Читать книгу: «Цицерон – мастер публичных выступлений, или Роман об истинном римлянине», страница 4

Глава VIII. Невыносимая боль и жертва Цицерона

Если боль мучительна, она непродолжительна,

а если продолжительна, то не мучительна.

Марк Туллий Цицерон.

Мы сами создаем то, что хотим, мы есть то, что думаем и желаем. Не верите? Цицерон тому доказательство. Мальчик не из самой богатой и родовитой семьи, но с огромным честолюбием, трудолюбием и невероятной целеустремленностью, уже в возрасте 12 лет стал знаменитостью у себя дома в Арпинуме. Когда он шел на какое-нибудь мероприятие или праздник, его сопровождала самая настоящая свита почитателей – его ровесников. Все это выглядело так же, как у взрослых: словно консул идет в сопровождении своих легатов по улицам Рима. Дети уступали Марку самое лучшее, центральное место на представлениях, признавая в нем своего лидера. Его уважали и любили – и не только за познания в учебе, умение писать выдающиеся поэмы (такие как «Главк Понтийский», «О Марии»), но и за доброту и честность. Никогда! Никогда он не отказывал своим друзьям в помощи. И всегда был с ними честен. Видимо, эти черты он унаследовал от отца и от покойной матери, Гельвии.

Цицерон обожал учиться. Школьного образования ему не хватало, и вплоть до совершеннолетия Марк вместе с отцом и братом Квинтом неоднократно ездил в Рим, где слушал в Курии речи ораторов. Он уже давно перерос свой маленький Арпин, и отец это видел и понимал. Необходимо было перебираться в Рим, где у отца имелся скромный двухэтажный дом на гребне холма Эсквилин. Это позволило бы дать сыновьям хорошее образование и в будущем сделать карьеру.

И вот в конце июля 91 года до н. э. за несколько дней до августовских календ между отцом и старшим сыном состоялся разговор. Сын к тому времени уже закончил так называемую среднюю школу, ему было пятнадцать. Больше при всем своем желании маленький провинциальный городок Арпин не мог ему дать.

– Ну, Марк, – произнес отец. – Что будем делать? Надо ехать в Рим, чтобы вы с Квинтом могли продолжить образование у видных судебных ораторов, философов. Как ты думаешь?

– Да, я согласен с тобой, – печально произнес юноша.

– Ты не рад, что мы поедем в Великий город? – удивленно спросил отец.

– Отец, он просто не знает, как сможет оставить свою Корнелию, с которой встречается вот уже четыре года, – ехидно произнес Квинт.

Марк от этого возгласа стал еще печальнее и ничего не ответил.

– Сынок, ты молод, у тебя впереди еще будет много Корнелий, – сказал отец.

– Таких, как Корнелия, у меня больше не будет, ведь она – моя первая любовь. Я не представляю, как смогу ее бросить, ведь мы так близки…

– Ты лишил ее девственности? – грозно спросил отец.

– Нет, конечно. Я не в этом смысле… Мы полюбили друг друга.

– Но, Марк, ты ведь не можешь сейчас жениться, ты еще так молод. Тебе нужно получить образование, да и, в конце концов, погуляй, пока молодой.

– Отец, единственное, ради чего я могу так поступить, – это клятва, которую я дал над смертным ложем моей матери, пообещав прославить наш род, – печально ответил сын и вышел из комнаты.

С того времени, как Марк и Корнелия стали встречаться, прошло несколько лет. Он искренне любил, и его любили – пусть детской и наивной любовью. Но если мы с Вами, друзья, вспомним свои чувства в те далекие пятнадцать, шестнадцать лет, – нам ведь тогда казалось, что это навсегда? И что больше никогда мы так не сможем полюбить, верно? А потом, когда проходили годы и мы становились зрелыми, то с легкой улыбкой вспоминали о тех своих мыслях и чувствах, удивляясь своей наивности и одновременно восхищаясь остротой и чистотой первых впечатлений от такого сладкого чувства, как любовь.

Юный Цицерон шел к дому Корнелии, и сердце его сжималось от боли. Какая дикая и беспощадная боль! При мысли о том, что ему придется расстаться с любимой и родной ему Корнелией! С каждым шагом к ее дому идти становилось все труднее и труднее. Он начал вспоминать, как она его поцеловала после победы над забиякой Гаем. Их прекрасные и нежные вечера, совместные прогулки на речку Фибрен, где они так любили купаться и радоваться встречам друг с другом. О, боги! А первые полувзрослые поцелуи, от которых у обоих так сладко кружилась голова! И он должен ее оставить?! Но, как, как?! Он не сможет без своей Корнелии, без ее нежности и ласки! Все эти мысли невольно вызвали слезы, и юноша не заметил, как они маленькими жемчужными капельками начали падать на землю.

Когда, подойдя к дому, он поднял глаза, то увидел стоявшую на пороге Корнелию, – она, словно почувствовав неладное, уже поджидала его.

За те четыре года, что они встречались, Корнелия сильно повзрослела и превратилась в восхитительную юную девушку. Она была высока и стройна. Белокурые шелковистые волосы струящимся водопадом спускались на белоснежные плечи, достойные самой Юноны. Большие миндалевидные глаза горели нежным бирюзовым огнем и неодолимо влекли к себе. Чуть припухлые алые губки, изящный носик и маленькая ямочка на подбородке придавали лицу невообразимое очарование. Высокая грудь, тонкая талия, – казалось, ее можно обхватить двумя пальцами… да что там говорить, Корнелия была настоящей красавицей.

Под изящным паллием девушка была одета в короткую белоснежную тунику, которая подчеркивала ее точеную фигурку и открывала стройные ножки, которым могла бы позавидовать сама Венера.

Она ждала его.

– Дорогая моя, – произнес Марк дрожащим голосом. – Мне нужно с тобой поговорить. Пойдем на наше любимое место, на Фибрен.

– Что-то случилось? – с волнением спросила девушка.

– Пойдем, пожалуйста, – повторил он.

Они пошли, взявшись за руки. Корнелия все заглядывала в глаза другу, пытаясь понять, почему он так расстроен. Но Марк молчал.

Они пришли на берег реки, на знакомое место, где они так любили гулять, беседовать и беззаботно купаться. И здесь, при виде их родного места, Марку стало еще больнее.

Стоял август. Заканчивалось лето. И с ним заканчивалась первая детская любовь Цицерона.

– Корнелия, я очень, очень тебя люблю и никогда не забуду, но я с отцом уезжаю в Рим, – печально произнес юноша.

– Что? Что? Я не верю!! Ты бросаешь меня?! Ты предаешь нашу любовь? Ведь мы же собирались пожениться? Как же я буду без тебя? – голос девушки задрожал, по щекам потекли слезы. Цицерон попытался ее обнять, но она оттолкнула его.

– А как же наше с тобой будущее?! Ведь я же тебя люблю, я не могу жить без тебя! Я дышать не могу без тебя, Туллий!!! – И девушка зарыдала, упав на колени. Марк сел рядом на землю, обнял Корнелию и начал дрожащим голосом:

– Корнелия, прости, что я причиняю тебе боль. Я тоже очень тебя люблю, мне тоже безумно больно. Но я хочу быть с тобой честен. Я ведь редко буду приезжать в Арпин, только на праздники – и как мы сможем сохранить наши чувства и любовь на расстоянии? Я очень, очень тебя люблю, но я должен ехать в Рим, прости меня ради всех богов, – дрожащим голосом произнес он. Девушка, рыдая, прижалась к нему и стала осыпать поцелуями такое родное лицо.

– Туллий, ты моя первая любовь, никогда я больше никого так не полюблю, – всхлипывая, повторяла Корнелия.

– И ты – моя первая любовь, – произнес Марк, отвечая на ее поцелуи.

Они обнялись, и долгое время сидели обнявшись. Когда стемнело, они медленно побрели к дому Корнелии.

У самых дверей дома, прощаясь, Корнелия сказала ему:

– Мой любимый, я счастлива и благодарна тебе за все наши годы. Я горда тем, что ты меня любил. Я уверена, что тебя ждет великое будущее: ты достоин его. Иногда в Риме вспоминай нашу любовь, пусть она поддерживает тебя в самые трудные минуты жизни. Но помни: в Арпине есть девушка, которая тебя очень любит.

– Любимая, – произнес растроганный юноша. – Через всю жизнь я пронесу нашу любовь, спасибо тебе за нежность, ласку, тепло… Ты научила меня любить. Я никогда этого не забуду. Никогда. Прими от меня на память маленький сборник стихов, посвященный тебе и нашей любви.

Корнелия взяла рукопись, а слезы текли и текли по ее прекрасному лицу.

Они в последний раз обнялись и расстались.… И Цицерон пошел навстречу новой жизни. Жизни, в которой уже не было места для его любимой Корнелии, но где его ждали великие события и потрясающий успех.

Почему так бывает в жизни? Почему, чтобы достичь чего-то, надо жертвовать чем-то очень дорогим для себя? Неужели такова плата за успех?

Часть II. Рим

Глава I. Приветствую тебя, Вечный город!

Где хорошо, там и отечество.

Марк Туллий Цицерон.

Поздним вечером 24 августа, за девять дней до сентябрьских календ, несколько повозок семьи Цицеронов с имуществом, рабами и прислугой подъехали к скромному двухэтажному дому на вершине Эсквилинского холма. Справа возвышался храм Изиды¹, а слева внизу раскинулись жилые кварталы. Юпитер на своей огненной колеснице уже почти скрылся за горизонтом, но в наступающих сумерках еще можно было увидеть и оценить огромные размеры Вечного города.

Пока слуги и рабы вносили вещи в дом, Цицерон и Квинт побежали наверх и залезли прямиком на крышу. Все-таки родом они были из небольшого провинциального городка, и сейчас им хотелось увидеть Великий город во всей его красе.

С крыши дома их взору открылся потрясающий вид на зеленую долину, которая нежно как будто чуть-чуть была окутана легкой и нежной полупрозрачной дымкой – туманом с белокурого Тибра. Эта прекрасная река была главной водной артерией, по ней в Рим доставлялись многие жизненно необходимые товары.

Братья с восхищением смотрели на величественные храмы Юпитера и Юноны на соседнем Капитолийском холме, на Circus Maximus – Большой Цирк, дворцы Патрициев из золотисто-желтого Нумидийского мрамора. Красивейшие парки зеленым сочным узором вплетались во все улицы и кварталы. Красные крыши домов, белые колонны дворцов и зданий, позолоченные купола храмов – эти сочетания цветов придавали неповторимое очарование городу. Огромному мегаполису не было видно ни конца, ни края.

От этой масштабности, красоты и величия – просто захватывало дух.

Да… Рим по праву называли «Великим и Вечным городом».

Марк серьезно посмотрел на Квинта и важно сказал:

– Знаешь, младший брат, настанет день, когда этот город будет у моих ног.

Квинт засмеялся и захлебываясь от смеха проговорил:

– Туллий, ты с детства меня удивлял своим тщеславием и высокопарными фразами. Но сейчас ты меня просто до смерти рассмешил. Я, конечно, понимаю: ты мой старший брат, и я должен тебе верить. Но, ради всех богов, объясни, за счет чего ты хочешь прославиться?

– Квинт, я с детства знал, что добьюсь очень многого. Да, у нас не так много денег и пока еще нет связей. Но поверь, брат: если есть желание – все это придет. А желание у меня огромное, я хочу прославить наш род, чтобы никто больше не коверкал нашу фамилию и не называл нас горошинами или сукновалами². К тому же, ты ведь помнишь, как я поклялся над смертным ложем нашей покойной матери.

Брат стал серьезным.

– Ну конечно, Марк, я все это помню. Если честно, меня восхищает твоя целеустремленность. И если ты в это веришь, то поверю и я. Ты же мой брат.

И я обещаю тебе, мой родной Марк: я буду с тобой на этом трудном пути.

– Спасибо Квинт, – растроганно ответил Цицерон.

Братья обнялись и зачарованно продолжили смотреть вглубь этого города, как будто пытаясь понять и отгадать то далекое будущее, которое им уготовили боги.

На другой день, когда ближе к обеду братья проснулись, Диодот, которого они привезли с собой из Арпинума, позвал их в триклиний для позднего завтрака. Отец уже ждал за столом и жестом пригласил детей присоединиться к трапезе.

Завтрак был самым легким приемом пищи у древних римлян. На столе были лепешки из спельты (дикий вид пшеницы), похожие на современный хлеб, на выбор – с солью, сыром и медом. На отдельных тарелках лежали аппетитные оливки и финики. На столе находилась и большая ваза с виноградом, персиками и айвой, и, конечно, любимая братьями сырная смесь с чесноком, маслом, сельдереем и кориандром под названием «моретум» (от названия чашки), которая намазывалась на хлеб.

Только братья собрались намазать эту вкуснейшую смесь на хлеб, отец строго сказал:

– Сначала поешьте пульса. Тебе, Марк, с твоим слабым желудком это особенно необходимо.

Пульсом называлась каша. Вы не поверите, друзья, но она была основным блюдом у всех сословий в древнем Риме – и бедных, и богатых. Пульс готовили чаще всего из спельты с добавлением растительного или сливочного масла. Кашу варили на молоке или на воде, в зависимости от предпочтений семьи. Варвары даже называли римлян «кашеедами» за пристрастие к этому виду пищи.

Рабы принесли каждому из членов семьи по тарелке горячей каши. Марк добавил меда и с наслаждением стал уплетать кашу, зная, что она ко всему прочему очень полезна.

Отец тем временем начал разговор.

– Дорогие мои, мы переехали в Рим, чтобы вы могли получить хорошее образование, которое позволит вам достичь успеха. У меня есть хороший друг, дальний родственник нашей семьи. Он очень известный, грамотный и влиятельный в Риме человек, который и возьмет наставничество над Вами, но об этом более подробно мы поговорим в конце сентября.

– А сейчас я хочу вас обрадовать. Мы с вами идем на празднование Римских игр³, которые будут проходить с 5 по 19 сентября.

– Да здравствует Юпитер! – радостно воскликнул младший брат Цицерона Квинт. Он любил зрелища, в которых нужно было побеждать.

– Отец, а что мы будем смотреть? – спросил Марк, всегда любивший докопаться до сути.

– Мы обязательно пойдем в Цирк и посмотрим ристания⁴. А еще мы сходим на спектакль, где в главной роли играет известный комик Квинт Росций⁵.

– Спасибо, отец, – произнес Марк. Он очень любил сценические представления, где участники декламировали и играли роли. Он понимал, что это пригодится в будущей профессии юриста для достижения успеха.

– А на гладиаторские бои мы разве не пойдем? – расстроился Квинт, предпочитавший более динамичные зрелища, где бойцы могли показать свою ловкость и силу.

– Я не хочу, чтобы вы в таком юном возрасте видели кровь, страдания, смерть – пусть даже рабов, – ответил отец, не любивший насилия. Ну, дети, хорошего вам дня, а я с вашего позволения пойду, напишу очередную главу своей повести.

Завтрак был закончен.

– Пойдем, Марк, поборемся или поиграем в мяч⁶, – предложил Квинт. Младший брат любил спортивные состязания и физкультуру. Он был хотя и моложе, но крепче и коренастее брата, мускулы от постоянных тренировок были как у Геркулеса. – Смотри, какой ты худой – кожа да кости. Так ты совсем не будешь нравиться девушкам, – с улыбкой заметил Квинт.

– Девушки мне не нужны, а мышцы сами нарастут. Лучше пойду и почитаю трактат Геродота⁷, – молвил Марк и пошел к себе.

Почему люди разные, и то, что нравится одному, совсем не интересно другому?

Так устроен мир.… Так устроены люди…

И спасибо богам за эту закономерность. Как вы думаете, почему?

____________________________________________

Примечания.

¹Исида, Изида – в египетской мифологии богиня плодородия, воды и ветра, символ женственности и супружеской верности, богиня мореплавания, дочь Геба и Нут, сестра и супруга Осириса. Исида помогала Осирису цивилизовать Египет; она обучила женщин жать, прясть и ткать, лечить болезни и учредила институт брака. Исида была настолько популярна в Египте, что со временем приобрела черты других богинь. Ее почитали как покровительницу рожениц, определяющую судьбу новорожденных царей. В римское время Исида намного превзошла своей популярностью культ Осириса и стала серьезной соперницей при становлении раннего христианства. Калигула, Тит Флавий Веспасиан и др. императоры Рима делали щедрые подношения святилищу Исиды.

²Недоброжелатели рода Цицеронов иногда говорили, что их предки выращивали горох, то есть происходили из низших слоев общества.

³Самым ранним римским гражданским праздником был праздник Римских игр. В течение нескольких столетий это был единственный гражданский праздник римлян. Римские игры длились 14 – 15 дней и проводились в сентябре. Каждое празднество состояло из нескольких отделений: 1) торжественное шествие во главе с магистратом-устроителем игр, называвшееся помпой, 2) непосредственно состязания в цирке, ристания колесниц, конские скачки и т. д., 3) сценические представления в театре пьес греческих и римских авторов. Заканчивались представления обычно пиром, массовым угощением, порой на несколько тысяч столов.

⁴Ристания – скачки на колесницах. В античности ристания были видом спорта, особо культивируемым в среде правящих классов. Возникшие у римлян ристания еще в свой ранний период составили ядро появившихся в 4 в. до н. э. цирковых состязаний. Для того чтобы зрителям было удобнее следить за ходом игр, одежда возниц и повозки окрашивались в различные яркие цвета. Требовавшие огромных денежных затрат ристания служили развлечению римской черни (отсюда выражение «хлеба и зрелищ!»), преследовали скорее политические, нежели спортивные цели.

⁵Квинт Росций (около 130 до н.э – 62 г. до н. э.) – вольноотпущенник, популярный республиканский комедийный актер. Введенная Росцием маска затем укрепилась в римском театре. Содержал собственную школу, у него учился декламации Цицерон. Автор книги о театральном искусстве.

⁶Игра в мяч — любимая игра римских легионеров, впоследствии пошедшая в «народ». Римские легионеры практиковали игру в мяч ногами, надевая для этого специальную обувь – «кольцеус», откуда, как утверждают историки, пошло название игры «кальчо», бывшей комбинацией футбола, регби и свободной борьбы.

⁷Геродот Галикарнасский (др. греч Ἡρόδοτος Ἁλικαρνᾱσσεύς, около 484 до н. э. – около 425 до н. э.) – древнегреческий историк, автор первого полномасштабного исторического трактата – «Истории», – описывающего греко-персидские войны и обычаи многих современных ему народов. Труды Геродота имели огромное значение для античной культуры. Цицерон назвал его «отцом истории».

Глава II. Римские ристания. Знак судьбы…

Существует два рода людей, расходы которых

отличаются неодинаковым блеском:

одни расточительны, другие заслуживают названия щедрых.

Первые расточают свои богатства на празднества, борьбу гладиаторов, охоту и игры…

Что останется от этого мотовства?

Мимолетное воспоминание, если не полное забвение….

Марк Туллий Цицерон.

За восемь дней до начала сентябрьских ид¹ и ритуального вбивания гвоздя в правую стену храма Юпитера² 5 сентября 91 года начался один из самых древних праздников Рима – Римские игры, посвященный поклонению Юпитеру, Юноне³ и Минерве⁴. Великие полководцы и политики часто приурочивали этот праздник к очередной победе Рима над врагами, завоеванию провинций или триумфу отличившегося римского главнокомандующего. Устроителем таких игр, как правило, выступал курульный эдил⁵. Часть средств выделялась из государственной казны, но этих денег обычно не хватало, и в большинстве случаев курульный эдил «докладывал» из собственного кармана. Зачем ему это было надо? Все очень просто: для дальнейшей политической карьеры и завоевания популярности у народа необходимо было ублажать плебс.

А в то время все эти игры и празднества были лучшим средством для достижения успеха.

Самым лучшим местом для игр была плоская долина между юго-западным склоном холма Палатин и холмом Авентин. Первые состязания на колесницах здесь начал проводить Тарквиний Приск⁶ в VI веке до н. э., он же и построил для этих целей Большой цирк. Это было грандиозное и внушительное здание, имевшее в длину две тысячи сто восемьдесят и в ширину девятьсот девяносто восемь римских футов; в нем могло поместиться свыше ста сорока тысяч зрителей.

В западной части цирка располагался оппидум – сооружение с тринадцатью арками, под средней из которых был главный вход – так называемые Парадные ворота; через них перед началом ристалищ на арену входила процессия, несшая изображения римских богов. Под остальными двенадцатью арками находились конюшни, в которые ставили колесницы и лошадей, когда в цирке проходили бега, а в дни кровопролитных состязаний, любимого зрелища римлян, там находились гладиаторы и дикие звери. От оппидума амфитеатром шли многочисленные ряды ступенек, служивших скамьями для зрителей; ступеньки пересекались лестницами: зрители всходили по ним, чтобы занять свои места. К этим лестницам примыкали другие, по которым народ направлялся к многочисленным выходам из цирка. Вверху ряды оканчивались аркадами, предназначенными для женщин, которые пожелали бы воспользоваться этим портиком.

Против Парадных ворот (на востоке) устроены были Триумфальные ворота, через которые входили победители поединков и великие полководцы, а с правой стороны оппидума были расположены Ворота смерти; через эти мрачные ворота, служащие Цирка при помощи длинных багров убирали с арены, изуродованные и окровавленные тела убитых или умирающих гладиаторов.

На площадке оппидума находились скамьи для высших должностных лиц Великого Рима: консулов⁷, проконсулов⁸, весталок⁹, сенаторов. Все остальные места никогда не распределялись: возможно, они были предназначены для друзей и гостей влиятельных лиц.

По арене между оппидумом и Триумфальными воротами тянулась низкая стена длиной приблизительно в пятьсот футов, именовавшаяся «хребтом» (лат. spina); она служила для определения дистанции во время бегов. Ее обегали соревновавшиеся колесницы. На обоих ее концах было несколько столбиков, называемых метами. На середине «хребта» возвышался обелиск Солнца, а по обеим его сторонам расположены были колонны, жертвенники и статуи, в том числе статуи¹⁰ Цереры и Венеры Мурсийской.

Внутри цирка по всей его окружности тянулся подиум – парапет высотой в восемнадцать футов. Вдоль него пролегал ров, наполненный водой и огороженный железной решеткой. Все это предназначалось для охраны зрителей от возможного нападения диких зверей, которые рычали и свирепствовали на арене.

Таково было в 91 году до н. э. это потрясающее римское сооружение, предназначенное для зрелищ.

Ранним сентябрьским утром со всех семи холмов, из всех жилых кварталов и улиц «Вечного города» – Священной (Via Sacra), Новой, Длинной, улицы Субура и множества других извилистых и узких улочек люди стекались к цирку. Можно было встретить ремесленников и торговцев, ростовщиков и банкиров, изувеченных стариков гладиаторов и рудиариев, гордых и непобежденных ветеранов римских легионов, женщин из простонародья и роскошно одетых римских матрон, актеров и глашатаев и, конечно, свободных римских граждан без ремесла и образования – этих главных бездельников Римской Республики. В свое время большинство из них по тем или иным причинам лишились своих земельных владений, и государство, дабы избежать народных волнений и заручиться их голосами в народных комициях, взяло их на содержание.

Друзья, вы не поверите, но это факт. Каждый неимущий гражданин Рима имел право на полтора килограмма хлеба в день. Время от времени очередной сенатор, пытаясь добиться должности консула и заручиться поддержкой плебса, просто дарил им деньги!!! Число иждивенцев в Риме в этот период доходило до 200 тысяч!!!

Мировоззрение и отношение к жизни этой праздной толпы заключалось в лозунге «Хлеба и зрелищ!». Все свое время они проводили на площадях, в харчевнях, банях, цирках и амфитеатрах, где развлекались созерцанием конных состязаний, гладиаторских боев и травлей диких зверей, привезенных из экзотических стран.

Римский писатель Аммиан Марцеллин¹¹ с неодобрением отзывался об образе жизни этих людей: «Безделье так въелось в их нравы, что лишь только забрезжит утро желанного дня конных ристаний, как все стремглав мчатся в цирк чуть ли не быстрее самих колесниц, которым предстоит состязаться».

Вот вся эта толпа людей с сияющими и радостными лицами, с весельем и смехом плавно текла, как огромная река, в направлении Цирка. Да… Римляне всегда любили зрелища.

Что же должно было произойти в этот день? Какие состязания ожидали римский народ?

Их ждали ристания – состязания на колесницах. Как правило, в забеге участвовали четыре колесницы (квадриги¹²), каждая управляемая своим наездником. Бег начинался с правой стороны от Парадных ворот и заканчивался с левой, в месте, отмеченном белой линией, после семикратного огибания колесницами арены. Число заездов было разным – от 10 до 12. Каждая скачка длилась не более четверти часа. Приз состоял из венка и известной суммы денег; давались и вторые, и третьи призы.

Для того чтобы зрителям было удобнее следить за ходом игр, одежда возниц и повозки окрашивались в разные яркие цвета.

Огромное значение для победы имела скаковая лошадь. Конские заводы Италии, Греции, Каппадоки и конкурировали между собой, поставляя лучших рысаков в Римскую империю. Потребление и спрос на лошадей были громадны, что приносило крупным заводчикам хорошие доходы. Немало сохранилось мозаик, свидетельствующих о любви к лошадям, интересе к ним и распространенности коннозаводства, в том числе и в римских провинциях.

Каждая хорошая лошадь имела свое имя и даже свою генеалогию; сотни имен сохранились в виде разнообразных памятников, от мозаик и до свинцовых входных билетов – тессер. Лошади – победители на пути в свои конюшни справляли настоящие триумфы.

Если вы спросите меня, бывали ли несчастные случаи во время конских ристаний, то я отвечу честно: да. И это забавляло публику. Колесницы сталкивались друг с другом, опрокидывались, прокатывались своими колесами по рукам и ногам бедных возниц, звучали хруст ломающихся костей, крики, стоны – и это вызывало визг и смех зрителей.

Почему люди так кровожадны и часто радуются чужой боли и несчастью? Неужели это заложено природой?

Но, вернемся к нашему повествованию. Приветливо светило еще теплое сентябрьское солнце, лучи которого освещали патрицианские дворцы из белого мрамора, огромные инсулы¹³ для рядовых граждан Рима, храмы и Капитолий. Отец с сыновьями подходили к цирку. Стоял невообразимый гул, как будто спящий Везувий собрался извергнуться на Рим (забегая вперед, отметим, что в 79 г. нашей эры он стер с лица земли город Помпеи).

в цирке находилось более 140 тысяч человек!!! Юный Цицерон смотрел на это огромное скопление народа и представлял, как бы он мог выступить перед такой гигантской аудиторией. От этих мыслей его отвлек нетерпеливый брат Квинт, зовя пойти за отцом, который, дав несколько сестерциев одному бездельнику, спешил занять хорошие места чуть ниже мест сенаторов и консулов, откуда открывался прекрасный вид на всю арену.

Отец с сыновьями сели на скамьи, и братья с жадным любопытством стали рассматривать окружающую публику. Квинт в основном глазел на красивых матрон и пытался строить им глазки, а Марка больше занимал верхний ряд оппидума, где сидела верхушка римской знати. Римские матроны с пышными прическами гордо восседали, разодетые в белоснежные столы¹⁴ и дорогие паллы¹⁵, усыпанные золотом и драгоценными камнями. Сзади каждой из матрон стоял раб с зонтом, прикрывая свою госпожу от начинающегося зноя: ведь у знатной матроны кожа должна была быть цвета белоснежного мрамора. В то время загорать и принимать солнечные ванны считалось дурным тоном для аристократок. Мужчины, одетые в роскошные сенаторские тоги, тоже напомаженные и надушенные, полусидели, полулежали. На лицах последних «сильных мира сего» застыла легкая тень небрежности, пресыщенности и скуки.

«Я обязательно стану известным и богатым. И все эти патриции, и богачи будут прислушиваться еще к моему мнению», – уверенно думал про себя, глядя на верхние ряды цирка, юный Цицерон.

Чуть опустив глаза, он увидел, как простые рядовые граждане разворачивают свои свертки и с удовольствием уплетают домашние яства, от которых у них просыпается жажда. Не мешкая, они подзывают к себе неутомимо снующих торговцев, покупают у них вино, кто Тускульское, кто Сицилийское, в зависимости от размеров своего кошелька, и с удовольствием поглощают этот напиток богов, становясь, отчего все веселее и развязнее. Повсюду внизу звучат смех и шутки.

А представление между тем все не начиналось и не начиналось – ждали консулов Рима. Толпа потихоньку стала нетерпеливо и рассерженно гудеть.

Ну, наконец-то! Слава Юпитеру! В парадных воротах появились ликторы, одетые в темные тоги и вооруженные фасциями – перевязанными кожаными ремнями пучками прутьев из вязового дерева, которые они несли на плечах. Это были должностные лица – «свита» высшего сановника, консула. Ликторы представляли собой атрибут консульской власти. Консулу их полагалось аж целых двенадцать: они гордо шествовали по арене, напоминая всем, какие важные персоны идут следом.

За ними шли, дружественно беседуя и смеясь, два римских консула 91 года. С Вашего позволения немного остановлюсь на описании каждого.

Одного звали Луций Марций Филипп. Он был из древнего рода Марциев. Прекрасный политик и очень остроумный и изобретательный оратор. Одет он был в красивую белую тогу с широкой пурпурной каймой, олицетворяющей собой консульскую власть. На ногах у него были Calceus senatorius – высокие башмаки, доходившие до половины ноги, из красной мягкой кожи с четырьмя ремешками. Его коренастая фигура олицетворяла собой прекрасное здоровье и говорила о том, что в прошлом он был хороший атлет. Высокий лоб, живые выразительные глаза, широкие скулы – перед нами был настоящий мужчина, умный, сильный и проницательный.

Он с упоением и с энергичной жестикуляцией что-то рассказывал своему собеседнику Сексту Юлию Цезарю – второму консулу, происходившему из знатного патрицианского рода Юлиев. Это был прекрасный военачальник и очень смелый человек. Он был худощав, значительно выше Филиппа и достаточно сдержан в поведении. На шутки консула он лишь скупо улыбался. Одет он был также в белую тогу, но поверх ее носил Палудаментум (лат. paludamentum) – длинный воинский плащ из ярко-красного шелка. На ногах у него были высокие сандалии из дорогой кожи.

Степенно и не спеша они прошли к своим местам на оппидуме, где находились скамьи для высших должностных лиц. Вся знать немедленно поднялась и уважительно приветствовала их. Некоторые отличались особым подобострастием, а иные здоровались сдержанно, видимо, не являясь их приверженцами. Среди приветствующих были очень известные и богатые люди Рима: Квинт Лукреций Офелла, Квинт Сервилий Сципион Младший, Марк Лициний Красс (подробнее о них чуть позже, так как они станут главными действующими лицами этих ристаний).

Филипп как более энергичный поднял руку, сделав этим знак курульному эдилу, разрешая начать ристания.

Как правило, первые заезды шли «на разогрев»: в них участвовали малоизвестные, молодые и неопытные лошади и наездники. Тем не менее, толпе, подогретой вином и азартом, все это безумно нравилось. Восторженные крики, свист, вздохи разочарования, конское ржанье, злая ругань возниц, скрежет опрокидывающихся колесниц, крики победителей – все смешалось и представляло собой дикую вакханалию.