Читать книгу: «Сухой лист», страница 2

Макс оскалился. Где-то здесь сундучок, здесь.

Послышались шорохи и бульканье капель.

– Возвращайся, если хочешь. Про монеты и не думай.

Он отвернулся. Нет у него больше приятеля. Лампы знак, дорожка. Замечено им правильно. В прошлый раз они тоже горели. Отнёс, спрятал и выключил освещение. Зачем оно под таким домом! Богдан сомнительный, Жору знает очень плохо. Вокруг пальца его не обвести, обленился малость, разжирел, но ум прежний.

– Давай вместе, – предложил Богдан. – Там тупик.

– Откуда тебе знать, что там! – не поворачиваясь к нему, упрямился Макс.

– Свернул Жора раньше. Точно тебе говорю, свернул.

– И где? – услышав отдалённый скрип, проговорил Макс, но уже тише.

– Я думаю перед последним поворотом. У того хода, на стенах которого, что-то нацарапано, – предчувствуя неприятности, изъяснил мысль Богдан.

– Там обрыв. Я проверял, монеты лежали дальше. И скажи мне, как же они туда допрыгнули.

– Не знаю, – с неприязнью ответил Богдан.

Что он Макса уговаривает. Погубит обоих. И дышится трудней, сгибать колени. Ползать – не ползал и не собирается.

Свет опять моргнул. Звук шорохов приближался, шлепков в лужах, и падающих с потолка камушков. Кто-то шёл навстречу. Конечно Жора, кому здесь ещё быть.

Богдану стоять, согнув спину, не нравилось. И низкий потолок, и одержимость Макса, и вонь. Он неуверенно спросил:

– Расходимся?

– Да, – ответил Макс, потёр щеку и зашагал дальше.

Поторопился он с приятелем. Богдан рюкзака не взял, собрался как на дневную прогулку. Ну и пусть себе катится. Надписи увидел, а то, что стены без кирпича нет. Копали так, чтоб пролез человек. Ослеп что ли! Предлагаешь людям белые вершины или выступы, а они отказываются. Не понимают соли, её вкуса. И двух монет, чтобы распробовать не хватит, хотелось бы пять, десять, пятнадцать.

В темноте и влажном полу сверкнуло.

«Третья!», – возликовал он.

На земляных стенах появился красный отблеск, перекинулся на свод. Появились и красные шарики, а Макс соображал, что же происходит. Обруч надвигался и сотни теней, возня.

– Бежим отсюда, бежим, Макс! – надрываясь, закричал Богдан.

Он от крика вздрогнул. Приятель всё ещё здесь и на них надвигается неизвестно что. Об этом «что» никто не рассказывал.

Макс шагнул и побежал не оглядываясь. Ноги короткие, Богдана не догнать, но он сильней и выносливей. Страх наполнял его, сухость в горле и недоумение.

Поворот, стена с нацарапанными на ней каракулями, а вот и приятель, упавший в лужу. Макс его перепрыгнул.

– О…о. Ах, – вздохнул с шумом Богдан, хлебнув мутной воды.

И как же он так неловко упал? Быстрей вставать и убираться отсюда. Говорил же Максу об этой гнилой затеи, а заканчиваются они, так же как и начинаются. Ему ли не знать. Сейчас появится какая-нибудь крыса, побегает, пропищит и попробует на вкус куртку. Сиди и штопай её до утра, сапоги суши.

Богдану стало страшно. За спиной нарастало шебуршание неизвестно чего и оно приближалось. Вода заливалась в рукава, просачивалась сквозь ткань, и её холодок всё чаще касался кожи. Видимо куртка, и сапоги крысам не достанутся.

Погасли лампы.

– Макс, Макс…, – печально прозвучало в темноте.

Он так и не сумел подняться. Красные шарики проглотили его, после того как Богдан подумал о том, что смерть охотится за всеми, будь ты хоть доверчивым или жадным.

Макс увидел сноп дневного света, показавшимся таким впечатляющим и даже красивым. Всегда пренебрегаешь тем, что само собой доступно и каждый день. Свет притягивал, а внутреннее побуждение спастись, неимоверно гнало к выходу. В такие минуты обещаешь благодарить за «данное», но никогда не исполняешь. Никогда.

Он бежал, забыв о Богдане, не те минуты, чтобы о чём-либо вспоминать. Мужик вёрткий, правда, слишком добренький, но отстал. Окажутся в безопасности, тогда и поговорят кому стыдно, неловко или сладко.

– Потом, всё потом, – шипел Макс, не заметив мелькнувшей тени на стене, не услышал щёлканье замка, взметнувшейся пыли к потолку.

Подбежав к железной решётке, он схватился за прутья. Вдыхая порции сырого воздуха с привкусом тлена, выдыхая со свистом, тряхнул решётку и понял, что на две монеты не погулять, у костра не погреться. Выражение ненависти исказило лицо Макса. Возможно ли, не о том он мечтал.

Кто-то впился ему в ноги и потащил в глубь подвала. Пальцы отпустили прутья, за которыми остались: дневной свет, желания и лысый босс.

– Я приду за тобой… Приду! – вырвалось обещание из его груди несбыточной мести. – Приду…

И ни шелеста, всплесков воды, стен. Пятна да огоньки, красные и колючие.

5

Для кого Жора, а чужим Альберт Петрович. В народе его звали Жорой, и он сам не знал почему. Пусть будет так, он не возражал. Оно ему и проще, зачем сложности в общении. Общество вежливо разделяет людей на «вас» и «ты», а при заключении важных сделок недоверие вносит лишние страховки, тайные ходы и круглые суммы денег. На всякий случай продукты приберечь не помешает. От бумаг отказываются, они ныне не входу. Сами по себе деньги – атрибут весьма неудобный. Практические вещи поценней будут, их хоть применить можно.

На одном из пустырей, где между кустов, камней и травы появился песок, было безлюдно. Через него редко кто ходил, да и ходить особо никто не старался. Вокруг пустыря развалины, груды мусора, остовы разобранных на запчасти машин. Шумная цивилизация откатила километров на десять и продолжала откатывать. То, что надо для скрытной и незаметной деятельности.

Кучка песка шевельнулась, пришла в движение. Осыпаясь, песок наметил круг. Песочное кольцо постепенно углублялось и расширялось. Песчинки скатывались в прорези, оставляя в середине круга бугорок, вершина которого, по мере уменьшения песка опадала и делалась покатой. Прозвучал скрежет ржавого винта, образованный круг звякнул, вздрогнул и приподнялся над песком. Люк закрутился, повернувшись градусов на шестьдесят, неожиданно откинулся. Крышка, брякнув о грунт, разметала в стороны песчинки.

Из темного кольца колодца появилась рука. Пальцы, нащупав металлическую и погнутую скобу, согнулись и обхватили её. Вынырнул рюкзак и упал на бетонный, сколотый край люка, а затем с проклятиями возник человек в плаще.

Выбравшись, он развалился на песке, раскинув ноги и руки. Чихнул, стягивая с лица респиратор. Отдышавшись, встал и откинул капюшон. Внимательно осмотрел пустырь, отсвечивая лысиной.

– Так и есть, кто бы кашлянул, – проговорил человек.

Вытащив платок из кармана, встряхнув, Жора обтёр смуглое лицо, узкие глазки забегали, мыслительный процесс заработал.

Больше этот тайный ход ему не понадобится, закрывать он его не будет, кому-нибудь и пригодится. Жора расстегнул плащ и скинул с плеч. Тяжеловат, для носки неудобный, но полезный в туннелях при коротких переходах, где паутина, крысы и капель. Плащ тоже оставит, ни к чему таскать на себе такую тяжесть. У него кое-что припрятано в надёжном месте и парадней плаща будет.

Поводив плечами, покрутив головой, Жора остановил взгляд на сапогах. Резина она и есть резина, ноги устают, зато носки сухие. Идти до места, где вода, пища и одежда минут сорок, потерпит, и не такое выдерживал.

«Рано успокоился, расслабился, – сетовал на себя Жорик. – Всё под контролем! А оказывается, что давно не под ним и ничего от меня не зависело. Обвели вокруг пальца, затмили глаза лестью, а я и поверил».

Он облизнул губы, поднял рюкзак и зашагал через пустырь. Жорик думал о тех, кто решил, что сделали его, прикарманив имущество, цепочку доходов, которую он так упорно создавал. Ничего подобного. Бездельники ещё не поняли, с кем связались и чего им будет это стоить. Прежде чем уйти он оставил интеллектуальные ловушки, они обязательно сработают и порвут цепочку. Она не для них создавалась и не ими. В долгу не остался, приветы разослал.

Граница пустыря заканчивалась и начиналась территория свалки. Она здесь не одна, днём кто-нибудь ходит, ищет корпуса, платы от компьютеров, провода, детали, да мало ли ещё что. Свалка – это бесплатная раздача барахла, бери сколько унесёшь. Некоторые мастера собирают приличные агрегаты и не только для себя.

Он приподнял голову, прикрыв лицо ладонью. Солнце за зенитом, ясно, тёмных туч не видно. Слышал Жора про них байки, но не верил. Выдумывают люди чепуху оттого, что заняться им нечем. Мерзость, конечно, попасть под дождь из слизи. Да и давненько это было, давненько. Слева что-то зашуршало, и он повернулся в сторону звука. По ржавой трубе прыгал ворон.

– Тут тебе и место, – сказал негромко Жорик и прибавил шаг.

По свалки можно рыскать часами и эти часы пройдут в сопровождении воронья. Они уверены в поживе, куске мяса, а при удобном случае что-нибудь и стащат.

Свалку Жора обходил по петляющей тропе. И на ней надо быть внимательным. Травы чуть-чуть, кустов, под ноги попадаются камни, листы железа и ветки.

Скоро и осень, а он к ней совсем не готов. Кое-что сохранил, но для холодов не достаточно. Жору напрягали мысли о холоде, снеге и метелях. Зимой его интеллект чувствовал себя сонно, тело неуверенно, а желудок без пищи отвратительно. Теперь у него нет ни комфорта, ни бизнеса. Расхитители собственности нагло позаботились об имуществе, воспользовавшись оплошностью, возомнив себя великими умниками.

Обогнув свалку, Жорик вышел к родным трущобам. Сюда они не сунутся. Не их район, побоятся, а ему здесь нипочём. Если уж необходимо он станет неприметной личностью, недотёпой, кем-то ещё не привлекающим внимания. Неделю подождёт, а потом заглянет к приятелю и потолкует о делах. Когда-то он его поддержал, очередь за ним.

Прыгая по бетонным плитам, Жорик не сомневался, что приятель не откажет и поможет, закроет долг. Дальше, чуть позже, он будет заниматься тем, чем пожелает и без приятеля. Он же Жора!

– Да! И в обязательном порядке расхитителям чужой собственности предъявлю иск, – произнёс он, спрыгнув с последней плиты. – Вот тогда и поглядим, кто и кого сделал.

Между домами промелькнул какой-то дымок. Жорик проводил его взглядом, не веря глазам. Поморгав и потерев веки, он решил, что чем-то надышался в тоннели. Респиратор не идеальная защита. Дымок мелькнул в кустах. Видимо фильтровал, но не то, что надо. Шмыгнув носом, Жорик сосредоточился на ощущениях. Голова не болит, не кружится. Объекты не двоятся.

– Показалось, – произнёс Жорик.

С учётом перехода под землёй, это как раз и понятно, ему объяснимо. Да ещё к тому же понервничал. Видано ли так опростоволоситься.

«Что хочешь померещиться, – успокаивал он себя. – И дымок, и страж».

Повернув налево, стрельнув взглядом в просвет между домами и убедившись, что никакого дымка нет, зашагал. Трущобы выглядели уныло и неприветливо. Хуже, чем в последний раз, когда Жорик их покидал и конечно обещал вернуться, но не в лохмотьях и босым, другим Альбертом Петровичем. Так, в общем, и вышло, хотя и с некоторыми оговорками. А о них можно не упоминать.

– Вот же, – протянул не слышно он, пробираясь в кустах к двухэтажному дому.

От него почти ничего не осталось, разве что четыре стены без крыши. Жоре она не нужна, ни окна с коврами, не нужны и шумные встречи.

– И откуда вы только появились, – застряв в кустах, пыхтел он.

В прошлом году их столько не было. Так, тонкие веточки, пробившиеся из-под земли, какая-то поросль, не заслуживающая внимания. До заветной двери шагов сто пятьдесят осталось, а тут непредвиденное препятствие взялось и выросло.

Жорик почесал щеку, лоб, затем подбородок. И крупные мошки, кровососы, не похожие на своих сородичей его жрут, а серая пыль сыплет со всех сторон.

Чихая и фыркая, он выбрался из кустов и, сделав заметку в уме о предвидении, пошёл по дороге заросшей высокой травой. Перешагнув ржавые рельсы, он вышел к цели. Остановился, прислушался, осмотрел двор, кучи, проёмы этажей.

Хмыкнул.

В одном из подъездов, под лестницей, неприметный лючок и даже не заметишь, а за ним есть всё для жизни и процветания на первое время. Зиму, да и не один месяц без хлопот, но скромно пережить можно.

А скромно он не умел, и мстить собирался. Должник его заждался, вот Жорик и объявится. Что ему, всю жизнь в схроне отсиживаться!

«Пять минут, и я не досягаем», – довольно улыбнулся он и не торопясь, зашагал к двухэтажным развалинам.

6

Кнут перемещался быстрее обычного, избегая открытых участков. Забираясь в разрушенные здания и пересекая дворики, он искал глазами отметины ботинок, а на стенах штрихи от курток или невзначай брошенный предмет. В таких местах пыль уже осела, а дым выветрился, но запахи горелого пластмасса, тканей и дерева витал повсюду.

Делая выверенные шаги, он приседал, поворачивался, скручиваясь в пояснице, на секунды замирал и прислушивался. Звуки не чёткие и приглушённые. Где-то что-то гудит, потрескивает, но вот только что не разобрать.

Прикрыв глаза, касаясь штукатурки, окрашенной стены и дверных косяков, рам, концентрировался. Иногда, таким образом, удавалось нащупать что-нибудь опасное.

Осматривая в каком-то разграбленном магазинчике витрины и стеллажи, Кнут заметил мелькнувший силуэт. Взгляд скользит от одной вещи к другой, плавно и без рывков, но внимание не сужено, не фиксируется на какой-либо из них, а охватывает пространство периферийным зрением. Проявишь интерес к вещам, и остальной мир исчезнет, потекут красочные мысли и возникнут неукротимые желания. В глаза бил лучик солнца и на миг пропал. Он взглянул в том направлении, увидев неизвестного.

«Распрекрасно спрятаться в прохладе и выслеживать незадачливых и мигающих солнечных зайчиков, а потом их ловить», – поддерживал шутливое настроение Кнут, удерживая в памяти позицию обнаруженного гостя.

В этот момент он поблагодарил интуицию, проникнувшись тем, накой послало оно его пенным следом. Иногда стоит всё-таки прислушаться к своим пробившимся на поверхность ощущениям и чувствам, хотя и нелегко это бывает сделать.

С гостем вышла заминка и неясно кто здесь гостит. Один или нет. Пока найдёт, разберётся. Соваться за ним в дом нежелательно, но всё же придётся, и проникнуть по-тихому через чердак как не старайся, у него не получится. Здание общественное, а в таких зданиях и лифты были, множество дверей и площадки, коридоры общие.

Кнут покинул магазинчик и пробрался к зданию. Плечо коснулось холодного бетона. К наружной, маршевой пожарной лестнице не подобраться и не допрыгнуть. Части покореженной конструкции валялись у него под ногами. Место удачное и для проникновения в здание подходящее. Проём окна находится высоковато, метра два над подмосткам и вцепиться не за что. Кнут пошарил глазами. Обрубок доски. Он ухватился за нетесаные, кривые кроя обрубка, упёр в бетон и влез внутрь.

Стены не пострадали, но рамы вдребезги. На полу части от кресел, оргтехники, пятна. Повернув ручку двери, Кнут её приоткрыл. Незнакомец где-то здесь и этажом выше, на втором или даже третьем.

Идя, собрано и сдержано по коридору первого этажа перекатным шагом, он не позволял возникнуть в голове не одной эмоции и лишней мыслишки. Отвлёчешься на ерунду и одним пыхом станешь трупом. Мирону нужен сподвижник, невредимый и живой, не только такой, но и умеющий прикрыть спину, а она сейчас открыта.

Шахта лифта, площадка и лестница, отпечаток ботинка.

Кнут машинально приподнял голову, и вслушался в коридоры. Других следов и не было.

«На втором. Один он крыс».

Чужак обосновался в одном из офисов. Он покачивался на стуле, поглядывал в окно и пил ароматный напиток. Гурман зевнул, потягивая руки.

«Одел бы пижаму и тапочки», – подумал Кнут, разглядывая незнакомца через узкую трещину в стене из соседнего помещения.

Что имелось за стеной, он толком и не видел. Может ещё столы или шкаф. Для манёвра пространства полно. Сгруппироваться успеет. Кнут выскользнул в коридор и, подобрав осколок стекла, подкрался к двери офиса.

«Пообедать он не успевает, – подытожил он. – Тороплюсь».

Подбросив стёклышко в воздух, Кнут приготовился молниеносно наброситься на гостя, ранить, обвить его шею и свернуть её. Стёклышко звякнуло. Чужак бойко повернулся. В дверь шлёпнуло и там появилось два неровных отверстия, но Кнут был уже справа от него. Выбил ногой оружие, серия стремительных ударов в грудь, рёбра и открытой ладонью в подбородок. Голова откинулась. Кувыркнувшись назад, он вскинул руку. Сталь свистнула и попала в цель. Чужак, хватаясь за стулья и край стола, прерывисто задышал. Его ноги подогнулись, а он повалился и лёжа на полу, захлюпал носом, потянул руку. Для него это стало не предвиденным и сложным для понимания. Об этом никто и не задумывается, пока не случится, вот только думать уже поздно о ноже в своём горле.

Кнут подошёл к нему.

Совсем молодой парнишка. Он что-то пытался ему сказать, но так и не сдюжил. Кнут посочувствовал отстранённо, как охотник, догнавший, убивший дичь. Это был враг, а с врагами он не церемонился, опыта никакого, хотя выправка на лицо.

– Чу, чии, чу, – шептал Кнут, несильно пожимая его ладонь, пока он не притих.

Данность не устраивала.

«Некто заведомо, как всегда останется в сторонке, не замаранным и с шёлковой репутацией, – оценив плохого качества самоделку и отбросив, размышлял Кнут. – И кто их делает! Зарядов на десять».

Этот парнишка не первый и не второй. Настоящий враг скрытый, недосягаемый спрут, прощупывает подходы и соизмеряет силы.

С первыми вышло проще, сами нашлись.

Проходя под окнами, Кнут услышал голоса. В глубине помещений речь звучала неразборчиво, отрывисто, иногда обрываясь и меняясь смехом. Кто-то что-то таскал и чем-то постукивал. Он напрягся, переступая кирпичи. Голоса умолкли.

Выглянуть во двор, обнаружить и кликнуть подмогу, не составит особого труда. Забрякали бутылки. Зашаркали чьи-то шаги.

– Ты кто? – воскликнул вышедший из подъезда долговязый.

И это было последним, что он спросил в своей жизни. Пришлось пошуметь, а не хотелось. Пособник высунулся из окна, хватил за шиворот. Проворно присев, дёрнув за предплечье Кнут, сжал его пальцы и вывернул кисть. Пособник взвыл. Выдернув из окна, сломал ему левую руку. Тот пытался убежать, а Кнут догнал и сломал ногу. Куда потом пропал неважно, но от кого не шепнул, без языка оказался.

«Догадывается ли об этом Мирон? То, что он совершил, необходимость, но если вдуматься, ей и не является, – перешёл Кнут к другому окну подальше от двери и в тень. – Пожалуй, догадывается. И об этом, и о чём-то ещё».

Он вышел в коридор, и у него появилось подозрение.

«Не с пришлым ли это связано», – подумал Кнут.

Ситуацию стандартной никак не назвать. Стопа упёрлась в твёрдый камень, но перенесёшь на неё вес и окажешься в плашке. Когда бы и что-либо не начал или не закончил, всегда и всё происходит вовремя. Вот только для кого? Но это уже вопрос к Мирону, а у него ответа нет. Остаётся чуть подождать и узнает. Что-то тут скрыто.

– Сухарики-мухарики, – пробормотал он и спешно покинул здание.

7

Мирон прятался за плитой, любуясь результатом, видел, как забрасывают тела в тягач. Видел, но не все. Их было четыре. Он всё это затеял и сотворил.

– Вероятно, – с оскалом прошипел Мирон, злорадно и довольно ухмыльнулся.

Почесал лоб, обтёр лицо, будто сдирал отслужившее и ставшее ненужным притворство.

– Относительно, не исключено… Что может быть глупее!

Продумано и сделано, а от тумана к предметности. Просчитано до мелочей. На них не особо обращают внимания, но именно они способны перевернуть незыблемое и непонятное. Именно они – мелочи. Из них строится что-то фундаментальное. Избавься от одной и рано или поздно исчезнет и остальное. Скидка десять процентов на случайности. Никаких «если» и «но»! Не иначе.

А троих не грузили.

«Завалило. Сгорели. Их больше нет. Нет и всё», – успокаивал он себя.

Мирон фыркнул.

– Теперь я один претендент. И у меня достояние группы, которой уже всё равно. Возражения… Кто за и кто против! Чего не сделаешь ради личного процветания, – процедил тихо Мирон, поморщив нос.

Он не чувствовал вины или радости, давно отказавшись от чувств. Никчёмного для него балласта, ещё в те дни. Дни, когда в охваченном огнём и пожарами городе, Мирон провёл двое суток в каменном склепе – заваленной со всех сторон бетоном комнатушке с десятком умирающих от ожогов, так и не спавшихся людей. Он навсегда запомнил их мольбы, исповеди, а потом проклятья. И о глотке воды продлившей часы мучений, похоронив в нём сострадание. Навсегда.

Закрыв глаза, он иногда опять попадал в каменную клетку, в которую не проникал свет, а неприступные стены, ограничив площадь, тянулись куда-то ввысь и терялись во мраке. Клетку, где дёргали чьи-то руки, а губы шептали последние слова. И не было в них обещаний и просьб, не было упрёка.

Забившись в угол, Мирон сидел, обхватив колени, глазея на черноту, боясь шевельнуться, окружённый обречёнными тенями. Они метались в истерике, ковыряя бетон. Ходили, скулили и плакали. О чём-то просили, но он не вникал, что бормочут, требуя тени, хотят от него, потерявшего контроль над собой и скованного страхом.

– Мальчик! Мальчик…, – звали тени Мирона, жавшегося к кромке трубы, выпирающей из стены.

Их становилось меньше и меньше пока не осталось совсем. Жажда, мрак и заточение, какое-то дикое и не мыслимое стечение обстоятельств. Увядающая сентиментальность, которой не было места в заполненном трупами помещении.

Чернота. Она молчала. Молчал и он. Они как будто сговорились о «своём», подписав молчаливое согласие.

Мирон, чтобы хоть чем-то себя занять и успокоить, расчистил край круга трубы от глины и щебня. Выгребая из неё что-то колючее и острое, он не о чём не думал и не рассуждал. Он только проворно работал слабыми, худыми ручонками и для него это было достаточно, самым важным, необходимым действием.

Зарыться и не дать страху вновь завладеть собой, запаниковать, превратиться в тень. Зарыться и не ныть, долбиться о каменные решётки, которые никто и никогда не откроет. Никто и никогда.

Затем он влез в вырытое им углубление, свернулся калачиком, пролежав так какое-то время. Смрад и горечь во рту, завывания трубы становились для него привычными. Становилась привычной и чернота.

Отдохнув, Мирон поклялся, что выберется наперекор теням, тем, кто наверху и смерти. Поелозив, стал углубляться, освобождать проход от всего, что мешало продвижению. Он сжимался, вытягивался и полз. Изворачивался червём, тонул в пустоте, а когда возвращался из неё, вцепившись в железо, продолжал ползти. Упираться и ползти, ползти.

На закате какого-то дня обессиленный комочек плоти вывалился из трубы. Мирон лежал ободранный и голодный среди пепла, вдыхая едкий запах последствий чего-то масштабного и сокрушительного, с трудом воспринимая происшедшее. Он не узнавал улицы и вообще ничего. Несчастья обрушились беспощадной и нежданной лавиной. Куда-то все подевались. Дым стелился над тротуарами, выжженными деревьями и газонами, между домов, таких печальных и холодных, отталкивающих от себя мертвецким, унылым видом, словно после воздействия на них чудовищной силы. Той самой неизвестной Мирону силы, пролетевшей над кварталом, искорёжив то, что многие называли родиной.

А потом, после… Грязного, маленького и глупого, его выбросили и забыли. Оставили умирать. Среди нелюдей он страдал, слёзно заклинал, но не получил никакого сострадания. Его били, обменивали, заставляли надрываться за чёрствый кусок, пока он не сбежал.

Перемешавшись с чернотой, созревшие ненависть, презрение и обида, породили другого Мирона, весьма бесцеремонного и грубого когда-то знающего, что же такое честь. Позже он вернулся. Вернулся и отомстил за зло – злом.

«Да, взял и спёр! Выкрал шестьсот граммов жидкости. Необычной, сверкающей жидкости. Им-то она зачем! Что они будут делать и кому отдадут? Создали! И что? Применить я и сам смогу. Это не для всех и общего блага. Благодетели нашлись! Незачем ерундой заниматься, надо заниматься моей ерундой», – злорадствовал он.

Тягач чихнул голубоватой струёй, заурчал и залязгал гусеницами. Кто-то кого-то окликнул. Мерная поступь шагов удалялась и разговоры, треск одиноких выстрелов…

«Наконец-то! Гори огонёк, разгорайся! И камня на камне не оставь. Уничтожу! Всех уничтожу», – Мирона распирало от уверенности и в малой степени неуязвимости.

Мысли о могуществе втянули в тайфун экстаза, и он совсем забыл, что плита, под которой он затаился, может превратиться в могильную плиту. Ему некуда было идти, но чем заняться Мирон знал отчётливо.

Выдох прошлого покинул лёгкие Мирона. Он вернулся словно из бездны, где в миллиардах ячейках хранится память каждого хоть что-то сделавшего в городе.

«Пришло время. Моё время. Пора наведаться к тайнику. Никакой информации о ликвидации группы учёных не всплыло. Так… чепуха какая-то. Ничего не говорящие формальности. Забыли? Похвально, но я то ничего не забыл, и не собирался забывать. Наплыв беженцев растёт. Пустоши расширяются, заселённых кварталов сократилось почти вдвое. Срок вытащить улов и поселиться в неприметном уголке», – размышлял Мирон, заложив руки за голову и закрыв глаза.

Он лежал в гамаке, подбирая кандидатов для вылазки. Помощники потребуются. Мало ли что.

«Не болтливые, надёжные помощники. Малым числом. Четверых, троих думаю, хватит. Чем меньше об этом умов знают, тем больше шансов провернуть это дельце».

От последней мысли Мирон заворочался от волнения. Поскрипев зубами, он уселся в гамаке и свесил ноги.

– Затронуло. Что же это со мной? И предчувствие… Грызёт нехорошее предчувствие, – проговорил почти шёпотом он.

Закат.

«Везёт же мне на закат. Чем тусклей, тем лучше. Добрый знак для начала задуманного. Хорошее начало – сытый конец! Всё в моей жизни решается на закате. И раньше, сейчас и будет решаться потом. Обдумать детали и рвануть. Надоело выжидать, мечтать, шнырять по развалинам и довольствоваться тем, что бог подаст. Благо есть, и я им воспользуюсь».

В нём вспыхнул азарт и жгучее желание сорваться с места. Бежать и бежать. Ощутить в своих руках холодок контейнера, уйти от людей и больше их никогда не видеть.

Мирон опять улёгся в гамаке, но сон не одолевал его. Он то и дело вертелся с бока на бок. Постылая туча недоброго прошлого повисла над ним. Потянулась воспоминаниями, пытаясь пробудить в нём и совесть. Из этих воспоминаний выплыло знакомое лицо. Оно смотрело немигающими и мутными белками. Смотрело так же сурово и осуждающе, каким было и при жизни. С явным недоверием, словно предвидело скорое предательство.

«Живучий зануда. Как же ему удалось ускользнуть? А…! Шелуха. Как-то удалось. Постарел Фёдор. По глазам и узнал. Дошутился!».

Мирон презрительно усмехнулся. Всё складывалось отлично. Когда-нибудь и он станет дряхлым, никому ненужным стариком. Когда-нибудь, но это будет не скоро. Он и не рассчитывал на снисхождение, милость, чью-либо заботу. Не доставало малости – крупицы вырванной с корнем. Её не хватало, но Мирон обходился и без неё.

«Лучшее получается как будто случайно и легко. Словно летишь. Ты, Фёдор летать не умел. От того душонка твоя тяжела, впрочем, как собственно и всё к чему ты прикасался. Коллеги тебя ненавидели за скверный характер, дурацкие шуточки и скрупулёзность», – разжимая и сжимая пальцы в кулаки, задёргался Мирон.

Он ошибался, упустив тонкости взаимоотношений учёных. В нём шевельнулась ненависть. Руки сами обняли сумрак, пальцы соединились в замок. Он засопел. Мускулы напряглись. Ладони, как блины живого пресса сильно давили друг на друга. Он уже сделал, что хотел, но так и не избавился от этого лица.

«Никогда ты теперь не сможешь и слова вымолвить, заставить меня подчиняться, потому что я никчёмный выродок оборвал твою кчёмную жизнь. Выкрал плод твоих кчёмных трудов, запомнил формулу, код и соотношение компонентов», – он осёкся, откинувшись на спину, пальцы провалились, сжав сетку гамака.

Работая на учёных, Мирон выполнял грязные поручения. Терпел насмешки от Фёдора, но сдерживал себя. Таскал ящики, драил до блеска пробирки.

…Бумажки, насмешки, стекляшки.

«Фёдор напоследок сказал лишнее. Сказал намеренно, в отместку. И это слышали. Двое слышали точно. Хорошо, что только двое, а не пять или шесть. Пришлось бы по одному устранять и начинать с самого болтливого. Двое… Пусть будет двое. Справимся. Кандидаты нашлись сами собой! Тут и думать нечего. Не возьму, так и так приклеятся. За Кнута я спокоен, без него никуда! А вот Жорик инициативу проявит с особенным рвением. Помощники нужны, Жорик не подарок, но взять его придётся, для чего-нибудь и пригодится. Его инициативы под корень подрублю. Хорошо, что только двое, хорошо!».

Нет, не спалось. Мусолил эти мысли в голове вчера, продолжает и сегодня.

«Двое-трое… Ну что там, Кнут!».

Мирон встал, подошёл к узкому окну, одёрнул изъеденную молью шторину и выглянул во двор. Обычное зрелище.

Знакомые недоумки, шатаются в сумерках по пересекающимся тропинкам между хламом. Жёлтые огоньки неказистых хибар, кривые деревца и бочки с дождевой водой. Чей-то храп, споры, радостное женское верещание. Гогот вернувшихся после грабежа добытчиков. Ничего не вдохновляло, но по-прежнему его беспокоило и настораживало. Никогда не обещало ему чего-то безоблачного и особенного. Никогда не успокаивало, кроме заката, каким бы он не был. С каждым прошедшим месяцем всё глубже утрамбовывало в эту тошнотворную атмосферу, не препятствуя падению нравов, без помыслов о прощении.

Открылась дверь, и в кирпичную халупу вошёл Кнут. Он был похож на хищную, но степную птицу. Длинный нос, карий глаз, скулистое и выразительное лицо, переходящее в кряжистую шею. Несговорчивый, жилистый и энергичный Кнут внушал опасность. Многим отчаянным, но слишком заносчивым добытчикам серьёзно доставалось.

– Ты всё в темноте Мирон?

– В черноте, – сухо ответил он.

– Без настроения? – спросил Кнут.

– Почему же. Настроение, как и всегда – никакого. Ты поговорил с Жорой?

Кнут промолчал. По физиономии Кнута, Мирон понял, что Жорик согласен отправиться хоть куда, только свисни.

– Не проболтался бы, – проговорил Мирон, задёрнув шторину.

– Я посоветовал не делиться впечатлениями.

Мирон вопросительно посмотрел на Кнута. Он лицезрел, как Кнут раздаёт советы. Жёстко и хладнокровно, с монолитным выражением. Да он и сам походил на монолит, только дышащий и молниеносный.

– Только посоветовал. Ничего с ним не сделалось. Скользкий он.

– Думаешь, подведёт? – спросил Мирон.

Кнут скривился, чем выразил своё опасение. Жорик ему почему-то не нравился. Не видом и не в деле. Что-то высматривает и выспрашивает. Ненавязчиво прибился. Откуда, не очень и понятно. Шарахается где попало. Общий знакомый или приятель ещё не повод кланяться. У него этих знакомых, куда не плюнь, а веры… Верил единицам.

– Тогда завтра, – предупредил Мирон. – С рассветом.