Кровавая плаха

© В.В. Лавров, 2020

© «Центрполиграф», 2020

Ошибка Соньки Золотой Ручки

Уже более столетия ее имя пользуется скандальной известностью, но сведения о жизни и преступлениях этой красавицы весьма противоречивы. По имеющимся у нас документам, Сонька, тогда еще Шейва Соломониак, родилась в 1846 году. Долгие годы числилась «варшавской мещанкой». Обладала исключительными способностями: с семи лет свободно читала по-русски и по-немецки, в уме решала сложные математические задачи. Пробежав страницу книжного текста, могла воспроизвести ее на память.

Мимолетной встречи ей хватало, чтобы навсегда запомнить человека – особенности его речи, одежды, имя. Привлекательная внешность, богатые платья и украшения, умение с каждым найти верный тон помогали завоевывать доверие даже случайных знакомых. Но словно в насмешку природе, наградившей Соньку этими достоинствами, она обратила их во зло людям.

Знакомства случайные…

Сонька любила железную дорогу. Та помогала ей стремительно уноситься с того места, где в данный момент ей менее всего хотелось быть. Кроме того, путешествие по «железке» представляло замечательную возможность для случайных и быстролетных знакомств, суливших немало заманчивого.

На этот раз Соньке никак нельзя было оставаться в Петербурге. И причин тому было две.

Впрочем, поведаем все по порядку. В минувший четверг Сонька прикатила в Северную столицу из Вены, в которой она облапошила, к слову говоря, какого-то местного инженера на одиннадцать тысяч марок. В Петербург она прибыла с двумя «соратниками» и бывшими официальными мужьями – румынскими подданными Хуней Гольдштейном и Михелем Блювштейном.

Сонька, неукоснительно соблюдавшая конспирацию, разогнала «соратников» по разным углам. Хуня остановился в номерах Баранова, что в Чернышевском переулке, а Михель в «Англетере» на Малой Морской, 1. Сама Сонька заняла люкс в «Пассаже» (Невский, 51).

– Будем отдыхать и наслаждаться красотами жизни, – обещала Сонька. – Вот вам, аристократы, на любовь и вино. – Своими изящными пальчиками, украшенными дорогими бриллиантами, она отмусолила им по полтысячи рублей. – Понадобитесь, я найду вас. Зай гезунд!

* * *

Увы, с отдыхом у наших тружеников ничего не получилось. Уже на другой день, прогуливаясь по Невскому проспекту, Сонька почти случайно познакомилась с высоким седовласым господином, одетым со старомодной чопорностью. Разговорились.

– Бывший директор мужской Саратовской гимназии Динкевич Михаил Осипович, – представился седовласый. – Двадцать пять лет беспорочной службы, а вот теперь, – в его голосе зазвучали нотки обиды, – вывели на пенсион.

Сонька внимательно и ласково глядела своими бархатными глазами на Динкевича, словно ободряя его к рассказу. И он продолжил:

– В Саратове я жил с дочерью, зятем и тремя внуками. Но я никогда не забывал своей родины – Москвы. Я родился и до женитьбы жил на Остоженке…

– «Город чудный, город древний! Ты вместил в свои концы и посады, и дворцы!» – белозубо улыбнулась Сонька. Это стихотворение она учила в десятилетнем возрасте. Память не подвела!

– Прекрасные строки Федора Глинки! – обрадовался Динкевич. – А вы, сударыня, тоже москвичка?

– Позвольте представиться: графиня Софья Ивановна Тимрот, урожденная Бебутова. У нас родовое гнездо в Москве.

– Ах, фамилии громкие! А я продал свой домик в Саратове и решил со всей семьей обосноваться в Белокаменной. Всех денег, считая нажитые, двадцать пять тысяч. Дворец, конечно, не купишь, но…

– Без всяких но! – внушительно заявила Сонька. – На эти деньги нынче в Москве можно купить отличный дом с парком. – Она задумчиво положила руку на кисть собеседника и проникновенно сказала: – Считайте, вам повезло. Мой муж – гофмейстер двора его императорского величества. Так вот, Григорий Петрович только что получил назначение послом России в Париж. И мы уже решили продать свой московский дом…

– Ой, мне вряд ли это по средствам, – смущенно забормотал Динкевич.

– А мы за деньгами не гонимся. – Сонька гордо вскинула голову. – Нам важно родовое гнездо передать в хорошие руки. Думаю, ваших денег вполне хватит. Отдадим со всей обстановкой.

– А где дом? – загорелся Динкевич.

Сонька, лихорадочно соображая, кокетливо улыбнулась:

– Приедем в Москву – и я вам покажу. А пока извольте иметь от вас эту крошечную тайну.

– Конечно, так даже интересней, интрига!.. Когда, графиня, прикажете смотреть владения?

– Мне назначена аудиенция у государыни императрицы! – тоном, полным спокойного достоинства, произнесла Сонька. – Освобожусь через пять дней. В старой столице буду семнадцатого августа.

– Как это кстати! – потер ладони Динкевич. – Я рассчитываю посетить свою тетушку. Она живет в Клину, как раз по пути.

Сонька влезла в ридикюль, вынула небольшой железнодорожный справочник, нашла нужное:

– Я поеду пятым скорым поездом, разумеется, первым классом. Куплю отдельное двухместное купе. В Клину поезд будет в восемь часов двадцать минут утра. Проводнику скажете, что идете ко мне. Дальнейший путь мы проделаем вместе. Согласны?

– Графиня, позвольте поцеловать ваши ручки! Как я вам обязан! У вас истинно ангельская душа, вполне согласная с вашей прекрасной внешностью! Деньги у дочери, сегодня же дам телеграмму, пусть срочно с мужем и детьми выезжают в Москву. Чтобы успели прибыть к семнадцатому.

* * *

Уже через час Сонька совещалась со своими «соратниками». Был выработан план действий. Хуня и Михель с первым же поездом отбыли в Москву. Динкевич дал телеграмму дочери, а сам направился к тетушке в Клин. Сонька осталась в Питере наслаждаться красотами жизни.

Влюбленный чиновник

Шестнадцатого августа, незадолго до отхода поезда, Сонька зашла в ресторан. Там к ней пристал какой-то дядя в форме акцизного чиновника. Он был несколько выпивши и по этой причине находился в куражном настроении: хвалился своим богатством, доставал портмоне, набитое крупными ассигнациями. «Озолочу, неземная красота! – страстно шептал чиновник. – Сделаю подарок!» Деньги эти были казенными, а обещания ложными.

Сонька решила случая не упускать. Она томно посмотрела на страстного чиновника:

– С таким щедрым человеком интересно выпить шампанское в номере. Приходите минут через десять ко мне в люкс, это на втором этаже, справа от лестницы. Только, умоляю, сохраните мою честь: пройдите незаметно! Чтоб ни одна душа вас не видела.

– Не сомневайтесь! – захлебнулся от волнения чиновник.

Сонька взглянула на брегет: до отхода поезда оставалось чуть более часа. «Тем лучше!» – решила она. Первой поднялась к себе, приготовила бокалы. Гость явился чуть смущенный, но переполненный радостью. Выпили шампанского. Сонька чуть прежде словчилась насыпать в бокал гостя снотворного порошка. Чиновник полез было обниматься, как сон его сморил. Сонька опустошила портмоне и затем спустилась к портье, оплатила номер еще за сутки. После этого села на извозчика и за три минуты до отхода поезда вошла в вагон.

Теперь ее занимали две мысли: успеет ли чиновник очухаться прежде, чем она прибудет в Москву? Если он все же заявит в полицию, то ее могут арестовать прямо в поезде. Какому-то дураку пришло в голову изобрести телеграф!

И второе: сядет ли на поезд Динкевич? А если сядет, то хорошо ли справились со своей задачей Хуня, Михель и те, кого они завербуют для этого дела в Москве?

…Поезд начал притормаживать. Приближались к Клину, с которым у нашей дамы были связаны воспоминания бурной юности.

Первая учительница

Много лет назад Сонька начинала свою карьеру скромно – она была воровкой «на доверии» в вагонах третьего класса. Народ кругом простой, пожива невелика: бабы с плачущими детишками, мужики с мешками. Среди этой серой массы однажды Сонька разглядела молодого красивого юнкера.

Фуражка с кокардой, ментики, пуговицы золотом блестят, а у сапог новенький фибровый чемодан стоит. Естественно, что у Соньки возник к этому юнкеру и чемодану большой интерес. Подошла она к юнкеру, вежливо поклонилась:

– Господин полковник, здесь место не занято? Я не помешаю?

Зарделся юнкер:

– Милости прошу! Позвольте вашу поклажу на крючок повешу. Только должен сказать, что я еще не полковник и вряд ли им теперь буду. Кстати, позвольте представиться: Михаил Аркадьевич Горажанский.

Сели рядышком, разговорились. Юнкеру явно понравилась девушка. Говорит он с ней просто и откровенно:

– Еду я из Санкт-Петербурга в Москву по служебному делу – поступать в Иркутский пехотный полк. Но… давно мечтаю стать артистом. Друг нашей семьи – сам Островский. Так вот, Александр Николаевич говорит: «Миша, у тебя большие задатки, поступай на сцену!»

Сонька захлопала в ладошки:

– Как это благородно – представлять на театре. Играть Шекспира!

Поговорили так, поговорили, да вдруг Сонька к делу приступила. Заявляет:

– Михаил Аркадьевич, мне необходимо по деликатному делу отлучиться. Не затруднит вас за моей поклажей посмотреть?

– Буду как верный часовой охранять! – улыбнулся юнкер.

Спустя минут пять Сонька вернулась и говорит:

– Поезд к Клину подходит, тормозит. Страсть как кваса хочется, да боюсь от поезда отстать – он всего семь минут стоит.

– Какие разговоры! Квас принесу. Только уж теперь вы за моим чемоданом присмотрите! – крикнул юнкер и поспешил в буфет.

Сонька для отвода глаз оставила свою поклажу висеть – там какие-то тряпки были, а сама подхватила чемодан юнкера и полным ходом – в другие двери.

* * *

Поймали Соньку недалеко от станции. Отвели в участок. Стали допрашивать. По документам она значится Симой Рубинштейн. Кричит, ногами топает:

– По какому праву вы меня задерживаете? Зачем мне этот паршивый чемодан нужен? В нем, кроме мундира и пары рубах, нет ничего. Я его взяла по ошибке вместо своего. Требую: верните мой чемодан!

Юнкер, по милости Соньки отставший от поезда, поверил этим словам. Просит полицейских:

– По ошибке девушка взяла мои вещи! Такие глаза не могут лгать.

Сонька дала подписку о невыезде из Клина, но с первым же поездом сбежала в Москву.

Что касается юнкера, то он последовал совету великого драматурга и в тот же 1866 год поступил в Малый театр, играл под псевдонимом Решимов и считался одним из ведущих актеров. Его манера игры определила особенности нового амплуа – фатов. Имя Горажанского-Решимова украшает Театральную энциклопедию.

* * *

До ушей Соньки дошла слава Решимова. Она посетила Малый театр, смотрела спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». Решимов исполнял свою коронную роль – Глумова. Сонька написала записку: «Великому актеру от его первой учительницы», вложила в громадный букет роз и вместе с золотыми карманными часами вручила бывшему юнкеру. Розы она купила, а часы в антракте сперла у какого-то генерала.

Но и Соньку эта история кое-чему научила: с поличным она уже никогда не попадалась.

Дом с мезонином

Итак, юная аферистка вспрыгнула на ближайший поезд, бежала из Клина. У Соньки тряслись поджилки, каждый раз при звуке шагов в коридоре вагона у нее сжималось сердце: «Не за мной ли?» Но все на этот раз обошлось благополучно.

Динкевич вошел в Сонькино купе с букетом цветов:

– Прислала тетушка, со своей клумбы! Она молит за вас Бога, графиня Софья Ивановна!

На площади Николаевского вокзала в Москве десятки извозчиков предлагали свои услуги:

– Уважьте лошадок, барыня! За двугривенный с ветерком на край света домчим! Не конь – черт в упряжке! На ходу, право слово, искру из булыжников кажинный раз высекает. Садись, испытай себе в удовольствие!

– Гись, бестолковые! – раздался грозный посвист. – Милости прошу, графиня! – К барыне подлетела дорогой работы изящная лакированная коляска, запряженная парой сильных каурых жеребцов. На дверцах золотые вензеля «СТ», то бишь «Софья Тимрот». Провинциальный педагог даже несколько заробел.

Кучер в белой шляпе с высокой, раструбом, тульей соскочил с козел, откинул ступеньки и помог барыне взойти внутрь. Это был давно разыскиваемый за воровство и мошенничество румынский подданный Хуня Гольдштейн. Лошадей он взял под залог в прокатной конторе.

Помог он подняться в коляску и Динкевичу. Последний сказал:

– Братец, поезжай-ка на Арбат. Там в номерах моя семья остановилась.

Часа через полтора, взяв уличных лихачей, продавцы и покупатели подъехали на двух колясках к большому двухэтажному дому с каменным цоколем и мезонином. На воротах блестела золотом табличка:

Графиня Софья Ивановна Тимрот

Гости прошлись по богатому и обширному дому, с трепетом и восхищением разглядывали бронзу, фарфор, новые бархатные портьеры, глубокие мягкие кресла, кожаные диваны, старинные книги в шкафах, громадные картины на стенах.

Представление королю

Величественный дворецкий, его роль исполнял другой румынский подданный – Михель Блювштейн, для пущего эффекта натянул на голову громадный дамский парик и обильно посыпал его пудрой. Он басил, театрально склоняя голову перед покупателями:

– А теперь прошу насчет вашего внимания поглядеть сад с цветниками, оранжереей, хозяйственные постройки, конюшню на дюжину лошадиных персон. А вот тут у нас пруд с невиданными карасями. Извольте заметить, сильно плещут хвостами. За прудом – живописные руины.

И вдруг он поднял глаза на Соньку:

– Простите, графиня! Его высочество граф сегодня утром прислали вам из французского Парижу телеграмму.

Дворецкий вынул из кармана старинного с золотым шитьем камзола колокольчик и позвонил:

– Анюта, волоки телеграмму!

Тут же, молнии подобна, вылетела из дома девица лет пятнадцати в сарафане и кокошнике, персонаж вполне опереточный. Это дочка Михеля исполняла роль сенной девки. На серебряном подносе она с поясным поклоном протянула барыне телеграмму. Сонька близоруко сощурилась, обратилась к Динкевичу:

– Окажите любезность, сударь, прочтите! Я лорнет в комнатах оставила.

Педагог с восторженным придыханием произнес:

– «Сонечка, в ближайшие дни состоится мое представление королю и вручение верительных грамот. Согласно протоколу обязан быть вместе с супругой. Немедля продай дом и выезжай, иначе приключится международный скандал. Целую, твой Тимрот».

…Через полчаса наша компания входила в помещение, украшенное вывеской «Нотариальная контора» и находившееся почти против женского Алексеевского монастыря. Их радушно приветствовал упитанный розовощекий человек:

– Графиня, какая честь моему заведению! Чем могу служить?

– Дом продаю.

– Да, я слыхал, что вы с мужем надолго уезжаете в Париж. Завидую вам, среди европейской культуры будете наслаждаться! – Нотариус повернулся к скромному молодому человеку, сидевшему в углу за бюро: – Дмитрий Петрович, пишите купчую крепость: год, месяц, число – прописью! – в такую-то нотариальную контору – укажите адрес! – явились лично мне знакомые графиня Софья Ивановна Тимрот, урожденная Бебутова, и…

Через час все формальности были закончены. Склонив седую голову, Динкевич тщательно отсчитывал Соньке все, что он нажил за свою честную нелегкую жизнь, – двадцать пять тысяч рублей.

– Завтра после полудня можете въезжать в свои чертоги! – помахала графиня перчаткой новому хозяину. – Оревуар!

Конец комедии

На другой день бывший педагог поселился в доме. Вся его семья зажила по-царски. Блаженствовали они еще месяца два – до той поры, пока не явились настоящие хозяева – два брата-архитектора Артемьевы, сдавшие по газетному объявлению свой дом на тот срок, что ездили в Италию.

Как догадался читатель, нотариальная контора существовала только несколько часов. Чего, впрочем, вполне хватило, чтобы обмануть доверчивого провинциала. Роль нотариуса разыграл Ицка Розенбанд, тоже бывший Сонькин муж и тоже разыскиваемый полицией. Помощника его исполнил некто Хрущов, прежде под судом и следствием не состоявший.

Сонька, разгулки ради, отправилась в родную Варшаву. Сидя как-то в гостиничном люксе, она от скуки проглядывала газеты. Вдруг в отделе происшествий «Московского листка» ее внимание привлекла маленькая заметка:

САМОУБИЙСТВО

Вчера в одном из дешевых номеров Кокоревского подворья нашли постояльца, висевшего в петле. Выяснилось, что самоубийца – бывший директор гимназии в Саратове по фамилии Динкевич. Будучи одурачен какими-то мошенниками, он лишился всего своего состояния. В припадке отчаяния Динкевич наложил на себя руки.

Сонька весело подбросила газету вверх, захохотала:

– Ну дубина, ну Фоня Квас! Нашел ради чего вешаться – из-за денег! Да этого мусора кругом – хоть лопатой греби. Ха-ха! – Она внимательно посмотрела на себя в зеркало, поправила прическу и не без гордости заметила: – Только для этого нужно иметь голову, а не пустую тыкву.

Щедрость

Пользуясь доверчивостью людей, Сонька действительно гребла деньги едва ли не лопатой. Охотилась за большим, но не брезговала и малым. Однажды из Одессы ехала по железной дороге в Москву. У случайного попутчика вытащила семь тысяч двести рублей.

С вокзала двинула в какие-то номера на Мещанской. Возле Сухаревской башни слезла, расплатилась с извозчиком и далее пробиралась пешком (конспирация!). Вдруг к ней обратилась нищенски одетая женщина с двумя младенцами на руках.

– Барыня, – взмолилась женщина. – Муж мой был сцепщиком на Рязанской железной дороге, угодил под колеса. Совсем прожилась. Не дай с голода окочуриться, помоги сколько можешь!

– Ах, бедняжка! – Сонька горько вздохнула. Казалось, вот-вот слезы польются из глаз. Она протянула пять рублей: – Возьми!

Упала женщина на колени, не знала, как благодарить. Достала платочек носовой, тщательно завязала в него пятерку и положила в карман. Сонька, прощаясь, ловко вытащила платок. Кроме пяти рублей, там нашлось еще семнадцать нищенских копеек. (Любопытно, что Сонька не стыдилась рассказывать своим «соратникам» об этом случае. Те весело гоготали.)

И все же преступников схватили. Главную роль в их разоблачении сыграл частный пристав Ребров. Мои читатели встретятся с ним в рассказе «Дьявольский перстень».

Эпилог

Московский окружной суд 19 декабря 1880 года постановил: Михеля Блювштейна и Ицку Розенбанда направить в арестантские роты. Хуню Гольдштейна отдать в исправительное арестантское отделение на три года, а затем выслать за границу с воспрещением возвращаться в пределы Российского государства.

Относительно Соньки приговор звучал так: «Варшавскую мещанку Шейндлю-Суру Лейбову Розенбанд, она же Рубинштейн, Школьник, Бреннер и Блювштейн, урожденную Соломониак, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири».

Из Сибири Сонька бежала. Она вновь обманывала, воровала, организовывала убийства, ворочала награбленными капиталами. Итог этой бурной и нечистой жизни вполне естественный: она оказалась на каторжном острове Сахалине.

Побывавший здесь в 1891 году А.П. Чехов исследовал быт преступников. Естественно, что он посетил в камере и такую знаменитость, как Сонька. Вот что он писал: «Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом. На руках у нее кандалы, на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой, и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, – и выражение лица у нее мышиное. Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею».

В одиночной камере и с кандалами на руках Сонька провела невообразимо долгое время – два года восемь месяцев. После этого страшного наказания левая рука у нее почти перестала двигаться. В присутствии нескольких сотен арестантов другая сахалинская знаменитость – безжалостный палач Комлев – оголил ей спину и так дал двадцать ударов розгами, что бедная женщина едва доползла до своей камеры. Каторжники весело ржали: Соньку за ум уважали, восхищались ее преступными подвигами, но самою героиню почему-то не любили.

В камере ей тоже не давали покоя. На Сахалин приходили пароходы с иностранными (!) туристами. Начальство приказывало выводить Соньку во двор. Рядом ставили кузнеца и надзирателей. Снимали на фото и продавали желающим. Фото называлось «Заковка знаменитой Соньки Золотой Ручки».

Вслед за Чеховым на каторжном острове Сахалин побывал известный журналист Влас Дорошевич. В 1903 году он выпустил два объемистых тома, которые так и назывались – «Сахалин. (Каторга)».

Дорошевич писал:

«Я ждал встречи с мефистофелем, с Ракомболем в юбке. С могучей преступной натурой, которую не сломила ни каторга, ни одиночная тюрьма, ни кандалы, ни свист пуль, ни свист розги. С женщиной, которая, сидя в одиночном заключении, измышляла и создавала планы, от которых пахло кровью.

И я невольно отступил, когда навстречу мне вышла маленькая старушка с нарумяненным, сморщенным как печеное яблоко лицом, в ажурных чулках, в стареньком капоте, с претензиями на кокетство, с завитыми крашеными волосами. Неужели „эта“? Она была жалка своей убогой роскошью…»

За особую плату разрешалось побеседовать с несчастной каторжанкой. Понятно, что она никогда не была откровенной. И лишь на склоне своих дней призналась одному журналисту из Германии (разговаривали по-немецки): «О чем жалею? О своих дочерях, их у меня две. Говорят, они вынуждены за гроши, чтоб с голода не умереть, представлять на сцене. – И, помолчав, добавила: – Наверное, я ошиблась, что избрала такой путь жизни. На более благородном поприще я могла бы стать и богатой, и знаменитой!»

О фантастической популярности аферистки говорит хотя бы то, что один из первых (если не первый) много серийных приключенческих фильмов назывался «Сонька Золотая Ручка». С потрясающим успехом он прошел по экранам Российской империи летом 1915 года.

В картотеках уголовных розысков хранилось немало карточек учета, в которых фигурировали «соньки золотые ручки». Это был излюбленный псевдоним аферисток и воровок.

Чего-чего, а славы эта женщина имела вдосталь. Славы позорной. Не было в ее жизни лишь счастья. Но это уж закон жизни: нельзя быть счастливым, принося горе другим.