Читать книгу: «Третья планета от солнца», страница 6

– Не-е, всё-таки новгородцы веселее киевлян, – высказывал свои мысли Медведю Богучар. – Конечно, те и другие – не дураки выпить, но после этого священного действа куявские поляне становятся гордыми и заносчивыми, словно спесивые ляхи. Намедни двоих таких от души отделал, чтоб, значится, понимали своё место, и поперёк не вякали, – заинтересовал Медведя. – Так вот. Напившись, поляне начинают горланить песни, переругиваясь при этом и закусывая брагу солёным салом. В Новом городе ни так. Приняв ендову-другую на грудь, идут во двор бороться, а перепив хмельного зелия – биться на кулаках. Потом, вытирая разорванными рукавами разбитые носы, целуются, обнимаются, клянутся в вечной дружбе, и, покачиваясь, как струги на волнах, идут продолжать застолье, вскоре понимая, что вновь следует побороться или подраться на кулачках. Мне сие ндравится, – жахнул из деревянной, в виде гусака, ендовы, пенистой браги, крякнул, обтёр усы, высказав при этом кабацкую поговорку: « Браги ендова – всему голова», и продолжил уже не кабацкие, а свои мысли: – Затем зовут скоморохов, – доброжелательно поглядел, как Медведь хлебнул приличный глоток мёда, – и начинают плясать, желательно с медведем. Да не с тобой, чего вскинулся, – загоготал Богучар, – при этом любят орать в ухо медведя нечто скабрезное… Медведь, краснея, на всякий случай отбивается от них лапами.

– Как – краснея? – опешил Медведь, пригубив хмельного мёда.

– Это для красного словца. Однако новгородцы пьют и веселятся только по праздникам или в тяжкие дни душевной тоски, – уточнил Богучар. – А вообще люд там работящий, и все почти трезвенники, а не какие-то там вздорные ярыжки-бражники.

По соседству от них вели степенный разговор прилично уже клюкнувшие бояре.

– Уличи и тиверцы с конями не хуже степняков обращаются, а мы, поляне, более к пешему строю привычны, – сосредоточенно жуя сало, сипел боярин Добровит, обращаясь к Свенельду.

– Что князь промолвил? – ухмыльнулся тот. – Сала полянам меньше трескать следует, чтоб на лошадь суметь взобраться, – сивым мерином заржал старший воевода.

В соседней зале, где пировали простые дружинники, как водится, гвалт стоял невообразимый. Особой популярностью среди молодых гридей пользовались занятные хохотушки о женской чести и малом мужском достоинстве.

– Ребята, а что такое? Висит, мотается, баба за него хватается, – под громогласный хохот загадал загадку Горан. – Не-а. Не га-га-га, а полотенце, – развеселил даже побратима Молчуна.

Ещё более бурно проходил вечер в корчме на Подоле, где наливалась брагой и вином не получившая приглашения на пир – терем-то не бычий пузырь, не растягивается, простая княжеская гридь.

– Я лесом как-то пру, – жуя жареную зайчатину и запивая мясо брагой, повествовал Бова. – Гляжу, на толстой ветви бабища сидит. Грудищи – во-о! – под хмыканье Чижа с Бобром, выставил далеко вперёд руки. – Бёдра – во-о! – развёл их широко в стороны.

– На себе не показывай, – весело хмыкнул Чиж. – А то такие же титьки с задницей вырастут, – испугал приятеля.

– Это – раскормленная русалка была, – лыбясь во весь рот, жизнерадостно подмигнул трём, солидно жующим полянам с клоками волос на лысых бошках, Бобёр, подумав: «Уже князю подражать начали».

– Чё-то здря Святослав с печенегами челомкается, чуть не брататься собирается, – высказался задумчиво жующий солёное сало, четвёртый их собутыльник, лохматый краснолицый селянин с ножом на поясе.

– Всему Подолу известно – печенеги с хазарами тайный союз заключили, и только князь Киев покинет, войной на нас пойдут. Слободки пожгут, поля вытопчут, да с девками красными побалуются. То-то степнякам радость будет, – вытер нос оселедцем селянин.

– Бошки обрили, а князю не доверяют, – возмутился Бобёр, ощерив рот и выставив два верхних зуба.

– Да хто посмел князя стольнокиевского нехорошими словами за союз с печенегами крыть? – услышав Чижа, сжал кулаки Бова.

И тут бы селянам пришёл «кирдык», но на их счастье в корчму, звякая ножнами и поскрипывая кожаными, недавно выданными сапогами, важно вошли четыре стражника, дружно облизнувшись на пронесённую мимо них запечённую до хрустящей корочки, утку, предназначенную трём гридям.

– Хто, робяты, пошлину гостевую запамятовал уплатить? – как водится у стражников, начали придираться к посетителям.

Селяне, завернув в тряпицы шматки сала, решили убраться подобру-поздорову.

– Ты не печенег, случаем? – привязался к хозяину самый крепкий из стражников, словно красну девицу лаская взглядом румяную утицу. – Братцы, – обратился к своим товарищам, – вот хто портит в селе девок и птиц, – выхватил у хозяина, быстро сломив его сопротивление, блюдо с дичью.

– Да чем ему портить? – усмехнулся товарищ здоровяка, отломив от утицы крылышко.

– Да леший тебя забодай, это моя птичка, – зло вылупился на стражника Бова, резко поднявшись с лавки и опрокинув её.

– Чаво? – не совсем уверенно, с небольшим таким вызовом, вопросил самый крупный из стражей, чижиком улетая от удара в челюсть в обнимку с потерявшей крыло уткой, под стол.

– Ща я вам выплачу, олухи, пошлину гостевую, – рассвирепел Бова, узрев глупо улыбающегося стража с крылышком в руке.

Тут и началась любимая славянская потеха под названием «ты меня уважаешь?» Маты-перематы, вой, треск дорогущих, заморских, за большую деньгу купленных у ромеев слюдяных разноцветных окошек. Звон катящейся по полу медной посуды, охи, ахи и советы зрителей участникам развлечения…

– Бова-а, по микиткам его бе-ей, ящера прожорливого, – вопил Чиж, торопливо, но от души, со знанием дела, обрабатывая длинноусого стражника, вскоре улетевшего отдыхать под стол к товарищу с многострадальной утицей.

– Кар-рау-у-л! – орал как резаный, хозяин питейного заведения. – Разоряю-ю-ю-ть, – надсаживался он. Правда, недолго, ибо в скором времени присоединился к стражнику с виновницей переполоха в руках.

– Здря затеялись перечить нам, парни, – причитал, отбиваясь от Бобра, растрёпанный стражник.

– Сами кашу заварили, – отправил его к приятелям, утице и хозяину забегаловки, гридь.

– Ну, теперича не миновать нам, братцы, княжьего суда, – сунув вылезающему из-под стола хозяину с утицей в руке, серебряную монету и схапав жареную птичку – отряхнём и схаваем, быстрым шагом поспешили прочь из остатков помещения, что раньше звалась корчмой.

– Ну, что, нагулялся, мёда-браги вдосталь напился? – без злости выговаривала мужу Благана, и вдруг залилась слезами, обняв Богучара. – Ратиться ведь идёшь… Живым возвращайся… Знай, я буду ждать тебя, – отошла на шаг от мужа, когда в горницу шагнул Доброслав. – И парня береги, присматривай за ним.

– Да я и сам за собой присмотрю, тётя Благана. Не маленький, чай.

– Ну конечно. Ростом-то большой, а умом – отрок малый. Подвиги больше жизни важны, – достала из шкатулки обереги. – Возьмите, и пусть Бог защитит вас, – перекрестила воинов.

– Ты же христианка, – надел на шею амулет Богучар, – а в обереги веришь.

– Я во всё верю, что жизнь защитить может. А вот ещё и Громовые знаки берите. Достала по случаю, – сама надела на шею мужу и Доброславу небольшие круглые обереги, что назывались у воинов «Знак Перуна» и представляли заключённый в круг шестиконечный лепесток, оглянувшись на вошедших в дом Медведя с женой и сыном.

– Хлеб вам да соль, – поприветствовала соседей Дарина, с щёк которой, от предстоящей разлуки с мужем и сыном, даже сошёл румянец.

– Слава Роду и предкам, – поприветствовал товарища Медведь, и они поздоровались, обхватив запястья друг друга.

– А я вот тебе и Бажену по Семарглику вырезал, вместо ножей ваших, – протянул Доброславу маленькую деревянную крашеную собачку с крылышками, Клён.

– Эх, повоюем! – радостно произнёс Доброслав, любуясь подарком и насмешив словами мужей.

– Нож, Клёник, можешь не отдавать, оставь на память.

На капище Перуна Посвящённый волхв Трислав, обладающий высшей мудростью и имеющий право служить любому славянскому Богу, перед походом собрал своих собратьев: Валдая, волхва бога Семаргла, Богомила, волхва Перуна и волхва бога Велеса, босого и лохматого бородача в сером балахоне. – Слава Богам и Роду, братья, – поздоровался с волхвами Трислав. – По древнерусскому календарю, ведущему начало от Сотворения Мира в Звёздном Храме, идёт шесть тысяч четыреста семьдесят третий год. Князь Святослав собирается воевать врагов. Будет пища русским мечам. Русь – Центр Мира, а всё остальное кружится вокруг неё. Вы отправляетесь с ним, дабы поддерживать князя духовно. Помните, что до рождения Света Белого, тьмой кромешною был окутан Мир. Была Пустота, была тишина. Время дремало в забытьи… И был во Тьме лишь Род. Прародитель наш. Родник Вселенной. Он Един и Множественен одновременно. В этой бездне Времени, не проявляя себя, существовало неподвластное разуму «НЕЧТО», и однажды оно проявило себя, и Род породил детей своих: сына Сварога и дочь Ладу Богородицу. Это наша великая Небесная Мать.

После Сотворения Мира Род разделил его на три части: Явь – Мир, в котором живут люди, звери и птицы. Правь – Мир светлых Богов. И Навь – Мир тёмных сил. Символ Рода – четырёхлучевая свастика с округлыми и закрученными вправо концами. Её иногда называю «Свята дар». Вышний Бог Род является извечным знаком родства и нерушимости славянских племён. При рождении человек записывается в Книгу Рода. Потому и говорят в народе: «Что на роду написано, то и сбудется». Сын Бога Рода, Сварог – Верховный Небесный Бог, управляющий мироустройством Вселенной в Явном Мире, и течением жизни людской. Он – проявленный Род и породил других Богов. Сыном Сварога славяне называют Даждьбога, а себя считают его внуками. Мы – Даждьбоговы внуки. Для христиан символом веры является равносторонний крест. Символ Сварога – крест, заключённый в окружность. В «Сварожий круг». Христиане всё берут от нас, от нашей ведической православной веры. Ромеи поговаривают, что мы приносим человеческие жертвы. Ложь. Наши Боги приемлют лишь плоды, цветы, зерно, молоко и мёд. В редких случаях – кровь животного или птицы. У нас есть понятие – «Великий Триглав», включающий трёх Богов: Сварога, Перуна и Свентовита. Мы, в древних своих книгах обозначаем Сварога точкой, а первым числом Сварога было Один. У скандинавов Один – Бог. А цифра – Ра – двенадцать. Поскольку солнце, дающее жизнь всему живому, проходит через двенадцать зодиакальных Энергий. Для вас это сложно, но постепенно ваш разум впитает высшие ведические знания. А сейчас я просто научу вас отрываться от земли и парить в воздухе. Это несложно, как и отводить людям глаза и казаться невидимым. Князь – это всего лишь человек. Потому мы не подчиняемся князьям, а слушаем лишь Богов.

Святослав перед походом, за полночь, сидел со Свенельдом в маленькой горнице, продумывал и обсуждал последние детали передвижения войск.

– Мы обманем хазар и введём их в заблуждение, – поднявшись, ходил от окошка к двери Святослав. – Их осведомители, думаю, уже сообщили кагану, что Русь идёт на них войной. А позже сообщу и я, чтоб враг трепетал от моей силы, коли не скрываясь, предупреждаю: «Иду на вы. Иду на вас войной». Но они уверены, что мы пойдём, как всегда, вниз по Днепру, и по берегу Сурожского моря…

– Ан нет, – вставил воевода. На этот раз поднимемся по Днепру до его верховьев, перетащим лодьи в Оку, а после и в Волгу, или Итиль, как называют реку хазары. Часть печенегов и наша конница пойдут берегом, а основные силы союзников придут по степи с заката,¹⁹ и соединятся с нами неподалёку от Итиля.

– Быть посему, – поддержал Свенельда князь.

Уснул Святослав под брех собак лишь под утро.

На заре, свежий и бодрый, в красном корзно и блестящем островерхом шлеме с наносником, в окружении старших гридей и воевод, попрощался с матушкой, вышедшей после молитвы из часовни, что рядом с теремом, и с трудом сдерживающей слёзы. Обнял Малушу, жену, сыновей, с улыбкой нажав большим пальцем на нос младшего княжича Владимира, и легко взлетел на коня, добродушно кивнув сидящим верхами меченоше, щитоносцу и хранителю лука со стрелами.

Кавалькада неспешно двинулась к Днепру, где качались на воде новгородские лодьи, киевские струги, лёгкие шитики – плоскодонные малые судёнышки, собранные из тёсаных досок, на которых намеревались провожать судовую рать родственники, жёны и дети.

Святослав для плавания выбрал набойную лодью-однодревку, длиной тридцать шагов с хорошо проконопаченными бортами из широких крашеных досок, снабжённой вёслами, мачтой и парусом. Вместить лодья могла сорок человек.

Такие же и больших размеров суда, тянулись вверх по реке, скрываясь из глаз в необъятной дали.

Печенеги в развивающихся цветастых халатах, надетых поверх кожаных, с металлическими бляхами, панцирей, и в шлемах, украшенных с двух сторон ястребиными перьями, завывая и размахивая саблями, носились на низкорослых гнедых лошадях с подстриженными гривами по берегу, временами убирая сабли в ножны, выхватывая из-за спины луки и пуская в пролетающих птиц стрелы. Промахивались редко.

Русичи на крупных конях, защищённых кожаными нагрудниками, были облачены в кольчуги и железные брони. Спокойно и даже величественно стоя под треугольными красными стягами, иронично, будто на расшалившихся малых детей глядели на временных союзников, мысленно примеряясь, как бы рубили их в бою.

Пешцы с овальными, большими, сужающимися книзу красными щитами, дисциплинированно, без суеты и спешки, аккуратно придерживая ножны с мечами или топоры на длинных рукоятях, грузились на суда.

Парус чуть сутулился от лёгкого ветерка, и дружинникам пришлось садиться за вёсла.

Вечером лодьи пристали к песчаному берегу. По обоим берегам Днепра горели костры и дружинники, намахавшись за день вёслами, повечеряв, к зависти дозорных, укладывались спать.

Гриди с княжеской лодьи спать не спешили, а поснедав, передавая из рук в руки ендову с мёдом, слушали седобородого деда-гусляра, подбрасывающего время от времени ветки в костёр и не певшего на этот раз сказы, прославляющие походы ратные и славные подвиги богатырей-дружинников или вождей.

Гусли лежали на коленях у молодого кудрявого парня, что учился у деда играть на них, и даже сам умел складно слагать песни и сказы.

У ромеев поэты, а на Руси их называли – бахари.

Пахарь ниву возделывал и окормлял людей хлебом насущным, а бахарь души людей возделывал, окормляя их песнями, и делая духовно чище, лучше и добрее.

Рассказывал седобородый гусляр о долгой жизни своей и странствиях по Руси. О племенах, живущих на ней, и о красотах русской земли.

– Было когда-то племя на земле и звалось оно Росс. Исчезло со временем, как роса, но дало миру Русь, и славянских Богов. Славяне могучи и многочисленны, но разобщены по племенам и нет среди них дружбы. Где только в молодости не был я, и везде славяне живут. От морей Варяжского²⁰ и Сурожского²¹до Хвалынского²² и Русского²³ племена славянские расселились, кругом однородцы наши живут, – сильным голосом рокотал старец, глядя на огонь костра, словно видел там прошедшую молодость свою. – И городов мы возвели множество: Ладога и Ново-город у словен ильменских. Киев у полян. Изборск и Смоленск у кривичей. Новгород-Северский и Чернигов у северян. Живёт в верховьях Днепра, Двины и Волги могучее племя кривичей. Между Припятью и Двиной проживают дреговичи. Их города Туров и Пинск. Северяне занимают поречье Десны, Сейма и Суды. По Днепру – поляне. Лютичи и тиверцы по Днестру до Русского моря и Дуная. Вятичи расселились вдоль истоков Оки и Дона. Много нас, а вот единства промеж нами нет. Поляне с древлянами испокон веку сражаются, вятичи с радимичами бодаются, дреговичи кривичей на меч норовят взять… А ведь братья все, от одного корня происходим и одним Богам молимся, – старец замолчал, оторвав взгляд от огня и поднял глаза к звёздному небу, видно высматривая свою там дорогу. – Объединяться племенам надо и распри забыть, тогда никто нас не осилит.

– Да вроде, дедушка, князь Святослав объединил племена, многие под свою руку взяв, – высказался Богучар, расправляя спину и пригладив ладонью светлые волосы. – Новгород много племён объединил и Киев.

– Могучая рука у Святослава, а что после него будет? Снова могут распри пойти, и вновь племена воевать друг друга станут, – тоскливо вздохнул дед, вновь подбросив ветки в костёр и мысленно погрузившись в блики огня.

Князь Святослав не сидел у костра с дружинниками и не слушал мудрого старца. Он прилёг на дно лодьи и, глядя в звёздное небо, размышлял о предстоящих боях, первый из которых будет с племенем буртасов, что живут по берегам срединной Волги и платят дань хазарам. Следом – с Волжскими Булгарами и лишь потом ратники будут биться с хазарами. Что победят, Святослав не сомневался. От мыслей его отвлёк мощный раскат грома, ахнувший после красного зигзага молнии и всполошивший сидящих у костра людей: «Много кровушки прольётся, – подумал он. – Но без крови не защитишь Русь от врагов».

Ратники-пешцы на лодьях плыли медленно, неспешно поднимаясь к верховью Днепра. Поначалу они неумело управлялись с вёслами, но когда перетащили лодьи в Оку, грести стали увереннее, а вниз по Волге шли уже под парусами, любуясь раздольем земли: прибрежными лугами с зелёной травой, соловьиными рощами, и вели бесконечные разговоры об оставленном доме и семьях.

– Уже сеют рожь и просо в нашем селище, – вспомнил родные места десятник Возгарь. – Ты из северян? – обратился к жующему хлеб Бобру.

– Угу, – мотнул тот головой. – Оттеля. Черниговский.

–Бывал там не раз. Город добрый. А я из полян. Селище неподалёку от Киева.

– Ага! Северный бобёр, – негромко, дабы не побеспокоить князя, гыгыкнул Чиж.

Святослав вполуха слушая беседу дружинников, наслаждался теплом летней ночи, подумав: «Ночь ласкова, как руки Малуши… Да ещё эти соловьи… И приятный, успокаивающий, мирный плеск волн у борта лодьи… Ну зачем эта война? Может, права матушка, и лучше дома на хозяйстве сидеть? – покрутил головой, отбросив нелепую бредовую мысль. – Тьфу, ты. Я же не вслух размышляю, – перенёсся мыслями к буртасам и предстоящему сражению. – Купцы поведали, да и посланные соглядатаи донесли, что племя буртасов по обоим берегам Волги-Итиля живёт. Левобережные занимаются в основном скотоводством и охотой, а правобережные – земледелием и бортничеством. Ну и, ясное дело, охотой. Только лентяй ей не занимается. Мехами торгуют. Единого правителя, бея там, или хана какого, у них нет. Старейшины правят. Могут выставить до десяти тысяч конницы. Я велел идущим по берегу печенегам и нашим вершникам²⁴ жителей не обижать и селища их не грабить. Печенеги, конечно, навряд послушают, – расстроено вздохнул он. – У них свой хан имеется».

Утром дозорные сообщили, что на левом берегу видели скопище вооружённых всадников.

« Следует приказать кормчим пристать к берегу. Благо, он низкий по левую сторону Волги».

Но приказать не успел, узрев приближающуюся конную лаву буртасов на серых и буланой масти низкорослых лошадях.

– К берегу, – повелительно махнул рукой Святослав, и был услышан кормчими и стоявшими рядом с ними сотниками.

Часть воев-гребцов, напрягая жилы, споро работала вёслами, направляя суда к песчаному берегу, другая часть ратников спешно надевала брони и разбирала щиты, вовремя заслонив себя и гребцов от тучи выпущенных в них стрел.

Били издалека, потому стрелы, ударившись о щиты, падали на дно лодьи, не причинив никому вреда. Гордый собою Доброслав показал князю щит с вонзившейся в него стрелой, но та, как нарочно, отвалилась, упав на палубу.

Святослав приказал трубить в окованный медью боевой рог, разглядывая из-под ладони степь с приближающейся конной ордой, и между делом отбил лезвием меча вражескую стрелу. Другую поймал на щит бывший холоп Тишка, победно при этом глянув на покрасневшего Доброслава, позорно прозевавшего стрелу.

Со стороны нападающих послышался боевой клич, напоминающий улюлюканье, и всадники в коротких, без рукавов, овчинных полушубках надетых на кожаные блузы, размахивая небольшими круглыми щитами и потрясая короткими копьями для устрашения противника, безо всякого строя носились по песчаному берегу на лошадях, дико при этом вопя.

– Тюти придурковатые, – оценил их действия Возгарь, ловко облачаясь в доспехи и надевая шлем с бармицей, защищающей шею и плечи. – Лучше бы стреляли, а не орали, словно коты, которым нужную вещь дверью прищемили, – с улыбкой помахал вопящим дурачкам пудовой секирой.

Но мысль его, видно, передалась нападающим, и, по-прежнему подвывая прищемленными котами, буртасы на скаку выпустили вверх сотни стрел, с таким расчётом, что они падут на пустые головы врагов сверху, и смертельно ужалят их.

Оперённые стрелы острыми клювами застучали по поднятым щитам русичей, глубоко впиваясь в них острыми наконечниками.

На этот раз Доброслав был предельно внимателен и поймал на излёте две стрелы и одну принял на щит Тишка.

Буртасы как заведённые носились вдоль берега, раскачивая пучками конских волос, прикреплённых к шлемам из толстой воловьей кожи и обитых, для прочности, железными пластинами. Но вскоре кони замедлили бег, и всадники направили их к держащим бунчуки из конских хвостов вождям, получив от них какую-то команду.

Резко зазвучали рожки буртасов, и они рванули по берегу в сторону переправляющихся вплавь на лошадях печенегов, на ходу стреляя по ним из луков.

И плохо бы пришлось степнякам, ежели бы часть лодей и стругов не заслонила их, а находящиеся там вои не открыли ответную стрельбу.

Большая часть пешцев успела выйти на берег и построиться, прикрывшись красными длинными щитами, над которыми сверкали на солнце островерхие шлемы и выставленные в сторону врага длинные древки копий.

Опять громко протрубил княжеский боевой рог и дружина русичей, равномерным шагом, молча двинулась в сторону врага.

Лишь в одном месте буртасы не увидели красных овальных щитов, и с диким улюлюканьем ринулись на сотню странных воев в медвежьих шкурах.

– Перу-у-н, – заревел во всю глотку Медведь, размахивая над головой двуручным полупудовым мечом, и сотня ответила ему дружным рёвом. Через минуту он напополам развалил всадника с лошадью, а следом другого.

«Медвежата» не отставали от своего вождя, опрокидывая наземь секирами и мечами мелкорослых лошадок и их всадников.

Русские пешцы шли на неприятеля мерным шагом, выставив из-за щитов копья, и конная орда разбилась об эту стену, не умея справиться с ними своими лёгкими топориками, кинжалами и короткими копьями. А их стрелы не находили жертву, застревая в щитах русичей.

Удар пешей дружины пришёлся в самый центр вражеской конницы. Буртасы уже не улюлюкали, а жалобно вопили, выбитые из сёдел мощными ударами русских копий.

А тут подоспели обозлённые на них печенеги и переправившиеся на лодьях русские конники.

От столкновений с огромными конями руссов, буртаские лошадки, словно игрушечные, опрокидывались набок вместе с седоками. И вскоре вражеская конница обратилась вспять, рассыпаясь в стороны и не помышляя о сопротивлении, а думая лишь о том, как бы спасти свою шкуру в овечьем тулупе.

Русская конница и печенеги преследовали отступающего противника, осыпая вдогон градом стрел.

Некоторые всё же оказывали сопротивление, стремясь подороже продать жизнь, прихватив с собою хоть одного врага. В степной дали слышался звон стали, ржание лошадей и крики людей.

Русская рать, подняв копья остриями вверх и ускорив шаг, двигалась в сторону боя, спотыкаясь о мёртвых вражеских всадников, в некоторых из которых торчали по нескольку стрел, а другие были разрублены саблями или мечами.

Русичи и печенеги одержали первую свою победу.

Отдохнув несколько дней после битвы, схоронив убитых и отправив домой тяжелораненых, пешая княжеская рать неторопливо тронулась на лодьях вниз по течению широкой полноводной реки.

Конные полки русичей и печенегов, как и раньше, двигались по берегу Волги. На поприще впереди шла сторожа, ведя разведку путей и сил противника. Через седмицу они и сообщили Святославу о том, что булгары разбили стан в одном поприще от них.

– Ну, что ж, приблизимся к булгарам на полпоприща и будем готовиться к сражению, – принял решение Святослав.

Русичи разбили стан у большого, брошенного жителями селища, за которым густо зеленели дубы, берёзы и клёны.

– Хорошее место для жизни булгарские хлебопашцы выбрали, – оглядел Святослав раскинувшееся подле леса засеянное рожью поле. – Как возьму их под свою руку, пусть и далее сеют, жнут и жизни радуются. Жителей не трогать, коли наткнётесь на них, – погрозил в сторону печенегов. – Куда волхвы-то запропастились? Всё время Богомил рядом крутился, а как понадобился – исчез.

– Наловчился всяким хитростям, колдунище: то явится, то испарится, – осудил ведуна христианин Возгарь, тут же вздрогнув и перекрестившись: – О, Господи, думал, волчище подкрался, – обернувшись, узрел ухмыляющегося Богомила в шапке с оскаленной волчьей пастью.

– Беседовал ли ты с Перуном, ведун? – хмуро вопросил жреца князь. – Будет ли победа в бою с булгарами?

– Княже, Перун, а не Христос помог тебе одолеть буртасов, – язвительно глянул на Возгаря, – поддержит Он русичей и в войне с булгарами, хотя за них стоит Аллах, – поднял глаза к небу. – Но в этот раз победить будет сложнее и жертв с нашей стороны предвидится больше. То же самое думают и ведун бога Велеса с Валдаем. Иди в бой смело, княже, и победишь.

– Ставьте стяги, – повелительно произнёс Святослав после разговора с Богомилом, что означало строиться и готовиться к бою. – Свенельд, строй пешцев и конницу, а то, как бы булгары не нагрянули.

Медведь быстрее других построил свою сотню и, ухмыляясь, глядел и слушал, как строится лучшая сотня Святослава.

– Бова, ну куда ты прёшь, дурик? Русалку что ли в реке увидал? – гоготнул Чиж.

– Нет, увидал, как на липе ворон чижу задницу треплет, – отдарился подначкой недовольный приколами приятеля гридень.

– На какой липе? – захлопал глазками Чиж.

– Да одну булгарку так зовут, – загыгыкал Горан, подтянув сбоку ремень на кольчуге помечтав: «Неплохо было бы на Липе очутиться».

– Доброслав, ну что ты вечно топчешься со своим дурацким щитом передо мной? – решил шуткой разрядиться и сбросить волнение Святослав.

– Дык, эта-а, – растерялся отрок, развеселив князя.

– Иду-уть, стервецы булгарские, – выставил перед собой руку Молчун.

– Чё-то ты, братец, ноне вельми разговорчивый, – подколол приятеля Горан, мысленно готовясь к бою и разглядывая подступающую к русскому строю булгарскую пешую и конную рать, перекрывшую засеянное раздольное поле от реки и до леса.

Над вражеским строем стоял гул от топота ног и копыт, лязга железа, говора людей и команды вождей, стоящих под бунчуками на длинных древках.

Весь этот шум перекрыли сигналы боевых труб, и частокол копий, украшенных конскими хвостами, двинулся в сторону русичей.

– Ну что вы рты разинули и на копья опёрлись, как бабы на коромысла!? – взъярился воевода Свенельд. – Никогда булгар что ли не видели? К бою, робяты!

Стена русской пешей рати сошлась с отборными воинами булгарской пехоты, что шли в первых рядах, держа перед собой копья и прикрываясь круглыми щитами с выпуклыми металлическими умбонами в центре. Островерхие шлемы с наносниками и кольчужные сетки с прорезями для глаз, защищали головы и лица.

Варяги Свенельда в кольчугах и шлемах с закруглённым верхом и железными наглазниками, встретили достойного противника.

Отбросив ненужные в ближнем бою копья, русичи и булгары с упоением рубились мечами и секирами.

Сотня Святослава заставила врага попятиться, но вскоре булгары стали брать верх. Их панцири из скреплённых друг с другом металлических пластин гнулись, но выдерживали удары мечей, если вдруг они разрубали щит.

Лишь пудовая секира Возгаря крушила любую бронь.

Рядом с Медведем упал, сражённый мечом противника, его десятник. И тут волна ненависти придала силу рукам с двуручным мечом, и разрубленный на две части булгарин, которому не помогли ни щит, ни панцирь, свалился к его ногам, а следом и другой пеший воин с остроконечным шлемом и кольчужной сеткой на лице был легко, словно куриная тушка, рассечён на две половины. Медведь вклинился в строй булгар и рубил их, словно неопытных отроков, то шагая вперёд, то отскакивая назад, легко парировал удары их мечей. Один из булгар попытался достать его со спины, но Медведь, сам удивившись своему чутью и реакции, ударил вражину рукоятью меча в лицо, размозжив нос и выбив передние зубы: «И кольчужная сетка не помогла», – подумал он, рассекая панцирь и отхватывая по самое плечо руку с саблей у другого противника.

Двуручник звенел, нанося и парируя удары, и рубил, рубил, рубил врагов.

Медведь удивлялся себе, а удары меча рождали песнь. Песнь не жизни, а смерти. Кровь пульсировала в висках, он стал силён и проворен, как медведь, и загодя чувствовал движение врага и даже читал его мысли.

А меч пел песню смерти, и летал, будто отдельно от него, нанося и отражая удары. Медведь двигался вперёд, бросался из стороны в сторону, отпрыгивал назад, и для булгар это стало напоминать пляску. Он и сам чувствовал, что исполняет какой-то ведический древний танец. Песнь меча ускоряла ритм, и он крутился вокруг своей оси, круша всех, кто оказывался рядом. Он танцевал, разя противников и уже не понимая – кто он, и кто руководит его душой, руками и телом. Он просто танцевал, а меч задавал ритм и пел песню смерти. Медведь уже не испытывал к булгарам ненависти, он просто их убивал, как убивают на охоте зверя.

– Берсерк! Берсерк! – кричали, шарахаясь от него враги.

Следом за ним шла и рубила булгар его сотня. А там бросилась вперёд сотня князя и варяги Свенельда. С боков ударила русская конница и печенеги, враг не выдержал и побежал.

– Слава Перуну! – ревели, преследуя противника, русичи, а волхвы с помощниками упоённо дули в огромные, окованные медью рога, которые хрипло гудели, оповещая дружину о победе, о доброжелательности Богов и о крепости русской души, давшей силу рукам и телу.

Медведь проспал сутки в невысоком холщёвом шатре, а проснувшись, не мог вспомнить, что с ним было, и как сражался с булгарами. Голову ломило, и во всём теле была слабость.

– Испей мёду, отец, – поднёс деревянную кружку к губам Медведя Клён.

– Сын, простой водицы дай, холодной, – облизал сухие губы Медведь, не понимая, что с ним происходит.

– Ты стал настоящим лесным медведем, друже, – пригнувшись, залез в шатёр Богучар. – И принёс нам победу, – пожал слабую руку приятеля. – А я тебе ушицы притаранил и хлеба ковригу. Не отворачивайся, а поешь. Клён, корми отца с ложки, – распоряжался Богучар. – Ну, куда, куда лезешь, Доброслав? Видишь, места нет, – добродушно бурчал, сам принявшись кормить приятеля. – Не пойму, хорошо это или плохо, что берсерком стал. Хлеб кусай, силы восстанавливай. Люди баяли – Аскольд берсерком был и князь Олег, тот самый, что щит со свастикой к вратам Царьграда прибил. Может, и ты когда прибьёшь.