Читать книгу: «Горлица», страница 2

Пауза быстро закончилась, и моя девочка крутанула бутылку. Зашуршало шёлковое безумие и горлышко показало на меня. Смолкла музыка, и все притихли. Перед моими глазами пронеслась вся жизнь. Кружилась голова, меня подташнивало. Молча жахнув рюмку сладкого ликёра, качаясь, я встал, стянул трусы и, отбросив их в сторону, схватил за руку свою девочку и притянул к себе. Сильно прижимая и удерживая, переплетая её руки, на мгновение взглянув ей в глаза, я впился в неё долгим засосным поцелуем. Настала мёртвая тишина.

Резкая боль привела меня в чувство. Оттолкнув свою девочку, я выхватил из рук хахаля гитару, качаясь и спотыкаясь, выкатился на середину комнаты и ртом полным крови, истошно завопил свою песню: «Ах, в зарослях и джунглях Миндораса, обезьяна модная жила, ах, полюбила негра, негра-пидораса, а е..ть ни разу не дала!» На последнем аккорде с криком: «Это твоему композитору!», – я бездыханно рухнул на пол, разбив себе бровь и гитару хахаля.

Открылась дверь, и в комнату вошли родственники моей девочки. Последнее, что я смутно слышал сквозь дурманящий сон, это как бабушка Герда прогундосила дедушке Харрису:

– Ну вот, а ты говорил! Он опять за старое взялся!

* * *

Проснулся я поздно, после обеда. Комната была светлая, чистая и уютная. В окно заглядывало низкое зимнее солнце. Я лежал в кровати голый, укрытый одеялом и пледом. Рядом стул с аккуратно сложенной одеждой. Откуда-то снизу доносились глухие звуки и голоса. В комнате чуть слышался сладкий запах моей девочки. Я всё ещё был у неё в гостях. Озираюсь по сторонам, вспоминаю сцены ночной вечеринки. Вспомнил всё…

Физически чувствовал себя хорошо, молодой крепкий организм легко справился с алкогольным отравлением, но моральные терзания разрывали меня в клочья. Хотелось выброситься из окна и бежать, куда глаза глядят. Меня угнетала собственная бесполезность и ничтожность. Такого позора я ещё не испытывал.

Послышались шаги, и дверь в комнату тихо приоткрылась.

– Ну что, касатик, проснулся? – ласково улыбаясь, в комнату вошёл дедушка Харрис.

Я повыше натянул на себя одеяло и отвёл от него стыдливый взгляд. Он присел на кровать, похлопал меня по руке и спросил:

– Думаешь, не по зубам тебе наша девочка?

Я молчал. Мне было так стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю. Лучше бы я не родился!

Дедушка Харрис был человек тонкой натуры и видел движение людских сердец. Он был одним из тех чутких, внимательных взрослых, с которыми всегда просто и легко. Он умел утешать и взбадривать. Его все любили.

– Знаешь, – продолжал он, – ведь я со своею старухой примерно так же сходился. Она растопила моё жёсткое сердце, как в сказке про Кая и Герду. Время было такое. Характер у нас обоих не из лёгких. Я был задирист, норовил ущипнуть, сделать по-своему. Она же терпела и ждала. А когда наступал нужный момент, брала меня за грудки и трясла изо всех сил, как грушу.

Улыбаясь, он взял меня за плечи и легонько потряс. В ответ и я грустно улыбнулся, поняв намёк. Самовлюблённый болван получил по заслугам…

– Ты хороший мальчик, мы все об этом знаем, – продолжал он, – и, поверь мне, то, что случилось – не самое плохое в твоей жизни. Когда-нибудь ты это поймёшь, и вы будете об этом вспоминать и смеяться.

После этих слов мне стало жалко себя, на глаза накатились слёзы, хотел их скрыть и не мог. Дедушка Харрис спокойно смотрел на меня, потом встал, поправил одеяло у меня в ногах и направился к выходу. Сделав пару шагов, обернулся и добавил:

– Ты полежи, отдохни немного. А затем вставай, одевайся, умывайся и спускайся к нам. Все тебя ждут. Твои друзья скучают по тебе. Сегодня же Новый год, и у Анны день рождения. Так что, давай!

Я отвернулся.

– И ещё, – сказал он, подойдя к двери, – но только по большому секрету. Умеешь хранить тайны?

Я хмыкнул невнятно.

– Внучку свою я знаю вдоль и поперёк. Она моей старухе все уши про тебя прожужжала. После смерти бабки твоей только и разговоры шли, что о тебе, и она очень ждала, когда же ты приедешь.

Дедушка Харрис вышел из комнаты. Я остался один на один со своими мыслями.

Чуть погодя раздался стук и осторожно приоткрылась дверь – в комнату вошла моя девочка.

– Там мама твоя пришла, принесла чистую рубашку и бельё. Вот, бери. Я положу их здесь. Ты будешь мыться? – спросила она.

– Да, – ответил я, пряча глаза.

– Ванная напротив. Там всё есть: мыло, шампунь. Ну, сам разберёшься.

Она забрала мои грязные вещи и вышла.

* * *

В ванной комнате я рассмотрел в зеркале свою разбитую бровь и сильно прокушенную нижнюю губу. Раны были хорошо обработаны. «Вот сучка!» – подумал я, но делать было уже нечего. Всё было сделано. Приняв душ и переодевшись, почувствовал себя легче, а спускаться всё равно не хотел. Снизу уже слышался шум, раздавались знакомые голоса. Я тяжело вздохнул, стало понятно, что тянуть больше нельзя. С застывшей гримасой улыбки на лице спустился по лестнице. Народ, обернувшись в мою сторону, тихонько лыбился.

Бабка Герда не удержалась:

– Давай, давай, проходи! Не стесняйся, чего мы у тебя-то не видели? Уж с пяти лет наблюдаем твои закидоны.

– Бабушка! – пыталась одёрнуть её моя девочка.

– И твои тоже, – прогундосила Герда.

Все взорвались смехом. «Какое счастье, – подумал я, – что у её бабки есть чувство юмора». Внимание с меня переключилось, и обстановка сама собой разрядилась.

Выходные были длинными, поэтому никто никуда не разъехался, все, за исключением нескольких человек, были в сборе. В большом доме места хватало всем, а кому не хватило, ночевали у соседей. Мамы моей уже не было. Не дождавшись меня, она ушла. Я прошёл к столу и сел рядом со своими друзьями. Немного перекусив и выпив горячего чаю, мы вышли на улицу погулять. Наконец-то внутреннее напряжение меня отпустило.

– Ну, чего было-то? – живо поинтересовался я.

– А ты что, не помнишь, что ли, ничего? – заржали мои друзья.

– Почему? Помню, но не всё. Что было потом?

– А потом, – хохотали они безудержно, – тебя за руки и за ноги потащили наверх по лестнице в её комнату и бросили на кровать.

– Кто бросил, кто тащил? – не унимался я.

– Кто, кто? Харрис-пистолет с бабкой и её родители. А все помогали.

Почувствовав свою уязвимость, я отвернулся, было противно и стыдно представлять эту картину.

– Ну, а она что? – спросил раздражённо. Всё же любопытно и важно узнать о её роли. Хохот не прекращался, а только усиливался.

– А она, – еле переводя дыхание, гоготали друзья, – бегала вокруг тебя в лифчике и трусах с тазиками. Тебя рвало, она их подносила и обтирала блевотину, пока бабка чем-то не дала ей по башке, заорав, чтобы оделась.

Я замолк, мне было совсем не смешно… Хорошо, что хотя бы погода по-зимнему прекрасна. Мороз и солнце, день чудесный! Солнце уже клонилось к горизонту. Мы прогуливались недалеко от дома, возле леса. Я смотрел по сторонам и дышал полной грудью, чтобы хоть как-то восстановиться.

– Ну, а хахаль что, композитор её? – спросил я уже спокойно.

– Да какой это хахаль, ты чё! Это такой же пацан, как все, но оказался жертвой подвоха, как и ты. Ты чего, не понял ещё? Мы же предупреждали, что она дразнит тебя! Он после твоего выступления затих и вырубился под сосной. Когда мы уходили, он там и спал.

– А она где была?

Ребята остановились и перестали смеяться. Тон менялся, нужна была передышка.

– А она, Вадька, – продолжили уже серьёзно, – до утра бегала возле тебя, всё что-то убирала и подтирала. Потом ей бабка постелила на полу в коридоре, рядом с твоей дверью, и сказала, мол, спи, как собака, за свои игрища, хлопнула дверью и ушла к себе. Ну, и мы тоже ушли домой, спать.

Картина вечера прояснилась. Я жадно и глубоко вдыхал свежий морозный воздух и выдыхал пар. Охлаждался. Мороз бодрил и успокаивал. Ум просветлел и пришёл покой, да не один, а с лёгкостью и непринуждённостью. «Остановиться бы, – промелькнула мысль, – слишком уж хороша для меня моя девочка». Я понял, что придётся либо отступить, либо меняться, совершая усилия над собой. А это тяжело, хочется отступить…

Глава 4. Запах антоновки

Стемнело. Мы долго гуляли и уже замёрзли, пора было возвращаться – нас ждали. Погружённый в собственные мысли, я решил отступить. Память о ночной вечеринке держалась цепко, не хотелось вновь становиться объектом всеобщего внимания. Мои друзья вернулись ко всем, а я пошёл в дом, где остановился, и лёг на кровать. В доме было всё так же тепло и уютно, в гостиной звучала негромкая музыка радио. Взрослые сидели на кухне и тихо продолжали праздновать Новый год. Заметив, как я проскользнул, ко мне в комнату вошла мама.

– Сынок, что там у вас произошло? – спросила она, внимательно рассматривая моё пострадавшее лицо. Ей было жаль меня, она беспокоилась.

– Ничего не произошло, мам. Просто я поскользнулся и упал. На улице же скользко, вот и всё, – не желая поддерживать разговор, отнекивался я.

– А мне сказали, что ты сильно напился и тебя рвало… – настаивала она на своём, пытаясь развернуть меня к себе лицом.

– Да ты больше слушай, что тебе порасскажут про меня! Врут! Ничего я не напился, просто у камина надышался угарного газа!

Уклоняясь и пряча глаза, я начал выдавливать её из своей комнаты.

– Сынок, ты только не пей, – сменив тон, увещевала мама, – а то и так как дурной стал, общаясь с этой девочкой, а пьяный так…

Не найдя нужных слов, она умолкла, но всё же успела заглянуть мне в глаза и рассмотреть разбитую бровь.

– Ладно, мам, да не пью я, – вырываясь и выворачиваясь, раздражённо врал я, выталкивая её из комнаты, – ты же знаешь, я спортсмен и пить мне нельзя.

Она, ничего не сказав и поддавшись моему давлению, вышла из комнаты. Я закрыл дверь, выключил свет и лёг на кровать.

* * *

«Какие приставучие и наивные наши родители, – думал я. Они всегда хотят видеть в нас только самое лучшее и готовы верить всему, прощая и не замечая наших ошибок».

Заложив руки за голову, я лежал на спине и размышлял. Конечно, мне было очень интересно знать, что сейчас происходит без меня в доме моей девочки. Но появляться там у всех на глазах я не желал. Да и вообще, я решил с ней развязаться! Какая-то необычная девочка – она вызывала во мне сильные и противоречивые чувства. Что же меня так манит к ней, сильным магнитом притягивает и плющит? Я становлюсь ватным, парализованным, обезоруженным в её руках. А так ведь нельзя! Да, она очень красивая и милая, её молодое, нежное тело необычайно обворожительно и маняще. Им хочется обладать полностью, без остатка, хочется поглощать его, неустанно утоляя им жажду.

Сама мысль о возможности обладать ею вызывает томительный трепет ожидания блаженства и поднимает свинцовую часть моего естества куда-то вверх, в грудь и голову, где ей места мало, вытесняя всё остальное. И тогда на поверхности проявляются все, в том числе, самые тайные, порочные, мысли и желания. Я держусь изо всех сил, но часто в этой изнурительной борьбе – побеждаем…

Моя девочка снилась мне несколько раз, и почти всегда я истекал, просыпался испачканным, мокрым. Как же быть? Что же делать? Её голос, улыбка – сладчайший мёд для меня, взор её волнует, сводит с ума. Она обаятельна и неглупа – это бесспорно. Но в то же время – дерзка, экспрессивна. Может, я боюсь её?.. – думал я. Внутренний образ её – загадка, а её влюбленное сердце – боль для меня.

Мысли о ней меня утомительно поглощали, не принося никакого утешения. Я старался переключиться. Вспомнил других знакомых девчонок и начал погружался в тихую дрёму. Веки мои тяжелели, дыхание затихало. Сквозь полусон, продолжая мечтать уже о других, я думал: они тоже красивые, некоторые даже очень. Может, не так обаятельны, но очень милы и не так заморочены. Они проще и доступнее будут. Не надо из себя что-то строить, взял гитару – она твоя! От них не нужны мне ни телячьи нежности, ни высокие жесты, ни любовные романы с интригами. Мне вообще не нужны они, как таковые, нужна только их доступность. Но и с ними у меня шло всё не так гладко, как хотелось бы. Постоянно что-то случалось, мешало. Я пасовал, не настаивал, верил всяким их бредням. Целовался взасос пару раз, да и всё. Нужно быть настойчивей, решительней и инициативней!

Глубоко вздохнув, я повернулся на бок и натянул на себя одеяло. В тёмную комнату тихо-тихо проникали звуки далёкого радио и жёлтый свет дребезжащего фонаря с улицы, раскачиваемого порывами зимнего ветра. Этот туманный шизофренический свет падал узкой моргающей полосой с подоконника на пол, тянулся дальше и дальше, прямо к моим ногам. Я потихоньку проваливался в царство Морфея.

– Всё-таки моя девочка – самая лучшая, – подумал я, – лучше всех! Погружаясь всё глубже и глубже в сонное небытие, лелеял последнюю мысль: «Эх, если бы мне выпал хоть один, хоть единственный сантиметр шанса, я бы его сейчас не упустил!»

* * *

– Вадька, Вадька, – кто-то шёпотом будил и расталкивал меня во сне, – вставай, слышишь! Да проснись ты, наконец!

Я приоткрыл глаза. Сквозь дрёму и темноту рассматривая слабые очертания своего друга Андерса-финна, пробурчал:

– Чего тебе надо? Я сплю.

– Вставай, пойдём на веранду, поговорить надо, – настаивал он шёпотом.

– А завтра нельзя? – продолжая дремать, буркнул я.

– Нет. Может, завтра не наступит никогда, – он тихо давился смехом, намекая на популярный американский боевик.

Я вытянулся, немного полежав, сбросил с себя одеяло и стал подниматься. Мы на цыпочках тихонько пробрались через гостиную, вышли на веранду. Все уже спали. На веранде всё так же вкусно пахло антоновкой, было прохладно и не по-ночному светло. Жёлтый уличный фонарь заливал своим светом её небольшое пространство. Усевшись за стол, я зевнул и, съёжившись, скрестил на груди руки.

– Сколько времени? – спросил, окончательно просыпаясь от холода.

– Час ночи, – ответил мой друг, странно и весело улыбаясь. Он был подвыпивший, от него несло водкой.

– Чего тебе надо? Зачем ты меня разбудил? – маскируя свой интерес, спросил я.

– Я тебе сейчас такое расскажу, ты обалдеешь! Выпить хочешь? – вынимая из-за пазухи непочатую бутылку водки, предложил он. – Я её спёр у Харриса-пистолета, для тебя, если что. Он же всё равно не заметит, правда? У него целый ящик водки в каморке…

Мне было всё равно. Я хотел спать.

– Нет, не хочу, – ответил, пытаясь интонацией вернуть его к сути дела.

– Ну, как хочешь. – Андерс-финн поставил бутылку на стол и присел рядом. – Короче, твоя сохнет по тебе в бане, – не скрывая своего любопытства, заглядывал он мне прямо в глаза.

– Как сохнет в бане? – механически переспросил я. Сонливость испарилась, в висках застучало.

– Она ждёт тебя в бане, прямо сейчас, – повторил, улыбаясь, мой друг.

– Ты откуда знаешь? – вовлекаясь, я сделал недоуменную гримасу, вмиг схватив всё на лету. Хотелось растянуть удовольствие познанием предыстории: что же на самом деле произошло и что происходит? Я снова в игре?!

– Она просила меня передать тебе, что хочет с тобой поговорить. Сказала, что будет ждать тебя в бане до утра. Умоляла, чтобы я передал!

Достав из ящика под столом большое сочное яблоко, Андерс-финн смачно надкусил его и ухмыльнулся с полным ртом:

– Ну, как тебе, а?!

«До утра», – эхом отозвалось во мне. Я смутился. Опять то «навсегда», то «до утра», – у неё что, нет границ покороче?

– Почему до утра?

– Не знаю, так сказала и всё, – продолжая грызть яблоко, ответил он. – Может, потом баня остынет и будет холодно?

«Ну да, – подумал я, – верёвки вить из меня…» И начал расспрашивать:

– А что там было у вас?

– Скукота без тебя, – заржал он, – сегодня всё было чинно. Ну, если не считать парочки перлов от Харриса с бабкой. А так – праздновали день рождения Анны. Вечером Харрис-пистолет баню истопил, и мы с пацанами ходили париться. Все уже устали, Вадька, от встречи Нового года и дня рождения. Кстати, твоя рано ушла к себе. Наверное, тебя не дождалась… – улыбался Андерс-финн.

– А как она тебе передала просьбу о встрече со мной? – уже жадно интересовался я.

– Из окна. Мы когда расходились, она высунулась и тихо позвала меня. Говорит, передай, пожалуйста, Вадиму, что буду ждать его в бане до утра. Мне очень нужно с ним поговорить. Прямо умоляла, вот так вот! Нравишься ты ей, Вадька! – довольный собой, продолжал Андерс-финн. – Наверное, у себя в комнате что-то замышляла, план строила. А ты ссал, что у неё кто-то есть! – он, подбадривая, похлопал меня по плечу.

– Харрис-пистолет, подвыпив, сказал в парилке, что совершенно спокоен за свою внучку, потому как она – смерть мальчишкам! Мы ржали! Никто к ней не лезет после твоего выступления. Она вроде как тоже пострадавшая сторона, а? Может, и ей как-то не по себе, вот и ушла, чтоб не светиться. Да и бабка ей жужжала про вас, мол: «Дерёт коза лозу, а волк козу, – два сапога пара!»

Последние слова привели меня в чувство. Я вмиг просветлел, мне стало жалко мою девочку и странно за себя. Как точно, подумал я, – смерть мальчишкам! Именно этого я и боялся!

– Наливай! – весело скомандовал я. Хотелось набраться смелости, план-то уже готов.

На столе появились два стакана. Друг мой принёс одеяло и набросил его на меня. Откупорив бутылку, я налил нам совсем по чуть-чуть. Не хотел напиваться, а он и так был хорош. Наслаждаясь общением, дружбой, мы потягивали водку из гранёных стаканов и закусывали зимней антоновкой. Необычайно светло и тепло стало у меня внутри. Я накинул одеяло на Андерса-финна и опёрся головой на руку. В ночном жёлтом туманном свете уличного фонаря, на прохладной веранде с морозными узорами на стекле и яблочным ароматом, мой милый друг поведал мне о моей первой любви. Рассеянным внутренним взором я мечтательно блуждал по его рассказам.

Он лучше меня знал мою девочку, он здесь жил и общался с ней всякий раз, когда она приезжала. Истории его были полны нежной заботы обо мне. Андерс-финн и не заметил, как переключился на своё, стал с грустью подробно рассказывать о себе и о своей милой девушке, которая была ему дорога, о её злых и жадных родителях, не позволявших ей ничего. Андерс-финн берёг свою любимую и скрывал от всех. Он говорил о том, чем не мог поделиться ни с кем. Я внимательно слушал, расслабившись и немного согревшись, и почувствовал, как поплыл. Голос его зазвучал монотонно, как будто издалека, всё глуше и глуше, а образ размылся. Я уже не прислушивался к словам, а, погрузившись в себя, размышлял.

Как же прекрасно, думал я, что у меня есть такой замечательный друг. Такой внимательный, нежный, заботливый. Открывшись, он предстал предо мной таким в первый раз, в совершенно другом, новом свете. Какое же у него доброе и чистое сердце! Я был сражён наповал, я впервые слушал такого искреннего и отзывчивого ровесника. Какой он, оказывается, прекрасный человек!

Меня осенило: как томительно больно может быть и другому, и другой человек может так же страдать, переживать и любить, как и я… Мысли его, раньше казавшиеся мне неказистыми и неважными, теперь стали очень близки и понятны, а нежные ранимые чувства так же ценны и дороги, как свои.

– Так что, Вадька, эта девчонка как раз для тебя! Эй, да ты что, спишь?! – он затормошил меня.

– Нет, нет! Просто заслушался, – собираясь с мыслями и меняя позу, улыбнулся я.

Возникла короткая пауза. Я хотел как-то выразить благодарность ему за то, что он мне рассказал, и за то, что он есть у меня.

– Слушай, выпить хочу за тебя! – неожиданно для него сказал я. – Знаешь, ты настоящий друг! Ты самый лучший, добрый и близкий мне человек! И я люблю тебя! Пусть всё у тебя получится! Я в это верю!

Налив себе водки в стакан, я выпил за своего лучшего друга! Подошёл и крепко обнял его. Андерс-финн немного смутился, глаза его заблестели в жёлтой ночи. Но сразу как-то внутренне собравшись и повеселев, он напомнил мне, что уже пора идти, и стал быстро убирать со стола. Моему другу хотелось побыть с собой наедине. Я отвёл взгляд и не мешал ему, но заметил, что ему было очень приятно слышать такие слова: он их не ждал от меня. В эту ночь Андерс-финн откровенно и сердечно открылся мне в том, чем не мог поделиться ни с кем. Друг мой любил меня и доверился мне полностью. Потом, через несколько лет, я признался ему, что в ту ночь в моей жизни он неприметно сыграл свою главную роль. Услышал ли он меня, не знаю…

* * *

Мы пробирались по снежным тропинкам огородами на задний двор дома моей девочки. Там, в углу их большого участка, стояла деревянная баня. Было уже два часа ночи. Во дворах раздавался редкий и гулкий лай собак. Зимнее холодное небо затягивалось ночными облаками, через них проглядывала луна. Погода менялась, становилось ветрено, но не темно. Я нёс за пазухой бутылку недопитой водки, запечатанную хлебным мякишем, а в карманах – антоновку.

– А где Рууди? – спросил я своего лучшего друга Андерса-финна о нашем втором лучшем друге.

– Помнишь девчонку, которая играла с вами в бутылочку, её ещё никто не хотел целовать? Он с ней замутил, и они рано вечером куда-то исчезли, я даже не знаю, куда.

– Ну, теперь она зацелована будет! – усмехнулся я.

– Или покусана!

Мы оба захохотали. Собаки в округе отозвались.

– Как бы мне снова не угодить в клещи Харриса с бабкой, – проговорился я о своих опасениях, – это какой-то рок, они постоянно нас ловят, застукивают.

– Не бойся, сейчас не застукают. Харрис-пистолет пьяный спит, его пушкой не разбудить. А бабке и дела нет до бани, она туда никогда не ходит, это его вотчина. Да и вы там долго не будете, до утра баня остынет, и вы разойдётесь. Не тяните там сами, как начнёт рассветать – уходите.

– А родители? – спросил я.

– Родители вчера вечером уехали. Так что тебе подфартило, Вадька! – Андерс-финн радостно похлопал меня по плечу.

Мы рассмеялись, но на сердце всё же было тревожно, меня крепко держал в своих лапах мандраж.

– Вот и пришли, – Андерс-финн стал заглядывать в окна предбанника – там было темно. За плотными занавесками еле-еле виднелись мерцающие огоньки двух свечей.

– Она там, ждёт тебя, – сказал он, – можешь стучать, сейчас тебе дверь откроет. – Ну, лады, я пошёл. Если что, подожду ещё тебя у нас на веранде минут пятнадцать-двадцать. Если не придёшь, пойду спать.

Он на миг заглянул мне в глаза, улыбнулся и ударил меня в плечо:

– Ну, ни пуха тебе, ни пера! – развернулся и побежал домой.

Как будто что-то оборвалось… Я так привязался к нему, и вдруг остался один.

В доме моей девочки, напротив, чуть поодаль, было тихо и темно, и только порывистый ветер завывал в трубах.

В эту ночь моя жизнь изменится – на-все-гда!