – первый, кто придет на площадь, тотчас отправится ко дворцу.

В этот момент приехал Трубецкой. Отдав распоряжения, снова уехал.

На этом же совещании было решено оповестить о начале выступления Южное общество. Были посланы письма в Москву находившимся там М.Ф. Орлову и С.М. Семенову. Предполагалось, что Степан Михайлович Семенов может возглавить выступление в Москве.

Но уже после полуночи – в ночь с 13 на 14 декабря – к Рылееву приехал Оболенский. Он хотел узнать об окончательных решениях. Застал у Рылеева лишь Пущина и Каховского, а вскоре к ним присоединился Александр Бестужев. После нескольких минут общего разговора Каховский и Пущин надели шинели, чтобы ехать, да и Оболенский не собирался задерживаться, начал прощаться с хозяином квартиры. И уже стоя на крыльце дома, Рылеев подошел к Каховскому и, обняв его, сказал:

– Любезный друг, ты сир на сей земле, ты должен собою жертвовать для общества – убей завтра императора.

После все остальные также обняли и поцеловали Каховского, а тот растерянно спросил:

– Каким образом сие мне сделать?

– Надень лейб-гренадерский мундир и во дворце сие исполни, – предложил Оболенский.

– Но сие невозможно, ибо меня в то же мгновение узнают.

– Тогда следует дождаться прихода государя, – произнес Бестужев.

– Но и сие невозможно, ибо вызовет подозрение.

– Ты должен дожидаться царя на Дворцовой площади, чтоб нанести удар, – резюмировал Рылеев.

Александр Бестужев, не одобрял идею цареубийства, поэтому внутренне понимал, что гложет сейчас Каховского. И решил ему помочь. Провожая Каховского, Александр Бестужев шепнул ему: