Читать книгу: «Храм любви. Книга пятая. Исход», страница 2

– Души людей, как ни крути, все-таки зависят от божьего зова и состояния тела. Хотя русская душа всегда искала своего – свою правду, своего бога, и чаще в себе, а не в небе. Искание истины и любви – черта нашего характера. Даже в возлюбленном своем ищем союзника по исканиям. Искание – наша религия, и кто не принимает эту религию души и не говорит на одном языке, то и возлюбленными не становятся. Они и являются ключом души.

Она стала креститься на одну из своих икон, стоящих в доме, он замолчал и не стал утверждать ей свое понимание. Она, закончив креститься, возражала:

– Для нас, верующих, все разные люди перед богом равны, хотя по грехам и не очень равны. Ныне у большинства бог – деньги, у кого-то они – истина добра, милосердия и терпимости. В этой куче правды моя правда – это святая любовь, как бог.

– Вот-вот: все мы ищем своего бога, которому готовы поклоняться с рабской покорностью. Но я не осуждаю тебя за это. Не урони этого, если это счастье твое. Мне же кажется: надо, чтоб боги служили нам, а не мы им, и тогда счастье будет у всех одно. Твоя религия – правда святой любви – стоит на том, чтобы только презирать страсть, и призывать к вечной любви, которая не может быть невечной, должна дарить счастье. Однако счастье человека должно жить в гордости свершенного, и это может быть жаловано честью и почитанием самим Господом и его верой. Ты, заботясь только о своем духе, не признаешь плотского влечения совсем, а плотское здоровье – это храм святого духа. Вечной идеальной любви быть не может, так как она просто перерастает в вечное слияние душ. Ты этого знать не хочешь, как и того, что без наличия энергии тела ни любовь, ни страсть неведомы никому. У тебя хоть и, может, была любовь, но в слияние душ она, видимо, успеть перерасти не смогла, и осталась только тоска.

– Бог с вами. Верьте в бога, и он даст вам энергию вечной любви и слияние в одно мгновение.

– Только мне все это дается вне божьего закона. Однако моя любовь тоже определяется божьим временем свыше: сколько он даст, на столько и счастья прибудет. Вечностью чувства насиловать нельзя никого, а потому и клеймение любви временем может требовать покаяния, но не греха. Люди со временем поймут, что грехом может быть только нарушение этого времени, и напишут другую библию, где любая власть, как и божественная любовь, будет подчинена природе и энергии борьбы человека, способной выразиться во времени.

Сидя уже за столом и уплетая за обе щеки приготовленные ею блюда, он как бы несерьезно относился к ее желанию. Подумав над тем, что сказал, решил более серьезно подтвердить высказанное и прочитал ей стих неизвестного автора, думая, что он относится к их беседе:

 
Я мытарь чести, мысли, слова.
Пусть будет вам моя дорога,
Для созерцанья, как Бога,
Нам жизнь язычества Христова.
И в этой яви суть – природа,
Где сын, отец и святой дух —
Диктуют нам с природой путь.
Единый бог единой веры
Перстом откроют счастья двери…
 
 
                                      * * *
 

– Триединство бога-отца, сына и святого духа вы рассматриваете в единстве с язычеством? – спросила она его.

– Ну, если рассматривать святой дух как природу, красоту и женщину, то почему бы нет. В таком виде библия может быть программой построения рая на земле, а не сводиться к обещанию его на небе. Настоящая библия ей являться не может, потому что всех пытается загнать под одну мораль и этим зомбирует людей к терпению, а не стремлению к ощущению рая в жизни. В природе бог дал каждому виду свою мораль. В новой библии люди будут подчиняться только закону красоты, потому что создание красоты есть истина счастья, в которой должна жить честь и святость каждого.

Что-то ее не устроило в этом его ответе, и она прошептала:

– Как печально; мне кажется, все не так. По настоящей библии тоже понятие добра можно считать понятием красоты, и ее создание есть божественное явление.

– Так ты, похоже, считаешь, что жертва телом богу – это явление высшей святой красоты и добра. Только нашему богу она не нужна, да и душа по большому счету тоже, хоть, по твоим понятиям, он хозяин душ, а по моим – не закрепощенное лишениями тело и дух, истина и красота. Потому моя истина не всегда с божьей в ладу, и я, выходит, дьяволу иногда дань несу.

– К красоте можно прийти только через гармонию с самим собой и богом, потому гармония и есть божественная красота. Нужно стремиться к взаимной любви как гармонии, и не только к себе, а через себя. Этого можно достичь постоянным совершенствованием своего тела и духа. Это значит – стяжать бога и любовь окружающих со святыми ценностями.

Арабес смотрел на нее и думал: «Ну вот куда ни ткну, опять натыкаюсь, то с одной, то с другой стороны, на какие-то мутные понятия и несогласие с собой». То же самое он чувствовал и с Шаманкой, и с Анной, как будто все дамы – и святые, и грешницы – были в чем-то всегда несогласны с ним. Чтобы всегда оставаться самим собой, он уже привык настаивать на своем взгляде, выработанном с годами раздумий. Нравился или не нравился он его собеседникам, старался всегда убедить в нем всех, так как это стало его жизненной позицией. В этом случае он тоже не хотел уступать и решил растоптать убеждения и этой наивной или даже зомбированной божьим поклонением дамы.

– Что ни говори и как не крути, – продолжил он, – в любви человек сливается с природой самого себя и окружающего мира, и только она божественна. Это слияние есть выражение природы как мига зачатия. Этот оргазм души есть созидание красоты, общения как единой ценности природы и человека и развития бога в себе. Смысл существования богов – служить людям, помогая им творить красоту счастья, а не угрожать им карой смертного греха, ибо без этого счастливого общества создать нельзя.

– Что вы говорите! Бог не может поклоняться людям. Жить в любви значить жить с богом, и поклоняться ему – наш долг, и иначе быть не может.

– Казалось бы, это так: подчиняясь его законам, мы должны сотворить любовь на земле, а не себя, однако все это предполагает только платоническую любовь индивидуального аскетизма и жертвенности. Личного счастья такая жизнь дать не может, а значит и счастья.

Она смотрела на него изумленными глазами, а он продолжал:

– Брось бороться с телом, – настаивал, увидев ее печаль на лице, – и удовлетворять себя сама, как все монашки в монастырях или снах, – это тоже грех. Более того, борение с телом может иметь плохие последствия в душевном плане, и все это может отразиться на психике, и не только своей.

Подчиняясь диктату божьего поклонения супротив внутренней природы, счастливыми всех сделать нельзя, и более того: не отвечая большим злом на причиненное зло, поощряем большее зло. Беда еще и в том, что любовь вечной может быть не у всех, и это не грех, а явление тоже божественной природы. Кроме того, когда любовь завладевает рассудком человека, он готов нарушать и божьи заповеди, а богу надо, чтобы рассудок человека принадлежал только ему, хотя любовь тоже бог.

Наши боги всех религий требуют преподношенья страсти, греху как жертвы благу, а значит и любви, ибо без страсти ее не может быть. Если же любовь это бог, то зачем он постоянно просит жертвы бога – любовь в жертву себе, своему писанию, разделяясь так в самом себе?

Умерщвление телесной страсти равносильно убиению счастья. Слепое подчинение слову божьему равносильно рабству и узурпации сознания под драпировкой божьей благодати. Почему человек должен мучиться от природы любовных чар, очищая сердце от страсти, и почему поклонение ей вы готовы приравнивать к еретическим обрядам? Разве религия со страхом за проявленную страсть может существовать вечно? Зачем нужна кара небесная, если зло за зло, глаз за глаз – это грех и в тоже время основа божьей силы? Однако счастье человека всегда связано со свободой потребностей тела и духа, а не их рабством. Если эта свобода не наносит вреда другим людям, и имеет меру благодати, и укрепляет здоровье нации, то она должна признаваться нравственными установками всех. Только поклоняясь свободе потребности, через дарственную благодать произойдет слияние бога с человеком, и этот принцип должен стать основой единой веры и божьей значимости, где бог – образ, дарующий по этой значимости жизнь и счастье, а не кару. Так я думаю, – ответил он, как будто выдавил из себя что-то важное.

– По-вашему, гуляй, греши с кем хочешь в полной свободе, но это тоже разврат? Понятие греха тогда в чем?

– Нет, конечно, право на всякое «хочу» любви должно быть дано богом каждому как спущение заслуженной благодати, не по его взбесившейся душе, а по его божьей значимости. В дальнейшем по мере стяжания бога и развития заслуг право это может изменяться, ибо божье право и есть мера его любви. Ощущение греха должно быть у каждой нации и общины свое, но это свое должно быть согласовано с общим по духовной значимости и мере дозволенности. Духовные ценности не могут быть равными, и только полное их отсутствие может быть грехом.

– Ну тогда я свое «хочу» не как грех, а как божью волю и благость должна иметь?

– Ты думаешь, если ты заслужила свое «хочу», то дай тебе и положи, кого захочешь, на всю жизнь? Надо, чтоб это «хочу» бог дал и тому, кого ты «хочу». Смысл жизни – это постоянная борьба, чтобы это было постоянным и обоюдным «хочу». Только если вечной райской жизни с единственным возлюбленным, как это планирует Бог, не происходит, то и дьявол здесь тоже ни при чем и не поможет.

– Нет, нет и нет. Вы что-то говорите не то, или я вас совсем не понимаю, – она стала креститься, шепча какую-то молитву.

– А чего тут понимать и молитву зря читать? Библия хоть и является напутствием любви, но концепцией для построения счастья и мира любви, как рая на земле не является. Через любовь к богу в постель не ложатся, а только по зову любви к телу и душе возлюбленного. Если эта любовь – всего лишь состояние души, то в каждый промежуток жизни она может изменяться от внутреннего состояния каждого. Счастье, как ни странно, зависит только от этого, и вот тут хоть думай, хоть не думай, хоть молись, хоть не молись, а если не допустить свершения рая в душе, то его не построить и на земле. Нужно внутренним состоянием человека управлять, но как? А Бог пока не знает как. Вот звезды еще влияют, но их трудно поменять, вот потому русский мужик и применял кулак.

Все наши религиозные концессии этим не занимаются, их больше занимает воспитание сознания терпимости. Учат прощать зло и терпеть несправедливость этой жизни, так как на нее влиять не могут. Даже любить заставляют только какой-то соборной любовью тех, кто любит Бога, ибо ближним может стать только тот, кто служит ему и постоянно насилует свою душу или плоть.

Он замолчал, поблагодарив ее за угощение, и пересел на диван. Она уселась рядом. Он из жалости опять подумал: «Обнять ее или…» – и тут задумался над разумностью этой необходимости. Осудив свое стихийное желание, заметил себе, что тут сам уже хочет насиловать себя. Что же в этот момент считать счастьем – суметь запретить или использовать свободу для стихийного желания? Сильная личность всегда умеет отказывать себе и подчиняться рассудку. В чем же больше смысла праведности, спросил он себя и, отогнав это наваждение мыслей, продолжил, как будто самому себе:

– Смысл жизни, однако, в борьбе за то, чтобы свое «хочу» не было насилием своего сознания и природы другого, которое стоит перед выбором чужих, а не своих желаний. Полного слияния с природой в том и другом случае не получится, и «хочу» одного не станет «хочу» другого, которым не живешь и не желаешь.

– Ну раз это так, почему бы вам просто не преклониться перед просьбой женщины? Что вам мешает? Некоторые тратят массу времени и денег, чтобы ради спортивного интереса и своего торжества, наподобие упомянутого мною мерзавца, не покорить, а любым путем взять женщину, а тут на – вам жертвую себя на халяву, – она положила на его плечо голову. – Или вы будете ждать поцелуя своего бога «хочу»? У вас что, нет божьего зова мужской чести и природы?

– Этот зов – проблема женщины, и поцелуй бога с зовом или нет тут ни при чем.

– А мне кажется, что вам мешает ваша странная религия. Если она мешает отвечать мужчинам на чувства женщины, тогда вы никогда не дадите счастья другой, а значит и себе. Где же тут слияние с природой?

Арабес опять задумался. Он все еще подозревал какой-то подвох, который могла уготовить местная мафия в лице этой христовой невесты. Могут и насилие пришить, а ему этого совсем было не нужно. Однако все выглядело искренним желанием, но он отогнал эту мысль.

– Нет, это не моя религия, да и не ваша, но мне сейчас и не до женщины. Меня преследует какой-то женский рок то с одной, то с другой целью. Я в нем как скорая помощь на грани провала своего понимания смысла жизни, преданности и своей затеи, – ответил он и, как бы между прочим, рассказал историю:

– В Монголии есть обряд: если женщина посидит на символическом фаллосе из камня, лежащем не святом месте, против женского влагалища, то в течение нескольких часов бог обещает ей иметь сексуальную близость и исполнение желания. Мужчина, нарушивший это божье повеленье, карается им. Не знаю, есть ли для мужчин такое же святое место с божьим повелением. Наверно, нужно, чтобы все-таки оно было. Непорядок, когда для женщин одно есть, а для мужчин нет, пахнет несправедливостью.

– А что бы вы тогда хотели?

– Не знаю, но на месте бога я бы женщинам и мужчинам, нашедшим у статуи обнаженной богини оставленные желания, просил бы считать святыми только в том случае, если рядом были божественные изваяния, поклонение которым узаконивало бы отказ в таком святом желании. Исключающие друг друга желания могли бы не выполняться или грехом не преследоваться. Если они уж взяли их по божьей воле, то в течение нескольких часов обязались бы исполнить и возводились бы в талисман удачи на счастье во всех других желаниях и делах.

– Мне бы сейчас такой ритуал, – прошептала она.

– Однако для этого мужчине для страсти необходимо предлагать и божий напиток любви. Тогда бы это полностью призвало их сущность к торжеству слияния с природой, но эта природа была бы уже искусственной природой, созданной извне человеком.

– Вполне символично и в духе ваших убеждений. Многие женщины восприняли бы его как прекрасную возможность.

– Да, страсть в любви является смыслом и правдой тайных желаний всех. Вот и думаю теперь: почему мы должны бояться и скрывать необходимость интимных желаний? Однако они возможны только тогда, когда рушатся имевшиеся душевные привязанности. Для этого нужно только мораль привести в соответствие с жизненными ситуациями. Твоя религия здесь не помощник, нужна религия – любовница, жрица и целительница человеческих отношений, с заботой о душе через состояние тела. Не стесняясь повториться, скажу, что тело – это живая природа человеческой души, ее храм. Соответственно, душа – храм любви, а любовь – храм человечества. Вот только очарование красотой является храмом страсти, и эта страсть всегда жива жаждой красоты и жаждой тела. Из формы удовлетворения страсти вырастает храм счастья, если, конечно, появляется очарование души, как храм любви. Извини, но у меня не сработал магнит этой страсти, и очарования твоей красотой не возникло.

Она от этих слов будто сошла с лица и, замявшись, произнесла:

– Мне почему-то казалось, что чем больше люди приближаются к богу, тем им легче приблизиться друг к другу.

– А мне кажется наоборот, – возразил он. – Восприятие неузаконенного греха всегда больше отделяет людей друг от друга. Нужна религия, в коей страсть греха жила бы всегда, и без ядовитого напитка осуждения. Не каждый мужчина способен исполнить желание женщины, а настоящая религия своими обрядами, чтобы такие желания возымели силу, не обладает. Все ее существующие обряды только скрывают их под драпировкой благородности и приковывают к вечности. «Разруби полено, и я буду там, подними камень, и увидишь меня…» – это слова Христа. Они тоже говорят о зове природы, но не гонят ни в баню чувств, ни к костру страсти, а убивают их радость. Божья воля не защищает, а преследует нас за это. Может быть, это послужит моим оправданием, извини.

– Неправда, Бог всех защищает, но стремиться уподобиться Богу или искать его в себе – это грех, да и в вас я таких желаний не вижу, и в библии таких слов не читала.

– А их, кажется, и нет в библии, но это слова Христа. Их пытаются оспорить, так как они говорят о том, что окружающая и внутренняя природа человека божественна. А значит, и зов ее плоти должен быть таковым.

Он, поглядывая внимательно на нее, опять задумался над своим ответом. Вспомнив недавнее подобие случая с Анной, прервал разговор. Она не нарушала томительного молчания и думала в это время тоже что-то свое.

Думала, что делать, если она как женщина совершенно не нравилась ему и поэтому у него нет ни желания, ни страсти обладать ею. Теперь уже останется наедине со своим преследующим ее и принуждающим к сексу насильником. «Так зачем же, спрашивается, я должна богохульничать и делать с ним то же самое, что кто-то подобное с ней?» – спрашивала она себя.

Нет, она никогда себя дурнушкой не считала. «Значит, что-то другое, – решила она. – Да, кажется, он говорил о душевной привязанности, и это ему, видимо, мешает». Ища спасительный ковчег этой патовой ситуации, она наконец нарушила молчание и стала рассказывать:

– До последнего времени мы жили с братом. Он до конца жизни тоже веровал и служил богу. Оставаясь святым праведником, был ангелом-хранителем для меня. Вы сейчас живете в его комнате. Когда он был рядом, мне было спокойнее. Он не давал меня в обиду ни в школьные годы, ни после. В юности я была белой вороной. Поцелуй с парнем в школьные годы вызывал у меня брезгливое чувство, и я никого к себе не подпускала. Когда его знакомый стал ухаживать за мной, я на него поначалу не обращала никакого внимания. Когда его провожали в город на учебу, мы после застолья долго играли в хоровод и ручеек. Тогда он из всей компании постоянно выбирал меня, а потом танцевал, и в конце вечера мы пошли прогуляться на речку. Он искупался, а потом побежал в лес и нарвал мне цветов. Идет и несет цветы, и гляжу я на него, а он такой слаженный и как будто светится каким-то божьим светом, по мне искорка пробежала. Я прониклась женским чувством. Так началась любовь. Мы уже договорились о свадьбе, но судьба не сложилась. Его забрали на службу. Я в своих фантазиях видела уже наших детей, лелеяла их и радовалась будущей жизни. Дьявольский рок оборвал мои фантазии: он не вернулся с Афгана. Получив печальное известие, я впала в отчаяние и в горе наложила на себя руки, но меня спасли. В душе наступила полная пустота и одиночество. Благодаря сочувствию знакомой старушки я вернулась к жизни.

Она говорила, что если бы из-за каждого мужчины, погибшего на войне, их любимые женщины кончали с собой, то в тылу было бы больше трупов, чем на фронте. В общении с ней я поняла: в любви нельзя опускаться до смерти. В этой жизни нужно оставаться ее творцом, а не ее жертвой. Она приобщила меня к Богу, и я, как и она, стала служить ему. Служа ему, и до сих пор сохраняю любовь к своему суженому. Каждый день я стараюсь выходить в семь часов на улицу и около часа дарю его памяти. Мы в это время с ним обычно встречались. В это время и сейчас я ощущаю его поцелуи на себе. Мне кажется, что я все еще жду его, как в стихе «Жди меня» Симонова.

Когда я прихожу на его могилу, то стоит мне прикоснуться к его кресту, как мне кажется, что его душа в его обличии выходит из могилы и является предо мною. Он садится на свое надгробие и начинает со мною вести душевные разговоры.

– Ты, – говорит, – поставила мне крест с душой, поэтому тебе стоит коснуться его, и моя душа является к тебе. Она не улетела на небеса, она будет всегда рядом с тобой. Души любимых всегда остаются с душами любимых ими.

Арабес выразил что-то вроде удивлений, но она продолжала:

– Это действительно так. Мыслями о нем наполняется вся моя жизнь. Для некоторых все это странно, но я ничего с собой поделать не могу и, похоже, уже никого не смогу любить кроме него, так как думаю о нем как о живом. Это была моя богом посланная половина, и другой половины в этом мире для меня больше нет. Бог двух половинок своим любимцам не дает.

– Выкинь эти мысли, у тебя все еще впереди. Бог за такую любовь к нему все, что попросишь, даст. Ты настоящий ангел, нужно только расправить крылья. Не думай о счастье в каком-то божественном будущем, живи настоящей, и только настоящей жизнью. Заставь себя полюбить человека, который мог бы быть с тобой всегда. Я не тот, кто тебе нужен.

Я тоже был в Афгане, выжил, но души твоего погибшего возлюбленного во мне нет. Ты не вздумай фантазировать по этому поводу. Многие из нас-погибших просили отлюбить и за них. Наказ вроде бы святой и как долг, но уместен ли здесь и с тобой? Как же можно себя заставить любить нелюбимую даже во имя долга военному братству?

– Молча, стиснув зубы, если считать, что долг платежом красен, а тем более военный.

Ее ответ его обескуражил, и он не знал что ей ответить, а она, усмехнувшись, посмотрела на него, поднявшись, отошла.

– Да, жизнь не похожа ни на мои, ни на твои фантазии. Если это так, то…

Она перебила его:

– Бог если есть, то он должен по желанию каждой невесты погибшего солдата дарить души погибших живым их собратьям, и даже их чувства.

– Выходит, ты уже начала сомневаться в его существовании. Иначе получается, что каждый выживший солдат должен иметь как минимум две души? Неужто предполагаешь – нам, выжившим мужикам, жить разделенными на несколько душ? Они же его разорвут на части.

– Есть же полигамная семья, так почему же не может хоть на время быть полигамная душа, чтоб вдовы не мучились хоть иногда?

– Душевный гарем кормить в себе не каждому по карману, и не грехом ли это будет?

– Если это будет за себя и за того погибшего парня божьей наградой, то может быть и честью, без душевных мучений и затрат. Пусть это будет жизнью во благо, чтобы такие, как я, не мучились переживаниями по поводу погибших возлюбленных.

– Ну, вот ты и сама изменила своей вере, – с усмешкой отвечал он. – Своего бога придется забыть и поклониться другому богу, который будет заботиться о душах погибших, чтоб они попали в безгрешные тела. Души погибших во имя живых становятся святыми, и в какое живое тело они переселятся, ему должно быть все равно. У нас после всех войн должны жить одни душевные монстры с душой своей и еще святой, и не одной. Выходит, и с женой надо будет жить, и уметь налево ходить, чтоб в грехе не жить. Души ревновать же друг друга будут.

– Настоящий бог должен заботиться о теле, чтоб в нем души не бунтовали и порядок знали.

– Тогда надо будет признать, что тело создано наподобие русской матрешки, а не по его подобию, или не у всех. Ту плоть, которая находится ниже шеи, нужно уже не убивать, а уметь дарить – она, видимо, богом для этого и создана. Чем больше она будет в состоянии удовлетворения, тем выше будет гармония плоти и духа и ближе к счастью, а значит и к богу, будем все мы. Духовное оскопление, как и физическое, может иметь только один смысл – кары. В данном случае тебя карать – значить богу грех на душу брать. Пусть избавит Господь таких от всех мучений и даст любви.

Тут он обратил внимание на шкаф, что стоял у стенки рядом, и увидел на нем несколько деревянных, художественно разрисованных в русском стиле витязей. Они стояли ровным рядком, с копьями, щитами и в шлемах. Посередине этого ряда находилась картина богини любви.

– Красивые фигурки и хорошие защитники богини. Целая божья дружина.

– К сожалению, не защищают и никого не пугают, только красотой своей привлекают.

На красоту этой дамы не реагируют, как и вы на мою. Вы чем-то похожи на них, тоже, как они, чего-то боитесь.

Такого напора от этой божьей коровки он не ожидал и думал, что же это все значило. Находясь в обостренной обстановке с местной административной мафией, он не знал, чего ожидать, и никак не хотел ее обидеть. Она, видя его некую молчаливую растерянность, решила его успокоить.

– Да, отдаться не по любви – значит взять на душу грех, – подтвердила она начатый ранее разговор. – В греховном теле не может быть чистой души. Святое дело требует святости во всем, тем более когда служишь богу. Вот вам я готова отдать себя всю оттого, что нравитесь, и это тоже посчитаю святым делом. Однако вас я не интересую, видно, я очень стала непривлекательна и любви не вызываю, а без взаимной любви порядочный мужик, как и я, грех на душу брать, поэтому, не будет. Или бога все-таки боитесь?

– Да нет, я другого боюсь, а у тебя с красотой все в порядке. Дело не в тебе, а во мне и ситуации, в которой я нахожусь. Для меня взять святое тело и сразу его душу – это все равно что украсть чужое счастье, как вещь, которая мне совсем не нужна. Отдать свое тело без души – это тоже должно быть грехом. Тела без души на земле не бывает. Делить, разрезая себя на части, – это значит получать не удовольствие, а боль. Другой вселившейся в меня души пока не чувствую.

– Жалко, – произнесла она с сожалением.

– Тебя же христовой невестой зовут, и делить свою душу между Богом и мужчиной тоже, наверно, грехом для тебя станется. Это хуже, чем разделить душу между двумя возлюбленными, но это скорее ко мне относится, а не к твоей вере. Хотя если возлюбленный тебе заменит бога, то любой грех святостью может стать, но для него ли? Только, по писанию, святой дух Христа зачат тоже был не по любви, а по здравому смыслу, да еще с мужней женой, когда свободных было море, и святой девственницей ее как-то сумел оставить. Зачал и забыл – и вроде как во благо и спасение этого мира сотворил, но мир-то пока от бед не спас.

– Вы меня тоже не спасаете, хоть, наверно, и к святым себя не относите, но почему не можете сделать жертвенный шаг во спасение? Может быть, Богом моим после этого станете? Скорее, боитесь женщин, они ж и родить могут, а этого мужчины боятся больше всего, перед богом или совестью ответственности нести не хотят. Только на разделение души пенять не надо. Мне так ваша душа не нужна, я сама жертвенница и сама душу свою вместе с телом готова отдать, хоть на мгновенье, но только в хорошие руки, и делить, разрывать чужую душу не собираюсь. Понравились вы мне, и все тут.

Она вновь прижалась к нему и, будто обнимая его руку, продолжала молвить:

– Мир этот, какой бы он ни был, только мы, женщины, не исправим, но счастье один другому подарить может. Если он действительно погряз в грехах, то бог все исправлять не обязан. Все лучше будет, если мы против воли своей святой идти не станем, то духу, и телу, и божьему промыслу противоречить не будем, если социальному злу торжества не допустим.

Эти ее слова задели его, будто в них прозвучала молитва к действию, но все было как-то не так, как делалось у простых грешников, где страсть не вымаливалась, а разжигалась. Она же продолжала, как за упокой, уговаривать его, будто вымаливая снисхождения:

– Последствий можете не бояться, я сама своих детей теперь уже, наверно, иметь не смогу, мой организм отравлен химией. После смерти своего суженого работала некоторое время на химическом предприятии и попала в аварию, теперь могу родить только больного или дитятю-урода. Родить и заставить человека мучиться на этой земле – значит тоже взять грех на душу. Чтоб не жить в одиночестве, я воспитываю ребенка, взятого из детского дома. Воспитать дитя – это все равно что топтать дорогу к богу, в вечность, в будущее. Это наше женское святое дело и счастье.

Тут она среди строя своих витязей достала тетрадку, полистав ее, открыла среди других стихов стих «Женское счастье» и стала читать:

 
«Да, беда, бада, бада!
Ба! Бода» с утра всегда.
Шарики за ролики,
Ролики за шарики,
В счастье малышня.
По судьбе родила я
Для себя смешариков.
Бегают, катаются,
Жизнью наслаждаются
И кричат: «Бада! Бада!»,
Будто где-то есть беда.
То ли радость без ума,
То ли резвость без конца.
Слово вроде – их игра,
Как безумства чехарда,
И порой игра в войну
Меня бесит, но терплю.
Доз! доз! Первертоз,
Баловство их как невроз.
У кого галка,
У кого палка.
То доз, то первертоз,
Кто донес, кто перенес.
«Ой, бада! бада! Бода!» —
Слышу крики их всегда.
Только это мне не беда,
Я когда-то в детстве такою же была,
Так же для родителей баловнем слыла.
Жизнь так повторяется,
Счастьем называется.
Семеро по лавкам,
Неравнодушных к сказкам
И, конечно, к ласкам.
Радуют по-разному смешарики меня,
Особо когда кушают пирожки с утра.
В этой детской радости душа и жизнь моя.
Разве не для этого дела мы живем?
Женскую святую долю познаем.
А «Бода! Бода! Бода!»
Пусть нас радует всегда.
                                      * * *
 

– «Темная ты личность, Светлана», – сказал бы я тебе, если б не последнее обстоятельство. Чтобы одинокой женщине в наше тяжелое время взять на воспитание ребенка, нужно иметь как минимум не только геройский характер и святую душу. Непорочной божьей овце разве это под силу? Более того, ты хочешь сказать, что в этом счастлива.

– Все мы овцы божьи, и он наш пастух, – отвечала она, начиная снова накрывать на стол.

Он остановил ее, сославшись на то, что она его уже накормила. Тогда она достала вина, налив себе и ему. Они выпили, а он утверждал, продолжая разговор:

– Вот и хозяйка ты хоть куда. Не понимаю, почему божьим угодникам на этой земле бог полного семейного счастья не дает? Если бы у каждого из нас за спиной был такой мешок добра, как у тебя, мир стал бы намного прекрасней. Только такой мешок добра не может заменить мешка денег и его не передашь по наследству, как и права на сладкую жизнь не купишь.

– Сатана правит миром, от этого и все беды мирян православных. Не только любить, но и рожать на этой земле скоро не от кого будет. Все пьют, курят, колются, детей бросают и в бога не веруют. Не только вырастить ребенка, но и родить сейчас сложно. Дать образование и воспитание, когда работу найти трудно… Ребенок становится просто роскошью, и не только для одиночек. За грошовую зарплату и такую же подачку от государства на рождение и воспитание молодухи рожать не рискуют, да и рожать скоро неспособны будут. Однако только вырастишь, дитятю сразу родину защищать заберут, а родина что для воспитания делает? Вот мне и защитник, и собеседник нужен. Каждая для своего продолжения потому хочет иметь только одного, и то когда в тираж выходит и смысл жизни уже теряется Я тоже живу сыном и надеюсь на божью милость: как-нибудь выращу.

– Бог-то бог, да сам не будь плох, – выразился он в подтверждение ее слов.