Читать книгу: «Темные души: Там, где тени», страница 2

Она наклонилась ближе, и ее дыхание затуманило стекло.

– Пусть тебя слышат… Они. Не я.

Потом выпрямилась, поправила складки платья.

– Прощай.

И ушла.

Навсегда.

Дар, который стал проклятием

Я не понял тогда, что она сделала.

Не понял, почему.

Но когда ночь опустилась на усадьбу, а купец заперся в своем кабинете с бутылью вина, я ощутил это.

Силу.

Тьма в стенах шевельнулась, когда я протянул руку – и коснулся плеча горничной, проходившей мимо зеркала.

Девушка вздрогнула, обернулась…

И не увидела меня.

Не отражение.

Ее губы разомкнулись для крика – но я не дал.

Мои пальцы впились в ее шею, и я наслаждался тем, как ее глаза расширяются от ужаса, как ее тело слабеет, как ее разум ломается под грузом кошмара.

Безумие, ставшее забавой

Так началась моя месть.

Я приходил к ним ночью.

К служанкам. К кухаркам. К женам приказчиков, что ночевали в усадьбе.

Я трогал их.

Говорил с ними.

Сводил с ума.

Одни убегали, бросая все, обезумев от страха.

Другие умирали – их находили утром с широко раскрытыми глазами, с почерневшими языками, с лицами, застывшими в вечном крике.

Третьи…

Третьи оставались.

Но их разум был пуст.

Они шептали мое имя, царапали стены, смеялись без причины.

Купец он… сходил с ума сам.

Его ритуалы перестали работать.

Его заклятья обращались против него.

Каждую ночь я приходил к нему – невидимый, но осязаемый.

Я дышал ему в ухо.

Шептал на языке, которого он не понимал, но который жёг его мозг.

Трогал его плечо, оставляя следы – черные, как гниль.

Он кричал.

Молился.

Пытался сбежать.

Но усадьба не отпускала его.

Как не отпускала меня.

Последняя ночь

Он умер в своем кабинете.

С лицом, искаженным ужасом.

С руками, вцепившимися в собственную шею.

А я…

Я смеялся.

Потому что знал – это не конец.

Его душа не уйдет.

Как и моя.

Как и ее.

Арина думала, что освободилась.

Но я найду ее.

Обязательно найду.

Теперь я не просто дух.

Я – кошмар, ставший реальностью.

И ничто не спасет тех, кто обманул меня.

Ничто.

Глава 3. Бабушкин запрет

Лика

– Лика, ты вообще меня слышишь? – голос в трубке звучал так, будто бабуля стояла прямо за моей спиной, а не за триста километров.

– Да, бабуль, слышу… – потянула я, утыкаясь лбом в стол.

– Не вздумай! Хватит с тебя в этом году приключений, Лика! Я сказала – нет! Ты только вернулась с Черного моря! Опять со своими волонтерами! Ты меня слышишь?! Я соскучилась, приезжай ко мне!

Я закатила глаза и покрутила в пальцах листовку с надписью «Волонтеры в Чернодолье: восстановление усадьбы XIX века».

– Ну, бабуль… ну лето скоро закончится, есть возможность еще куда-нибудь съездить, сделать что-то полезное перед учебой! Ну ба…

– Лика, 4-й курс впереди, ответственный и важный! Я тебя больше вытягивать не буду! Устроила себе на голову… Кто ж знал, что ты на фольклоре будешь помешанной больше, чем я?! Нет, Лика! Хватит с тебя этих приключений на голову!

Щелчок.

Она положила трубку.

Ну, она как всегда…

Я вздохнула и откинулась на спинку стула, разглядывая листовку.

Чернодолье.

Заброшенная деревня. Усадьба купцов Чернодольских. Культурное наследие.

Я набираю ее номер снова.

– Ну, бабушка! Ты хоть послушай, куда я еду! Дай сказать – и ты сама поменяешь решение!

Я сжала телефон в потной ладони, предвкушая её реакцию.

– Ну?! – раздражённо хмыкнула бабушка. – Куда на этот раз?

– Я подала заявку в группу добровольцев. Мы будем восстанавливать усадьбу… – я сделала драматическую паузу, – Чернодольских. Ты слышала? Чер-но-доль-е!

В трубке воцарилась мёртвая тишина. Только тяжёлое дыхание – будто бабушка внезапно взбежала на пятый этаж.

– Ты… – её голос вдруг стал хриплым, – Ты совсем с ума сошла?

– Это же то самое место! – зашептала я, прижимая телефон к уху. – Где жили наши предки! Ты же сама рассказывала про пра-пра-пра-бабку, которая…

– Лика. – она произнесла моё имя так, будто читала заклинание. – Не езди туда.

Я закатила глаза. Бабуля всегда драматизировала.

– Но почему?! Ты же защитила диссертацию по фольклору Чернодолья! Стала профессором! Всю жизнь изучала…

– Именно поэтому и говорю – не надо! – её голос вдруг сорвался на крик. – Там нечего искать! Кроме беды!

Я замерла. Бабуля никогда не кричала. Даже когда я в десять лет разбила её любимую фарфоровую чашку с русалками.

– Баб… Это же просто старый дом. Ты сама говорила, что все эти легенды – просто мифы.

– Лика, – она вдруг заговорила шёпотом, будто боялась, что её подслушают, – есть вещи, которые я не писала в диссертации. Которые не рассказывала даже на кафедре. Наши предки… они не просто жили там. Они что-то там… сделали.

Я рассмеялась:

– Ну вот, началось! Точно, как в твоих сказках про нечистую силу! Может, ещё и дворового мне припасла? Того, что страшнее домового?

Тишина в трубке стала густой, как смола.

– Лика… – бабушка вдруг заговорила медленно, выделяя каждое слово, – если ты поедешь туда – я больше не буду помогать тебе с сессией. Никаких шпаргалок. Никаких "бабуль, объясни про обрядовый фольклор". Ничего.

Я задохнулась от возмущения:

– Это чёрный шантаж!

– Это мудрость, дурочка! – фыркнула бабушка. – Там действительно… – она запнулась, – …нехорошо. Особенно для наших. Для крови нашей.

Я скривила губы в усмешке:

– Баб, ну какие глупости! В XXI веке! Да у нас там интернет, палатки с пауэрбанками, GPS…

Щелчок. Бабуля положила трубку.

Я уставилась на экран телефона. Ну и ладно. Всё равно еду. А там разберёмся – и с усадьбой, и с бабушкиными страшилками.

– Всё равно поеду! – решительно сказала я, глядя на потрескавшийся экран телефона.

Бабуля положила трубку, но это меня не остановило. Наоборот – только раззадорило. Сколько раз она сама рассказывала мне про Чернодолье, про старую усадьбу, про историю нашего рода, уходящую корнями в эти места? А теперь вдруг – «не езди», «там нечего искать», «кроме беды»?

Смешно.

Я переключила внимание на ноутбук, где всё ещё была открыта вкладка сайта «Я – волонтер»:

«Набор в группу для восстановления усадьбы купцов Чернодольских (XIX век). Деревня Чернодолье. Требуются: историки, архитекторы, фольклористы, фотографы. Срок: 3 недели. Проживание в полевых условиях. Культурное наследие федерального значения».

Я прокрутила страницу вниз, к фотографиям.

Разрушенные колонны.

Облупившаяся роспись на потолке.

Старые зеркала, покрытые пылью, но всё ещё целые.

И что-то щёлкнуло у меня внутри.

Как всё началось

Я только вернулась с Чёрного моря – три недели волонтёрства, уборка пляжей, жара, песок в самых неожиданных местах. Искала, куда бы ещё податься до начала учёбы, пока лето не закончилось.

И тут – оно.

Чернодолье.

То самое место, о котором бабуля говорила с каким-то странным придыханием. То самое, про которое в её диссертации по народным поверьям была целая глава – «Культ дворового в усадьбах Черноземья».

Я помню, как она рассказывала мне в детстве:

«Дворовой – не домовой. Он не печки греет, не детей пугает. Он – страж. И если усадьба проклята, он становится её пленником…»

Я тогда думала – сказки.

А сейчас…

Сейчас я видела это объявление и чувствовала – мне нужно туда.

Я уже сидела на полу посреди своей комнаты, окруженная хаотично разбросанными вещами, и ловила это странное чувство – будто что-то тянет меня туда.

Нет, не просто интерес.

Зов.

И виновата в этом, конечно, бабуля.

Бабушкины сказки

Она начала вкладывать мне эту мистику в голову с самого детства.

«Лика, спи, а то дворовой заберет» – говорила она вместо обычного «бабайки».

«Не бери чужое из угла – это дворовой положил, рассердится» – не «грязное», не «опасное», а именно его.

А потом – истории.

Про усадьбу в Чернодолье.

Про купца, который «что-то не то» привез из своих странствий.

Про девушку, которая «разговаривала с тенями».

Я тогда думала – сказки.

А теперь…

Теперь я ехала туда.

Косметичка.

      Минимум, только самое необходимое: тушь, увлажняющий крем, гигиеническая помада. Пачка влажных салфеток – без них никуда, особенно когда живешь в полевых условиях.

Одежда.

      Пара поношенных джинсов, которые не жалко, свитер и две футболки.       Толстовка с капюшоном – ночи в заброшенных усадьбах бывают холодными. Кроссовки, уже видавшие виды, но, верно, служившие мне в прошлых поездках.

Техника.

      Ноутбук – вдруг успею записать материалы для курсовой. Диктофон – на всякий случай, если услышу что-то интересное от местных. Фонарик и два запасных аккумулятора к нему – в разрушенных усадьбах электричество редкость.

Особое.

      Потрепанный блокнот бабушки с ее пометками по фольклору Чернодолья. Компактная камера – мало ли что удастся запечатлеть.

Мои пальцы наткнулись на маленький холщовый мешочек. Развязала шнурок – внутри белела обычная поваренная соль.

"Бери, – говорила бабуля, когда я впервые собиралась в фольклорную экспедицию. – От нечисти".

Я усмехнулась тогда. Усмехнулась и сейчас. Но все равно пересыпала соль в маленький пластиковый контейнер и положила во внешний карман рюкзака.

На всякий случай.

Потом замерла, держа в руках потрепанную фотографию – бабуля у стен полуразрушенной усадьбы, молоденькая, в платочке, с горящими глазами. На обороте дата: 1892 год.

Я аккуратно вложила снимок в блокнот и захлопнула крышку рюкзака.

Готово.

Завтра – Чернодолье.

Знакомство

Раннее утро встретило меня холодным туманом. Я подошла к месту сбора, потирая замерзшие руки. Микроавтобус уже ждал, а вокруг него кучковалось несколько человек.

Сева первым заметил меня.

– Лика! Ты тоже тут?! – его круглое лицо расплылось в улыбке. Мы пересекались на прошлогодней экологической акции, где он героически спасал головастиков из пересыхающей лужи.

– Ага, – кивнула я, оглядывая остальных.

Ко мне сразу подлетела высокая девушка с ярко-розовыми кончиками волос.

– Фух, слава богу, я не одна девочка! – она энергично трясла мою руку. – Я Настя, блогер. Буду официальным фотографом экспедиции.

За ее спиной стояли двое мужчин:

Высокий крепкий мужчина за сорок – явно руководитель.

Юноша моего возраста, нервно теребящий ремешок рюкзака.

– Это наш шеф, Николай Иванович, – шепнула Настя. – А рядом…

Худощавый парень резко обернулся:

– Артём, этнограф. – Его глаза блестели странным блеском. – И если вам интересны настоящие обряды этих мест…

Настя хихикнула:

– Зато у нас будет отличный контент! "Проклятая деревня Чернодолье" – звучит же круто, да?

Я машинально потрогала мешочек с солью в кармане. Бабулины слова эхом отдавались в голове: "Там нечего искать, кроме беды".

Николай Иванович хлопнул в ладоши:

– Погрузка! Через три часа будем на месте.

Мы выехали затемно, в пять утра, когда город еще спал, а фонари бросали на асфальт длинные, дрожащие тени. В микроавтобусе пахло бензином, свежемолотым кофе из термоса Николая Ивановича и чем-то затхлым – старыми сиденьями, может, или пылью, осевшей в воздуховодах.

Я устроилась у окна, прижав лоб к холодному стеклу. За спиной Настя что-то бормотала в телефон, записывая сторис для своего блога:

– Вот мы и едем, народ! В самое сердце тьмы! Ну, то есть в Чернодолье, ха-ха!

Сева сидел рядом, нервно перебирая карабины на своем перегруженном рюкзаке. Артем уткнулся в книгу – что-то про древнеславянские обряды, мелькали слова "жертвоприношение", "пограничье миров".

А я…

Я закрыла глаза.

И уснула.

Мне снились бабушкины руки – узловатые пальцы, перебирающие старые фотографии.

– Видишь эту девушку? Это Арина. Твоя прапрабабка. Она знала…

– Что знала? – спрашивала я во сне.

Но бабуля только качала головой, а фотография в ее руках вдруг намокала, чернела, превращалась в пепел…

Я проснулась от толчка – микроавтобус съехал с трассы на разбитую грунтовку.

Приезд

Когда мы остановились, за окном уже вовсю светило солнце. Я протирала глаза, когда дверь распахнулась, и в салон влез незнакомый мужчина в официальной синей куртке с логотипом "Охрана культурного наследия".

– Ну что, добро пожаловать в Чернодолье! – он хлопнул ладонью по борту автобуса. – Я Сергей Петрович, представитель фонда. Сейчас проведу вам краткий инструктаж.

Мы высыпали наружу, потягиваясь после долгой дороги. Воздух пах прелой листвой и чем-то кислым – может, болотцем за деревьями, может, старой штукатуркой усадьбы, которая виднелась впереди.

Сергей Петрович щелкнул связкой ключей:

– Вот инструменты, вот где будете жить, вот схема помещений. Николай Иванович теперь ваш начальник – все вопросы к нему.

Он оглядел нашу маленькую группу и фыркнул:

– Огорчен, конечно, что так мало народу собрали. Нынче волонтеры только на море ездить готовы – песочки перебирать да загорать. А тут – историческое место, памятник!

Меня кровно ударило по щекам. Это совсем не так, подумала я, но

Я приехала ради чего-то большего – ради этих стен, ради теней в углах, ради правды, которую бабуля так тщательно скрывала.

Но Сергей Петрович уже разворачивался, бросая напоследок:

– Ладно, удачи вам. Только чур без глупостей – никаких "ой, привидение"!

Его смех ранили меня, как пощечина.

Первые шаги

Когда его машина скрылась за поворотом, Николай Иванович вздохнул и повел нас к усадьбе.

– Ну что, герои? ха-ха, вот нам и экскурсия, – он попытался шутить, но в его голосе слышалась усталость. – Тут вам и дом, и работа на три недели.

Я подняла глаза.

Усадьба Чернодольских стояла перед нами – серая, облупленная, с пустыми глазницами окон.

И где-то внутри…

Кто-то уже ждал.

Глава 4. Что-то в ночи

Мы вошли через тяжелые кованые ворота, которые скрипнули, будто нехотя пропуская нас внутрь. И перед нами открылся двор – неожиданно ухоженный, словно время здесь замерло, не смея разрушать, а лишь слегка выцветая краски.

Двор был просторным, вымощенным аккуратными каменными дорожками, по которым когда-то ступали чьи-то нарядные ботинки и шуршали подолы длинных платьев. Сейчас камни поросли тонким мхом, но узор ещё угадывался – геометрический, чёткий, будто выверенный по линеечке. На заборе висела табличка: «Достояние культуры страны», а ниже – название какого-то фонда, взявшегося следить за порядком. Видно, что-то здесь всё же пытались сохранить.

Я шла медленно, впитывая детали. В углу двора стояла баня – низенькая, с покосившейся трубой, но крепкая, будто готовая простоять ещё сто лет. Рядом – деревенский туалет, явно построенный недавно (это выдавало свежее, ещё не потемневшее дерево). Чуть поодаль – стайки для скота, пустые, с засохшей соломой на полу.

А в самом центре – огромная беседка. Когда-то она, наверное, была роскошной: резные колонны, широкие скамьи, крыша, украшенная деревянными завитками. Теперь краска облупилась, но очертания остались, и я легко могла представить, как здесь сидели купцы, пили чай из самовара, смеялись…

Деревья росли хаотично, будто их никто не сажал, а они сами решили, где им стоять. Сосна, высокая и строгая, ель с пушистыми лапами, рябина – её красные гроздья ярко выделялись на фоне серого неба.

Я шла и наслаждалась. Воздух пах старым деревом, прелой листвой и чем-то ещё – тёплым, почти домашним.

– Осматривайтесь, – сказал Николай Иванович, начальник группы, – а после я покажу наш инвентарь и расскажу, чем будем заниматься.

Все разбрелись, но я задержалась. Мне хотелось запомнить каждую деталь.

Я шла по узкой каменной тропинке, чувствуя, как под ногами слегка проваливаются старые плиты, поросшие по краям мягким мхом. Впереди удалялись Сева и Артём – Сева нервно озирался, а Артём что-то оживлённо рассказывал, размахивая руками. Настя уже куда-то свернула, уткнувшись в телефон и снимая виды для своего блога. Николай Иванович, наш руководитель, пошёл запирать автобус.

А я осталась одна.

И это было прекрасно.

– Ух ты… – прошептала я, оглядываясь.

Я вздрогнула.

– Показалось… – прошептала себе под нос и снова прильнула к стеклу, заслоняя глаза ладонью от бликов.

За пыльным оконным стеклом, в полумраке зала, угадывались очертания старинной мебели: роскошный диван с обивкой, выцветшей от времени, массивный письменный стол с резными ножками, а напротив – большое зеркало в потемневшей раме. Всё было покрыто слоем пыли, но будто застыло в идеальном порядке, словно ждало, когда хозяева вернутся и смахнут этот серый покров.

Я всматривалась в каждый сантиметр, задерживая дыхание.

И вдруг…

Увидела что-то.

Что-то светлое, почти белое, мелькнуло в зеркале – так быстро, что я даже не успела понять, было ли это на самом деле. Лишь на долю секунды, краем глаза, я уловила движение: будто силуэт промелькнул за спиной у того, кто должен был отражаться в стекле.

Но в комнате никого не было.

– Лика… Эй, ты чего? – окликнул меня голос.

Я резко обернулась. Сева и Артём стояли в трёх метрах от меня, рассматривая старую каменную кладку у крыльца.

– Да ничего… – я поспешно отвела взгляд от окна. – Просто там внутри… очень темно. Тени играют.

– А, ну понятно, – Артём хмыкнул. – А то мы подумали, ты уже кого-то увидела.

Сева нервно захихикал, но в его смехе слышалась дрожь.

Я снова бросила взгляд на окно.

Зеркало теперь было пустым.

Но я точно что-то видела.

– Эй, ребята, идите сюда! – Николай Иванович окликнул нас, стоя посреди беседки и размахивая какими-то бумагами.

Мы собрались вокруг него, и он начал объяснять, жестикулируя в сторону усадьбы:

– Смотрите, это место хотят превратить в исторический музей. Виды тут – лес, река, старинная архитектура – настоящий рай для инвесторов. Но прежде, чем сюда хлынут туристы, нам нужно привести всё в порядок.

Он достал длинный список и продолжил:

– Во-первых, мы будем работать как внутри усадьбы, так и снаружи. Нужно убрать мусор, отмыть стены, отреставрировать то, что требует срочного вмешательства. Также по списку есть вещи, которые нужно найти и перенести в кладовку за домом – они не должны попасть на выставку.

Николай Иванович перевернул страницу:

– Во-вторых, библиотека. Там нужно отобрать определённые книги – они отправятся в городской музей. В общем, работы много.

Он оглядел нас и добавил:

– Я разделю вас на две группы, чтобы было быстрее.

Потом махнул рукой в сторону автобуса:

– Я уже выгрузил продукты и воду. Парни, помогите занести всё в дом – спальники, рюкзаки, коробки с инструментами.

Затем повернулся к нам с Настей:

– А девочки… Сейчас я открою усадьбу. Вам повезло – нам разрешили жить прямо в ней.

Настя тут же радостно захлопала в ладоши, а я почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– Пойдем, пойдем! – воскликнула Настя, хватая меня за руку и буквально таща к парадному входу.

Дверь поддалась не сразу – массивное дубовое полотно, почерневшее от времени, скрипнуло, словно нехотя пропуская нас внутрь. Мы переступили порог, и в нос ударил запах старого дерева, воска и чего-то ещё – сладковатого, почти удушливого, как аромат засохших цветов.

Я замерла на месте, ослеплённая внезапным великолепием.

Главный зал был огромным, с высокими потолками, украшенными лепниной в виде виноградных лоз. Паркет под ногами, хоть и покрытый слоем пыли, всё ещё переливался благородными оттенками красного дерева. По стенам – выцветшие, но некогда дорогие обои с золотым тиснением, а между оконными проёмами в тяжёлых рамах висели портреты.

Портреты.

На них – строгие лица: мужчина с бородкой, женщина в кружевном воротнике, дети в бархатных костюмчиках. Глаза будто следили за нами.

В центре зала – роскошная люстра из хрусталя, вся в паутине, но всё ещё внушительная. Под ней – круглый стол с резными ножками, накрытый пожелтевшей скатертью. Рядом – диван с обивкой из зелёного бархата, просевшей от времени, но всё ещё хранящей следы былого шика.

– Офигеть… – прошептала я.

Но Настя уже рванула вперёд:

– Я наверх! Там, наверное, спальни! – и её шаги застучали по широкой дубовой лестнице с витыми перилами, ведущей на второй этаж.

Я осталась одна.

Медленно прошлась по залу, касаясь пальцами поверхностей: Камин из чёрного мрамора с бронзовыми подсвечниками на полке. Внутри – горсть пепла, будто огонь гасили в спешке.

Витрина с фарфором – чашки с тончайшими позолоченными краями, тарелки с синими узорами. Одна разбита.

Письменный стол у окна – чернильница, перо, стопка пожелтевших бумаг.

И зеркало.

То самое, в котором я что-то увидела. Оно висело напротив лестницы, в золочёной раме, покрытой паутиной трещин. Я подошла ближе.

В отражении была только я – бледная, с широко раскрытыми глазами.

Но на секунду мне показалось, что тень за моей спиной шевельнулась не в такт моим движениям.

– Лика! – крикнула сверху Настя, её голос странно исказился в пустых коридорах. – Ты должна это видеть!

Я резко обернулась от зеркала, в котором на мгновение мне показалось… Нет, не стоит думать об этом. Лестница передо мной казалась внезапно круче, перила – скользкими под ладонью.

Наверху меня встретил длинный коридор, утопающий в полумраке. Десятки одинаковых дверей, все приоткрытые ровно настолько, чтобы сквозь щели лился тусклый желтоватый свет. Настя уже растворилась где-то в этой лабиринте.

– Наст… – начала я, но голос предательски дрогнул.

Шаг вперёд. Пол под ногой ахнул, и этот звук —

(нет, это не просто скрип)

– он был слишком человеческим. Как стон. Как вздох.

И тогда…

– Арина… – прошептал кто-то прямо у меня за спиной.

Не за дверью.

Не в комнате.

Прямо в полушаге от меня, так близко, что мурашки побежали по спине, а волосы на затылке поднялись сами собой.

Я замерла, не смея дышать.

Это был не голос Насти. Не шум ветра.

Шёпот звучал чётко, ясно, будто кто-то наклонился и произнёс это имя прямо в моё ухо.

"Арина…"

Словно пробуждая что-то глубоко в памяти.

Я медленно, очень медленно начала оборачиваться, уже зная, что увижу пустой коридор…

Но в тот же миг одна из дверей в конце – третья слева – с лёгким стуком прикрылась сильнее.

Как приглашение.

Как ловушка.

– Настя… – мой голос дрогнул, став чужим в этой тишине. – Эй… ты где?

Тени в коридоре сгущались, будто дышали.

– Что ты кричишь? – дверь слева распахнулась, и Настя вышла, хмурясь. – Я тут.

Она стояла, скрестив руки, а за её спиной в комнате плясали пыльные лучи света.

– Лика, ты чего? – она шагнула ближе, приглядываясь. – Что у тебя за глаза ошалелые?

Я сглотнула.

– Я… я…

– Да… – Настя покачала головой, но в её голосе вдруг прорвалось что-то тёплое. – Ну ты и впечатлительная, я тебе скажу.

Она потянулась, разминая шею, и вдруг ухмыльнулась:

– Всё, теперь будем ходить рядом, поняла? Не отпущу тебя ни на шаг.

Я кивнула, стараясь улыбнуться в ответ.

Но когда Настя отвернулась, чтобы заглянуть в следующую комнату, я бросила взгляд на ту самую дверь в конце коридора.

Ту, что прикрылась сама.

Она была теперь открыта настежь.

А внутри…

Темнота.

Густая, живая.

Давр

Я услышал скрежет шин, хлопки дверей, их омерзительные голоса.

Смех.

Как они смели?

– Опять… – прошипел я, и стены содрогнулись в ответ.

Я ненавидел их.

Ненавидел их теплую кровь, их глупые надежды, их наивную веру в то, что это место – просто старая усадьба.

Чертовы слепые черви.

Я бродил по залам, оскалив зубы в беззвучном рыке. Мои пальцы сжимались в кулаки, но ударить не мог – проклятие держало меня, как цепь, я не мог навредить этой чертовой усадьбе.

Я ненавидел и это.

Ненавидел свою слабость.

Ненавидел то, во что превратился.

Сторож.

Пес.

Раб усадьбы.

Проклятая память

Когда-то здесь была жизнь.

И я ненавидел ее еще сильнее.

Потому что помнил.

Помнил, как дети бегали по двору, не зная, что под их ногами – моя тюрьма.

Помнил, как женщины пели у колодца, не видя, как я смотрю на них из тьмы.

Помнил, как старый домовой Семеныч жалел меня.

Ненавидел его за это.

– Давр, – говорил он, – выйди, люди не тронут.

Лжец.

Люди всегда трогали.

Ломали.

Отнимали.

И когда они ушли – я радовался.

Пусть сгниют.

Пусть забудут.

Как забыли меня. Как сотворили такого.

Теперь я был усадьбой.

Ее кирпичи – мои кости.

Ее пыль – моя кожа.

Одиночество длиною в век

Сто чертовых лет, а может и больше.

Последние люди ушли, захлопнув калитки, увозя с собой смех, крики, жизнь. Домовые исчезли следом – будто испарились в воздухе. Семеныч не пришел прощаться. Никто не пришел.

Я остался.

Как пес на цепи.

С гневом, сжатым в кулак. С ненавистью, впившейся в горло.

Библиотека купца

Книги.

Единственное, что не дало мне разорвать себя на части.

Я читал.

Читал до тех пор, пока буквы не расплывались перед глазами, пока кожа на пальцах не трескалась от перелистывания страниц. Философия, история, поэзия, чертовы купеческие книги – все, что могло заставить меня думать.

Потому что если я перестану думать – Я сойду с ума.

А может, уже сошел.

Кто мне скажет?

Кричать некому.

Ненависть

Я ненавидел людей.

Их глупые лица. Их теплые руки. Их способность уходить.

Но больше всего – Чернодольских.

Их семью. Их кровь. Их проклятое имя, выжженное в моей памяти.

Арина.

Ее имя было моим кошмаром.

Первое столетие я засыпал и просыпался с ним на губах, как с проклятием.

Я мечтал разорвать ее.

Заставить кричать.

Заставить чувствовать то, что чувствую я.

Но она уже мертва.

Сгнила в земле.

А я…

Остался.

Опять.

Скрип тормозов. Хлопанье дверей. Громкий, наглый смех, разрывающий гнилую тишину моей тюрьмы.

– Музей, – прошипел я, сжимая кулаки.

Музей.

Они хотят выставить мою боль на показ? Сделать из этих стен – аттракцион? Из моих страданий – легенду для туристов?

Нет.

Я выгонял их.

Пугал.

Заставлял чувствовать эту тьму.

Стены стонали по моей воле. Полы скрипели слишком громко. Воздух становился густым, липким, как перед смертью.

И они бежали.

Бежали, спотыкаясь, роняя свои дурацкие камеры, блокноты, глупые надежды.

Сейчас

Я шел по коридорам.

Тень среди теней.

Мои шаги не оставляли следов, но усадьба дышала со мной в такт.

Они были внизу.

Я чувствовал их тепло.

Слышал их глупые разговоры.

Я слышал их глупые разговоры.

Шел по пыльному коридору – моему коридору, моей пыли. Я был этой пылью. Я был ничем.

– Ну что, Давр? – усмехнулся я себе. Просто повторим. Сделаем так, чтобы эти чертовы люди исчезли. Снова.

Только месть. Ничего больше.

Я убивал. Сводил с ума.

Раньше это забавляло.

Я играл в призрака – пугал, они убегали с мокрыми штанами, а я смеялся в пустоту, радуясь их страху.

Сводить с ума было особенно весело.

Мужчины… о, они ломались быстрее. Их рассудок трещал, как тонкий лед. Они начинали видеть то, чего не было. Слышать мой смех в тишине.

И вот сейчас я шел, чтобы напугать их снова.

Но…

Застыл.

Сердце?

У меня нет сердца.

Но что-то разорвалось внутри.

Боль.

Дикая.

Живая.

Невыносимая.

Я не поверил.

Я сошел с ума.

Или…

В окне.

Там.

За стеклом, покрытым вековой грязью, стояла она.

Арина.

Нет.

Не может быть.

Она мертва.

Я знал.

Я помнил.

Но…

Ее глаза.

Смотрели.

Прямо в меня.

Я задохнулся.

Впервые за сто лет.

Больше не пыль.

Больше не тень.

Я был.

И это…

Было больно.

Арина.

Это она. Те самые глаза – зеленые, как лесная глушь, в которой я когда-то терял себя. Те самые волосы – русые, как спелая рожь, что колыхалась за окнами усадьбы в те времена, когда мир еще дышал, когда в этих стенах еще звучал смех. Я помню их. Помню, как они пахли – солнцем и полевыми травами.

Проклятье.

Что это? Что происходит?

Я замер. Вековая пыль под моими ногами перестала шевелиться. Воздух застыл. Кровь – если она еще течет в моих жилах – остановилась.

А потом…

Она повернулась к зеркалу.

И я…

Испугался.

Как трус. Как жалкий, дрожащий ребенок.

Я исчез в тень, будто никогда и не был ничем иным. Будто все эти годы я так и оставался лишь призраком, бледной тенью, неспособной даже на миг явиться миру во всей своей ненависти.

Она замерла.

Я видел.

Кто она? Что она? Почему она снова здесь?

Может, я сплю. Может, это бред, наконец-то добравшийся до моего рассудка. Сто лет одиночества – разве это не достаточный срок, чтобы сойти с ума?

Но…

Я видел ее глаза.

Зеленые.

Я видел ее волосы.

Русые.

Я видел ее губы – те самые, что когда-то шептали мне слова, от которых я горел, от которых я терял разум.

Она здесь.

Или…

Это не она.

Но тогда…

Кто?

Я сжал кулаки, чувствуя, как тьма вокруг меня шевелится, будто живая. Она обволакивает меня, цепляется за кожу, просачивается внутрь.

Нет.

Я не позволю этому обмануть меня.

Я уничтожу это.

Как уничтожил всех, кто осмеливался войти сюда.

Стук.

Глухой, тяжелый, как удары молота по наковальне.

Он заполнил все – мои уши, мой череп, пустоту, где когда-то билось сердце.

Я прижался к стене.

Не чувствовал ее.

Только легкое давление – призрачное, как само мое существование.

Но это…

Это она.

Черт или Бог – кто-то дал мне этот шанс.

Шанс все изменить.

Нет.

Шанс насладиться местью.

Убить.

Растоптать.

Унизить.

Я сотворю с ней все, о чем мечтал все эти годы.

Боль.

Страх.

Отчаяние.

О, да…

Я не слышал ничего.

Не видел.

Мне кажется, я перестал существовать эти минуты, пока мое нутро разрывалось от желания.

Впиться ей в кожу.

В ее шею.

Пальцами.

Когтями.

Зубами.

Растягивать удовольствие.

Растягивать ненависть.

Сотню лет я ждал этого.

Сотню лет я горел.

И теперь…

Она здесь.

Моя.

Наконец.

Она вошла.

Их было двое.

Я смотрел на нее, не веря своим глазам. Боже… Арина… Это ты? В чем это ты? Какая нелепая одежда – эти уродливые джинсы, огромные, мешковатые, эта толстовка… Раньше было лучше. Платья, шелк, кружева… Тебе не идет.

Или идет?

Я пока не понимаю.

Смотрю – и мне не хватает воздуха, которого у меня нет.

Арина…

Я уничтожу тебя.

Стою в тени, наблюдаю, как она осматривается. Ее спутница что-то бормочет, но я не слышу – только ее. Только ее шаги.

Смотри. Дыши. Живи… пока еще можешь.

Я хочу наброситься. Сейчас. Сразу. Разорвать, убить, растоптать.

Она поднимается по лестнице.

Я следую за ней.

Тенью.

Призраком.

Проклятием.

И не могу сдержаться.

Шепчу ее имя.

Тихо.

Так, чтобы только стены услышали.

Но она…

Обернулась.

И в нос ударяет ее аромат.

Чертов день!!!

Что это?

Сладкое.

Теплое.

Конфеты. Карамель. Нежность.

Я отшатываюсь, как от удара.

Что это?!

Кто это?!

Не Арина.

Не может быть Арина.

Арина пахла дождем и полынью. Арина пахла старыми книгами и чернилами.

А это…

Это что-то другое.

Я отступаю, спотыкаюсь, влетаю в одну из спален.

Падаю на пол.

В висках – боль.

В груди – пустота, которая вдруг стала слишком заметной.

Что происходит, черт возьми…

Я сжимаю голову руками.

Это не она.

Это не она.

Это не…

Но тогда…

Кто?

Не могу дышать.

Шок, такой сильный.

Я не понимаю, не могу понять, что происходит, это не она, это не Арина, но это Арина, ее глаза, ее волосы, ее губы, но это не она, не может быть она, я видел, как ее хоронили, я слышал, как земля падала на крышку гроба, я сто лет ждал, сто лет ненавидел, сто лет мечтал о мести, а теперь… теперь она здесь, но это не она, потому что Арина пахла дождем и полынью, а эта… эта пахнет сладостью, карамелью, детством, чем-то теплым, чужим, живым, и я не могу дышать, хотя у меня нет легких, не могу думать, хотя мой разум должен быть холодным, как камень, я сижу на полу в этой проклятой спальне, и стены вокруг меня плывут, как будто усадьба смеется надо мной, как будто само проклятие решило сыграть со мной злую шутку, подсунув мне ее копию, ее отражение, ее… ее что?