Читать книгу: «Пансионат»

Глава 1. Изумрудная роща

1

Тем сентябрьским днем после обеда я должен был возвращаться домой. Финальный аккорд очередного визита на малую родину планировал отыграться ранним завтраком с Алёной в прибрежном кафе, в тени высокой пальмы с развесистыми и острыми, как ножи, листьями

(«Я стою здесь дольше, чем ты живешь на земле»).

А перед отъездом в аэропорт мы собирались провести остаток неумолимо таящего времени у моря, на пляже с мелкой галькой, приятно щекочущей стопы, под лучами солнца, которого месяцами не хватает в Москве.

Настроение стало поигрывать минорными нотками уже накануне. Последний день в путешествиях всегда грустный – выход из состояния эйфории и беспечности в суровую реальность житейской прозы. Стремительная и беспощадная волна рутины подхватит тебя на следующий день и в людском потоке суматошного метрополитена унесет прочь от еще свежих впечатлений курортной неги к привычным, монотонным занятиям. И недолгое предательское чувство конца благословенной праздности вскоре отвалится само собой, как хвост у ящерицы, который однажды вырастет снова.

В тот день я никуда не уехал. Происшествие, случившееся последней (как предполагалось) ночью в номере местного приморского пансионата, названного «Изумрудной рощей» потому, что основное здание пряталось в роще по другую сторону автомобильной дороги (мое, для заметки, стояло на прибрежной части отдельным корпусом №6), вынудило меня задержаться в родном городе детства, вызывающем неоднозначные чувства и противоречивые воспоминания, дольше запланированного.

Открылись обстоятельства одного необычного дела, окутанного паутиной давних лет и обраставшего час за часом темными подробностями. Подробности эти всплывали пугающим образом, неподвластным рациональному восприятию, и недоступными для расшифровки обывателю метаморфозами.

Если бы не знаки судьбы, подстерегавшие меня на каждом шагу, в каждом закутке разыгравшегося квеста, тайна этой истории, поросшей мхом Горбачевской «перестройки», так и осталась бы похороненной в неподвижных слоях пыли комитетских архивов – словно в забытом людьми и Богом затхлом склепе. А главные фигуранты дела (если их можно таковыми назвать) ни за что бы не успокоились, пока кто-нибудь не пролил бы свет на ужасное то ли преступление, то ли несчастный случай сорокалетней давности.

Но кое-кто из них всеми силами препятствовал явлению правды, используя для этого сводящие с ума методы. Другие, напротив, – упорно вели меня по тернистому пути расследования и высвечивали ориентиры, используя своеобразные шифры.

2

В старом пансионате на этот раз мне досталась просторная комната с большой двуспальной кроватью. Изношенный временем, но подремонтированный и уютный номер «1010» располагался на последнем этаже здания 1974 года постройки. С советских времен в нем оставили неплохо сохранившийся для своих лет ковер, отдающий дубовой сыростью паркет-елочку, фанерный шкафчик с тумбочкой, сколотой на правом верхнем уголке, и люстру с тремя светильниками, чьи плафоны напоминали бутоны колокольчиков – абсолютно унылая и безвкусная штуковина. Почти всё остальное вне здания обновили на современный манер лет пятнадцать назад, но местами настолько халтурно, что обновка поплохела быстрее советского аналога.

Из балкона номера открывался роскошный вид на Черное море и горы, а посередине этих двух безрезультатно (как их можно сравнивать) конкурирующих между собой по красоте и величию стихий, гармонично раскинувшихся друг против друга, тянулась четырехполосная автомобильная дорога – два встречных направления рассекал техраздел с прямоугольными кустами, напоминавшими гробики, и рекламными стендами, на которых мелькала чья-то предвыборная физиономия, не известная, как обычно, большинству жителей. На перекрестках и съездах местами вырастали противоречащие обстановке дорожные знаки, а за хитрыми поворотами нередко паслись гайцы, устраивая подлую, но эффективную засаду. Частные дома, сетевые и локальные мини-маркеты, приземистые отельчики и пара банков вытянулись по обе стороны неровной шеренгой. Более высокие здания выросли позади, в широкой глубине приморской полосы, близко к морю, пестрящему головами-точками плавающих туристов, медленно скользящими по водной глади катерками да проносящимися на скорости парусниками и скутерами.

Узкий тротуар с утра до ночи оккупировали изнуренные туристы с постылыми лицами, отгонявшие руками выхлопные газы мчащихся в центр и обратно машин.

3

Прислушиваясь к волнам и шелесту листьев магнолий, я сидел на балконе со стаканом гранатового сока, купленного по привычке у одного местного старожилы на тротуаре, и смаковал ароматную рубиновую жидкость, погрузившись в несвязные размышления. Небо полнилось звездами – «Значит, завтра будет пекло», – вспомнилась известная с детства примета, согласно которой большое скопление звезд в безоблачном ночном небе предзнаменовало жаркий солнечный день. Признаться, несколько раз эта штука не срабатывала, как и всякие другие приметы, выдуманные неизвестно кем и когда. Люди склонны предавать излишнее значение ерунде, тем самым осложняя себе жизнь (или облегчая ее?). А бывает, и другим тоже.

Над морем повис огромный, яркий полумесяц, как будто его прикололи к Вселенскому полотну невидимым гигантским пином или канцелярской кнопкой. Казалось, он вот-вот закачается, открепится и свалится вниз под натиском медленно, но последовательно усиливающегося зюйда.

Близился час ночи. Большинство постояльцев давно разбрелись по номерам, и только отдалявшаяся от пансионата парочка лениво брела к выходу в обнимку. «Неуемные ночные гуляки». Вскоре они скрылись из виду, нырнув в узкую калитку, чей скрип донесся до меня бряцаньем расстроенной струны, и на улице стало окончательно безлюдно.

Глубокий вдох прохладного морского воздуха приятно освежил легкие. Кисло-терпкий гранатовый ручеек неторопливо разливался по внутренностям, вызывая довольный урчащий звук.

Зайдя в комнату, я оставил балконную дверь открытой, сбросил с себя халат и рухнул в постель.

Едва начал мысленно перебирать яркие моменты, проведенные этим днем с Алёной, как незаметно для себя провалился в сон, распластавшись на животе и уткнувшись щекой в излишне мягкую подушку с щедро накрахмаленной наволочкой, которую подобрал снизу руками.

Глава 2. Утопленница

1

– Останься еще на пару дней, – ее голос звучал тихо, она говорила полушепотом, сидя на кровати рядом и покачиваясь, как ленивый метроном.

Я лежал на боку, поглаживал рукой ее спину под шелковой ночнушкой, и время от времени останавливался подушечкой пальца на выпуклой родинке, которую слегка шевелил. Она повернула голову в направлении окна и принялась водить расческой по своим каштановым волосам, скрывавшим лицо. Длинные зубцы расчески скользили легко и беспрепятственно, как проходили бы сквозь подтаявшее сливочное масло. Снаружи, на уровне моего этажа, совсем близко к балкону проплывала тягучая дымка постепенно растущего вширь тумана, похожего на громадное тонкое покрывало. Шум моря усилился, его подхватил лай неугомонной собаки из частного сектора вдали. Луна светила необычайно ярко, и через штору на ее поверхности без труда проглядывались темные пятна, напоминавшие материки на карте с очерченными контурами.

– Не могу, – ответил я, досадно выдохнув.

– Ты должен остаться.

– Ты ведь знаешь, что я не могу.

– Иногда мне бывает совсем грустно без тебя. Становится так плохо, что хочется плакать. Одиночество бросает мое сознание в пучину безысходности – я тону в ней, захлебываюсь, понимаешь? Пытаюсь выплыть на поверхность, но чьи-то сильные, тяжелые руки толкают меня обратно, топят, хотят убить, и я не в состоянии ничего с этим поделать.

– Ты всегда можешь взять билет и прилететь ко мне. Когда-нибудь все утрясется. Нужно потерпеть. Вещи рано или поздно встанут на свои места.

– Но он не позволит мне отсюда выбраться. Он не дает мне покоя.

– О ком ты говоришь? Что это значит? – Гладившая спину рука остановилась, задев выпуклую родинку сильнее обычного, но болезненной реакции не последовало.

Ее слова всколыхнули мне сердце – в груди кольнуло невидимой иголкой, как будто чьим-то резким и коварным выпадом извне.

– Он. – Последовал ответ странным, непривычным для нее голосом. Это «он» несколько раз отозвалось эхом во всех уголках номера, поочередно, и каждая последующая фраза, звонкая, как удар молотка о железо, становилась громче, но стены комнаты быстро поглотили заплутавший в них «он-он-он… он-он-он… он-он-о-о-он…».

– Что происходит? – Я оторвал голову от подушки. Помещение вдруг поплыло на моих глазах, а череп неприятно сдавило, словно его обхватили две незримые, огромные ладони и натужно прессовали с обеих сторон.

– Я сказала, останься, – ее голос прозвучал очень грубо, язвительно, Алёна никогда так со мной не разговаривала.

Вдруг ее волосы, почему-то теперь почерневшие, спутанные и грязные, измазанные в какой-то жиже, начали сочиться водой. Ночная рубашка мгновенно покрылась пятнами, намокла и прилипла к телу, просвечивая синеватую кожу с ползущими всюду по телу красно-зелеными венами. Соски почернели. Она убрала от головы расческу, к которой прилип клок зацепившихся за гребень волос, и принялась неторопливо поворачиваться ко мне – неестественно, с хрустом костей и скрежетом сухожилий, крутя туловище вокруг своей оси против физиологии. Я отодвинулся к стене и оцепенел. Когда она повернулась своей верхней частью тела на сто восемьдесят градусов, то передо мной явилось вздутое, усеянное набухающими и пульсирующими язвами лицо с пустыми глазницами.

– Останься! – прокричало создание, обнажив свои гнилые зубы и гнойные десна, окруженные фрагментами обглоданных губ. Из пальцев – там, где отсутствовали ногти, – выползала темная густая жидкость. Существо протянуло ко мне вздутые, синюшные руки, выпустив из пасти огромное, длинное подобие червя с физиономией зубатки-мутанта, – червь упал на простыню и начал издавать непередаваемые звуки (нет слов, чтобы описать это жуткое подобие полустона-полурыгания). Судорожно извиваясь, червь с каждой очередной конвульсией ударял хвостом о постель и тошнотворно смыкал-размыкал липкие челюсти.

Комнату наполнил запах дохлого морского смрада.

Ее волосы принялись отслаиваться, и за пару секунд голова женщины-существа, по-прежнему скрученного в пояснице, будто ее пытались выжать после стирки, облысела, а мозг начал активно вздыматься волнами и усиленно пробиваться через кожу, разрывая ее посередине хрустящей полоской, словно тугую застежку гриппера.

Ужасное лицо приобрело черты неизвестного мужчины, как бы замещая собой носителя.

2

Я проснулся. Мерцающие аквамарином цифры электронных часов напротив – на сколотой фанерной тумбочке – показывали два часа ночи. Туман за окном стоял пеленой, не двигался, застыл, как в стоп-кадре на заезженной, зажеванной пленке старой видеокассеты. С улицы не доносилось ни звука. Луна продолжала ярко светить в номер, и та часть комнаты, где стояла кровать, была такой же различимой, как при включенном ночнике.

«Не может луна так освещать».

Посторонний звук в ванной напряг мои нервы еще сильнее, в мышцы прыснул адреналин. Послышалось, будто кто-то теребит занавеску в душевой и топчется на месте, хлюпая босыми ногами в остатках воды на поверхности шумного поддона.

Я встал с кровати. Двигаясь полубоком, осторожно приблизился к двери в ванную. Кто-то внутри принялся греметь флаконами и топтаться громче прежнего. Взявшись за дверную ручку, но не торопясь ее открывать, я позвал:

– Алёна?

Никто не ответил.

«Оно затаилось».

Я немного постоял, ничего не произнося и не предпринимая лишних действий, затем повернул круглую прозрачную ручку вправо (мерзкий скрежет) и медленно потянул дверь на себя. Приоткрыв ее на несколько сантиметров, я рассмотрел очертания прячущейся за душевой занавеской фигуры женщины. Распахнув дверь шире, я вскочил внутрь и резким движением одернул занавеску, издавшую рваный треск.

Никого за ней не оказалось.

Закрыв глаза, я сделал глубокой вдох и медленно выдохнул, пытаясь вернуть сердце и разум в спокойное состояние. Открыл кран и несколько раз окатил лицо и шею холодной водой, чтобы взбодриться. Посмотрел в зеркало над раковиной: щеки побледнели, глаза провалились и почернели.

В ту же секунду за моей спиной, из ниоткуда, опять возникла эта безобразная женщина!

Я резко обернулся, но она мгновенно испарилась, оставив лишь грязную зловонную лужу воды на том месте, где только что стояла подобно восставшему мертвецу.

Уверенный, что все это мне померещилось, я вернулся в кровать, с головой накрыл себя одеялом и отвернулся к стене, пытаясь уснуть.

«Не разобрать, где правда, а где – сон».

Из ванной снова послышались звуки. О кафельный пол разбился какой-то предмет, отчего мой слух потряс мерзкий осколочный звон – казалось, он разбился внутри моей головы, а не в нескольких шагах за стеной. Дверь в ванную распахнулась, и в комнату ворвался до кишок пронизывающий холодом ветер. В следующий миг рядом со мной на матрасе один за другим проявились грязные, смешанные с песком и галькой мокрые следы, как если бы по кровати ступал невидимый человек. Или… не человек. Ветер промчался сквозь комнату с такой быстротой, что оконная штора взметнулась к потолку, устремившись на улицу через выход на балкон, и зависла на какое-то время горизонтально, стрекоча и колыхаясь (несколько металлических клипс не выдержали – слетели и звонко рассыпались на паркет). Затем штора медленно опустилась, держась на трех-четырех уцелевших креплениях, и накрыла собой подоконник с недавно покрашенной белым чугунной батареей.

За окном внизу раздался глухой шлепок.

Я рванул на балкон, схватился за перила и наклонился вперед, пытаясь разглядеть дворик перед зданием. На аллее внизу стояла едва различимая человеческая фигура. Когда она попятилась и шагнула босыми ногами в пятно света от фонарного столба позади, я увидел женщину в тонком сарафане. Странным образом, внезапно освещенный всеми лампами округи, экстерьер изменил свой облик: вместо современных клумб, обновленного освещения и свежей брусчатки… на их месте возникли другие: советского оформления, которые я помнил с детства, потому что не раз проникал сюда с друзьями, чтобы порезвиться на закрытом пляже.

Подавшись вперед, я прокричал сверху глупое: «С вами все в порядке?!»

Она стояла неподвижно, склонив голову и не реагируя на мои вопросы. Ее лицо закрывали длинные, ниже плеч, взлохмаченные волосы. Руки безвольно прижались к бедрам, а босые ноги сомкнулись вместе на ромбовидной тротуарной плитке из 1980-х.

Ничего не ответив, она показала пальцем в сторону моря, а затем медленно перевела его на железную дорогу поблизости и неторопливо скрылась в темноте аллеи, когда весь свет, за исключением тусклого фонаря, погас так же внезапно, как вспыхнул до этого.

3

Я влетел в комнату, схватил висевшие на спинке стула брюки и спешно их натянул. Ближайшие к входной двери туфли, как и рубашку, сдернутую рывком там же с вешалки, надевал уже на ходу, в длинном коридоре десятого этажа, когда мое тело, не видя и не слыша собственных ног (касались ли они тогда пола, одному Богу известно) мчалось к лифту что есть силы. Сколько бы я не бежал, выход из коридора отдалялся пропорционально моей скорости, как в сюрреалистическом наваждении. Издевательски и насмешливо.

Не помня себя, в какой-то момент я все-таки очутился у гетинаксовых дверей и принялся нервно давить кнопку вызова. Механизмы лениво заскрипели, из чрева шахты отозвался тяжелый рокот, словно все устройство было живым глубинным монстром, чей вековой сон нагло потревожили. Не теряя времени, я выскочил на балкон теперь уже вестибюля, чтобы еще раз разглядеть двор перед зданием, пока ехал лифт: снаружи по-прежнему не было ни души, а экстерьер – его часть, освещенная блеклым, рассеянным фонарем, – так и оставался «советским».

Вскоре прозвучал сигнал подъехавшего на этаж лифта. Я нырнул обратно в холл. Приоткрывшись только наполовину, хлипкие двери застопорились, но я протиснулся в кабину между двойными створками и двинул кулаком по клавише «1». Двери захлопнулись, лифт тронулся. Кабина принялась спускаться с такой стремительностью и тряской, что меня отбросило в угол – я рухнул на пол, угодив затылком в непрочную стену. От удара в ней образовалась трещина, но я не почувствовал сильной боли.

Перед глазами все закружилось, зрение потухло.

Когда я пришел в себя, кабина резко остановилась и накренилась, отчего меня швырнуло в противоположный угол. Потолочная лампа погасла. Тишину нарушал только гул электрики в проводах шахты, отрывистый скрежет тяговых канатов и лязг креплений.

В кабине запахло гнилой сыростью.

Поднявшись на ноги, я нащупал панель и стал нажимать все клавиши подряд. Никакой реакции не последовало. Вызов службы помощи не срабатывал.

Внезапно кнопки этажей принялись хаотично мигать, а свет в кабине замерцал с такой интенсивностью, что мерзко засвербило в ушах; череп кололо будто ледорубом, а глаза превратились в тяжелые и болезненные свинцовые шары. Я почувствовал сзади чье-то дыхание – его холодная струя била мне в затылок и шею. Запах сырости усилился, завоняло тухлым морем, как воняет какая-нибудь расщелина волнореза, внутри которой сдохло животное и бултыхается, ударяясь об усеянные острыми мидиями стенки. Я развернулся. Напротив меня стояла «женщина из комнаты». Под ее ногами накапливалась вода, поднимаясь выше, и выше… Кабину затапливало. Существо стояло неподвижно и смотрело на меня своими черными впадинами без глазных яблок.

Вода достигла пояса и забурлила, генерируя на поверхности грязно-коричневую пену, а сквозь нее пробивались морды громадных зубаток-мутантов, клацающих ртами. Они отчаянно пытались всплыть – захлебывались и тонули, захлебывались и тонули… Я принялся изо всех сил разводить двери лифта, помогая себе ногами, и одновременно продолжал бить по клавишам, но все мои действия вновь оказывались безуспешными.

– Что тебе нужно?! – крикнул я существу, повернув голову и продолжая бороться с дверями.

Она стояла молча и неподвижно.

Вода почти достигла моего подбородка. Существо заторможенным движением подняло руку и указало на двери – в ту же секунду они открылись, и вода, заполнившая почти всю кабину, гигантским потоком хлынула вовне, как будто лифт повис не вертикально, а горизонтально.

Ухватившись руками за створки, я просунул в узкую щель порога мыски туфель и с трудом удержался, чтобы не оказаться выбитым мощным напором и не сорваться вниз.

Когда вода опустошила кабину, моим глазам предстал колодец – гигантский, бездонный, с металлическими скобами для подъема и спуска, на которых повисли зеленые водоросли, чьи концы капали тягучей, как плавленная жвачка, гнойно-белой субстанцией. Единственная ржавая, кривая лесенка уходила вниз, в невидимую бесконечность.

Во второй раз, но уже с трудом, я повернул голову, насколько смог, держась из последних сил в подвешенном состоянии. Боковое зрение теперь не уловило в кабине существа. По-прежнему, но уже реже, мерцал и щелкал свет. А потом лампа заискрилась и взорвалась. Осколки разлетелись с такой силой, что несколько кусков впились мне в ноги и спину, больно прорезав кожу до мяса, хотя плафон был сделан из пластмассы.

Когда все вокруг заволокло чернильным мраком, со дна бездны послышался детский смех и тут же стих, потерявшись в глубине этой воронки непостижимых размеров. Последние беспомощные отголоски едва достигали моего слуха.

Обессилив окончательно, я приготовился расслабить руки, чтобы сорваться вниз и пуститься навстречу «финалу».

Сырое дыхание смерти.

Трупный привкус в иссохшем рту.

Кабину оглушает знакомый голос – он раздается из динамика аварийной службы помощи на алюминиевой панели, вспыхнувшей в темноте желтым свечением:

– А-а-а-у-у-у! Ты там живой?!

И вибрирующие стены потрясает многократный, убийственный стук.

Глава 3. Алёна

1

Дверь номера разошлась барабанной дробью.

Я встал с кровати, накинул халат, неторопливо прошел в тамбур и повернул влево разболтанную замок-вертушку. На пороге стояла Алёна. Она выглядела беззаботной, концы ее прямых каштановых волос, оплетая шею, ниспадали на грудь через левое плечо. Она улыбнулась, сверкнув кокетливыми глазками, расправила волосы и смешно крутанулась на месте:

– Как тебе мой новый сарафан? – хихикнула она, приподняв подол чуть выше коленок и соблазнительно обнажив свои прямые, гладкие ноги.

«Сарафан такой же, как во сне…»

– Красивый, – смурно ответил я и вернулся в комнату.

– Твой мобильник не отвечает.

Она вошла следом, закрыла за собой дверь, настигла меня возле тумбочки с часами, застывшими на «2:13» (цифры светились теперь красным), и чмокнула в мою небритую щеку теплыми, немного влажными губами.

– Ты колишься.

Я взял с тумбочки мобильник и убрал бесшумный режим – Алёне не нравилась моя эгоистичная привычка отключать звук телефона перед сном, чтобы никто его не прервал, но вместо пилки мозга она всегда ограничивалась сухой дежурной фразой с нотками укора: «Твой мобильник не отвечает».

– Фу, какой ты неприветливый. И помятый. – Она просунула руку под мой халат и защекотала спину – я ощутил сухое тепло ее мягкой ладони, хаотично бегающие по коже пальцы и осторожно скребущие ногти. – Мы хотели позавтракать в кафе у моря вместо общего зала, ты не забыл?

– Прости, я плохо спал, окончательно заснул только под утро – и прозевал будильник.

Взял с тумбочки электронные часы и покрутил их в руке – никакого режима переключения цвета с аквамаринового на красный не обнаружил.

– Что у тебя здесь произошло? – Она бросила удивленный взгляд на разбросанные у батареи клипсы и нечаянно одну из них раздавила, когда прошагала к балкону. – Ох, – смешно наморщился ее лобик под театральное сожаление.

– Зацепился за штору, когда переступал порог.

– Хм.

Алёна отодвинула занавеску и погрузилась головой с плечами в дверной проем, игриво приподняв одну ногу. Держась рукой за косяк и легкомысленно покачиваясь, она нарочно выпятила попку, зная, что я буду на нее глазеть.

– Погода – песня, – пролепетала она и вернулась ко мне.

– Который час? – Я легонько стукнул по будильнику, понажимал кнопки на задней панели, но он продолжал светиться цифрами «2:13».

– Уже десять.

– Черт, мне же в четыре надо выдвигаться, а нужно еще на море сгонять и в дорогу собраться.

– Пойдем уже на пляж, пока у них не кончилось время завтраков, потому что здесь они до одиннадцати, а не как везде. В аэропорт тебе ехать полчаса, так что успеешь.

– Только душ приму.

– Подожду тебя внизу, на аллее. – Проведя рукой по моему животу, Алёна направилась к выходу.

Я огляделся, вспоминая нехороший сон, покосился на смятую постель, на оторванную от креплений занавеску, на дверь ванной…

– А, нет! Лучше без душа. Пошли так. Обмоюсь в пляжной кабинке.

– Ты какой-то странный, Вадик. Когда я вчера от тебя уходила, ты был в другом настроении. – Остановившись в дверях, она посмотрела на меня наигранно распутным взглядом.

– Вчера все было прекрасно. Что может быть лучше проведенного с тобой времени?..

Она приблизилась и прижалась ко мне всем телом, крепко обняв за плечи (моя грудь сдавила ее набухшие, упругие соски). Посмотрела мне в глаза, слегка приподняв голову, затем отошла и села на кровать.

– Подожду тебя здесь. – Положив руки на сведенные вместе коленки, она оставила возможность видеть через крохотный зазор между бедрами и нижним краем сарафана ее белые, полупрозрачные трусики.

2

Когда мы проходили в холле мимо стойки рецепции, я поинтересовался у администратора, не случилось ли чего странного этой ночью. Тот ответил, что все было спокойно и тихо как никогда. Алёна спросила, в чем дело, я сказал, что мне приснился нелепый сон, оставивший после себя смешанное чувство дежа вю; что будто в середине ночи кто-то сильно шумел под окнами. Рассказывать о сомнамбулических злоключениях я пока не стал. О присутствии посторонней женщины в душе – тем более.

3

Всю дорогу к морю я шел молча, слушая краткий пересказ очередного детектива в бумажном издании, который Алёна заказала себе на маркет-плейсе. (Хотел бы я, как раньше, погуливать среди полок «живых» книжных магазинов – о, этот запах и атмосфера… – а затем, довольный до жопы, как иногда выражается Алёна, плыть на кассу, чтобы оплатить очередной томик, но цены желают лучшего, и я тоже стал грешить этим онлайн.) Дело происходило в каком-то захолустном американском городке, погрязшем в криминале, куда сослали одного детектива за его просчет на прежней работе: потеряв дочь и не дождавшись от полиции справедливости, убитый горем отец, пришедший на работу к этому копу, застрелился прямо в участке – вышиб себе мозги из револьвера на глазах у всех. Дело кончилось тем, что главный герой и сам потерял семью, которую зверски убили местные головорезы за то, что пришлый легавый слишком глубоко копал в их убогом, протухшем и провонявшем на каждом шагу смертью городке. В итоге детектив собрал команду единомышленников из числа мстительных коллег, давно жаждавших поквитаться с местными бандами, и встал на путь жестокой мести, перебив отморозков чрезвычайно кровавым способом.

Мы сели в кафе на набережной и попросили завтрак: рисовая каша на молоке с ягодами, глазунья с беконом и хрустящим ржаным тостом, на десерт – сырники и термоядерный американо (кувшинчики с теплыми сливками – очарование и мой фетиш – подали отдельно). Подступила жара, воздух к этому времени прогрелся и даже возле моря стал не таким освежающим, как вчерашним поздним вечером, когда я беспечно сидел на балконе под яркой луной, проводив Алёну домой. Иногда до нас долетал аромат дынного табака от кальяна, раскуренного на берегу двумя гогочущими девицами. Я вспомнил, как тяжело в свое время бросал курить, понимая, что рано или поздно эта гадость сведет меня в могилу, если вовремя не остановиться. Или, чего хуже, вызовет какую-нибудь долгою и мучительною болезнь.

А еще, разглядывая пляж, я вспомнил, как мальчишками мы использовали все знакомые нам в городе лазы, чтобы проникнуть на территорию отеля или санатория, с детским восторгом нарушая запреты. Тогда с пропускным режимом было построже. Я даже стих по этому поводу как-то сочинил:

Это пляж интуриста центральный,

вход по карточкам и пропускам,

но запреты нам чужды ментально,

мы с утра здесь гребем по волнам.

Поэт из меня, конечно, так себе. Неказистое рифмоплетство, и я ни в коем случае данным откровенным заявлением не набиваю себе цену и не ищу снисхождения.

Я перевел взгляд на одинокого старика, сидевшего у самой кромки воды. Он застыл как восковая фигура, обхватив руками подобранные под лицо костлявые колени. Голову он покрыл гигантским монотонным платком, завязав квадратом четыре узелка. Нет ничего лучше уединения, чтобы собраться с мыслями, подумал я. Это понимание приходит с возрастом, когда сил уже не так много и не так много вокруг людей, которым ты нужен, если вообще хоть кто-то остается. Во многих религиозных практиках адепты удаляются туда, где нет шума и главенствуют только звуки природы, и я давно понял, почему они это делают: наш мир давно уже стал одной сплошной радиопомехой, заглушающей общение с собой. В их случае – с Богом. Из-за этих помех, соблазнов и агрессивных информационных ударов, атакующих беспрерывно со всех щелей, трудно услышать себя. Истинного себя – единственного, кто по-настоящему знает ответы на болезненные вопросы и в состоянии решить проблемы, которые, по большей части, сам и создает.

Поэтому я никогда не останавливаюсь в центре: слишком шумно, да и город уже не тот: он безвозвратно утонул в сумасшедших пластико-бетонных-нагромождениях, завален услугами потребеления, сверх меры запружен толпами людей. Здесь же, в пригороде санаторной зоны, в полусоветском, пускай местами обшарпанном, местами неказисто облагороженном пансионате, даже в середине лета относительно тихо, особенно с приходом бархатного сезона – любимой мною переходной поры. Пляжи здесь полупустые, время тянется размеренно и всё довольно спокойно, если держаться подальше от автомобильной дороги, за которой живет Алёна, совсем недалеко: чуть выше на горе, в пятнадцати-двадцати минутах езды, где жил когда-то и я. Таким образом нам еще и удобно в этом месте встречаться.

И то место с обрывом… По другую сторону… Та пропасть… До нее тоже рукой подать…

– Ты сегодня неразговорчивый. – Алёна собрала волосы в хвост, ловко управившись простой синей резинкой.

– Ты… – я задумался.

– Да?

– Тебе нормально спалось этой ночью?

– Спала как убитая.

– Везет.

– А тебе?

– А мне не очень.

– Опять плохие сны?

– Своеобразные.

– Тогда можно не ставить телефон на бесшумный – всё равно нормально не спишь.

(«Твой мобильник не отвечает».)

Мы доели завтрак, допили взбодривший нас кофе и ушли на пляж.

Половина сентября осталась позади. Немного похолодавшее море ласкало слух убаюкивающими наплывами. Вода сильнее обычного пахла солью и йодом. Я вдыхал морской воздух осознанно – представляя, как свежие потоки наполняют легкие и обновляют кровь. Человеческий организм – это, в какой-то степени, устройство со своим предустановленным софтом – у кого-то кривым, у кого-то сравнительно ровным, но никогда не идеальным и требующим периодической обновки, иначе заглючит.

На фоне ясно очерченного горизонта рассекали причудливые парусники с ловкими человечками на борту, забавно сгибавшими колени и активно приседавшими в такт движению – недалеко от пансионата располагалась Парусная школа, которая появилась там еще во времена Союза. Некоторые вещи здесь пока не меняются, и это вызывает тихую радость. Странное у меня чувство к родному городу: любишь, борешься мысленно за каждую дряхлую беседку, чтобы ее не снесли, но жить здесь не можешь. И между людьми ведь нередко такое случается. Правильно говорят: иногда лучше любить на расстоянии – тяжелый выбор, но необходимый, если не можешь разлюбить, но не хочешь сойти с ума, и твой инстинкт самосохранения еще кое-как срабатывает.

Устроившись на пляжных качелях, мы любовались морем и время от времени заходили в воду – плавали до буйка, потом назад к берегу… брассом, кролем, на спине… Смеялись, плескались, тискали друг друга в воде, целовались, вкушая соль, и терлись мокрыми лицами…

– Все же ты сегодня хмурее обычного.

– Хмурее обычного?

– А кто тут из нас двоих перманентный нелюдим?

– Нелюдим? – улыбнулся я.

– Да. Ты не Вадим Гранин, ты Вадим Нелюдим.

– Какой любопытный творческий псевдоним.

– Дурацкий.

Я вытянулся вдоль намокшего от наших тел матраса и положил голову ей на колени, прикрыв ладонью глаза от беспощадного ультрафиолета. Скрипя и перестукиваясь, качели зарылись ржавыми опорами в хрустящую гальку. Алёна то гладила мои растрепанные мокрые волосы, то пропускала их сквозь пальцы своей руки (другой она держала высокий стакан и пила из трубочки молочный коктейль с шоколадом). Осторожно, несколько раз она прикоснулась к шрамам на плече и груди, поводила вокруг них подушечкой пальца, задумчиво очерчивая маленькие ровные круги.