Поселок

руки. Но зато по лестнице на этаж, где была квартира Нины и ее мамы, его всего тащил на

себе папа. Дядя Федор изъявил желание остаться в машине, сказал, что немного поспит после

такой ответственной работы с мишкой, и что они могут в гостях не торопиться.

На площадке папа Роберт поставил мишку на ноги, прислонив его к стенке, сделал

глубокий вдох, притворившись, что устал, взял Наташу на руки и поднял до уровня звонка.

Она нажала. За дверью послышался писклявый голосок Нины:

– Кто там?

– Нина это я, Наташа.

– Я вас не знаю. А мамы нет. Она мне запретила открывать чужим людям.

Наташа растерянно посмотрела на Роберта. Он развел руками, что означало «что ж

поделаешь!» Тогда она рассердилась на Нину по-взрослому:

– Нина, ты что, меня не узнаешь? Это я, Наташа, которая потерялась!

За дверью удивленно вскрикнули и, щелкнув замком, открыли. Нина замерла растерянная и

удивленная одновременно: перед ней стояли сразу три посетителя – Наташа, которая

потерялась, ее, скорей всего, папа, и огромных размеров медвежонок. При виде такой

компании она не знала, что сказать и даже забыла о простых словах гостеприимства. Стояла

рассеянно и рассматривала прибывших.

Наташа сорвалась с места, схватила онемевшую подругу в объятья, как это, она видела,

делают взрослые после долгой разлуки, придвинула к Нине медвежонка и объявила:

– Нина, это тебе от меня и папы, – Наташа подвинула мишку к Нине, и он оказался на

голову выше. – Чтобы ты меня никогда не забывала.

Нина обхватила мишку, дабы не упал от своей тяжести, но он оказался как пушинка.

– Спасибо. Наташа, откуда ты знаешь, что у меня…

– А это наш большой секрет, Нина. А где мама? – перебил Роберт.

– Вера.

– Да. Вера.

67

– Она только что ушла в магазин, – Нина тесней прижала мишку к себе, и теперь казалось,

что не она держит его, а наоборот – он ее. – Но откуда вы узнали, что у меня…

– А у нас в машине остался мой друг-волшебник. Он все знает, – не без язвительной

интонации сообщил Роберт.

Нина подняла взгляд к потолку, выискивая там догадку о таинственном волшебнике,

который все знает и снова не нашла что сказать.

– Ну, хорошо, Ниночка. Мы пошли. Передай маме мою личную благодарность за Наташу, а

тебе вот это от меня, – Роберт протянул Наташину визитку, – это Наташина…

– Папа! По-моему я и сама прекрасно могу сказать. Нина, на ней адрес моей мамы. Там

мои друзья. Мы тебя ждем к себе в гости. Ты теперь моя подруга. Мы сейчас едем туда, чтобы

успокоить маму. Она до сих пор не знает, что я нашлась и меня…

– И тебя не разрезали на кусочки, – весело засмеялась Нина и в радостном порыве обняла

свою новую подругу. Они беззаботно смеялись, не замечали Роберта и его грустного

выражения на лице.

Когда уходили, уже на площадке они помахали Нине, провожающей их у открытой двери,

Роберт сказал строго:

– Ниночка, мы уже ушли, а ты, пожалуйста, сейчас при нас хорошенько закрой дверь и

пока не придет мама, не открывай никому. Хорошо?

Нина молча покивала головой уже в проеме закрывающейся двери.

– Папа, мы сейчас срочно едем к маме. Да?

– Ну а как же, дочка! – сказал он и, подхватив Наташу на руки, тревожно прижал ее к себе,

будто боялся, что вполне большая девочка может споткнуться и полететь по ступенькам

лестницы, как колобок, прямо до самого первого этажа!

– Папа, – обнимая Роберта за шею, тихо зашептала она на ухо, – а ты маму так же сильно

любишь, как меня?

– Честно? – улыбнувшись себе, спросил Роберт.

Наташа слегка отстранилась, чтобы в упор увидеть его глаза. На ее лице медленно

всплывала тревога.

– А ты не обидишься? – осторожно спросил он.

Тревога на лице Наташи переросла в панику. Он торопливо прижался к ее щеке, и тоже, так

же тихо, шепнул:

– Еще больше.

Она ответила сильным объятием и градом торопливых беспорядочных поцелуев.

– Тогда, папка, вперед! – скомандовала она и, соскочив с его рук, пустилась вниз к машине,

где безутешно спал Федр Пантелеевич.

По пути в Поселок Наташа никак не могла успокоиться, чтобы не выяснить у взрослых, а

точнее у Федора Пантелеевича, что означала фраза, произнесенная Ниной, которую папка не

дал ей договорить. Между прочим, она не слабо на него за это обиделась, хоть и не подавала

виду. Эта мысль все больше ее тревожила, чем скорее приближались ее родные места.

Наконец любопытство взяло свое, она наклонилась поближе к спинке водительского сидения,

спросила, придавая голосу деловой взрослый тон:

– Федор Пантелеевич, можно у вас спросить?..

Роберт от удивления повернулся вполоборота в ее сторону: маленькая девочка, только что

восседавшая на его руках с катастрофической скоростью превращается в зрелого человека.

Сам же Федор Пантелеевич воспринял деловое обращение ребенка, нисколько не скинув на

возраст:

– Я тебя внимательно слушаю, Наташа.

– Как вы думаете, что… ну, – она смутилась, подбирая слово.

68

– Означает, – подсказал Федор Пантелеевич.

– Да. Совершенно верно. Вы смогли бы расшиф…

– Расшифровать, – подсказал кагебист.

– Да. Расшифровать фра…

– Фразу. Значение слов, которые произнесла Нина?

– Да, Федор Пантелеевич. Пожалуйста.

– Дочка! – взвился Роберт, – если ты всерьез приняла мои слова о том, что у нас в машине

сидит волшебник, так это…

– Может быть, – нисколько не среагировав на подначку в свой адрес, вклинился Федор

Пантелеевич, – давай твою фразу.

– Наташа!

– Папа! – так же категорически отозвалась Наташа, – успокойся…

– Да как ты разговариваешь с отцом! – взвился Роберт. – Успокойся ты, а не я. Федор

Пантелеевич не волшебник. Я пошутил.

– А что? – качнул головой Федор Пантелеевич, не отрывая взгляда от дороги, – мне

нравится. Очень подходящее имя. Я бы даже сказал – приятная дразниловка!

– Папа! Я прекрасно знаю кто он. Он разведчик. А разведчики знают все наперед. Ясно?

– Удивительно, но правильно. Давай фразу, – потребовал Федор Пантелеевич.

– Нина сказала, а папа не дал ей договорить. Когда я преподнесла ей мишку, она сказала

так: «Наташа, откуда ты знаешь, что у меня…»

– Дочка, неужели не понятно? Откуда ты знала, что у нее нет такого мишки, как ты

подарила. Ясно?

– Нет, папочка. Проехали.

– Что сделали? – не понял Роберт.

– Проехали, – пояснил Федор Пантелеевич, – значит «мимо». И, между прочим, наша

уважаемая героиня права. Не менее уважаемый изобретатель, эта фраза означает, что у Нины

сегодня день рождения.

После произнесенного все буквально онемели. Несколько минут длилась пауза. Для одних

она казалась позорной, для других – победоносной.

Слушали убаюкивающий шелест и глухую дробь шин о гальку. Но вот крутой поворот, и

улица Базарная Поселка открылась сразу. Здесь Федор Пантелеевич остановил машину,

помолчал, в задумчивости глядя на пыльную грунтовку улицы, на яркой желтизной лежащую

песочную кучу возле дома Татьяны, сказал, не глядя на Роберта:

– Мы сейчас расстанемся, Роберт. У вас свои проблемы, у меня свои. Надлежит вплотную

заняться вашей уважаемой супругой и тем, кто стоит за ее исчезновением. Честно скажу, да

это, я знаю, для вас уже не секрет, второе меня больше интересует, извините. Такова жизнь.

Это моя работа. Я с вами свяжусь, когда потребуется, но и вы не игнорируйте моего

расположения к вам, Роберт… И еще. Я обещал откровенность за откровенность. И надеюсь,

вы не станете разубеждать или обнадеживать и без того в тоске жену своего друга иллюзиями

– не хороните преждевременно того, кто представляет ценность даже для врагов. Надеюсь, вы

меня правильно поняли.

Роберт не удивился ответу на свой лобовой вопрос. Наверное, и потому, что сам знал,

каким он будет.

Тихая наплывающая радость заполняла сознание уверенностью в еще совсем недавнем

предположении. Назаров и его смерть – несовместимые понятия.

Все последующее произошло непредсказуемо. Едва из открытой двери остановившейся

напротив калитки машины выпорхнула Наташа и вслед за ней, тепло распрощавшись с

69

Федором, остался на дороге Роберт, как со стуком об остов калитки распахнулась дверь и

навстречу Наташе, расставив руки, уже бежала Татьяна.

Она рыдала. Коротко обняв ребенка, бросилась к Роберту и ничего хорошего еще не

ожидающий инженер, стоял, решив, что будет. Достигнув цели, Татьяна повисла на шее

отрешенного отца семейства, и обильно смачивая его лицо влагой, целовала куда попало.

Сколько бы длился этот процесс, неизвестно, но следом уже шла незаконная теща с каменным

красным от выпитого спиртного лицом и плотно сжатыми губами. Роберт внимательно

рассматривал ее руки и когда убедился, что они не несут смертельно сжатых кулаков,

успокоился. А еще, когда она расставила их в стороны и заулыбалась скупой волевой

улыбкой, совсем разомлел. Она подошла и обняла их обоих с Татьяной прямо на дороге, на

глазах у высунувшихся из своих дворовых щелей любопытных соседей.

Его прошибла слеза. Он нежно обнимал Татьяну, на ходу целовал в губы и,

спотыкающуюся, вел во двор.

Глава 20

Борька

Непослушными пальцами он наталкивал в патрон порцию заряда. Тетка Мария, да и

многие соседи по улице называли его Старшиной. Когда приходилось о нем говорить, ни

фамилии, ни имени его не произносили. Время выветрило из людской памяти его настоящее

имя.

Его дом в два этажа, окруженный деревьями огромного сада, стоял так, что с улицы не был

виден. Неизвестно, когда он появился, и в последние годы время от времени вызывал

удивление у соседей: когда же Старшина все успел завезти – и кирпичи и доски, – не

нашуметь ударами топора и визгом пилы? Прямо – чудо. Да и сам он появлялся на улице

незаметно. Стоял возле своего двора неподвижно, с красным мясистым лицом тучного

мужчины, и смотрел на все тяжело и спокойно. «Прогуливался» он в основном утром, молча

провожая взглядом свою старуху-мать на базар.

В одно такое утро жалобный собачий визг нарушил спокойствие Старшины. Наряженный в

лохмотья своей хозяйки, выброшенные на улицу, с панамкой на голове, соседский пес Плутон

перепрыгнул через забор на улицу как раз в тот момент, когда бабка возвращалась с базара.

Пес ошалело несся ей навстречу, пытаясь сбросить панамку, и Старшина видел, как старуха

выронила корзинку с клубникой и повернула в обратную сторону. Он понял, чья это была

работа, когда со двора Марии выбежал Борька и принялся собирать клубнику. Это он в

последнее время повадился в сад со стороны реки, где забор был слаб, а местами прохудился

совсем…

Старшина молча сжал челюсти и зашел к себе во двор. Он не мог простить Борьке издевки

над матерью. А еще больше – хозяйке дома – Марии, у которой жил мальчишка с родителями,

– за то, что взяла и держит теперь неспокойных квартирантов.

Нервничая, непослушными слегка подрагивающими пальцами, он набивал патрон

шестнадцатого калибра порцией заряда.

«Как в охотничий сезон, да не та лихорадка», – злясь на себя, думал Старшина.

Шаркая тапочками, к нему приблизилась старуха. Она пошамкала беззубым ртом, сомкнув

плотно губы. Пристально посмотрела на руки сына, стараясь понять, зачем это он

потемневшее от времени свое охотничье ружье стал чистить.

70

Старшина промолчал, прикинувшись очень занятым, но старуха стояла и ждала ответа, в

ее позе ощущалась непреклонность. Старшине мешали и ее зоркий взгляд, и ее привычка

стоять над душой.

Наконец, старуха издала звук, выражавший недовольство, похожий на шипение:

– Чего надумал?! – проговорила она, и в скрипучем голосе матери Старшине послышались

некогда властные нотки. – Никак взбесилси!

Он не ответил, снова занялся своим делом, отмеряя порцию заряда и засыпая ее в гильзу.

Потом, все же, чтобы старуха успокоилась и ушла, сказал:

– Ничего… будет полезно, – и добавил, прищурившись, – если полезет еще… – он кивнул

головой, – полезно будет, – и снова посмотрел в окно на забор, за которым был двор Марии…

Там в саду, длинном и узком, Борька важно запустив руки в карманы и с ног до головы

окидывая Костика взглядом, теснил его к стволу старой вишни…

Борьке скоро восемь. Он старше Наташи и тем более – Костика. А если человек старше

своих товарищей – значит, он во всем умнее их. Абсолютно во всем. И это давало ему право в

настоящий момент в расстегнутой рубашке с раскрытой грудью, в новых туфлях стоять перед

маленьким Костиком и небрежно вести разговор. А, кроме того, была еще одна причина,

настраивающая на хозяйский тон. Завтра у него день рождения. Да-да – в шестнадцать ноль-

ноль, как совершенно серьезно сказала ему мама, он «появился на свет». В то время как

Наташи и Костика и в помине не было. Вот почему Борька в испачканной глиной рубашке, в

туфлях на жесткой подошве, выпятив живот, припирал худенького Костика к стволу вишни.

Борька был упитан и умело этим пользовался; плотной ногой он наступил на Костин

носок, навалившись всей тяжестью тела, не давая другу уклоняться от ответа. А на Наташу

только поглядывал и с усмешкой поучительно говорил:

– Так вам ясно? Или еще повторить?!

Костик смотрел мимо Борькиного плеча куда-то в глубину сада, словно все, что

происходило, его не касалось. А Борьку злило такое пренебрежительное отношение к его

словам. Он помахивал прутиком и задевал им нос Плутона. В такт взмахам пес лениво

прикрывал глаза, но головы не отворачивал. Наташа стояла рядом. Она молчала,

насупившись.

– У меня завтра день рождения. Чтобы все пришли, – повелительно говорил Борька, – и

чтоб принесли подарки, ясно?

Костик перевел взгляд на Борькину туфлю. Большой палец на ноге онемел от боли. Но

Костик изо всех сил терпел и старался побыстрей ответить. А когда он торопился, то всегда

говорил не то, что хотел. Он сказал:

– Да.

Но его ответ показался Борьке не точным:

– И про подарок понял? – сурово спросил Борька, искоса глянув на Наташу.

– Понял… – еле слышно сказал Костик, стараясь не думать о ноге. На щеках у него

появился слабый румянец, а в глазах – неожиданный блеск от набежавших слез.

Наташа возмущенно топнула ногой. Из-под подошвы взвился фонтанчик пыли.

– Сейчас же отпусти Костика! – приказала она.

Борька нехотя приподнял и переставил ногу, но с друга глаз не отвел. Плутон задумчиво

понюхал Борькину туфлю и, брезгливо фыркнув, отошел.

– И какой вы мне принесете подарок? – спросил Борька, с ухмылочкой глядя Костику

прямо в глаза.

Этот прием ему нравился. Он видел, как делали некоторые старшеклассники: нужно в упор

смотреть на одного, самого податливого, и произносить слова, касающиеся всех. Такой

71

подход придавал делу строгость и не требовал особой ответственности. К тому же Борька был

уверен, что его приглашение – поступок уже сам по себе щедрый.

Костик шмыгнул носом, собрав морщинки на лбу, протянул виновато и тонко:

– Я… у меня денег нету.

Борька хохотнул:

– У него денег нету! А мама у тебя зачем? Она и купит.

– Как тебе, Боря, не стыдно?! – вспыхнула Наташа. Она подошла ближе к Костику и, взяв

его за руку, как малыша недавно научившегося ходить, завела его за свою спину.

– Ты зачем заставляешь его дарить тебе вещи? Он еще маленький!

Борька отступил назад, встал в позу независимого человека и, прищурившись, сказал с

едва заметной досадой:

– Расскажи своей бабушке – не стыдно!» Да просто у Косточки мама жадина. Жадина-

говядина! Она и ему на день рождения ничего не подарила. Одну только книжку. Я же знаю.

Он сам мне проболтался. Ясно?

– Подарок лучше сделать, а не купить, – спокойно сказала Наташа.

– Это как же? – ехидно спросил Борька.

– А так. Это должен быть его подарок, – указала она пальцем на Костика, – а не

магазинный. Понятно, Боречка? Чтобы он для тебя был дорогим и приятным.

– Сказала… вот глупая! Ты никогда своими руками не сделаешь дорогого подарка. А вещь

чем больше денег стоит, тем дороже для друга. Ясно?

– А вот и нет, – покраснев от волнения и прищурив глаза, подступила к нему Наташа, –

какой ты, Боря, непонятливый! Дорогие подарки совсем другие. Не такие, как лежат в

магазине. Вот мне папа говорил…

– Мой папа умнее твоего. Он говорит, что вокруг всего хватает. И совершенно не нужно

самому делать вещи. Нужно уметь их доставать.

На это Наташа ничего не ответила. Молчал и Борька. Неожиданно для себя он утратил

интерес к своей необычной игре. Его уже не интересовал даже Костик. А Костик смотрел на

Борьку потускневшими глазами, какие бывают у человека, бессильного отомстить за кровную

обиду. Одной рукой он, сжав кулак, размазывал слезы по грязным щекам, другой – судорожно

стискивал Наташины пальцы. Его лицо сморщилось. Он заговорил, порывисто вдыхая воздух

и всхлипывая:

– Не жадина она… не жадина!

С беспокойством посмотрев на Костика, Наташа гневно выкрикнула Борьке:

– Все, Боречка! Мы с тобой не дружим. Ты нам никто, вот так! Никто! – и решительно

пошла прочь, потащив за собой Костика.

Борька тупо глядел на удаляющихся друзей, облокотясь на ту самую вишню, к которой

минуту назад припирал Костика, внушая ему свое превосходство.

Плутон в нерешительности потоптался, опустил хвост и, виновато пригнув морду к земле,

поплелся за Наташей и Костиком. Борька растерянно посмотрел на его впалые бока,

почувствовав в душе какое-то опустошение. Он сердито оттолкнулся от вишни, не глядя перед

собой, бросился к дому. По пути, спружинив, его больно хлестнула по глазам ветка. На миг

ослепила вспышкой тысячи искр. Он замер, закрыв ладонями лицо. Слезы покатились из глаз.

Окружающее просматривалось сквозь размытую пелену. Сдерживая нарастающую обиду, он

бежал домой, спешил, боясь, что его кто-то увидит.

В прихожей пришлось осторожно пройти мимо открытой двери кухни, где баба Мария на

столе гладила белье, тихо пробрался в свою комнату и плюхнулся на кровать.

*

72

Борькин отец, Павел, бестолково топтался у крыльца. Его тяжелая возня – глухие звуки,

проникающие сквозь стены – была слышна в прихожей и кухне. Он мог топтаться даже в

хорошую погоду, когда не нужно было отчищать подошвы от грязи или обметать с себя снег,

бухать ногами однообразно и вдумчиво, как будто ожидал, не решаясь зайти, когда выйдет

хозяйка дома. Но хозяйка никогда не выходила, а выбегала жена, крича и размахивая руками,

точно всполошенная курица крыльями, давала ему поручения и снова исчезала за дверью так

же внезапно, как и появлялась.

Сегодня Павел пришел с работы раньше обычного. Жены еще не было, и у его ног терся

Плутон. Когда человек не нравился, пес тыкал мордой в штанину ненавистных брюк,

обнюхивал их, прикасался холодным носом к оголенной ноге и вызывал у человека

неприятную дрожь.

Павел терпеливо думал минуту-другую, потом коротко замахнулся на Плутона и грузным

шагом поднялся по ступеням крыльца.

Его встретила Мария, поманила рукой к себе на кухню, сказала, кивнув головой в сторону

комнаты:

– Борис твой не в духе.

– Ничего с ним не станется.

У Павла был низкий грубый голос. Он скинул обувь, вошел и подсел к столу.

– Наверное, опять у Старшины лишнее яблоко сорвал, да съел?.. – буркнул он, и вдруг,

вспомнив, спросил, – а что это, теть Мария, твоего соседа «Старшиной» кличут? Я все хотел

тебя об этом спросить.

Мария ответила не сразу, молча выравнивая складки на материи и придавливая

подготовленное место утюгом.

– Да люди его так прозвали, – сказала она с неохотой, – когда «шоферовал» в районном

отделении милиции, брал на себя много, ругался по пустякам, запугивал людей. Ну а потом

пошел слух, что решили его вылечить от какого-то величия и предложили уйти по

собственному желанию, – она безнадежно махнула рукой, – перешел в жилстрой… поближе к

материалам…

Мария поставила на подставку утюг, сказала строго:

– Учти, Павел, от Старшины можно ожидать всего. Смотри, как бы там с Борисом чего не

вышло!

– Ерунда, пацан… – Павел махнул своей широкой ладонью. На клеенку стола вольно легла

рука, большая и крепкая, делавшая работу на поле у себя в селе, где Павел раньше жил, и

Мария позавидовала его силе, пожалела, что почти не применима стала она, эта сила, в

нынешней его жизни.

Мария невольно спросила:

– Какая ж сатана заставила тебя переехать в город, Павел? Скажи, если не секрет.

Павел вздохнул.

– Квартира нужна, теть Мария. А чего ты спрашиваешь?

– Да так. У тебя ж дом в селе новый. Сам говорил.

– Хочу комфорту, как люди. Культуры, опять-таки.

– Ну да… – протянула Мария, взяла утюг, поставила на подставку, – а там, на поле… кто же

теперь?

– Найдутся. Конструктора-инженера приедут с институтов. Им все равно делать нечего.

Сейчас каждый должен уметь делать все. И пахать, и на кульмане того… линию проводить.

Или скажешь, не прав я? – Павел хитро посмотрел в глаза Марии.

73

Мария промолчала, провела утюгом по простыне быстро, словно кто ее заторопил. В

жизни ее не раз бывало, что, наткнувшись на человеческую ложь, прятала она свое лицо,

словно боялась откровенно сказать все начистоту. Так получилось и со Старшиной… Его двор,

равный двум таким, как у Марии, был отгорожен от ее участка, уже постаревшим на солнце и

дожде забором. Вскоре после окончания войны самовольно, никому не говоря ни слова,

Старшина прихватил полосу шириной в полтора метра принадлежащей Марии земли, и

потянул забор во всю длину надела, будто не заметил колышков, вбитых техником из

райисполкома при разметке площади. «Полтора метра в ширину – пустячок», – говорила

Мария. Но как-никак, а на этой узкой полоске земли разместилось у Старшины шесть

фруктовых деревьев. И это четверть ее участка! Но жаловаться не стала, никуда не пошла,

махнула рукой: не хотела мелочиться. Был бы муж в доме, хозяин – другое дело. Но муж

погиб на фронте в конце войны. Так и жила вот уже двадцать семь лет одна с памятью о нем,

успевая по хозяйству за обоих. Уж он-то поставил бы на место нахрапистого соседа!

Мария представила, улыбаясь, как это могло быть… и забыла о Павле. А он, не

дождавшись от хозяйки ответа, медленно поднялся и пошел к сыну в комнату.

Борька тихо лежал ничком на подушке. Павел тронул его за плечо:

– Сынок, – сказал он, – чего это ты?

Борька резко отвернулся к стене.

– Никак умирать собрался? Так это денег стоит. – Павел снова коснулся Борькиного плеча,

– иль обидел кто? Давай, докладывай.

Тетка Мария неслышно вошла, остановилась возле двери, глядя на Борьку.

– Они ко мне на день рождения не придут, – наконец сказал он, – ни Наташа, ни Косточка!

Павел усмехнулся, заметил:

– А чего? Небось, побрезговали нами, – и глянул на Марию, ожидая прочесть в ее глазах

одобрение его словам.

– Нет, ответил Борька, – я им сказал, чтобы принесли подарок… – он немного подумал и

добавил, – чтобы не забыли. Просто так.

Повернувшись, Борька бессмысленно рассматривал гладко выбеленную стену. Свет из окна

падал на его припухшее воспаленное лицо и лоснился на щеках.

– Мне не нужны ихние подарки. Я передумал, – сказал он тихо и глянул на бабу Марию.

Павел, хитро прищурил маленькие, заплывшие жирком глаза:

– Сынок, а ты меня удивляешь! – он сел на кровать, посадил рядом Борьку, – и кому ж это

захочется на тебя деньги тратить? – обнял его за плечи. – Да ты про то не беспокойсь. Не

беспокойсь, сынок. Будет у тебя… Куплю я тебе такой подарок… увидишь завтра, – он

похлопал Борьку по спине. – А этих короедов… брось. Еще сами придут. Увидишь.

– Боря, а мой подарок тебе понравился? – спросила Мария.

Прислонившись к косяку двери, она все так же стояла у порога, повязанная фартуком,

видно, собравшись стирать, сложив руки на груди, смотрела на Борьку прищуренными

постоянно смеющимися глазами.

Борька промолчал. Он не хотел говорить о подарке, который оставил внизу на берегу под

корягой. Он подыскивал причину для отговорки.

– Я хочу радиоприемник настоящий, а не самодельный.

– Разве? А я думала, собирать из конструктора интересней, чем готовенькое покупать.

Своими руками сделаешь.

Борька с насмешкой скривил рот:

– Да нет, бабушка. Ничего вы не понимаете! Это не интересно. Лучше купить готовый. Их

полно в магазинах. Правда, папа?

Мария покачала головой, лицо было серьезным, глаза же по-прежнему смеялись.

74

– Эдак для тебя на завтра и «Мерседес» подавай! – сказала она.

Павел с любовью обнял сына и сказал вполголоса, будто самому себе:

– Ничего. Был бы достаток. А то можно и «Мерседес».

Мария всплеснула руками, хлопнула себя по фартуку:

– Да разве ж так можно?!

– Теть Мария, а как можно? Ты знаешь?

– Если будешь слушать, то скажу. Никому не говорила, а тебе скажу.

– Ну, давай.

– А перебивать не будешь?

– Как можно!

– Тогда слушай.

Она села на стул, грустно посмотрела на Павла.

– Вот что я тебе хочу рассказать. Мой сын в войну был, как сейчас твой Борька, совсем

пацаном. Работала я тогда медсестрой в ленинградском интернате, с ним эвакуировалась в

Сибирь. Казенные дети питались плохо. Мы, взрослые, и вовсе голодали. Летом земля кое-как

прокармливала, а зимой спасали пищевые отходы со столовой. Кое-что кухня выбрасывала к

яру на краю поселка… Наши дети были ловчее нас. Они перебирали порченный мерзлый

картофель. Если не пахло гнилью, значит, такой «продукт» годился для оладий на рыбьем

жире. Жира этого тогда в войну было вволю… У моего были знакомые девчонки и мальчишки,

с которыми ходили добывать… И вот, – тетка Мария запнулась, украдкой тронула пальцами

висок, – об этом вспоминать как-то… тяжко. Они, эти малые горемыки, делили между собой

все, что находили на этой вонючей куче, поровну. .

Павел пожал плечами и осторожно промолвил:

– При чем тут. . Теть Мария! Ты, теть Мария, прямо в крайность. Что ж тут хорошего?

– Хорошее-нехорошее, а понимали друг друга, – расстроено отозвалась Мария. – Да и то

ведь, своими силеночками добывали себе на жизнь. Не чужим горбом. То-то не стали

равнодушными. Да в них, в этих мальцах, не бог весть что – тепло земное родилось,

понимание твое… А ты говоришь – «нехорошее»!

Мария замолкла, опустив глаза. Казалось, она увидела там, на полу, что-то неожиданное и

одновременно – грустное. Борька всегда с удивлением смотрел на бабу Марию. Ему

представлялось, что все ее обижают, а она молча смеется в глаза людям, и в ее взгляде было

столько силы, что слова казались лишними.

– Я это говорю к тому, – заметила Мария, – что наши дети все одно, что та вертушка… Ты

ее по ветру пустишь, а она вернется и по тебе же ударит, если не поймаешь.

– Я знаю, бабушка! Это бумеранг, – вставил Борька.

– Это как же понимать? – с нескрываемым интересом спросил Павел.

– Да так. Как хочешь, так и понимай. Главное, не остался бы, – она кивнула на Борьку, – с

холодком на всю жизнь.

Павел хохотнул, растянув в небрежной улыбке пухлые губы:

– Не, теть Мария. То пусть добренькие… так себе живут. А надо с оглядочкой, без зёва. Ты

возьми своего соседа. Не растерялся мужик, отнял у тебя кусок земли. У хорошего человека

отнял. А кому лучше стало жить – тебе или ему? – Он усмехнулся, минуту помолчал, привлек

сына к себе.

Борька, прильнув к отцу, неотрывно смотрел на бабу Марию и, может быть, думал о земле,

на которой Старшина посадил свои деревья и теперь снимает с них урожай. Земля бабы

Марии, а деревья соседа. Чьи же яблоки и сливы? Он давно об этом думал, да только не было

подходящего момента спросить у отца.

75

– Добренькая ты, теть Мария, вот и все. А доброта – она нам ни к чему. Сам не возьмешь –

другие не дадут.

Мария поднялась со стула, вытерла о фартук руки, словно только что оторвалась от корыта

со стиркой, и пошла к двери, проговорив:

– У тебя, Павел… отношение к жизни какое-то… иждивенческое. Не по мне это.

– Не по мне… – вполголоса протянул Павел так, для себя, для очистки совести, – земля

людей кормит. И мы у ней иждивенцы, – недовольно махнул рукой он вслед Марии.

– Папа, а деревья кто кормит? – спросил Борька.

– Тоже земля, сынок.

– Значит, и яблоки выкормила земля, да?

– Оно и есть, что земля, – с ворчливой убежденностью расстроено сказал Павел, – а ты как

думал?

– И я так думал, – соврал Борька, – только хотел у тебя спросить.

*

Ночью Борьке снился страшный сон. Будто баба Мария нагрузила полную тележку яблок,

собранных с деревьев, посаженных Старшиной на ее земле. А этот Старшина, без рубашки и

майки, в одних брюках, потный и жирный, как поросенок, кричал и ругался, пытаясь

завернуть тележку к себе во двор, и грозился, грозился… Но баба Мария молча окинула его

смеющимися глазами и показала на кучу гнилой картошки у его ног. И тут Старшина увидел

изжаренные на рыбьем жиру картофельные оладьи, отшатнулся и вдруг уменьшился,

превратясь в маленького гномика. Гномик опустился на четвереньки и, хныча, нехотя полез к

отбросам картошки выискивать еще пригодный в пищу «продукт»…

Утро стерло из памяти весь этот сон, но тяжелое чувство чего-то пережитого угнетало

Борьку. Ему было тоскливо и одиноко. Досадно, что поссорился с ребятами. А с другой

стороны, виноваты сами же – недогадливые. Ведь он понарошку с ними, а они!.. – рассуждал

он, направляясь по тропинке к озеру, где вчера под корягой оставил коробку с конструктором,

подаренную бабушкой Марией. «Теперь с Наташей придется мириться по-настоящему, иначе

и разговаривать не станет. Не то, что с Косточкой – как мужчина с мужчиной. По рукам – и

порядок! А у нее ведь придется просить прощения!» – Борька скривился, будто разжевал

горошины аскорбиновой, которые мама каждое утро вкладывала ему в рот.

Потом вспомнилось, что было три дня назад, до ссоры с ребятами…

Борька затевал одно представление. Наташа стояла в сторонке, наблюдая за его

действиями, видимо, пыталась определить, чем закончится то, что придумал Борька. Вообще-

то, Наташа ему нравилась, с ней интересно было играть в любые игры, даже самые смелые. И

умная. Пожалуй, даже слишком. Прежде, чем согласиться на игру, подумает и прикинет, как

взрослая. Но жаль, что не пацан. Было бы еще лучше! Хотя Борьке льстил Наташин интерес к

нему, при ней он чувствовал себя мужчиной. И знал, что ее привлекало в нем: во-первых, он

придумщик, во-вторых, никогда не повторялся.

На этот раз объектом шутки стал Плутон. Ему, дворовому псу, пришлось пережить

небольшое изменение своего собачьего облика…

Серьезно и невозмутимо, кряхтя от напряжения, Борька работал. Вначале, стянув с веревки

бабы Марии фартук, он прикрыл им спину упирающегося Плутона. Завязал у него на животе

тесемки. На голову натянул Наташину панамку, пропустив в вырезы длинные собачьи уши.

Борька делал это с вдохновением. Из уважения к возрасту своих истязателей, Плутон почти не

возражал, хотя чувствовал, что добром это не кончится и придется ему на собственной шкуре

вынести все лишения. И вот, когда все было готово, и «актера» нужно было представить

76

перед старым пожелтевшим зеркалом, выброшенным Марией еще ранней весной к забору,

Борька посмотрел на Наташу строгими глазами и сказал:

– Давай, толкай его сзади.

Наташа осталась стоять на месте. С чувством страха она, наверное, ожидала

неприятностей. Плутон заупрямился, поскуливая, когда Борька потянул его к осмотру.