Читать книгу: «Фантазии во сне и наяву. Повести и рассказы», страница 2

В морозном воздухе зазвенели алмазные льдинки…

Он вспомнил её испуганные, заледеневшие пальцы.

Его дыхание отогрело их, и она вся оттаяла…

Расцвела как первый подснежник.

Как бриллиант…

Вернее, «Диамант», французские духи, которые кто-то из поклонников подарил его маме, а он, в своём далёком детстве, решил исследовать красивый пузырёк, и разлил их.

Попытался собрать лужицу носовым платочком, чтобы выжать и вернуть обратно.

Не получилось.

Захотелось спрятаться, и даже умереть.

Но!

Наказания не последовало.

И он подумал тогда: мир не так уж и плох!

А сегодня он готов крикнуть: мир хорош! Лучшего не придумать!

– Где ты был? Я звоню, беспокоюсь. А он, видите ли, телефон дома забыл! И чуть не до утра девушку провожал! – всплеском эмоций встретила сына Ксения.

– Мам, я позировал Лере. Портрет удался, обещает скоро заговорить. Да, кстати, спасибо тебе за рот дракона! – живописно пошлёпал губами Игорь. – Он пророчит мне славу. А я, по свои деревянные уши влюблён! И сплю на ходу…

– Не забудь, у тебя завтра этюд, – вслед ему напомнила мать.

8

Ксении не спалось.

История Валерии, конечно, потрясла её.

Но рассказ мужа о старом индейце взорвал мозг!

Супермаркет Соблазнов.

Аббревиатура – СС ассоциируется со злом…

Говорят, песня ведьм в «Макбете» четыреста лет притягивает зловещие силы…

До сих пор спорят: Шекспир воспевал мрак человеческих душ, боролся с ним, или был талантливым, но безучастным хроникёром?

В любом случае, зритель каким был, таким и…

И всё же нельзя сдаваться…

Неугомонный мозг моментально вообразил сцену, в глубине которой строится Супермаркет.

На авансцене под дождем сидит старый индеец, играет на флейте.

Из чаши для подаяний выползают змеи, рекламируют соблазны…

Тут же вспомнилось: Папа Римский недавно расширил список смертных грехов, прибавил к семи пять. Теперь их двенадцать, как апостолов.

Пятнадцать веков существовали:

Гордыня. Зависть. Чревоугодие. Похоть. Гнев. Алчность. Праздность.

К ним прибавились:

Аборт. Педофилия. Загрязнение окружающей среды. Наркоторговля. Манипуляция человеческими генами.

Превратят людей в биороботов…

Опустеют театры…

«Типун мне на язык!» – оборвала апокалиптическую мысль Ксения.

Поставила себе диагноз: кризис среднего возраста.

Хочется снова родить: не ребёнка, так пьесу!

Для Игоря роль написать. Хотя…

Сыграть талантливо грех – в какой-то мере обелить его.

Других соблазнить и самому соблазниться…

Раньше кроличьи лапки помогали актёру не стать рабом роли…

Лучшего талисмана – на театре не было.

У неё где-то хранится…

Надо бы и сыну подарить, а то он на полном серьёзе вживается в образ Арбенина.

Не дай Бог, вживётся!

Потеряет себя.

Лера не спасёт…

Был бы жив Никита.

Сыграли бы свадьбу.

Может, Бог так и задумывал, да его пьесу сыграли по-своему.

Нашёлся самочинный режиссёр, убил главного героя, разрушил семью, осиротил девочку. Ради чего?

Или изначально замысел был, напомнить людям: преступления наказуемы?

И не случайно!.. Данила встретился с сыном убийцы, а наш сын с первого взгляда влюбился в дочку убитого.

Так или иначе, Ксения почувствовала себя ответственной за дальнейшую судьбу Леры. И первым делом решила вслед за ней посетить выставку офортов Гойи. Хотелось не только наполниться её предполагаемыми чувствами, но и позаимствовать соблазны для своей будущей пьесы…

9

Будильник прав: фобия пробуждения сильнее страха смерти.

Или… не прав?

Накануне вечером, отмыв пальцы от доставшейся в наследство от отца смолы, она в странной дрёме бесстрашно похоронила себя: пусть не всю, только себе надоевшую.

Как ракета, отстрелила отработанную ступень.

И теперь стала другой.

За бесстрашие простила беспощадного Гойю и даже целовалась с ним.

А целоваться со знаменитостью – к любви…

Игорь! – хаотично забилось сердце.

Портрет! – загорелись подушечки пальцев.

Настроившись на «будь, что будет!», она открыла дверь в мастерскую.

Показалось: по лицу Игоря пробежал свет.

Взяла в руки лист ватмана: нет!

Каким был, таким и остался – наброском.

И всё же что-то…

– Ты дышишь? – замирая от тёплого дуновения, спросила она.

– Тогда скажи что-нибудь, – поднесла к уху портрет.

– Молчишь?

– Ладно, мал ещё, – торопливо вернула лист на мольберт.

«Показалось!» – укорила себя.

Подошла к окну.

В небе празднично, пасхально сияло солнце.

«Как в детстве, когда я любила всех» – подумала она.

И неожиданно вспомнила диагноз Маши: у сватьи Виринеи синдром старческой недолюбленности, медицина бессильна.

Воображение тут же выдало серию картинок, в которых наивная Буся отдаёт мужу сердце, тот сначала играет с ним, потом выбрасывает, топчет ногами.

«И я, когда не звоню, топчу…» – мелькнула мысль.

Мигом послав воздушный поцелуй оживающему на ватмане Игорю, она метнулась в свою комнату, набрала бабушкин номер, телеграфным стилем выдала: Буся, люблю, соскучилась, еду!

Прихватила сосиску для своей любимицы, собаки Баси.

В дороге размышляла: рассказывать или не рассказывать бабушке о встрече с Игорем, попытке написать его портрет, о сонном поцелуе с Гойей и своих сумеречных похоронах?

Решила: ситуация подскажет…

Виринея Ивановна жила в недавно вошедшем в черту города посёлке, бывшем казачьем курене, жители которого не торопились расставаться с сельским укладом: имели свои дома, земли, живность. Вставали с петухами. У многих за заборами хрюкали свиньи, соблюдающие специальную диету, от чего нагуливали мясо без жира и пользовались повышенным спросом у покупателей. По утрам пастух-менеджер, выгонял нехилое стадо коров на пастбище собственников, получивших свои паи в наследство от сгинувшего в истории совхоза.

К приезду внучки Виринея Ивановна покупала у соседки банку свежих сливок для кофе и миску творога для запеканки…

– Бася, рада мне? – почесала Валерия за ухом собаку неизвестной породы, плод свободной любви с гордым станом овчарки, чуткими ушами сенбернара, кудрявой шерстью пуделя, наивными глазами шпица.

– Хватит лизаться, – добродушно прикрикнула на псину Виринея Ивановна. – Пойдём, внучка, в дом. Мне последнее время сны странные снятся…

– Так полнолуние и вспышки на солнце, – угостив припасённой сосиской Басю, обняла, потёрлась носом о плечо бабушки Лера.

…На кухне витал аромат апельсиновой цедры с ванилью.

– Вынимай, приостыла должно быть, – кивнув в сторону духовки, распорядилась бабушка, – а я кофе сварю, Гришка, ученик бывший, с пелёнок Светки моей ухажёр, от матери твоей гостинцев навёз. Рахат-лукумов разных, тебе майки, сказал, модные…

Большая медная турка, ещё один привет из Турции, тут же оказалась на огне.

– А я тебя хотела о папе спросить, – освободив из специальной формы с застёжками похожую на торт запеканку, неожиданно призналась Лера, хотя ещё минуту назад ничего такого не хотела, как-то всё само по себе, из неведомых глубин выскочило.

– О папе? Куда? – подхватив турку, подула на чуть не сбежавшую пену бабушка.

– Я с одним человеком познакомилась. Он актёр. Зовут Игорь. Его родители с моим папой дружили, – решила не отступать Валерия.

– Сны в руку! – выключив огонь, вернула турку на плиту Буся.

В её словах звучала обречённость.

– Тогда сначала о своих снах расскажи, – насторожилась Лера.

– Да уж, какую ночь ты всё море рисуешь, – разлив кофе по чашкам, присела, уснула, вздохнула, провела чуть дрожащими пальцами по лбу бабушка. – Оно вверх ползёт. Я кричу: межуй горизонт! Ты не слышишь. А море уже наползает на небо, солнце застит…

– И что это значит?

– Сонник толкует: к несбыточным мечтам.

– Успокойся, я мечтала о твоей запеканке, и вот, сбылось, – вырезав из творожного круга весомый кусок, демонстративно радостно плюхнула его себе на тарелку Лера.

– Как же, упомянула Игоря и вся засветилась, а он актёр!

– Не знала, что ты не любишь актёров.

– Многоликие они, – сокрушённо покачала головой Буся. – Кого сыграют, тот и войдёт в душу, и приживётся, а то и собственное «я» вытеснит. Полюбишь одного, а, приглядишься, он другой. Уж я то знаю. Твой дед артистом был, не в театре, в жизни…

– Я просила о папе… – вмиг потеряла аппетит Лера.

– Никита был не от мира сего: причащался не тела и крови, а света и любви, вот Бог его в тайны свои и посвящал.

– Он сам тебе… об этом… – пытаясь точнее подобрать слова, замолкла Лера.

– Говорить, не говорил, – уловила смысл недосказанного вопроса Буся, – я своими глазами видела.

– Как это?

– Случайно. Вы на денёк прибыли, а ты с соседскими детьми наигралась, пряного воздуха надышалась, уснула как убитая, решили не будить. Заночевали всей семьёй. Я рано утром на базар пошла: домашнего творога со сметаной купить, возвращаюсь садом, красота, яблони цветут, небо, будто кто-то постирал и выгладил, и вдруг вижу: отец твой на пригорке стоит, руки к солнцу тянет, светом его лицо умывает, потом снова ладони к солнцу, и – к сердцу! Дальше, хоть глазам не верь! Никита над землёй стал подниматься. Я испугалась: вдруг улетит? Ойкнула. Он обернулся. Я чуть бидон с молоком из рук не выронила. Не зять, а собственной персоной… Бог! И почему-то мысль в голове: святой дух – это любовь! Чистой души человек. И, вспомнила, были у него артисты в друзьях! Я ещё по его просьбе для них лапки кроличьи доставала…

– Лапки-то зачем?

– На театре испокон веку в силу кроличьих лапок верили. А то ведь роль роли рознь, иная и оскопить может. Только скажи, я за оберегом для твоего Игоря живо к Гришке сбегаю, у него кролики всем кроликам кролики…

– Не надо никуда бегать, лучше расскажи, что он о маме?..

– У неё всё хорошо, экскурсионное бюро для русских открыла. Муж шофёром при ней. Братья подросли, зовут в гости. Может, и правда, отвлекут тебя пейзажи заморские?..

– Может, и правда, – ложкой с верхом зачерпнула из банки загустевших домашних сливок Лера, и, зависнув над своей порцией запеканки, с удивлением подумала: даже Маша о своём сыне не знала такого, что Буся разглядела в моём отце…

– Ешь, на здоровье, – одобрила её желание подкрепиться бабушка, и мысленно заключила: а за лапками к Гришке я всё-таки сбегаю…

10

В выставочном зале Ксения ощутила себя, будто в декорациях своей будущей пьесы.

Пагубная ошибка в начальном воспитании: у ребёнка вызывают страх перед несуществующим и заставляют его бояться буки больше, чем отца…

Зубы повешенных – средство для колдовства…

Грехи летят с широко распростёртыми крыльями над землёй невежества, поддерживая друг друга…

Да! это все её персонажи: буки, монстры, ведьмы, фобии…

Со времён Гойи они не исчезли, не изменились.

Да что там, Гойи?!

Начало богоборчеству положили ещё Адам и Ева.

Их сыновья стали родоначальниками братоубийства.

И пошло, поехало…

Грехи из века в век плодят друг друга.

А люди в массе своей допотопны.

«Жизнь – сплошной клистир» – подытожил Гойя.

Что на это ему возразить?

Предложить зрителям плакать с плачущими…

Подкинуть им шпаргалку: любовь – чёрствый хлеб!

Что в этом нового?

Всё до неё давно написано, нарисовано, сочинено в стихах и музыке.

Тогда, стоит ли?..

«Хоть трагедию нравов напиши, хоть комедию, люди не изменятся…»

С этой мыслью, не посмотрев и половины офортов, Ксения покинула выставку.

«Зима была бесснежной, чёрной…» – сложилась в уме строчка за порогом.

«Страх перед несуществующим…» – хохотнул с высоты Гойя.

Или самолёт пролетел?

Или гроза на подходе?

Гроза?

В начале февраля?

Ксения подняла взгляд.

Похожее на старую, застиранную простыню небо бесстыдно намекало на скорое грехопадение.

Нынче модно афишировать срам.

Рейтинги ток-шоу от пороков только растут.

Вот и Игорь ищет, как оправдать убийство…

Роль Арбенина в начале пути – не подарок…

Кстати!

Вспомнив о сакральной роли кроличьей лапки, Ксения направилась к газетному киоску. В местной газете бросилось в глаза объявление: развожу кроликов, продаю тушки и шкурки. Адрес: пригород. Полчаса на трамвае.

Ксения поспешила на остановку.

В салоне пассажиров – по пальцам сосчитать.

Она выбрала место у окна. Решила ни о чём не думать, пусть всё будет, как будет. Сотворила молитву: не моя, но твоя воля, Господи, и впала в медитативную дрёму…

11

– Позвольте присесть рядом с вами, – из какого-то параллельного мира прозвучал бархатный баритон.

– Не занято, – подняв глаза, строго произнесла она.

– Вы?! – зрачки в зрачки уставился на неё незнакомец.

– Я это я, а вы, наверно, обознались… – отвела взгляд она.

– Жаль, я думал, в тот вечер вы играли Еву…

– Я во все вечера Еву играла, – перенесла свою сердитость с Гойи на устроившегося в кресле соседа Ксения. – А вас среди завзятых театралов что-то не припомню…

– А я… до мельчайших подробностей. Сцена, камень с солнечной рожицей, вы под яблоней мудрёно говорите Адаму: только Бог верен слову и достоин любви. Но он живёт в небесах, а на земле трудно встретить мужчину хотя бы с маленькой искоркой Божьей. На перепутье, кажется, назывался ваш спектакль, и он, можно сказать, принудил меня искать Бога. Извините, разговорился, всего три дня как вернулся. До этого многие годы молчал, – смущённо признался попутчик.

– На перепутье, – примерив к себе нынешней идею старого спектакля, притихла Ксения.

Её молчание попутчик истолковал, как предложение продолжить исповедь…

– В тот день, почти год в море, вернулся из похода, позвонил девушке, а она уже замужем. Бродил по городу, купил билет в театр, в кармане флакон духов «Диамант», в переводе с французского «Бриллиант». Думал, сначала духи, потом настоящий алмаз подарю…

– Вспомнила! – обрадовалась его признанию Ксения. – Волшебный аромат, жаль, сын флакон разбил…

– Надеюсь, наказание было гуманным…

– Три дня успокаивала…

Через минуту они разговаривали друг с другом, будто были знакомы сто лет.

Ксения призналась, что назидания в виде готовых рецептов живут у неё на языке, и слетают с него без спроса, обычно, не к месту.

И она даже знает, почему?

Сон видела, будто в одной из прошлых жизней была миссионером, обращала в христианство дикарей незнакомого индейского племени.

Безрезультатно!

«Ты видела Бога?» – спросили они.

«Нет» – честно ответила я.

«А наши духи играют с нашими детьми в лесу» – заважничали индейцы.

«А нашего распяли на кресте» – сдуру призналась я.

«Оставайся у нас, мы не обидим…» – пожалели меня индейцы.

Я испугалась, что дикари обратят меня в свою веру, проснулась…

– А я однажды сизо для умерших душ видел, – подхватил тему попутчик.

– Мираж? – сочувственно поинтересовалась Ксения.

– Если бы! А то… вахта кончилась. Вышел на палубу свежим воздухом подышать. Смотрю: ночь, а светло. Глянул в небо, там звёзд, как сельдей в бочке…

Каждая звезда – неизвестно в чём подозреваемая человеческая душа.

И все скопом без срока давности ждут Страшного Суда!

Томятся, перебирают в памяти: сколько в пост шашлыков съели, какими словами власть хулили, кому завидовали, кому милостыню дать пожадничали…

И вдруг из всех выступил вперёд выцветший от времени старик, ударил себя в тощую грудь, во всеуслышание заявил: я виноват уж тем, что церкви нужен грешник!

– Пожизненный…

– Неисправимый…

– Стремленье к совершенству для попов опасный грех…

И сам бы не поверил, да своими ушами эти жалобы слышал!

Более того, вспомнил: одноклассник мой, в бытность комсоргом, велел нам: себя под Лениным чистить, а время изменилось – в священники подался, с амвона к смирению взывает!

Признаюсь, видение, или что это было, заставило меня задуматься о смысле жизни.

Расхотелось мозгу быть твердолобым серым булыжником.

Решил искать альтернативу…

Судьбе, как суду Бога, предпочёл более справедливую ипостась – Карму.

Каким сам себя сотворил, то и получай!

Ошибся в одной жизни, исправься в другой!

Древнее значение корня «инкарн» и значит: «приводить к исцелению».

Отправился в Тибет.

Искал истины в монастырях…

А, оказалось, главную из них: человек без храма в душе – хам! – мне учительница ещё в классе первом открыла.

Матери раз в неделю звонил…

На чудесное её бессмертие надеялся…

И вдруг смс: приезжай попрощаться!

Такая вот карма…

С моря вернулся – девушка бросила.

С гор спустился – мать умерла.

А с нею часть моей души.

Простите.

Попутчик замолчал…

«Может, на сцене вместо Супермаркета построить монастырь?» – мелькнула в голове Ксении мысль, но, представив в зале от силы трёх зрителей, она тут же её отвергла и, чтобы не затягивать паузу, примерила на себя душеполезную роль…

– Мне тоже приходилось видеть мир в сером свете, казаться себе серой мышкой. А так как в монастырь не тянуло, покупала набор карандашей, детскую книжку раскраску, и с утра до вечера страницы расцвечивала, да анекдоты читала. Учёные установили: когда человек смеётся, его мозг от серых мыслей отключается. И правда…

– Ваш акварельный голос лучше любого средства…

Комплимент с психоаналитическим оттенком Ксения растолковала как негласное побуждение к дальнейшему откровению.

И!..

Рассказала о своих творческих поисках, американском вояже мужа, индейце и его флейте, художнике, ослепшем по вине отца (карма, хуже не придумаешь). Призналась, что боится за сына. Начать карьеру с роли убийцы плохой знак. Необходим оберег – кроличья лапка. Она нашла адрес. Для убедительности развернула газету…

– Так это Гришка, одноклассник. Вчера из Турции вернулся. Приглашал в гости, – телеграфным стилем откликнулся попутчик, – могу проводить…

– Буду рада. Ксения.

– Пётр.

12

Игорь исчез!

Держа в руке пиалу с мороженым, на сцене появился Арбенин.

К чёрту Лермонтова с его «Маскарадом» – неожиданно для себя решил он, и!..

От гнева скукожился…

Довольно… я ошибся!

Возмечтал, что я могу быть счастлив…

Думал снова любить и веровать…

Но час судьбы настал…

Смерть у меня в руках…

Мороженого захотелось Нине…

Так мне оно нужнее…

Печь огненную охладить!

Безумным взором впился в ладонь с пиалой, и!..

Ложка за ложкой стал остужать горнило.

Яд на расправу оказался скор, и он упал.

– Сюда… сюда… на помощь! Умираю! – с перепуга завопила слова своей роли несостоявшаяся убиенная Нина, упала на сценического мужа, горячо зашептала, – дурак! что мне теперь, по твоей милости, от разрыва сердца скончаться?!

– Тихо! – шикнул на неё Врал Ильич и, погружаясь в свою любимую прострацию, пробормотал, – ад… яд… самоубийство…

– Прости, сам не пойму, что на меня нашло? – опомнившись, поднялся с пола Игорь, – вчера мы с Лерой эту версию категорически отвергли…

– С Лерой? Так и умри! – ревниво цокая каблуками, покинула сцену однокурсница Нина.

…Телефонный звонок помог Игорю окончательно вернуться в себя.

– Слушай, сын, – будто из соседней комнаты прозвучал из Америки голос отца. – Я рассказал Марку о Валерии. Кстати, вы с ней уже целовались?

– Что за вопрос?! – искренне возмутился он.

– Смотри, а то в Японии макаки-самцы так увлеклись собственными персонами, что перестали обращать внимание на противоположный пол, – серьёзным голосом заметил отец.

– Бабушка Леры тоже считает: превратить макаку в человека может только любовь, – подыграл ему Игорь.

– Дело в том, что Марк просит встречи с Валерией. Его отец как мантру повторял: ты прозреешь, когда дочь Никиты простит меня. Вот он и решил за отца повиниться. Хотя считает свои видения богаче обычного зрения. Кстати, мыслит он тоже оригинально, так что может влюбить в себя с первого взгляда…

– Не понял! – незнакомо ёкнуло под ложечкой Игоря. – Ты его к Лере ревнуешь, что ли?

– Он хочет подарить ей нектар растения, волшебные семена которого забросил на Землю инопланетный метеорит, – набирая темп, начал озвучивать плюсы Марка отец. – Свою слепоту воспринимает как прививку от ревности, иначе говоря, эмоционального голода, который превращает человека в зверя. И только русский театр, по его мнению, прилюдно оголяя душу, способен воспитывать чувства!..

– Когда этого… соблазнителя ждать? – почти с ненавистью поинтересовался Игорь.

– Адвокат обещал не тянуть с документами, – охотно ответил отец и… тут же, будто из-за кулис добавил, – что… подозрительно!

– В чём причина вашего недоверия? – вообразил себя опытным сыщиком Игорь.

– В том, что ДНК нелегально вывезенного из России растения в природе не имеет аналогов. Выяснив это, адвокат оформил на себя патент селекционера, следовательно, ему выгодно купить Марку билет в один конец, – подыгрывая сыну, доложил отец.

– Тогда пусть твой кумир пообщается с Лерой по Скайпу! – вынес приговор Игорь.

– А это идея! Поцелуй за меня маму и… привет Валерии!

Связь оборвалась.

«Скажу Лере: отец велел её поцеловать!» – мысленно похвалил себя за придумку Игорь, и тут же, во всё горло, непримиримо себя осудил: ИДИОТ!

– Кто? Что? – на голос вернулся из нирваны Лавр.

Реальность в образе неофита-актёра не спешила проясниться в уме.

– А, ты, – наконец, узнал он того, кто сыграл справедливость. И подскочил со стула, заорал: молодец! Хватит жить по законам болвана Адама: всё сваливать на баб! На свалку истории импотенцию чувств! Народ ждёт от нас свежих пророчеств! Согласен?

– Давно пора! А то в Японии уже самцы макак… – будто давно ожидая вопроса, издали приступил к ответу Игорь

– Вот именно! Самцы! – повелительным жестом остановил его Лавр. – А теперь слушай меня! Какой-то павиан постановил: у художественной импровизации должен быть коридор! И все бабуины хором за ним: коридор, коридор! Нет жизни нам без коридора! А я с сей минуты провозглашаю: коррида! Зрителям – зрелищ, режиссёрам – замыслов без границ!

Выделив в последнем слове последний слог, видимо, в знак одобрения рождённого им онлайн откровения, Лавр Ильич мысленно упал пред собою как пред иконою ниц и, поправив на голове лавровый венок, ростовщической походкой направился к выходу…

«Реализовать себя в наши дни всё равно, что продать…» — почему-то вспомнил Игорь слова отца, и в его голове что-то щёлкнуло, переключилось на чужую волну…

13

– У нас тут паноптикум хижин, – сойдя с подножки трамвая, обвёл рукой унылую окрестность Пётр.

– Одноэтажная Америка, – согласилась с ним Ксения.

– Улица одиноких долгожителей… – потусторонне заметил он.

– Не вините себя: так устроено: хоронить матерей, – ничего, кроме избитой истины, не пришло ей на ум, чтобы утешить его.

– Простите, вы правы, – принудил себя согласиться с ней Пётр. – А за этим забором моя учительница живёт. Имя не выговоришь, так мы с первого класса её Ивановной звали. Золотая душа. Гришкин дом за углом. Он разжился на кроликах, фундамент под особняк на века залил, а сам не женат и детей нет…

– А у меня куча недоношенных… идей, – призналась-покаялась Ксения. – Хотела пьесу «Тормоза» написать. Сцена – автомастерская, Бог – автомеханик, актёры – машины. «Ока» просит Бога украсить свои бамперы стразами, хочет соблазнить хозяина дороги «Пежо». Копейка умоляет Автомеханика поставить ей мотор самолёта. В общем, всё как у людей, а Бог – золотая рыбка…

– Извините, вспомнил: в древнем Риме, впрочем, и Шиллер с Гёте ещё сочиняли «ксении» – застольные эпиграммы, – смутившись, резко остановился Пётр.

– Намекаете на мою бездарность? – в упор спросила Ксения.

– Не обижайтесь. Ваша идея заслуживает долгого разговора, а мы пришли. Гришка, точно, пригласит нас к столу, ну, и так далее, – выбил мелодичную дробь на железной калитке Пётр.

– Да я и сама знаю, Бог не дал, – неожиданно для себя призналась Ксения. – А театр люблю, и сыну надо помочь. Сколько актёров без работы спилось…

Кроликовод Григорий встретил их радушно.

Почти не удивился просьбе.

Высушенные кроличьи лапки пользовались не большим, но постоянным спросом у разного рода целителей, ведьм, экстрасенсов и тех, кто засиделся в невестах.

А если в магическую силу плодовитых зверушек верят даже актёры, то Бог им судья. Прибыли с лапок он не имел, перекрестившись, раздавал безвозмездно.

Одноклассника, такого же, как он бобыля с волоокой спутницей пригласил в дом.

Познакомились.

От спиртного Ксения отказалась.

Поставил чайник.

Пока тот вскипит, решил сбегать за лапками в летнюю кухню.

Накинул душегрейку из кроличьих шкурок.

И!

В ворота снова кто-то постучал…

Он распахнул калитку.

Удивился…

– Ивановна? А это… что… Веткина дочь? Точь-в-точь, как на иконе!

– Во-первых, Григорий, не что, а кто! Во-вторых… – подбирая слова, посуровела Буся.

– Им икон не положено, так Фатима на неё молится, – торопливо возразил Григорий не озвученному ещё укору и, пристально взглянув на Леру, заупрямился, – точно, она!

– Кому надо, там и храмов хватает, – стояла на своём Буся.

– Так они далеко. А вы сами говорили: у доброго человека храм в сердце!..

– Когда это я?..

– Когда я с Веткой, и вы из школы шли, а нам навстречу поп-новобранец с крестом на пузе, – охотно напомнил Григорий.

– А-а-а, – застряла в прошлом Буся.

– Наверно, мама не иконе, а… – воспользовавшись паузой, решила вставить слово Лера.

– Конечно, портрету! – с удовольствием реабилитировал себя Григорий, – твоя мама сказала, будто Никита дочку ещё в детстве нарисовал, а она в Турции, вдруг ожила и стала взрослеть. Конечно, сначала я не поверил, а потом убедился: на картине не дитя малое, а вполне взрослая девушка, между прочим, на тебя похожая. И вроде губами шевелит, и теплом веет. Поговорит с нею Ветка, все дела как по маслу! Экскурсию мне устроила: муж за рулём, глаз с неё не спускает, ревнует, думаю…

– А ты не думай! – радикально покончила с прошлым Буся. – Мы к тебе за лапками кроличьими пришли. У Леры друг артист…

– Так проходите в дом, там ещё одна артистка лапки для сына ждёт. А я сейчас, – проводив гостей до порога, свернул к летней кухне Григорий.

14

В прихожей Валерия и Буся проявили нерешительность: то ли пройти на кухню и познакомиться с соискательницей артистических оберегов, то ли подождать властелина кроличьих лапок, не раздеваясь.

Сомнения развеял женский голос.

– Не могу не заметить: ваш одноклассник выглядит старше вас…

– Это мама Игоря, – шепотом сообщила бабушке Лера.

Буся приложила палец ко рту, призывая: замри!

И они услышали суховатый, будто подмёрзший мужской баритон.

– В медитациях время пятится назад, а я почти треть жизни…

– Петруша! – громогласно обрадовалась Буся.

– Ивановна?! – тут же явился пред ними аскетического вида славянский йог.

А Лера, скинув куртку, помчалась засвидетельствовать почтение Ксении.

– Что-то в этом роде я и ждала, – увидев её, смиренно заметила мать Игоря. – С утра шагаю по твоим стопам…

– По моим? – зачем-то переспросила Лера.

– По твоим! – подтвердила Ксения и уточнила, – вчерашним, твоим! Для начала навестила Гойю. Почувствовала себя ощипанной индюшкой. Решила: нужен оберег! Нашла в газете адрес. В трамвае познакомилась с Петром, он оказался одноклассником кроликовода. А ещё думающим человеком, от которого я заразилась идеей написать пьесу «Вернисаж» о Боге-художнике типа Гойи. Представьте себе: первое действие развивается в студии, Бог гравирует сценки воображаемой жизни, тут же для оттисков использует для красок духовную первоматерию типа смолы твоего папы. Во втором действии, на сцене – выставка офортов и суд: кому страшный, кому нет. Короче, если персонажи приобрели человеческий образ – Бог разрешает жить дальше, безобразным – дорога в утиль! Как вам идея?

– Кажется, Гойя в молодости был матадором… – туманно отреагировал Пётр.

– И прекрасно! Бог-матадор, пьеса-коррида! – преисполнилась храбростью Ксения.

– Раз уж их ощипали, пусть убираются, другие придут на их место, – вспомнила подпись Гойи под офортом «Вот они и ощипаны» Лера.

– И правильно! Земля же не дом терпимости! Пациентка одного известного ретро-гипнотизёра сорок раз воплощалась, чтобы от жадности избавиться, но! и в сорок первый её жаба душила, я в научном журнале читала, – согласилась с внезапно полюбившимся художником Ксения.

– А ты, что скажешь? – попыталась Валерия вовлечь в дискуссию бабушку.

– У нашей Ивановны слова прежде людей, – сбросив душегрейку, лишил бывшую учительницу возможности поделиться своими соображениями Григорий и, не смущаясь возникшей паузы, сообщил, – на всех артистов лапок принёс, в пакете на крыльце оставил. А сам не перестаю думать: что такого в этом театре? Меня Ветка на полуостров возила, у Дарданелл, островок России посмотреть. Рассказывала: белые офицеры с семьями в палатках жили, а первым делом театр построили, в котором графиня Орлова бесприданницу играла. Афишу «Полли из Галлиполи» своими глазами видел. А по-моему, пьеса что? Пшик – и нет! Я бы на их месте кроличью ферму построил: детям – еда, женам – шубы. Всё польза!

– Души голодом уморить не хотели, вот театр и построили, – снисходительно разъяснил однокласснику духовную ориентацию эмигрантов Пётр.

– Полагаю, на чужбине родное слово дороже шубы, – озвучила собственную версию Ксения.

Валерии тоже хотелось сказать что-нибудь умное, но мозг запросил тайм-аут.

На помощь пришёл телефон.

– Игорь! Что с этюдом? Сдал? – горохом посыпались с её языка привычные слова. – Не поняла. Убил режиссёра?

– Сынок! – кинулась к трубке Ксения. – Что случилось? Голоден: как сто чертей?!

– Пусть приезжает, я лепёшек с сыром испеку, – поспешила с предложением Буся.

– Я и твоя… мы с твоей мамой… ждём тебя у нашей, моей бабушки! – запутавшись в местоимениях, для осуществления конкретного контакта продиктовала адрес Лера.

– Ивановна, от лепёшек я бы тоже… – многозначительно сглотнул слюну Григорий.

– Как в детстве, с Веткой, – мечтательно поддержал его Пётр.

– Ваша дочь велела мне забрать своё сердце, жениться, делать детей и радоваться, – вдруг то ли в укор адресату неразделённой любви, то ли для лучшего усвоения напомнил себе Григорий, и оттого сник.

– А я не согласна, что моя бабушка слова любит больше… людей! – решила отвлечь его от болезненной темы Лера.

– Пётр, объясни, – нагнулся за лежащей на полу экипировкой Григорий.

– Так, это… в третьем, кажется, классе, на уроке кто-то кого-то матом послал, а Виринея Ивановна написала на доске два слова: мать и мат, и сказала: мать – начало жизни, мат – конец игре, а кто матерится, тот конченный человек, гамадрил! Так сказала, что матюки до сих пор в зубах вязнут.

– Кому охота гамадрилом быть? – облачаясь в душегрейку, распрямился Григорий.

– Тогда пошли, а то! не успеешь оглянуться! Сын злой, когда голодный! – личным примером ускорила движение к выходу мать Игоря…

В дозор вышли втроём: Бася, Лера и Ксения.

– Собаки эталон беззаветной любви, – погладила ластящуюся к ней псину Ксения, – и имя у тебя хорошее, только странное…

– Она зимой к нам прибилась, лет пять назад. Снегу намело, мороз, жуть, не то, что сейчас. Бабушка крыльцо чистила, и вдруг слышит, в сугробе ворчит кто-то. Откопала, щенок: дрожит, глаза стеклянные. День отогревала его, к вечеру молочка попил. Пока не удостоверилась, что подкидыша выходила, Буся молчала, а когда сообщила, я примчалась. Влюбилась с первого взгляда: комочек маленький, в кудряшках, и лает басом. Думать было нечего, назвали: Бас. А когда выяснилось: девочка, переименовали в Басю, – охотно рассказала историю появления собаки и её имени Лера.