Читать книгу: «Инка. Повесть о любви в письмах», страница 17

Взяла я уже вчера билет, вернее, мама мне его вчера купила. Я хотел уехать уже в субботу, но она купила на 22-е (воскресенье). Так что днем 22-го я еду в Москву.

Вадик, точно я не знаю, когда поезд приезжает в Москву, но знаю, что где-то 24-го декабря.

Так что, если будет, как раз днем время около 2-х я уже наверняка буду дома. Ты звони, а там уж договоримся, хорошо! Буду ждать с нетерпением, уже подъезжая к Москве. Буду думать только о предстоящей встрече. Так что осталось ждать ее уже совсем недолго. Не знаю, успеешь ли ты получить еще это мое письмо до моего приезда – не уверена, хотя тоже посылаю его на главпочтамт по адресу на твоем конверте. Извини, что посылаю не авиаконверт, и вообще конверт какой-то нехороший, с грязной маркой. Другого дома не нашлось, а идти за ним не могу. Во-первых, почта далеко, а во-вторых, мама на работе, а мы сидим сегодня с Женькой дома, т. к. гулять пойти уже второй день нельзя – опять температура около −40°.

Твое же письмо, действительно, с главпочтамта дошло очень быстро: за два дня – катастрофически быстро!

Я уже два дня назад немного приболела, было плохо с желудком. Вернее (к смеху) я переела, объелась пирогами. Мама сделала пироги, а я не ела все это время много, не было аппетита, а позавчера съели мы все – их сравнительно много. И мне было плохо. Пришлось промывать желудок и лежала день в кровати. Вот что может произойти с человеком, смех!

А вообще, дела у меня находятся постоянно. Много читаю, вернее, перечитываю свою маленькую библиотеку, маме шью платье, Женьке связала некоторые вещи и т. д. Завтра вот предстоит нам громадная стирка (надо помочь маме постирать все перед отъездом), а там – ту-ту!

Для меня будут самые счастливы это несколько дней в Москве. Как хочется, чтобы они скорее приходили, а время остановилось, чтобы они подальше не покидали меня.

Да, Вадик, ты не получил, наверное, марки, что я тебе послала. Ты что-то о них ничего не пишешь, или они так плохи, что не стоит о них писать, да? Если не получил этот конверт с марками, то жаль. Там была, по моему мнению, одна неплохая китайская марочка. Остальные же жалеть нечего, конечно.

Вадь, а что же ты «супруга, да супруга», а вообще-то ты ее по имени-то зовешь или нет, а? Смешной ты все-таки, мой дорогой Вадька.

Как движется твой проект?

Рада за твои успешны дела, за твои зачеты, а вот шофера из тебя, наверное, наверное, не будет. Как же это ты так, но расскажешь потом.

Вадик, буду тебя ругать, но как же так, что ты «представляешь свою жизнь только до нашей встречи»? Надо жить будущим и верить, иначе не может быть. «Проносить» – в сторону, к черту, впереди дорога, ее надо видеть, ощущать и идти по ней. Она обязательно приведет куда-нибудь. Пойдем оба по ней, ведь все-все зависит только от нас самих. Как захотим, так и будет, должно быть. И не бойся, меня никто и ничего не удержит в Чехословакии.

У меня же будет только трудный развод, но ничего, как-нибудь и это преодолею, все смогу преодолеть только тогда, когда буду точно знать, что ты ждешь меня, думаешь обо мне и я тебе еще не безразлична. Но, думаю, и тешу себя тем, что это так. Всегда будет так. Да, я не ошиблась?

За наш перерыв в письмах, в переписке ты себя, прошу тебя не вини. Виноваты, уж, если на то пошло, мы оба, оба вот и расплачиваемся сейчас.

И все-таки все это мне еще до сих пор кажется каким-то чудесным сном, а не действительностью, а тебе?

А мне же хочется тебе все время хоть чем-нибудь доставлять радость, не хочу и думать, что тебе грустно, печально, хочу, чтобы у тебя всегда светились глаза, были всегда полные жизни, и ты радовался жизнью, был мой, но как это сделать, почему нет сейчас волшебников. Но я постараюсь превратиться в волшебника, смогу, а?

А пока посылаю тебе все три знакомые твои адреса поздравительную открытку, и буду очень рада, если они доставят тебе радость.

Это же, конечно, уже мое последнее письмо, остальное уже при встрече.

Кончу, хоть чертовски не хочется, но что поделаешь, нельзя писать до бесконечности.

Счастливо сдавать зачеты, а почему вы переселяетесь в общежитие, ведь ты же писал, что искал, кажется, комнату?

До встречи, крепко целую,

Твоя Инна

Последняя встреча

И вот состоялась их последняя встреча. Они также бродили по аллеям парка Горького, взявшись за руки, мерзли на улицах, грелись в автобусах, идущих в аэропорт. Они еще не подозревали, что это их последняя встреча!

Москва, 28 декабря 1968 г.

Мой дорогой, любимый Вадька, мой гиппотамчик-пластмассовый.

Только что я пришла, приняла лекарство и вот… лежу «потею» в постели, т. к. выпил чай с малиной (хоть на меня это народное средство и не влияет). Руки же тянутся к перу, мысли обращены к тебе, и вот это ощущается с большой силой, когда я взгляну на твои милые цветы, которые стоят вот около меня в вазе, на оберегавший их бегемотика.

Писать-то, собственно, нечего, основное все переговорено с тобой, но хочется. О, нет, «хочется» – это не то слово – необходимо, необходимо писать. Такова уж наша участь: писать, писать, писать. Не знаю, когда эта писанина кончится, когда нам не понадобится на такие дела перо, и использовать мы перо будем лишь в деловых письменных работах, а нашим «орудием труда» будет речь, глаза, губы, жесты (не сентиментальна ли слишком я? Если да! – то извини).

Ты ушел, а я еще долго стояла и смотрела тебе вслед, пока ты не скрылся из виду, и немного боялась, что ты оглянешься… иначе бы я, наверное, не смогла уйти от тебя, а ты, думаю, от меня. И стояли бы мы у подъезда дома и мерзли. Боже, когда будет та сказочная, маленькая пусть, комнатка, где мы могли бы быть вместе. В тепле, уюте, радостной тишине, в комнате, приносящей только покой и счастье в любое время года, при любых обстоятельствах, куда бы стремились, где бы мы могли быть независимыми ни от кого, ни от чего на свете!!!

Но будем жить и надеяться только на самое лучшее, а поэтому ты не должен «вешать головы», радоваться тому, что все еще впереди, что будет, должно быть, так, как хочешь, и стремиться создать необходимые условия к этому. Тоже относится, конечно, и ко мне.

Где ты сейчас, что делаешь, думаешь ли обо мне?? Но я тебя еще увижу на вокзале. Знаю, что приедешь, хотя я тебе и запретила.

В наших встречах я много говорила и делала не так (о, далеко не так) и не то, что хотела и что желала бы сказать, либо сделать, опять же се ля ви.

С тобой же я никуда не хотела ехать или идти (вчера, например, с этим аэропортом) из-за денег, конечно. Это такой щепетильный вопрос, но необходимый, к сожалению, еще. Мне и так было уже неудобно ходить в кино, кафе, в метро ездить и т. д. на твои деньги, а от меня ты брать не хотел. Если бы ты был умным (дорогой, Вадька, не обижайся за это) и мы бы договорились по-хорошему насчет денег (где-то платил бы ты, где-то я), так со мной бы так не произошло. Я бы и не заболела, и были бы мы с тобой больше времени вместе (извини, что пишу другими чернилами, забрали ту ручку). Но ничего, учти на будущее, ведь в этом ничего же особенного нет, в крайнем случае я ничего особенного в этом не вижу.

Ну я, кажется вместо того, чтобы вылить свои чувства к этому ненормальному, моему человечку, устроила ему «профилактику»: прочитала мораль. Ну, а в общем-то, мораль сей басни такова: я тебя очень-очень люблю, и мы обязательно будем вместе.

Целую, обнимаю,

Инна.

Открытки, посланные из Новосибирска

«С Новым годом!»

1

«Ветер, вьюга, метель…

Ты не уйдешь от меня!

Мы должны быть вместе!»

Вадиму – с пожеланиями оставаться таким, какой ты есть сегодня.

Инна

Декабрь 1968 год.

2

Мой дорогой Вадик,

Ты не грусти, пожалуйста,

И на судьбу не жалуйся,

Расставанья час сумей сберечь,

Ведь разлука – ожиданье новых встреч!

Новогодние пожелания: всего только самого наилучшего во всем, всюду и везде. Много, много удачи, счастья, здоровья, радости!

Инна

3

С Новым годом! И хорошего веселого настроения, удачи во всем, во всем, жизненной спокойности, радости – это мое новогоднее желания (а они, говорят – сбываются). Целую.

Воскресенье, 4 мая 1969 – Новосибирск

Вадик, дорогой, здравствуй.

Не буду даже извиняться. Так как слов для извинения, мне уж не найти. Все-таки не выдержала и решила тебе написать еще одно последнее письмо, еще до твоего отъезда на практику. Не хотела тебе уже совсем писать, но после долгих колебаний решала все-таки.

Не писала я тебе, и не буду больше писать не потому, что не хочу – не МОГУ!!! Все, что мы делали, хотели сделать, все наши планы были детские, необдуманные, несерьезные.

У меня же оказалось в сто раз хуже, чем я думала. Спросив обо все, я узнала, что Женя в случае моего отъезда, останется на территории ЧССР, а это, как мать, я не смогла бы сделать. Поэтому, взвесив все, я решила, что, если приложить максимум силы воли можно все переделать и сделать так, что не хочется, что надо делать.

У тебя же, то же самое: есть жена, дочь. А, если уж так произошло – ничего не изменишь.

Не сердись на меня, не хотела я тебе это писать, т. к. думала, что ты об этом догадался моим молчанием.

К сожалению, писать туда ты мне не мог: та знакомая не согласилась (кто их знает, может быть, это вследствие политических отношений нынешних с СССР), а на почте это сделать не так уж легко. Домой, конечно, все время ты бы писать не мог. Во-первых, не знаю, как бы на это смотрел муж, а, во-вторых, что это за переписка, если писать в каждом письме только о «погоде».

Итак, остались мы отрезанные друг от друга на «веки веков», как говорится.

Еще раз, не сердись на меня, желаю тебе только одного, большого счастья во всем: учебе, работе, а главное, в личной жизни. Я знаю, ты будешь хорошим мужем и отцом. В памяти же сохраню наипрекраснейшие дни в жизни, проведенные в Москве с тобой.

Поздравляю с наступающим праздником 9 Мая, будь счастлив.

Я прилетела сюда 30-го апреля. В Москве никуда не заходила, т. к. не было времени. Днем 30-го я прилетела, а вечером отлетал мой самолет в Новосибирск, так что я успела только переехать с одного аэродрома на другой. В Москве даже мои родственники не знают, что я в Новосибирске. Сколько пробуду – не знаю. Может быть, два-три месяца, возьму Женю.

А теперь крепко тебя целую, будь счастлив, не сердись.

Инна

Академгородок, 27.05.1969

Мой родной, дорогой и любимый Вадька, золото и несчастье ты мое, здравствуй!

Боже мой, ну что это такое мы делаем, почему мы должны себя так мучить, терзать?!?

Как мне тяжело, сколько это все приносит мне боли, и в то же время счастья, а счастья маленького и мимолётного. Не такого большого счастья, которое ходит между людьми, и было бы также и у нас. Если бы мы были вместе. Но почему, почему для нас нет того настоящего счастья, какое ходит по земле, почему судьбы играет с нами в злую шутку, а мы только подставные фигурки, пешки, которые его передвигают как эта судьба-плутовка только захочет?!

Боже мой, как это все несправедливо и нехорошо. Одновременно с этим очень радостно сознавать, что есть на этой земле-грешнице один тобой любимый человек и что и ты тоже им любима. А как больно признаваться себе в том, что с этим дорогим тебе человеком ты не можешь быть вместе ни сегодня, ни завтра, ни через год – никогда! Это ужасно! Видно, действительно не судьба нам быть вместе. А сделали это, конечно, мы сами!

Не знаю, как ты, но я очень тяжело переношу это душевно. Поэтому, поэтому я не могла тебе писать даже «пары слов». Хотела просто «безвестно пропасть». Но здесь я чувствую себя опять «недалеко от тебя», здесь прошли мои самые счастливые дни – это первая моя любовь к тебе (увлечений было много, но любовь эта, которая казалась мне просто детской, наверное, была настоящей, но не поддержанной) и та чудесная переписка с тобой, та далекая детская переписка, которая, к сожалению, тоже окончилась трагически. Здесь я чувствую себя совсем другим человеком, как будто заново родилась. И вот, находясь здесь, я не могла тебе не написать, ты уж извини меня. Может быть, не ты терзаешь меня, а я терзаю, мучаю тебя вот этими своими письмами. Твое письмо и ждала, и не ждала. В душе – знала, что напишешь, но про себя твердила «не напишет, не напишет», так что спасибо, что написал.

Что нам теперь остается только делать, единственное – это писать, если возможно, и изливать свои страдания, вот и все, к сожалению.

Не поняла, почему пишешь, что «7 июля надо ехать «на войну»? В каком это смысле «на войну»? У нас там выражение «идти на войну» –значить идти в армию, но ты-то ведь не идешь в армию. Что же это значит «идти на войну».

Сколько я здесь пробуду? Как можно больше, минимум до 1 августа, максимум до сентября, т. е. все лето.

У Эдика (одноклассник Вадима, который переехал с родителями в Прагу) я была, как только приехала, но никого дома не застала, наверное, на Новый год не были дома. Ходила вечером однажды, после работы, но увы – не было опять их дома.

Итак, я это твое послание положила в конверт и, написав адрес, отправила ему по почте. Больше я туда не ходила, боялась, истинно говоря, что он мне что-нибудь будет опять говорить о тебе, или что он уже написал тебе, а ты ответил ему, и пойдут опять воспоминания и т. д., которые я все душой стараюсь забыть, т. к. они мне разрывают сердце, т. к. они без надежды, а это очень страшно. Не сердись, и не ругай меня, пожалуйста, за это. Я очень и без тебя ругаю, ненавижу себя: не надо было мне выходить так рано замуж, но сейчас уже ничего не сделаешь, мой родной, прости меня.

Читаю вот твои письма, наверное, 10-й раз. Ну что придумываешь, зачем тебе ехать в Новосибирск. Подумай, зачем это?! А главное – ведь это не пригород Москвы и даже не Евпатория. Это очень далеко и связано с большой затратой времени и денег.

Да, мы здесь живем далеко от аэродрома, и очень трудно в Академгородок попасть, да и здесь трудно найти нас. А я при всем своем желании не могу тебя встретить, т. к. сижу дома с Женькой (мама работает уже). Так что видеть друг друга очень хорошо, но это связано с такими трудностями. Стоит ли?

Писала я, что это мое письма было последнее, т. к. действительно мне очень тяжело писать тебе, вспоминая при этом, как бы хорошо было между нами. Наши отношения. Я даже вот не могу нормально сосредоточиться. Пишу не полностью, отрывками, так что уж не обращай внимания.

Конечно, могу я тебе писать. Мне это приятно, знаешь ведь и сам это, но тогда в письмах будем писать только вещи, не связанные с нашими чувствами. О своих детях, о делах твоих – моих, о погоде, работе, учебе и прочие второстепенные вещи.

Что ж, конечно, видится мы бы могли. Все дело останавливается на переписке. Куда бы ты мне писал в Прагу, просто не знаю.

А то бы вы, когда-нибудь (ведь вся жизнь наша еще впереди) могли бы приехать к нам в Прагу в гости, ты и Эля. Надо просто не потерять связь, а там жизнь покажет. Но это через несколько лет, т. к. сейчас в Праге из-за политической обстановки не очень хорошие настроения у людей.

Быть твоей я не могу (не пишу – «не хочу») – просто не могу. Так невозможно, мой родной, дорогой Вадька, жить. Для тебя должна быть Эля «моей» на первом месте, а я уж останусь, на втором, если решите. И вообще меня надо, как ты сказал «спрятать в коробочке» и лишь иногда вспоминать счастливые, прошедшие дни и часы юности.

Я люблю тебя, буду любить, т. к. это была моя первая любовь (начавшаяся с 1959 года, и я не знала об этом, лишь поняла это по твоей переписке). И видимо, она во мне останется на всю жизнь. Но для твоего же блага, я отказываюсь от тебя и, наверное, сжигаю свои корабли, оставаясь в Праге. Не ругай меня, иначе я не могу делать, не могу во всех отношениях: и в отношении тебя, твоего ребенка (кстати, как живет твоя Танюшка, нет ли у тебя ее фото лишнего, а?) и в отношении моего ребенка. Только не в отношении себя, о себе я уже решила, мне уже не выплыть оттуда, куда я заплыла.

Извини, Вадик, за мое письмо, что-то больше (но это одна «писанина») не могу сосредоточиться.

Уже переписывала, начинала писать тебе несколько раз, и все «не то», что надо. Вот и опять перечитывая, вижу, что плохо написала, что могла бы, вернее, надо было бы написать все по-другому, но и то бы другое письмо, знаю, было бы опять же «не то».

А пока целую, пиши, если хочешь, не делай глупостей, обнимаю,

Инна

Новосибирск, 4.06.1969

Мой родной и несчастный ты мой, здравствуй!

Как видишь, держалась, держалась я. И не выдержала – пишу. Как ни старалась заставить себя больше не писать тебе до получения твоего письма – не могла, взялась вот за написание тебе письма, а сама еще не совсем уверена в том, что удастся мне его до конца написать, а значит и отправить.

Прости меня, но у меня так тоскливо сжимается сердце при все этом, при малейших воспоминаниях о нас, тебе, наших встречах, о том нашем прошлом, которого, к сожалению, нельзя вернуть никаким образом назад. Вот поэтому-то я и колеблюсь: написать или не написать?!

А я, дорогой мой, я просто-напросто бежала от тебя. Или нет, вернее – от нас обоих, бежала от того мучительного, неловкого и ненужного, что неминуемо должно было произойти между нами, а чего, в то же время, не должно быть!!! Меня начинало тянуть к тебе, тянуть через все преграды, и, пересилив себя, я старалась забыть тебя, забыть все, что было связано с тобой, превратить все в сон, но этот сон остался в моей душе, точно прирос к ней. И небольшим усилием воображения мне часто удавалось вызывать его в памяти, а вместе с этим вновь и вновь испытывать слабую тень той радости, которая его сопровождала. И все-таки, наши коротки, но милые и дорогие мне встречи уже начинают в моем воображении одеваться дымкой какой-то нежной, тихой, покорной грусти. Знаешь, есть где-то у Пушкина: «Цветы осенние милей роскошных первенцев полей… Так иногда разлуки час живее самого свидания?..»

Вот и у меня такая же сейчас тоска, а в ней и сожаление о быстро промелькнувшем детстве. И ожидание неизвестного будущего, и грусть по своему собственному, так быстро промелькнувшему счастью.

Милый мой, дорогой, единственный. Пройдет еще немного времени и воспоминание о нашей последней встрече станет и для тебя таким же нежным, сладким, печальным и трогательным, а также далеким-далеким.

Не знаю, бог или природа, дав человеку почти божеский ум, выдумали в то же время для него две мучительные ловушки: неизвестность будущего и незабвенность, невозвратность прошлого. Вот и у меня, вспоминая, я помню до мелочей наше прошедшее и очень болею этим. Ведь это все мое, оно (прошлое) живет во мне и будет жить всегда, до самой смерти. Я никогда, если б даже очень хотела, не в силах отделится от него, понимаешь – никогда, а между тем я терзаюсь сознанием, что не могу еще раз пережить и перечувствовать то наше прошлое, то милое, наивное и нежное прошлое, какое осталось где-то далеко-далеко позади. Думаю, что и ты, мой дорогой Вадька, помнишь все это до мелочей?! А я даже боюсь признаться себе в часто набегавшей ко мне мысли, что умерло наше прошлое время. Да, наше прошлое время умерло…

Где-то я читала (уж не помню), что «в любви только надежда и желания составляют настоящее счастье. Удовлетворенная же любовь иссякает, а иссякнувши, разочаровывает и оставляет в душе горький осадок…». А я люблю тебя, Вадька мой дорогой, без надежды и поэтому любовь моя будет, вернее, останется неугасимой бесконечной.

Извини меня за такое, вдруг вылившееся чувства мое письмо, что-то нашло на меня, вот и захотелось мне тебе вот так написать. Извини, если что не так.

Нашла твою открытку с твоим стихотворением:

«Вспомни детство, нашу встречу,

Море, солнце виноград.

Если скоро тебя встречу,

Как я встрече буду рад!»

Разрезаю ее наполовину. Одну половинку с твоим стихотворением оставляю себе, сохраню ее, а тебе посылаю другую половинку той же открытки с твоим стихотворением, только мною написанным. Делай с ней что захочешь, это уже твое дело. А я действительно «нашей встрече буду рада», только когда-нибудь позднее, когда в нас все «улегнется, утихнет» и встречаться будем лишь как далекие, хорошие друзья милого нашего детства.

А пока, мой дорогой Вадик, нам не надо встречаться, надо перебороть себя, т. к. мы хорошо знаем, что нам вместе не быть. Никогда, нет ни малейшей надежды на что-либо такое. Так не будем же терзать и мучить себя понапрасну. Нельзя так, а то, что мы совсем измучим себя. Ради бога, перестанем, а то я сойду с ума. Прошу тебя?!!

Кончу это письмо, не сердись, мой друг, не обижайся на меня, мой родной и любимый Вадька, иначе я не смогу, пусть все останется по-старому и наши отношения так же.

Крепко целую,

С приветом, Инна.

Ак.городок 7.06.69, суббота

Дорогой мой, любимый друг.

Милый мой и ненормальный, Вадька, здравствуй!

(Сразу же извиняюсь за свои «иероглифы» – пишу на коленях, сидя на балконе: использую каждую минутку солнца, при возможности, а то его совсем что-то на этот раз нет, так и пролетит это короткое лето. Но я уже таким вот образом немного загорела, хоть что-то получить от этого короткого, сибирского лета!)

А я не успела еще «очухаться» (как не литературно сказано) или уж получше – прийти в себя от отправленного тебе на днях своего письма, как получаю (5 минут тому назад) твое драгоценное для меня письмо.

Мой родной, как оно пришло вовремя и как оно было необходимо сейчас мне, ты просто не можешь себе представить, и я просто должна тебя благодарить за него, и вообще, только ты мой доктор, только ты (хоть и причиняешь мне боль) можешь вылечить и лечить меня: снимаешь боль, поднимаешь мое настроение, желание жить. А я ведь, действительно, совсем «раскисла», настроилась уже на пессимистические настроения, смирилась совсем. Я просто недостойна твоей любви (ты достоин любви и я тебя люблю), ведь, как говорится, для любимого человека можно перевернуть весь мир, и я больше, чем уверена, что ты бы смог это сделать, а я вот … (вот копаюсь в своей душе, перебираю все), и вижу, что не делаю я того, что надо было бы делать. Чего-то то ли боюсь, то ли не решаюсь, или не хватает сил?! Нет!, я не заслужила такой любви твоей. Мой дорогой, любимый Вадька!

(Так, себякритика сделана, что же последует дальше! Смеюсь!)

И все-таки любить – это хорошо!, черт возьми (не надоела я тебе с этим?). я сияю от счастья и горжусь тем, что мы с тобой испытываем это чувство, доступное немногим. Ведь любовь имеет свои вершины, достигнутые лишь единицами из миллионов, и мы, понимаешь, мы с тобой Вадька, мы – одни из этих крошечных единиц! Как это отлично! Ты спрашиваешь, счастлива ли я?! Боже, очень, очень, только уже тем, что я люблю. Ведь любовь – это прелесть, очарование, весна!

Вот так, забыв все остальное, несколько минут я живу (к сожалению, правда) прошлым и у меня от счастья кружится голова! И я часто в такие минуты завидую нашему чистому, нежному прошлому. Ах, милый, жизнь так прекрасна!

И в то же время я несогласна с тобой, и протестую, что значит «не будем мелочиться»? Я не согласна! Ведь я этими мелочами живу! Да, не было между нами романа, всего каких-нибудь 7–10 встреч и 2–3 интимных разговора. Но, думал ли ты когда-нибудь о неотразимой, обаятельной власти прошедшего?? Так вот, в этих невинных мелочах – все мое богатство, и все эти «мелочи» счастья» мне очень ценны (может быть, конечно, со мной несогласен! Пожалуйста!).

И опять же ты прав, что на опрос «Счастлива ли ты», не каждый ответит утвердительно. Да, я говорила, что очень счастлива, а с другой стороны, мне какой-то внутренний голос говорит: «Разве, а ну подумай?! Счастлива ль ты?». Да, я жду, я жду время своей свободы, Вадик мой родной, свободы духа, воли и ума! Я хочу жить глубокой, чудесной внутренней жизнью, такой полной жизнью! Я хочу дышать своим счастьем, гордиться и наслаждаться им. А пока, вот что я видела, о чем читала или слышала – все оживляется во мне, все приобретает необычайно яркий и глубокий, бездонный смысл. Все это плывет только около меня, в розовой дымке, обдавая меня своим ветерком, но не забирая меня с собой.

Я знаю, знаю мой милый, что ты опять удивляешься и немного психуешь, потому что я опять в пессимистическом настроении, но что делать, я слабее тебя. И мне трудно это переносить, видя много через не просветные черные очки. Ой, не зная, этого вопроса, лучше не затрагивать, он там неясен. Может быть я виновата и сама, вот плыву по течению, как беспомощный кораблик и нет у него причал, и не знаешь, куда приткнуться, или туда, где есть семья, но где нет настоящей любви (с моей стороны), нет того счастья, или в другую сторону, где есть любовь, счастье. И в то же время, причалив туда, сделаешь этим что-то нехорошее, причинив боль многим людям около себя. Что делать? Оставим это, я и пишу как-то непонятно.

Муж мой знает многое, ведь не раз мы уже стояли на грани развода (не знаю, чем это все кончится, а как бы хотелось знать?!). Но вот еще надеется, что у нас может быть еще что-нибудь, а в общем то, мы с ним живем оба, как я пишу, только ради ребенка, хоть и не знаю, стоит ли так жить?

О политике, Вадик, я даже не знаю, что и написать-то тебе.

Отношение их к русским – ужасное в этом я не пессимист, но могу тебе точно сказать, что о нашей «дружбе» между двумя этими странами не может идти и речи на протяжении нескольких лет, а может, и десятилетий. Это то и самое ужасное, и в этом мне жить всю жизнь! В то же время, во многом я их понимаю и одобряю. Они себя считают «оккупированным народом», а отсюда все последствия. Они делают то же самое и тоже (только в более усовершенствованном виде), что делали наши молодогвардейцы («Молодая гвардия») во время оккупации нас немцами.

И опять же вывести окончательную формулу, что тот прав, а тот – неправ, просто невозможно, нельзя. У меня же на все выработались свои мнения, я не поддакиваю во многом ни тем, ни другим. Мне кажется, что они как другой народ имеют право на свою защиту. Они просто не хотят быть «под ничьим каблуком», как наверно здесь твердится, что они хотят «дружить» с Германией. Они хотят быть сами собой в политическом отношении, культурном и т. д. Экономически же они есть и будут, и остаются членами Варшавского пакта, а значит экономический союз есть и мог бы еще расширяться в СЭВе. А зачем наши лезут, суют свой нос в их политическую, культурную и экономическую жизнь (экономическую, имею в виду внутри их стран)? Если они хотят сделать Чехословакию такой страной, как сделали со всеми союзными нашими республиками (как Украина, Литва, Эстония и т. д.). Так вряд ли им это удастся сделать (единственное братство – сила, но, а как же отношения между людьми, почему люди должны страдать и ненавидеть друг друга?) Хватит! Можно было бы поспорить, а то писать – это вот ерунда.

А ты все такой же молодец, поздравляю тебя с успешным (правда, уже прошедшим) выступлением!

От какого «Вика» я должна была получить открытку с 8 Марта и с твоим адресом? Вот это новость – ничего я не получала, вот те хрест! (шучу).

Почему же молчит Эдька? Неужели не получил? Да я, вроде бы написала тот адрес, что ты мне дал. В этот раз уж обязательно к нему доберусь, вернее, доберусь до него. Придется его «покараулить».

Вадик, не знаю, если я тебя увижу в Москве в августе. Дело в том, что виза у меня кончается 28-го июля. Значит, я должна бы была до 28-го июля выехать, но я не могу. Думаю, продлить визу, но для этого мне идти в Москве в Чехословацкое посольство и там они должны это сделать (а кто их знает, если продлят?!).

Так вот, я пока еще ничего не знаю, и, если придется выехать до окончания визы, то тебя еще в Москве не будет (Вадим на военных сборах в Кинешме), мой дорогой!

Ты не выдумывай собирать эти «бредни», выбрасывай ты эти письма. Зачем они тебе (пою опять старую песню, да?).

Ну, ладно, пока.

Мысленно тебя целую … в щечку.

Привет Москве, удачи во всем.

Твоя Инна.

Академ.городок 19.06.69 – четверг, 13:03

Мой дорогой, единственный любимый и настоящий друг, привет!

Вчера получила, ожидаемое уже, твое письмо. Вернее, я ездила в Новосибирск на базар (Женьке за фруктами и т. д.), а когда приехала домой – дома на столе лежало твое письмо – мама его вынимала из п/ящика. Ну а я получила от нее небольшую, но внушительную встряску, «выговор» (что ли), что я мешаю своими письмами «нормальной семейной жизни Вадика». Что я такая нехорошая и прочее, прочее в этом духе. Ведь первые письма она не видела, а о наших отношениях знает лишь поскольку–поскольку. Говорила я ей как-то, еще в тот раз, после приезда из Москвы, что люблю тебя, но она приняла это со смехом. Сказала, что, наверное, просто не знаю, что такое «любить», а между нами, просто, на ее взгляд, остались давнишние хорошие дружеские отношения и может быть та, так называемая «детская любовь»! Ну что, я ей конечно, ничего не доказывала, не пыталась изменить ее мнение на это, т. к. незачем это, в двух словах этого не высказать, а периодические ее в это посвящать я не хочу. Я никогда маме не говорила подробно (так вскользь иногда) о своих чувствах, отношениях к кому-нибудь, и вижу, и знаю, что во многих вопросах мы не понимаем друг друга. Но что это я, завела о маме «длинный разговор», прости.

Хороший мой, нет, ты прелесть, эти твои письма (старые) меня заставили и смеяться, и плакать. Боже мой, ну зачем нам выпали такие испытания. Я тоже на Новый год была с тобой, писала с тобой, хоть и не находилась одна. Но настроения – не было, и все-таки, было бы лучше, если б я осталась на Новый год в Москве, и встретила этот Новый год хоть где, хоть в полузамерзнувшем виде не улице, хоть в метро, но быть с тобой. А так, ни у тебя, ни у меня не было настоящего, по-настоящему счастливого Нового года. Ты был в ситуации немного лучшей, чем я: ты мог быть «наедине» со мной: читать письма, писать то, что рождалось, каким-то способом разговаривать со мной, а я сидела в шумной, немного чужой мне компании и могла только вспоминать, мысленно целовать, писать и разговаривать с тобой, и даже мысленно танцевать.

Но не будем вспоминать старое, хотя бы в письмах. Оно очень хорошее это наше милое старое, но будем, может быть, когда-нибудь вместе о нем вспоминать с благодарностью и биением сердца.

Будем ждать, надеяться, а я верю, почему-то, что через совсем немного это осуществится. Я буду стараться сделать это и верь мне, родной мой, что я хочу это сделать, и я не теряю надежды, что мы будем вместе, верь Вадька.

Ах, Вадик, славный мой. Я слышала, какая-то легенда говорит, что бог создал сначала всех людей целыми (кажется, это из Библии), а потом почему-то разбил каждого на две части и разбросал по свету. И вот ищут целые века одна половинка другую – и все не находят.