Читать книгу: «Искривление пространства», страница 7

Что есть, того не отнять – ощущения от интимного аттракциона действительно ошарашили девушку, произведя на неё неизгладимое впечатление.

Тело гудело, как высоковольтные провода, в голове нарастающими волнами накатывал морской прибой, что-то невероятное происходило внутри, заставляя Женечку мечтать, чтобы Ленька целиком и полностью оказался там, внутри, продолжая свои странные качающие движения, от которых захватывало дух.

Потом было много разговоров. Она и про сны рассказала тоже. А как же Женька смеялась, увидев и потрогав то, что представлялось ей огромным и страшным, просто гигантским змеем-искусителем.

Женя с Лёнькой обговорили всё, что могли вспомнить, не заметив, однако, что случилось это не до, а после стремительного сближения, когда выдвигать какие-либо условия стало практически бессмысленно, да и поздно.

Для них сейчас это было не настолько важно, как полное доверие.

Лёнька оценил и понял решительный поступок невесты, прямым текстом, без всяких любовных ухищрений и шифровок говорящий о том, что с этой минуты они полноценная семья, где он – мужчина, а она – маленькая девочка, несмотря на то, что физиологически таковой уже не является.

Лёнька думал о Женечке, как о ком-то, кого знал ещё до рождения. Не важно, где и когда они познакомились, может быть, даже родились вместе. В любом случае он уже не мог представить себя без неё, а её без себя.

Лёнька влюбился в Женю, в её родной голос, когда девочка самозабвенно, до дрожи в теле, исполняла под гитару романсы. Как правило, это песни, в которых тоска и грусть разрывали сердце. Не правда ли – странно, когда счастливые люди влюбляются в ностальгию и грусть?

Его сердце, сердце, которое он отдал на вечное хранение своей Женечке, колотилось в ярких мажорных тонах. Ему необходим был этот голос, эти нежные щёчки, подёрнутые детским пушком, её изумительно чувственный взгляд, как бы извиняющийся за то, что не может сию минуту отдать себя целиком и полностью.

Никто и никогда не смотрел на парня подобным образом. Лёнька, даже не видя свою милую девочку, чувствовал, как нечто тёплое переливается из её тела в его и обратно, с каждой минутой всё более желанное и родное.

Казалось бы, произошло нечто пошлое, вульгарное, всемерно осуждаемое общественной этикой. Тогда почему их отношения и благодарность за случившееся столь возвышенны?

Между юношей и девушкой зарождалось странное ощущение предельной близости, но абсолютно незавершённое, обещающее переживания и эмоции гораздо более тёплые, важные и близкие, на которые они впредь не намерены скупиться.

Око за око

Однажды всё пошло не так: завыла наша псина,

Часы затихли, замер дом и выдохнул: беда!

Мой человек сказал:

– Пойду…

– Надолго? – я спросила.

И мне на ухо тишина шепнула: навсегда…

Светлана Пешкова

Короткую командировку в Карелию, где жила моя подруга по институту, Аннушка Шульгина, теперь уже Осипова, я намеренно подгадал так, чтобы пообщаться с ней в выходные.

Это совсем не то, о чём вы подумали.

Анюта – староста курса, была к тому же непременным организатором всех туристических слётов, конкурсов авторских песен и романтических од у костра, а также заядлым рыболовом.

Наша дружба началась именно с этих увлечений.

Мы переписывались, перезванивались, делились впечатлениями.

В Карелии я ещё ни разу не был, поэтому ожидал от поездки позитивных впечатлений и много чего ещё, включая обещанное путешествие с Аннушкой на водопады, на мраморные карьеры и на рыбалку с ночёвкой в лесной хижине.

Понятно, что я был счастлив впитать в себя новые впечатления.

Неделя в гостях пролетела как один день.

Аннушка оказалась разведённой, хотя на образе жизни – на привычках и склонностях, это событие не сказалось.

Несмотря на уговоры поселиться у неё, остановился я в гостинице. Никогда не имел склонности к одноразовым интимным приключениям, к тому же не любил стеснять людей.

Сохранять  и поддерживать хорошие дружеские отношения, тем более со свободной симпатичной женщиной, можно лишь на определённой дистанции, которая предполагает обязательное соблюдение неприкосновенности  личного пространства.

На моих глазах десятки раз разрушались дружеские и романтические связи лишь потому, что кто-то кого-то по недомыслию пустил пастись на зелёную травку глубоко интимной нивы.

Увы, махровый эгоизм в ситуациях, когда требуется сделать конкретный выбор – болезнь неизлечимая. Маленькие личные секреты, доверенные в приступе откровенности лучшему другу или любимому, запросто превращаются в оружие массового поражения, когда дружелюбие и симпатию накрывает тень.

Аннушка была мне крайне симпатична, причём не только по причине приятной внешности, живости характера и схожих интересов. Некогда, в незапамятные студенческие времена, у нас было небольшое романтическое приключение.

Да, было дело: увлеклись лирическим настроением особенно чувственной поэтической баллады, некоторое время были под впечатлением, целовались самозабвенно, с остервенением.

Потом в нашей компании появился острослов и балагур с выразительным грудным голосом, от исполнения песен которым теплело в области солнечного сплетения, Генка Осипов.

Очаровал, отбил. Наверно я не очень-то сопротивлялся.

Так вот, как я и говорил, Аннушка предлагала сразу поселиться у неё, но ведь я женат, этим всё сказано.

Понятно, что просидели мы с ней по приезде за рюмкой чая едва не до утра.

Анюта намекала, что остаться, означает согласие в том, что мы не только друзья.

Я извинился, подруга поняла. Или сделала вид, что соглашается с моим решением.

Всё-таки на прощание я её поцеловал. Один разочек. Чтобы не разрушать идиллию.

В поезде на обратном пути у меня была масса времени поразмыслить о жизни.

Аннушка, прощаясь, так бесхитростно, так искренне демонстрировала свои чувства, что всколыхнула ностальгические воспоминания.

Я лежал с закрытыми глазами, вызывая в памяти живые сентиментальные переживания тех давних лет, воспроизводил, словно наяву, события, фрагменты разговоров, запахи, звуки, ощущения, обстановку.

Конечно, приятно было вспоминать обо всём этом, но дома меня ждала жена, Люся, с которой я счастливо прожил одиннадцать лет.

У нас рос замечательный сын. Обалдуй, конечно, но это возрастное, временное. Я ведь люблю их, очень люблю.

На этой трогательной ноте я и вернулся. Соскучился – жуть.

Настроение, навеянное воспоминаниями и приятной поездкой, было замечательное: лирическое, игривое. Хотелось поделиться с женой впечатлениями, непременно отметить приезд, а потом… вот где настоящая ностальгия – как же приятно прижаться всем телом к любимой супруге, вдохнуть запах её волос и провалиться в океан счастья.

Красное вино, коньяк, мясные и рыбные деликатесы: сэкономленных командировочных хватило на всё.

Я напевал под нос, – сердце, тебе не хочется покоя! Сердце, как хорошо на свете жить! Сердце, как хорошо, что ты такое! Спасибо сердце, что ты умеешь так любить!

– Пабам, – хотел было сказать я, тихонечко открыв квартиру, но увидел нечто настораживающее.

Прокравшись на цыпочках до дверей комнаты, я едва не закричал.

Думал, что такие страсти бывают лишь во второсортных сериалах, но нет, это происходило наяву.

Энергичные жеребячьи скачки были в самом разгаре. Жена играла роль наездника, резво прыгала сверху, не жалея себя, погоняя послушного скакуна невообразимыми стонами, чего между нами никогда не случалось. Грудь удалой страдалицы прыгала во все стороны, рискуя оторваться и улететь.

Первой реакцией на эротическую репризу было выкрикнуть “тпру!”, но я сдержался.

Нужно было обмозговать, проанализировать чересчур пикантную ситуацию, которая не могла содержать в себе варианты сколь бы то ни было логических объяснений.

Это измена в чистом виде и ничего кроме неё.

Я ругал себя последними словами за то, что не догадался позвонить, отстучать телеграмму, сообщить время приезда.

Лучше бы мне ничего этого не видеть, не знать.

Мысли в голове проворачивались со скрипом.

Не знаю, что мной в тот момент руководило, но я тихо ретировался, не оставив следов посещения. Пришлось снять на сутки номер в гостинице.

Нужно было основательно подумать. Было ведь о чём.

Аргументов за то, чтобы оставить всё, как есть, было три: я не мог вот так “с бухты-барахты”, одномоментно, разлюбить Люсю, хоть она и предательница. Нас слишком многое связывало.

У нас семья, совместное имущество, устоявшийся быт, мы притёрлись друг к другу. К тому же сын, развод может испортить ему жизнь. Изменение социального статуса равносильно пожару – менять придётся всё, а итог перестройки отношений в пожарном режиме всегда сомнителен. Плохо может стать всем.

Я был раздосадован, взбешён. Мне было очень-очень больно.

Напрашивались мысли о возмездии, о компенсации морального увечья, о вариантах наказания порочной супруги.

Нанесённая мне рана кровоточила, саднила.

Требовалось срочное лечение.

Ничего лучше, чем вино и водка, придумать не вышло.

Я жалел себя. Я страдал. Я готов был покончить с собой.

Я, я, я… но это же эгоизм. Нужно подумать о сыне.

– За что, – кричало уязвлённое самолюбие, – по-че-му-у-у!!!

Спиртное, однако, не пошло. Не то настроение. Выпить можно на радостях, а так… чтобы забыться и потеряться совсем?

Зато родилась идея выплеснуть чувства и мысли на бумагу.

Праведное негодование – обида, гнев и презрение к коварной женщине водили моей рукой, создавая, строчку за строчкой, шедевр эпистолярного жанра, в котором над нашими с супругой отношениями проносились ураганы, штормы и грозы.

Было исписано убористым почерком десятка два листов, когда я понял, что иссяк, что река гнева обмелела.

В душе не осталось ни-че-го.

Похоже, лимит возмущения был исчерпан до дна.

– Ладно, подумал я, – письмо адресату отправить всегда успею, если не смогу найти иного выхода, если это эпилог. Что, если рассмотреть вопрос с иного ракурса? Например, свершить справедливое возмездие того же размера, зеркальное отражение её вероломного поступка.

Минус на минус, так утверждает математика, даёт плюс. Если я изменю в ответ, будет ли это значить, что мы квиты? Станет ли мне легче от осознания отмщения, пусть даже таким экстравагантным способом?

На этой мысли я заснул, а когда очнулся и привёл себя в порядок, позвонил жене и радостно сообщил ей, что приеду сегодня.

Вот это поворот, скажет читатель.

Как есть, иное мне не пришло пока в голову.

Люсьен встретила меня хлебом-солью: искренне радовалась моему приезду, мурлыкала и ластилась, как кошка в охоте, вполне искренне светилась от счастья.

Сколько я ни наблюдал, не мог обнаружить и тени лицемерия в её поведении.

Люсенька улыбалась, возбуждённо щебетала, не забывая повторять, как сильно соскучилась, присаживалась ко мне на колени и целовала, целовала… целовала.

Я не верил собственным органам чувств, включая интуицию, которая, или талантливо обманывала меня, смело принимая на веру заученную роль, или искренне ошибалась.

Жена всё так же любила меня, это было бесспорно.

Как же так! Я собственными глазами видел грязный интимный поединок, чётко слышал чавкающие звуки, чувственные стоны.

Списать свершившуюся на моих глазах супружескую неверность на действие галлюциногенов, на временное помутнение рассудка или провал в другую реальность, попросту нелепо.

Клянусь, я не спал в тот момент, не был под действием ЛСД или кокаина, не ел даже половины грамма ядовитых грибов.

Но любящая жена – вот она, смотрит на меня доверчивым оленьим взором, обнимает, радуется.

Сомнения были, но силы сопротивляться очевидному желанию плоти иссякли. Я очень-очень-очень соскучился по тактильным ощущениям, очень-очень-очень её хотел.

Что было дальше и вовсе не поддаётся описанию: Люся удивила меня интимным энтузиазмом, напором чувственного безумия, неиссякаемой страстью, неутомимой мощью древнейшего из инстинктов, дикой эротической ненасытностью.

Она ли сейчас кувыркается со мной в постели, недоумевал я, пытаясь найти отличия, несоответствия с той женщиной, которую оставил в нашей общей квартире перед поездкой в командировку, а вчера застал скачущей на эрегированном члене чужого мужчины?

В перерывах между раундами интимного единоборства я незаметно, но очень внимательно рассматривал те маленькие особенности её индивидуальной анатомии, которые отличали Люсю от любой другой особи.

Всё было на месте: шрам в виде латинской буквы V на левом бедре, шов после удаления аппендикса, родинка подмышкой, следы от прививки оспы, даже сломанный недавно ноготь указательного пальчика.

Это была она… и не она.

Как же я сейчас любил эту милую чертовку!

Утром невольно пришлось отнести свои эмоции, поступки и мысли к категории сна разума, который, как известно, способен на всё, например, создавать омерзительных чудовищ, или очаровательных пушистых персонажей из романтических сказок.

Волшебство гармоничного, неувядаемого семейного единства и страснтые любовные оргии продолжались целую неделю.

Я любил свою жену и не собирался с ней расставаться.

Однако… так и не был отмщён. А это неправильно.

Мысль о возмещении долга за поруганную честь расстраивала, напрягала. Необходимо было что-либо предпринять, чтобы успокоить взбудораженное эго, которое горячилось, требовало сатисфакции.

Уравновесить душевное состояние, успокоить обидную участь безмолвного болванчика, которого превратили в винторогого оленя, что само по себе унизительно и напрягает психику, мог только адекватный ответ. Око за око.

Нервная система дребезжала, как старый маразматик скрипела суставами обиженных нейронных связей, впечатлительное бессознательное страдало от задетого самолюбия, которое капало на мозги, давило на ментальные кнопки, требовало действовать.

Всё это время я был возбуждён сверх меры. Это состояние напрягало.

Что я сделал? Ни за что не догадаетесь.

Я позвонил Аннушке и всё-всё откровенно ей выложил.

Подруга довольно долго молчала, потом односложно сказала, – приезжай!

Первая и последняя

Всё сотворил волшебный синий вечер.

Седой туман над лесом ворожил…

И бесновалось сердце человечье

В тугих тисках неведомых пружин…

Юрий Матусов

Безнадёжно влюблённые юные парочки до конца, до самого последнего поцелуя, даже после того, как всё кончилось, уверены, что всегда-всегда несмотря ни на что, как же иначе, будут вместе. Как минимум до последнего вздоха, ни секундой меньше, потому что…

Впрочем, сами спросите, если интересно. Я подобных обоснований, не лишённых иногда логики, наслушался вдоволь.

Да, иногда приходится расставаться. Имеется в виду не утрата любимого, нет, конечно же, временная разлука, но не навсегда же.

Но прощаться пришлось. Генка получил повестку в призывную комиссию.

– Может, откосим, – просто так, чтобы приободрить любимого, спросила Вероника, – махнём куда-нибудь… в тайгу, например, где вредные советы давать некому, сплетников и завистников нет. Землянку отроем. Кровать… вот такенную, – Вероника раскинула руки, Генка успел чмокнуть её в нос, – построим.

– Грибов насушим, ягод всяких заготовим. Рыбу научимся удить. Ты будешь ловить сусликов, а я из них шить дизайнерские купальники и всякие модные фенечки. Проживём.

– Школу сначала закончи, отшельница. Суслики в степи водятся. Это так, для сведения. Медведи в купальниках – идея прикольная, но мы служить будем. Я так решил.

– Мы, значит вместе?

– Без сомнения. Но ты здесь, а я там. Но знай – мне сверху видно всё.

– Сбегаешь, дезертир! Мы так не договаривались.

– Мы и целоваться не планировали, однако теперь ты минуты выдержать не можешь без этого деликатеса. Приказываю верить и ждать! Давай помечтаем.

– Фи, не интересно. Предпочитаю реалити шоу.

– Поддерживаю, – прошептал на ушко Гена, лукаво улыбнулся и, закрыв двери на внутренние замки, отнёс подругу на кровать, прощаться наедине.

– Э-э, так не честно!

– Предлагай свой вариант. Я должен быть уверен, что дождёшься меня, попрыгунья.

– Свадьба.

– Намекаешь, что я тебе надоел, праздника захотела? Тебе семнадцать лет, глупышка. Без согласия родителей нет шансов зарегистрировать брак, к тому же время поджимает. У нас в запасе всего десять дней. Не успеем. Заставят думать. Месяц, а то и два, но сначала нужно справку принести.

– У меня деньги есть. Купим. А какую справку?

– О беременности.

– Ага, вот какую ты для меня службу придумал! Фигушки. Даже не мечтай.

– Слушаюсь и повинуюсь!

Сказать-то сказал, но сразу забыл о чём. Юность беспечна.

Они долго смеялись, увлечённо дрались подушками, целовались, потом застыли в объятиях и почему-то заснули.

Генке снилась обнажённая по пояс Вероника с ножом в руке.

Пробуждение было болезненным.

Невеста, впрочем, они ещё ничего не решили, сладко сопела у него на руке с блаженным выражением на лице.

Конечно, это было не честно, но Генка решил проверить, так ли сногсшибательно выглядит её грудь, как во сне.

Расстегнуть блузку – секундное дело. Вероника сморщила нос, перевернулась на другой бок, лишив его призрачного шанса заглянуть в замочную скважину незаметно.

– Ну и ладно, – подумал неудачливый соблазнитель. Сама прибежит, сама попросит.

Впрочем, он не был уверен, что случится именно так.

Лежать было скучно, будить Веронику не хотелось. Тени на стене и потолке застыли. Звонкая тишина начала раздражать, рука, на которой лежала голова любимой, затекла, заныла.

– Я всё слышала, – вдруг сказала она, – ты пытался меня совратить.

– Нет!

– Да! Не спорь. Я лучше знаю. И сейчас хочешь. Я тоже… тоже хочу совратиться. Но боюсь. Вот! Не уезжай, а, не надо. Я справлюсь со страхом, я, я почти готова… стать твоей. Но ты должен обещать!

– Клянусь, ты первая и последняя, кому я приношу клятву верности! Любовь… любовь нельзя притянуть за уши. Она или есть, или её нет. Ты меня любишь?

– Я-то да, ещё как люблю, но ведь мы сейчас не про любовь говорим, да? Сам знаешь про что! Ни для кого не секрет, ради чего вы, мужчины, готовы влюбляться.

Оба понимали, что время пошло. Он не мог представить себе два года без неё, она не хотела отпускать своё счастье.

Влюблённые хватались как за соломинку за каждую секунду, отведённую для общения, конечность которого неотвратимо приближалась.

Оба нуждались в гарантиях, которые реальной жизнью не предусмотрены. Судьба, несмотря на иллюзию выбора, целиком и полностью случайна. Давать нелепые обещания, клятвы, не имело смысла, кидаться на амбразуру, пускаясь во все тяжкие – страшно.

Никто знает, что с ним будет через неделю, через день, тем более невозможно планировать жизнь на два года вперёд.

– Давай развяжем себе руки, Вероника, расскажем всем-всем: родителям, друзьям, всем, что мы муж и жена. Неважно, что это не так. Сегодня не так, завтра будет так. Когда-нибудь это должно случиться. Разве ты не согласна.

– Я и сегодня согласна! Нет, вру. Не торопи меня, Геночка. Я сама должна решить, когда это случится.

– Как скажешь, родная.

Время до призыва пролетело как один день, даже час. Расставались лишь на ночь, совсем ненадолго. В пять утра Генка свистел под окном. Вероника, даже не позавтракав, едва успев навести красоту, выбегала к любимому.

Тема близости была закрыта. Больше к этому вопросу ни разу не возвращались.

Целовались и обнимались изобретательно, самозабвенно. Если когда-нибудь у вас в душе пел соловей и сияли звёзды, несложно представить, что чувствовали, о чём думали и мечтали влюблённые.

Всё было так, как всегда с тех самых пор как первый мужчина почувствовал гипнотическое обаяние первой женщины, назвав трепетный восторг любовью.

– Гена, давай скрепим наши чувства клятвой. Напишем послания, свернём из них конвертики, удостоверим отпечатками пальцев, смоченных в смеси твоей и моей крови. И отправим в будущее в закрытой бутылке. Например, закопаем под этой берёзой. Думаю, что за два года она не убежит. Это будет нашим секретом.

– Давай. Что писать будем?

– Это священная тайна. Нужно угадать, какими мы будем, сумеем или нет сохранить любовь. И конечно пожелания. Чур, не подглядывать. Я дома напишу. Встречаемся через час. Нет, через два. За шестьдесят минут я не успею придумать всю-всю будущую жизнь. С тебя письмо, бутылка с пробкой и большой целлофановый пакет.

Вечером, за день до проводов в армию, они совершили торжественную закладку на глубину в один метр послания в будущее. Координаты тайника были отмечены в навигаторе, дерево пометили традиционной глупостью – Г + В = ♥+ ♪

От привычного ритуала прощания с гражданской жизнью Генка отказался. Накрыл друзьям стол в кафе, обнялся со всеми и ушёл домой, где его ждала Вероника.

Ночь была беспокойной, печальной, подушка намокла от слёз. В ушах нескончаемый звон, в глазах зияющая пустота.

В мятущихся душах хозяйничал стылый ветер, а тела… восхищённые близостью тела изнывали от желания, которому выпало жестокое испытание. Тела задыхались от восторга, чувствуя родственную сопричастность, которой назначен срок заточения в два бесконечно долгих года.

Такой подвиг влюблённые способны свершить лишь в юности, пока не накоплен печальный опыт утрат и сопутствующей этому состоянию искренней скорби.

– Я дождусь тебя, Геночка, дождусь!

– Ещё бы. Настоящей любви достойна лишь ты, родная. Не провожай меня. Так будет лучше. Долгие проводы… сама знаешь. Два года – пустяк. Семьсот тридцать дней и я снова твой.

Оба считали, что время над ними не властно. Не совсем, но теперь точно. Наверно потому, что не знали, как больно сознавать, что постепенно забываешь всё: не только запах и взгляд – совсем всё.

В голове поселяется опасение, что возможно любовь – обман. Признания и клятвы тоже стареют, улетая в пустоту как воздушные семена перезревшего одуванчика. Оказывается, вспомнить ощущения от близости практически нереально.

А если при встрече ничего подобного пережитому не почувствуешь? Ведь за два года может произойти всё, что угодно. Снежинка на ладони превращается в капельку за считанные секунды, а человек… как быстро меняется человек?

Вероника постоянно думала про Гену, то и дело рассматривала его фотографию. Письма писала едва ли не ежедневно.

Столько всего нужно было сказать.

Почему раньше, когда любимый был рядом, эти мысли прятались куда-то. Впрочем, тогда не было нужды выстраивать миллионы сценариев любви, ведь Гена был рядом. Стоило только руку протянуть.

Наверно он был прав, требуя доказательств. Возможно, беременность помогла бы пережить тоскливое одиночество.

Вероника в деталях и красках представляла себе, как становится женщиной, как внутри появляется свет, как он растёт, растёт, растёт, и превращается в солнышко.

Фантазии её взглядом со стороны могли вызвать разве что смех. Её представление о близости были наивны до безобразия. Подобные картинки могла бы нарисовать разве что девочка лет семи.

Влюблённой до безумия Веронике было не до смеха.

Сначала она перестала получать письма. Это было по-настоящему больно.

Сюжетные линии ночных и дневных грёз наполнились непроницаемой тьмой – вязкой ревностью, безумием неприязни, виртуальными обвинениями в предательстве и лжи.

Иногда девочка вылезала из-под обломков любви на свет, вновь писала сентиментальные письма, но забывала их отправлять.

Экзамен в институт был позорно завален, но подобный вектор судьбы теперь не имел значения. Лишь возрождённая любовь была способна вернуть в её жизнь устойчивую гармонию.

Но Гена молчал. Молчал упорно, загадочно, нетактично.

Обиднее всего было то, что он обещал, клялся. И обманул.

Было желание сегодня же, сейчас, выкопать послание. Что он там накалякал, может быть, уже тогда всё знал?

Родители были в ужасе, но помочь ничем не могли.

– Испытания, проходящие через душу, – говорил папа жене, – нужно встречать с достоинством. Нам ли этого не знать. Пусть учится плавать, где вода по пояс. Хорошо так. Представь, ведь Вероника могла родить от Генки. Хотя… кто знает.

А Генки уже тогда не было. Официально он числился пропавшим без вести, потому родителям долгое время не сообщали.

Похоронка легла на сердце Веронике тяжёлым камнем.

– Клянусь, ты первая и последняя, кому я приношу клятву верности, – сказал тогда Гена.

Первая и последняя. Так и вышло. Для него. Откуда он мог знать?

Бутылку Вероника выкопала. Реликвия стояла нетронутой на её тумбочке почти год. Страшно было прочесть приговор любви. Очень страшно.

В один из дней она вернулась к берёзе, хранящей память о непорочной любви.

– Прости, Геночка, – шептала Вероника, – мы не смогли стать супругами. В этом нет нашей вины. Отпусти меня!

С этими словами девочка развела костёр, дождалась, пока появятся жаркие угли, заполняя время уничтожением знаков Г+В на коре дерева. Символ любви и нотный знак оставила. Пусть хоть берёза почувствует себя счастливой.

Послание в будущее в пламени костра разлетелось на осколки, конвертики без остатка сгорели.

Со слезами на глазах Вероника шёпотом озвучила строфу стихотворения Юлии Друниной, – теперь не умирают от любви – насмешливая трезвая эпоха. Лишь падает гемоглобин в крови, лишь без причины человеку плохо.

Остался лишь один вопрос – сможет ли девочка простить себя, сумеет ли начать новую жизнь?