Читать книгу: «Фантазии во сне и наяву. Повести и рассказы», страница 2
В морозном воздухе зазвенели алмазные льдинки…
Он вспомнил её испуганные, заледеневшие пальцы.
Его дыхание отогрело их, и она вся оттаяла…
Расцвела как первый подснежник.
Как бриллиант…
Вернее, «Диамант», французские духи, которые кто-то из поклонников подарил его маме, а он, в своём далёком детстве, решил исследовать красивый пузырёк, и разлил их.
Попытался собрать лужицу носовым платочком, чтобы выжать и вернуть обратно.
Не получилось.
Захотелось спрятаться, и даже умереть.
Но!
Наказания не последовало.
И он подумал тогда: мир не так уж и плох!
А сегодня он готов крикнуть: мир хорош! Лучшего не придумать!
– Где ты был? Я звоню, беспокоюсь. А он, видите ли, телефон дома забыл! И чуть не до утра девушку провожал! – всплеском эмоций встретила сына Ксения.
– Мам, я позировал Лере. Портрет удался, обещает скоро заговорить. Да, кстати, спасибо тебе за рот дракона! – живописно пошлёпал губами Игорь. – Он пророчит мне славу. А я, по свои деревянные уши влюблён! И сплю на ходу…
– Не забудь, у тебя завтра этюд, – вслед ему напомнила мать.
8
Ксении не спалось.
История Валерии, конечно, потрясла её.
Но рассказ мужа о старом индейце взорвал мозг!
Супермаркет Соблазнов.
Аббревиатура – СС ассоциируется со злом…
Говорят, песня ведьм в «Макбете» четыреста лет притягивает зловещие силы…
До сих пор спорят: Шекспир воспевал мрак человеческих душ, боролся с ним, или был талантливым, но безучастным хроникёром?
В любом случае, зритель каким был, таким и…
И всё же нельзя сдаваться…
Неугомонный мозг моментально вообразил сцену, в глубине которой строится Супермаркет.
На авансцене под дождем сидит старый индеец, играет на флейте.
Из чаши для подаяний выползают змеи, рекламируют соблазны…
Тут же вспомнилось: Папа Римский недавно расширил список смертных грехов, прибавил к семи пять. Теперь их двенадцать, как апостолов.
Пятнадцать веков существовали:
Гордыня. Зависть. Чревоугодие. Похоть. Гнев. Алчность. Праздность.
К ним прибавились:
Аборт. Педофилия. Загрязнение окружающей среды. Наркоторговля. Манипуляция человеческими генами.
Превратят людей в биороботов…
Опустеют театры…
«Типун мне на язык!» – оборвала апокалиптическую мысль Ксения.
Поставила себе диагноз: кризис среднего возраста.
Хочется снова родить: не ребёнка, так пьесу!
Для Игоря роль написать. Хотя…
Сыграть талантливо грех – в какой-то мере обелить его.
Других соблазнить и самому соблазниться…
Раньше кроличьи лапки помогали актёру не стать рабом роли…
Лучшего талисмана – на театре не было.
У неё где-то хранится…
Надо бы и сыну подарить, а то он на полном серьёзе вживается в образ Арбенина.
Не дай Бог, вживётся!
Потеряет себя.
Лера не спасёт…
Был бы жив Никита.
Сыграли бы свадьбу.
Может, Бог так и задумывал, да его пьесу сыграли по-своему.
Нашёлся самочинный режиссёр, убил главного героя, разрушил семью, осиротил девочку. Ради чего?
Или изначально замысел был, напомнить людям: преступления наказуемы?
И не случайно!.. Данила встретился с сыном убийцы, а наш сын с первого взгляда влюбился в дочку убитого.
Так или иначе, Ксения почувствовала себя ответственной за дальнейшую судьбу Леры. И первым делом решила вслед за ней посетить выставку офортов Гойи. Хотелось не только наполниться её предполагаемыми чувствами, но и позаимствовать соблазны для своей будущей пьесы…
9
Будильник прав: фобия пробуждения сильнее страха смерти.
Или… не прав?
Накануне вечером, отмыв пальцы от доставшейся в наследство от отца смолы, она в странной дрёме бесстрашно похоронила себя: пусть не всю, только себе надоевшую.
Как ракета, отстрелила отработанную ступень.
И теперь стала другой.
За бесстрашие простила беспощадного Гойю и даже целовалась с ним.
А целоваться со знаменитостью – к любви…
Игорь! – хаотично забилось сердце.
Портрет! – загорелись подушечки пальцев.
Настроившись на «будь, что будет!», она открыла дверь в мастерскую.
Показалось: по лицу Игоря пробежал свет.
Взяла в руки лист ватмана: нет!
Каким был, таким и остался – наброском.
И всё же что-то…
– Ты дышишь? – замирая от тёплого дуновения, спросила она.
– Тогда скажи что-нибудь, – поднесла к уху портрет.
– Молчишь?
– Ладно, мал ещё, – торопливо вернула лист на мольберт.
«Показалось!» – укорила себя.
Подошла к окну.
В небе празднично, пасхально сияло солнце.
«Как в детстве, когда я любила всех» – подумала она.
И неожиданно вспомнила диагноз Маши: у сватьи Виринеи синдром старческой недолюбленности, медицина бессильна.
Воображение тут же выдало серию картинок, в которых наивная Буся отдаёт мужу сердце, тот сначала играет с ним, потом выбрасывает, топчет ногами.
«И я, когда не звоню, топчу…» – мелькнула мысль.
Мигом послав воздушный поцелуй оживающему на ватмане Игорю, она метнулась в свою комнату, набрала бабушкин номер, телеграфным стилем выдала: Буся, люблю, соскучилась, еду!
Прихватила сосиску для своей любимицы, собаки Баси.
В дороге размышляла: рассказывать или не рассказывать бабушке о встрече с Игорем, попытке написать его портрет, о сонном поцелуе с Гойей и своих сумеречных похоронах?
Решила: ситуация подскажет…
Виринея Ивановна жила в недавно вошедшем в черту города посёлке, бывшем казачьем курене, жители которого не торопились расставаться с сельским укладом: имели свои дома, земли, живность. Вставали с петухами. У многих за заборами хрюкали свиньи, соблюдающие специальную диету, от чего нагуливали мясо без жира и пользовались повышенным спросом у покупателей. По утрам пастух-менеджер, выгонял нехилое стадо коров на пастбище собственников, получивших свои паи в наследство от сгинувшего в истории совхоза.
К приезду внучки Виринея Ивановна покупала у соседки банку свежих сливок для кофе и миску творога для запеканки…
– Бася, рада мне? – почесала Валерия за ухом собаку неизвестной породы, плод свободной любви с гордым станом овчарки, чуткими ушами сенбернара, кудрявой шерстью пуделя, наивными глазами шпица.
– Хватит лизаться, – добродушно прикрикнула на псину Виринея Ивановна. – Пойдём, внучка, в дом. Мне последнее время сны странные снятся…
– Так полнолуние и вспышки на солнце, – угостив припасённой сосиской Басю, обняла, потёрлась носом о плечо бабушки Лера.
…На кухне витал аромат апельсиновой цедры с ванилью.
– Вынимай, приостыла должно быть, – кивнув в сторону духовки, распорядилась бабушка, – а я кофе сварю, Гришка, ученик бывший, с пелёнок Светки моей ухажёр, от матери твоей гостинцев навёз. Рахат-лукумов разных, тебе майки, сказал, модные…
Большая медная турка, ещё один привет из Турции, тут же оказалась на огне.
– А я тебя хотела о папе спросить, – освободив из специальной формы с застёжками похожую на торт запеканку, неожиданно призналась Лера, хотя ещё минуту назад ничего такого не хотела, как-то всё само по себе, из неведомых глубин выскочило.
– О папе? Куда? – подхватив турку, подула на чуть не сбежавшую пену бабушка.
– Я с одним человеком познакомилась. Он актёр. Зовут Игорь. Его родители с моим папой дружили, – решила не отступать Валерия.
– Сны в руку! – выключив огонь, вернула турку на плиту Буся.
В её словах звучала обречённость.
– Тогда сначала о своих снах расскажи, – насторожилась Лера.
– Да уж, какую ночь ты всё море рисуешь, – разлив кофе по чашкам, присела, уснула, вздохнула, провела чуть дрожащими пальцами по лбу бабушка. – Оно вверх ползёт. Я кричу: межуй горизонт! Ты не слышишь. А море уже наползает на небо, солнце застит…
– И что это значит?
– Сонник толкует: к несбыточным мечтам.
– Успокойся, я мечтала о твоей запеканке, и вот, сбылось, – вырезав из творожного круга весомый кусок, демонстративно радостно плюхнула его себе на тарелку Лера.
– Как же, упомянула Игоря и вся засветилась, а он актёр!
– Не знала, что ты не любишь актёров.
– Многоликие они, – сокрушённо покачала головой Буся. – Кого сыграют, тот и войдёт в душу, и приживётся, а то и собственное «я» вытеснит. Полюбишь одного, а, приглядишься, он другой. Уж я то знаю. Твой дед артистом был, не в театре, в жизни…
– Я просила о папе… – вмиг потеряла аппетит Лера.
– Никита был не от мира сего: причащался не тела и крови, а света и любви, вот Бог его в тайны свои и посвящал.
– Он сам тебе… об этом… – пытаясь точнее подобрать слова, замолкла Лера.
– Говорить, не говорил, – уловила смысл недосказанного вопроса Буся, – я своими глазами видела.
– Как это?
– Случайно. Вы на денёк прибыли, а ты с соседскими детьми наигралась, пряного воздуха надышалась, уснула как убитая, решили не будить. Заночевали всей семьёй. Я рано утром на базар пошла: домашнего творога со сметаной купить, возвращаюсь садом, красота, яблони цветут, небо, будто кто-то постирал и выгладил, и вдруг вижу: отец твой на пригорке стоит, руки к солнцу тянет, светом его лицо умывает, потом снова ладони к солнцу, и – к сердцу! Дальше, хоть глазам не верь! Никита над землёй стал подниматься. Я испугалась: вдруг улетит? Ойкнула. Он обернулся. Я чуть бидон с молоком из рук не выронила. Не зять, а собственной персоной… Бог! И почему-то мысль в голове: святой дух – это любовь! Чистой души человек. И, вспомнила, были у него артисты в друзьях! Я ещё по его просьбе для них лапки кроличьи доставала…
– Лапки-то зачем?
– На театре испокон веку в силу кроличьих лапок верили. А то ведь роль роли рознь, иная и оскопить может. Только скажи, я за оберегом для твоего Игоря живо к Гришке сбегаю, у него кролики всем кроликам кролики…
– Не надо никуда бегать, лучше расскажи, что он о маме?..
– У неё всё хорошо, экскурсионное бюро для русских открыла. Муж шофёром при ней. Братья подросли, зовут в гости. Может, и правда, отвлекут тебя пейзажи заморские?..
– Может, и правда, – ложкой с верхом зачерпнула из банки загустевших домашних сливок Лера, и, зависнув над своей порцией запеканки, с удивлением подумала: даже Маша о своём сыне не знала такого, что Буся разглядела в моём отце…
– Ешь, на здоровье, – одобрила её желание подкрепиться бабушка, и мысленно заключила: а за лапками к Гришке я всё-таки сбегаю…
10
В выставочном зале Ксения ощутила себя, будто в декорациях своей будущей пьесы.
Пагубная ошибка в начальном воспитании: у ребёнка вызывают страх перед несуществующим и заставляют его бояться буки больше, чем отца…
Зубы повешенных – средство для колдовства…
Грехи летят с широко распростёртыми крыльями над землёй невежества, поддерживая друг друга…
Да! это все её персонажи: буки, монстры, ведьмы, фобии…
Со времён Гойи они не исчезли, не изменились.
Да что там, Гойи?!
Начало богоборчеству положили ещё Адам и Ева.
Их сыновья стали родоначальниками братоубийства.
И пошло, поехало…
Грехи из века в век плодят друг друга.
А люди в массе своей допотопны.
«Жизнь – сплошной клистир» – подытожил Гойя.
Что на это ему возразить?
Предложить зрителям плакать с плачущими…
Подкинуть им шпаргалку: любовь – чёрствый хлеб!
Что в этом нового?
Всё до неё давно написано, нарисовано, сочинено в стихах и музыке.
Тогда, стоит ли?..
«Хоть трагедию нравов напиши, хоть комедию, люди не изменятся…»
С этой мыслью, не посмотрев и половины офортов, Ксения покинула выставку.
«Зима была бесснежной, чёрной…» – сложилась в уме строчка за порогом.
«Страх перед несуществующим…» – хохотнул с высоты Гойя.
Или самолёт пролетел?
Или гроза на подходе?
Гроза?
В начале февраля?
Ксения подняла взгляд.
Похожее на старую, застиранную простыню небо бесстыдно намекало на скорое грехопадение.
Нынче модно афишировать срам.
Рейтинги ток-шоу от пороков только растут.
Вот и Игорь ищет, как оправдать убийство…
Роль Арбенина в начале пути – не подарок…
Кстати!
Вспомнив о сакральной роли кроличьей лапки, Ксения направилась к газетному киоску. В местной газете бросилось в глаза объявление: развожу кроликов, продаю тушки и шкурки. Адрес: пригород. Полчаса на трамвае.
Ксения поспешила на остановку.
В салоне пассажиров – по пальцам сосчитать.
Она выбрала место у окна. Решила ни о чём не думать, пусть всё будет, как будет. Сотворила молитву: не моя, но твоя воля, Господи, и впала в медитативную дрёму…
11
– Позвольте присесть рядом с вами, – из какого-то параллельного мира прозвучал бархатный баритон.
– Не занято, – подняв глаза, строго произнесла она.
– Вы?! – зрачки в зрачки уставился на неё незнакомец.
– Я это я, а вы, наверно, обознались… – отвела взгляд она.
– Жаль, я думал, в тот вечер вы играли Еву…
– Я во все вечера Еву играла, – перенесла свою сердитость с Гойи на устроившегося в кресле соседа Ксения. – А вас среди завзятых театралов что-то не припомню…
– А я… до мельчайших подробностей. Сцена, камень с солнечной рожицей, вы под яблоней мудрёно говорите Адаму: только Бог верен слову и достоин любви. Но он живёт в небесах, а на земле трудно встретить мужчину хотя бы с маленькой искоркой Божьей. На перепутье, кажется, назывался ваш спектакль, и он, можно сказать, принудил меня искать Бога. Извините, разговорился, всего три дня как вернулся. До этого многие годы молчал, – смущённо признался попутчик.
– На перепутье, – примерив к себе нынешней идею старого спектакля, притихла Ксения.
Её молчание попутчик истолковал, как предложение продолжить исповедь…
– В тот день, почти год в море, вернулся из похода, позвонил девушке, а она уже замужем. Бродил по городу, купил билет в театр, в кармане флакон духов «Диамант», в переводе с французского «Бриллиант». Думал, сначала духи, потом настоящий алмаз подарю…
– Вспомнила! – обрадовалась его признанию Ксения. – Волшебный аромат, жаль, сын флакон разбил…
– Надеюсь, наказание было гуманным…
– Три дня успокаивала…
Через минуту они разговаривали друг с другом, будто были знакомы сто лет.
Ксения призналась, что назидания в виде готовых рецептов живут у неё на языке, и слетают с него без спроса, обычно, не к месту.
И она даже знает, почему?
Сон видела, будто в одной из прошлых жизней была миссионером, обращала в христианство дикарей незнакомого индейского племени.
Безрезультатно!
«Ты видела Бога?» – спросили они.
«Нет» – честно ответила я.
«А наши духи играют с нашими детьми в лесу» – заважничали индейцы.
«А нашего распяли на кресте» – сдуру призналась я.
«Оставайся у нас, мы не обидим…» – пожалели меня индейцы.
Я испугалась, что дикари обратят меня в свою веру, проснулась…
– А я однажды сизо для умерших душ видел, – подхватил тему попутчик.
– Мираж? – сочувственно поинтересовалась Ксения.
– Если бы! А то… вахта кончилась. Вышел на палубу свежим воздухом подышать. Смотрю: ночь, а светло. Глянул в небо, там звёзд, как сельдей в бочке…
Каждая звезда – неизвестно в чём подозреваемая человеческая душа.
И все скопом без срока давности ждут Страшного Суда!
Томятся, перебирают в памяти: сколько в пост шашлыков съели, какими словами власть хулили, кому завидовали, кому милостыню дать пожадничали…
И вдруг из всех выступил вперёд выцветший от времени старик, ударил себя в тощую грудь, во всеуслышание заявил: я виноват уж тем, что церкви нужен грешник!
– Пожизненный…
– Неисправимый…
– Стремленье к совершенству для попов опасный грех…
И сам бы не поверил, да своими ушами эти жалобы слышал!
Более того, вспомнил: одноклассник мой, в бытность комсоргом, велел нам: себя под Лениным чистить, а время изменилось – в священники подался, с амвона к смирению взывает!
Признаюсь, видение, или что это было, заставило меня задуматься о смысле жизни.
Расхотелось мозгу быть твердолобым серым булыжником.
Решил искать альтернативу…
Судьбе, как суду Бога, предпочёл более справедливую ипостась – Карму.
Каким сам себя сотворил, то и получай!
Ошибся в одной жизни, исправься в другой!
Древнее значение корня «инкарн» и значит: «приводить к исцелению».
Отправился в Тибет.
Искал истины в монастырях…
А, оказалось, главную из них: человек без храма в душе – хам! – мне учительница ещё в классе первом открыла.
Матери раз в неделю звонил…
На чудесное её бессмертие надеялся…
И вдруг смс: приезжай попрощаться!
Такая вот карма…
С моря вернулся – девушка бросила.
С гор спустился – мать умерла.
А с нею часть моей души.
Простите.
Попутчик замолчал…
«Может, на сцене вместо Супермаркета построить монастырь?» – мелькнула в голове Ксении мысль, но, представив в зале от силы трёх зрителей, она тут же её отвергла и, чтобы не затягивать паузу, примерила на себя душеполезную роль…
– Мне тоже приходилось видеть мир в сером свете, казаться себе серой мышкой. А так как в монастырь не тянуло, покупала набор карандашей, детскую книжку раскраску, и с утра до вечера страницы расцвечивала, да анекдоты читала. Учёные установили: когда человек смеётся, его мозг от серых мыслей отключается. И правда…
– Ваш акварельный голос лучше любого средства…
Комплимент с психоаналитическим оттенком Ксения растолковала как негласное побуждение к дальнейшему откровению.
И!..
Рассказала о своих творческих поисках, американском вояже мужа, индейце и его флейте, художнике, ослепшем по вине отца (карма, хуже не придумаешь). Призналась, что боится за сына. Начать карьеру с роли убийцы плохой знак. Необходим оберег – кроличья лапка. Она нашла адрес. Для убедительности развернула газету…
– Так это Гришка, одноклассник. Вчера из Турции вернулся. Приглашал в гости, – телеграфным стилем откликнулся попутчик, – могу проводить…
– Буду рада. Ксения.
– Пётр.
12
Игорь исчез!
Держа в руке пиалу с мороженым, на сцене появился Арбенин.
К чёрту Лермонтова с его «Маскарадом» – неожиданно для себя решил он, и!..
От гнева скукожился…
Довольно… я ошибся!
Возмечтал, что я могу быть счастлив…
Думал снова любить и веровать…
Но час судьбы настал…
Смерть у меня в руках…
Мороженого захотелось Нине…
Так мне оно нужнее…
Печь огненную охладить!
Безумным взором впился в ладонь с пиалой, и!..
Ложка за ложкой стал остужать горнило.
Яд на расправу оказался скор, и он упал.
– Сюда… сюда… на помощь! Умираю! – с перепуга завопила слова своей роли несостоявшаяся убиенная Нина, упала на сценического мужа, горячо зашептала, – дурак! что мне теперь, по твоей милости, от разрыва сердца скончаться?!
– Тихо! – шикнул на неё Врал Ильич и, погружаясь в свою любимую прострацию, пробормотал, – ад… яд… самоубийство…
– Прости, сам не пойму, что на меня нашло? – опомнившись, поднялся с пола Игорь, – вчера мы с Лерой эту версию категорически отвергли…
– С Лерой? Так и умри! – ревниво цокая каблуками, покинула сцену однокурсница Нина.
…Телефонный звонок помог Игорю окончательно вернуться в себя.
– Слушай, сын, – будто из соседней комнаты прозвучал из Америки голос отца. – Я рассказал Марку о Валерии. Кстати, вы с ней уже целовались?
– Что за вопрос?! – искренне возмутился он.
– Смотри, а то в Японии макаки-самцы так увлеклись собственными персонами, что перестали обращать внимание на противоположный пол, – серьёзным голосом заметил отец.
– Бабушка Леры тоже считает: превратить макаку в человека может только любовь, – подыграл ему Игорь.
– Дело в том, что Марк просит встречи с Валерией. Его отец как мантру повторял: ты прозреешь, когда дочь Никиты простит меня. Вот он и решил за отца повиниться. Хотя считает свои видения богаче обычного зрения. Кстати, мыслит он тоже оригинально, так что может влюбить в себя с первого взгляда…
– Не понял! – незнакомо ёкнуло под ложечкой Игоря. – Ты его к Лере ревнуешь, что ли?
– Он хочет подарить ей нектар растения, волшебные семена которого забросил на Землю инопланетный метеорит, – набирая темп, начал озвучивать плюсы Марка отец. – Свою слепоту воспринимает как прививку от ревности, иначе говоря, эмоционального голода, который превращает человека в зверя. И только русский театр, по его мнению, прилюдно оголяя душу, способен воспитывать чувства!..
– Когда этого… соблазнителя ждать? – почти с ненавистью поинтересовался Игорь.
– Адвокат обещал не тянуть с документами, – охотно ответил отец и… тут же, будто из-за кулис добавил, – что… подозрительно!
– В чём причина вашего недоверия? – вообразил себя опытным сыщиком Игорь.
– В том, что ДНК нелегально вывезенного из России растения в природе не имеет аналогов. Выяснив это, адвокат оформил на себя патент селекционера, следовательно, ему выгодно купить Марку билет в один конец, – подыгрывая сыну, доложил отец.
– Тогда пусть твой кумир пообщается с Лерой по Скайпу! – вынес приговор Игорь.
– А это идея! Поцелуй за меня маму и… привет Валерии!
Связь оборвалась.
«Скажу Лере: отец велел её поцеловать!» – мысленно похвалил себя за придумку Игорь, и тут же, во всё горло, непримиримо себя осудил: ИДИОТ!
– Кто? Что? – на голос вернулся из нирваны Лавр.
Реальность в образе неофита-актёра не спешила проясниться в уме.
– А, ты, – наконец, узнал он того, кто сыграл справедливость. И подскочил со стула, заорал: молодец! Хватит жить по законам болвана Адама: всё сваливать на баб! На свалку истории импотенцию чувств! Народ ждёт от нас свежих пророчеств! Согласен?
– Давно пора! А то в Японии уже самцы макак… – будто давно ожидая вопроса, издали приступил к ответу Игорь
– Вот именно! Самцы! – повелительным жестом остановил его Лавр. – А теперь слушай меня! Какой-то павиан постановил: у художественной импровизации должен быть коридор! И все бабуины хором за ним: коридор, коридор! Нет жизни нам без коридора! А я с сей минуты провозглашаю: коррида! Зрителям – зрелищ, режиссёрам – замыслов без границ!
Выделив в последнем слове последний слог, видимо, в знак одобрения рождённого им онлайн откровения, Лавр Ильич мысленно упал пред собою как пред иконою ниц и, поправив на голове лавровый венок, ростовщической походкой направился к выходу…
«Реализовать себя в наши дни всё равно, что продать…» — почему-то вспомнил Игорь слова отца, и в его голове что-то щёлкнуло, переключилось на чужую волну…
13
– У нас тут паноптикум хижин, – сойдя с подножки трамвая, обвёл рукой унылую окрестность Пётр.
– Одноэтажная Америка, – согласилась с ним Ксения.
– Улица одиноких долгожителей… – потусторонне заметил он.
– Не вините себя: так устроено: хоронить матерей, – ничего, кроме избитой истины, не пришло ей на ум, чтобы утешить его.
– Простите, вы правы, – принудил себя согласиться с ней Пётр. – А за этим забором моя учительница живёт. Имя не выговоришь, так мы с первого класса её Ивановной звали. Золотая душа. Гришкин дом за углом. Он разжился на кроликах, фундамент под особняк на века залил, а сам не женат и детей нет…
– А у меня куча недоношенных… идей, – призналась-покаялась Ксения. – Хотела пьесу «Тормоза» написать. Сцена – автомастерская, Бог – автомеханик, актёры – машины. «Ока» просит Бога украсить свои бамперы стразами, хочет соблазнить хозяина дороги «Пежо». Копейка умоляет Автомеханика поставить ей мотор самолёта. В общем, всё как у людей, а Бог – золотая рыбка…
– Извините, вспомнил: в древнем Риме, впрочем, и Шиллер с Гёте ещё сочиняли «ксении» – застольные эпиграммы, – смутившись, резко остановился Пётр.
– Намекаете на мою бездарность? – в упор спросила Ксения.
– Не обижайтесь. Ваша идея заслуживает долгого разговора, а мы пришли. Гришка, точно, пригласит нас к столу, ну, и так далее, – выбил мелодичную дробь на железной калитке Пётр.
– Да я и сама знаю, Бог не дал, – неожиданно для себя призналась Ксения. – А театр люблю, и сыну надо помочь. Сколько актёров без работы спилось…
Кроликовод Григорий встретил их радушно.
Почти не удивился просьбе.
Высушенные кроличьи лапки пользовались не большим, но постоянным спросом у разного рода целителей, ведьм, экстрасенсов и тех, кто засиделся в невестах.
А если в магическую силу плодовитых зверушек верят даже актёры, то Бог им судья. Прибыли с лапок он не имел, перекрестившись, раздавал безвозмездно.
Одноклассника, такого же, как он бобыля с волоокой спутницей пригласил в дом.
Познакомились.
От спиртного Ксения отказалась.
Поставил чайник.
Пока тот вскипит, решил сбегать за лапками в летнюю кухню.
Накинул душегрейку из кроличьих шкурок.
И!
В ворота снова кто-то постучал…
Он распахнул калитку.
Удивился…
– Ивановна? А это… что… Веткина дочь? Точь-в-точь, как на иконе!
– Во-первых, Григорий, не что, а кто! Во-вторых… – подбирая слова, посуровела Буся.
– Им икон не положено, так Фатима на неё молится, – торопливо возразил Григорий не озвученному ещё укору и, пристально взглянув на Леру, заупрямился, – точно, она!
– Кому надо, там и храмов хватает, – стояла на своём Буся.
– Так они далеко. А вы сами говорили: у доброго человека храм в сердце!..
– Когда это я?..
– Когда я с Веткой, и вы из школы шли, а нам навстречу поп-новобранец с крестом на пузе, – охотно напомнил Григорий.
– А-а-а, – застряла в прошлом Буся.
– Наверно, мама не иконе, а… – воспользовавшись паузой, решила вставить слово Лера.
– Конечно, портрету! – с удовольствием реабилитировал себя Григорий, – твоя мама сказала, будто Никита дочку ещё в детстве нарисовал, а она в Турции, вдруг ожила и стала взрослеть. Конечно, сначала я не поверил, а потом убедился: на картине не дитя малое, а вполне взрослая девушка, между прочим, на тебя похожая. И вроде губами шевелит, и теплом веет. Поговорит с нею Ветка, все дела как по маслу! Экскурсию мне устроила: муж за рулём, глаз с неё не спускает, ревнует, думаю…
– А ты не думай! – радикально покончила с прошлым Буся. – Мы к тебе за лапками кроличьими пришли. У Леры друг артист…
– Так проходите в дом, там ещё одна артистка лапки для сына ждёт. А я сейчас, – проводив гостей до порога, свернул к летней кухне Григорий.
14
В прихожей Валерия и Буся проявили нерешительность: то ли пройти на кухню и познакомиться с соискательницей артистических оберегов, то ли подождать властелина кроличьих лапок, не раздеваясь.
Сомнения развеял женский голос.
– Не могу не заметить: ваш одноклассник выглядит старше вас…
– Это мама Игоря, – шепотом сообщила бабушке Лера.
Буся приложила палец ко рту, призывая: замри!
И они услышали суховатый, будто подмёрзший мужской баритон.
– В медитациях время пятится назад, а я почти треть жизни…
– Петруша! – громогласно обрадовалась Буся.
– Ивановна?! – тут же явился пред ними аскетического вида славянский йог.
А Лера, скинув куртку, помчалась засвидетельствовать почтение Ксении.
– Что-то в этом роде я и ждала, – увидев её, смиренно заметила мать Игоря. – С утра шагаю по твоим стопам…
– По моим? – зачем-то переспросила Лера.
– По твоим! – подтвердила Ксения и уточнила, – вчерашним, твоим! Для начала навестила Гойю. Почувствовала себя ощипанной индюшкой. Решила: нужен оберег! Нашла в газете адрес. В трамвае познакомилась с Петром, он оказался одноклассником кроликовода. А ещё думающим человеком, от которого я заразилась идеей написать пьесу «Вернисаж» о Боге-художнике типа Гойи. Представьте себе: первое действие развивается в студии, Бог гравирует сценки воображаемой жизни, тут же для оттисков использует для красок духовную первоматерию типа смолы твоего папы. Во втором действии, на сцене – выставка офортов и суд: кому страшный, кому нет. Короче, если персонажи приобрели человеческий образ – Бог разрешает жить дальше, безобразным – дорога в утиль! Как вам идея?
– Кажется, Гойя в молодости был матадором… – туманно отреагировал Пётр.
– И прекрасно! Бог-матадор, пьеса-коррида! – преисполнилась храбростью Ксения.
– Раз уж их ощипали, пусть убираются, другие придут на их место, – вспомнила подпись Гойи под офортом «Вот они и ощипаны» Лера.
– И правильно! Земля же не дом терпимости! Пациентка одного известного ретро-гипнотизёра сорок раз воплощалась, чтобы от жадности избавиться, но! и в сорок первый её жаба душила, я в научном журнале читала, – согласилась с внезапно полюбившимся художником Ксения.
– А ты, что скажешь? – попыталась Валерия вовлечь в дискуссию бабушку.
– У нашей Ивановны слова прежде людей, – сбросив душегрейку, лишил бывшую учительницу возможности поделиться своими соображениями Григорий и, не смущаясь возникшей паузы, сообщил, – на всех артистов лапок принёс, в пакете на крыльце оставил. А сам не перестаю думать: что такого в этом театре? Меня Ветка на полуостров возила, у Дарданелл, островок России посмотреть. Рассказывала: белые офицеры с семьями в палатках жили, а первым делом театр построили, в котором графиня Орлова бесприданницу играла. Афишу «Полли из Галлиполи» своими глазами видел. А по-моему, пьеса что? Пшик – и нет! Я бы на их месте кроличью ферму построил: детям – еда, женам – шубы. Всё польза!
– Души голодом уморить не хотели, вот театр и построили, – снисходительно разъяснил однокласснику духовную ориентацию эмигрантов Пётр.
– Полагаю, на чужбине родное слово дороже шубы, – озвучила собственную версию Ксения.
Валерии тоже хотелось сказать что-нибудь умное, но мозг запросил тайм-аут.
На помощь пришёл телефон.
– Игорь! Что с этюдом? Сдал? – горохом посыпались с её языка привычные слова. – Не поняла. Убил режиссёра?
– Сынок! – кинулась к трубке Ксения. – Что случилось? Голоден: как сто чертей?!
– Пусть приезжает, я лепёшек с сыром испеку, – поспешила с предложением Буся.
– Я и твоя… мы с твоей мамой… ждём тебя у нашей, моей бабушки! – запутавшись в местоимениях, для осуществления конкретного контакта продиктовала адрес Лера.
– Ивановна, от лепёшек я бы тоже… – многозначительно сглотнул слюну Григорий.
– Как в детстве, с Веткой, – мечтательно поддержал его Пётр.
– Ваша дочь велела мне забрать своё сердце, жениться, делать детей и радоваться, – вдруг то ли в укор адресату неразделённой любви, то ли для лучшего усвоения напомнил себе Григорий, и оттого сник.
– А я не согласна, что моя бабушка слова любит больше… людей! – решила отвлечь его от болезненной темы Лера.
– Пётр, объясни, – нагнулся за лежащей на полу экипировкой Григорий.
– Так, это… в третьем, кажется, классе, на уроке кто-то кого-то матом послал, а Виринея Ивановна написала на доске два слова: мать и мат, и сказала: мать – начало жизни, мат – конец игре, а кто матерится, тот конченный человек, гамадрил! Так сказала, что матюки до сих пор в зубах вязнут.
– Кому охота гамадрилом быть? – облачаясь в душегрейку, распрямился Григорий.
– Тогда пошли, а то! не успеешь оглянуться! Сын злой, когда голодный! – личным примером ускорила движение к выходу мать Игоря…
В дозор вышли втроём: Бася, Лера и Ксения.
– Собаки эталон беззаветной любви, – погладила ластящуюся к ней псину Ксения, – и имя у тебя хорошее, только странное…
– Она зимой к нам прибилась, лет пять назад. Снегу намело, мороз, жуть, не то, что сейчас. Бабушка крыльцо чистила, и вдруг слышит, в сугробе ворчит кто-то. Откопала, щенок: дрожит, глаза стеклянные. День отогревала его, к вечеру молочка попил. Пока не удостоверилась, что подкидыша выходила, Буся молчала, а когда сообщила, я примчалась. Влюбилась с первого взгляда: комочек маленький, в кудряшках, и лает басом. Думать было нечего, назвали: Бас. А когда выяснилось: девочка, переименовали в Басю, – охотно рассказала историю появления собаки и её имени Лера.
Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.
Участвовать в бонусной программе
