Время прибытия

Из книги «Разговор с другом»
(1981)

* * *

 
Апрельские снега…
                       Апрельские метели
Опять леса накрыл тяжелый снегопад.
И это —
         после птичьих трелей и капели,
Как будто времена попятились назад.
Но я везуч!
             И здесь мне подфартило тоже.
И я возврат зимы
                    приветствовать готов:
Когда-нибудь скажу,
                        судьбу свою итожа,
Что весен было
                  больше, чем годов!
 

Ответ фронтовику

 
Не обожженные сороковыми,
Сердцами вросшие в тишину,
Конечно,
          мы смотрим глазами
                                  другими
На вашу большую войну.
Мы знаем по сбивчивым,
                             трудным рассказам
О горьком победном пути,
Поэтому должен хотя бы наш разум
Дорогой страданья пройти.
И мы разобраться
                     обязаны сами
В той боли,
            что мир перенес…
Конечно,
          мы смотрим другими глазами,
Такими же,
             полными слез.
 

Мой переулок

 
Мой переулок! Ты уже не тот:
Иные зданья, запахи и звуки…
И только маргариновый завод
Дымит, как будто не было разлуки.
И достают ветвями провода
Деревья, что мы с другом посадили…
Ну вот и воротился я туда,
Куда вернуться я уже не в силе.
Ну вот и оглядел свой старый дом,
Где так легко дружилось и мечталось,
Ну вот и убедил себя,
                      что в нем
Уж ничего от детства не осталось…
Спасибо, жизнь, за то, что ты добра!
За новизну, за нужные утраты,
За то, что все вокруг не как вчера…
Так легче понимать,
                      что нет возврата!
 

Из дневника рядового

 
На Родине другие небеса!
Двадцатый век!
              Ты этому виною,
Что можно за неполных три часа
Перенестись туда, где все иное!
И обменять российскую метель
На мелкий дождь,
                     что над землею виснет.
Привычную одежду – на шинель,
А женщину любимую – на письма.
И как-то сразу подобреть душой.
Душой понять
                 однажды утром сизым,
Что пишут слово «Родина» с большой
Не по орфографическим капризам!
 

Усталость

 
От любви остается
                       щемящая память о том,
Как по черному лесу
                         от шумного ливня бежали,
Как смешную зверушку
                           из снега лепили вдвоем
И любовь,
            словно жизнь,
                            бесконечною воображали,
Как на всех одиноких поглядывали свысока,
Как в счастливое сердце
                             тихонько вползала
                                                   усталость…
А еще от любви
                  остается такая тоска,
Что уж лучше б совсем
                            от нее ничего
                                           не осталось!
 

Старинные хроники

 
Черты родной забытой старины
Ищу в строках, написанных когда-то,
Но те черты туманит дым войны
И заслоняют гибельные даты.
Я словно вижу:
род встает на род,
Кичливые друзья куют измены,
Идут полки в бессмысленный поход,
И в прах ложатся вековые стены.
Да был ли ведом пращурам покой?
Да нисходила ль радость к ним на лица?
Конечно, да.
Но матерьял такой
Не вдохновлял усердье летописца.
 

За чаем

 
Старик налил коричневого чая
И, трогая на скатерти узор,
Мой довод слушал,
                       головой качая:
Добро и зло – у нас был разговор.
Старик был тертый,
                       много повидавший,
В добре и зле горбом узнавший толк.
Старик был злой,
                    бесчестье испытавший,
Но твердо говоривший слово «долг»…
А чай дымился облаком горячим,
Туманно оседая на стекле… —
Со злом, сынок, не раз еще поплачем:
Уж больно много добрых на земле!
 

Непережитое
Лирический цикл

Посвящается светлой памяти моего деда

Младшего лейтенанта Ильи Бурминова, погибшего летом 1941 года

Разговор с другом

 
Друг сказал однажды мне
Как-то сухо очень:
«Что ты пишешь о войне?
Ты ж неправомочен!
Ведь когда чернела высь,
Твердь когда алела,
Мы еще не родились —
Так судьба велела.
Как же можно – просто так —
О кровавой доле,
О неистовстве атак,
О смертельной боли?!
Что за странный перегиб?
Ты подумай здраво…»
 
 
– Правомочен, кто погиб —
Я пишу без права.
 

Мой фронтовик

 
До фронта не доехал он,
Дорогой не прошел победной.
Взлетел на воздух эшелон —
И стал воспоминаньем
                           дед мой.
Вот он стоит передо мной —
Русоволосый, сероглазый
Солдат,
        шагнувший в мир иной,
Так и не выстрелив ни разу…
Война!
       Ты очень далека.
Но вечно близок
                   День Победы!
И в этот день я пью за деда —
За моего фронтовика!
 

Бабушка

 
Включаю телевизор:
                        танки, грохот,
Врага под корень режет пулемет…
А бабушка моя тревожно вздрогнет,
Вязанье сложит,
                   в кухню перейдет,
На всю квартиру —
                    крики, рев орудий…
– Куда же ты?
– Да мочи, милый, нет.
– Так это ж – немцев!
– Тоже, внучек, люди…
В борьбе с фашистским зверем пал мой дед!
 

Ключи

 
На фронте не убили никого!
Война резка —
                в словах не нужно резкости:
Все миллионы —
                    все до одного —
Пропали без вести.
Дед летом сорок первого пропал.
А может быть,
                  ошибся писарь где-то,
Ведь фронтовик безногий уверял:
Мол, в сорок пятом
                         в Праге
                                   видел деда!
…Сосед приемник за полночь включит,
Сухая половица в доме скрипнет —
И бабушка моя
                   проснется,
                                вскрикнет
И успокоится: дед взял на фронт ключи…
 

Киногерой

 
На экране – круговерть,
Леденящие моменты,
Но ему не умереть:
Впереди еще пол-ленты!
Нужно милую обнять,
С крутизны фашиста скинуть,
Потому легко понять,
Что герой не может сгинуть.
Эта логика проста.
Но идет на пользу нервам.
В это верит даже та,
Чей герой пал
                  в сорок первом.
 

Каждый год

В городе Сланцы в братской могиле похоронен поэт Г. Суворов.

Каждый год издалека в его день рожденья на могилу приезжает женщина с цветами…

 
Говорят, что она каждый год приезжает сюда,
На могилу солдатскую, в городе этом неблизком,
И положит цветы, и стоит, вспоминая года,
Что лежат непробудно, как мертвые, под обелиском.
 
 
Говорят, что покоится тут молодой лейтенант,
Фронтовая любовь, ослепившая сердце когда-то.
Он был весел и смел. Он имел неуемный талант
И к стихам и к войне —
                          той, что не пощадила солдата.
 
 
Летней ночью в округе победно поют соловьи.
Зимней ночью метель дышит с болью, как наша эпоха.
Говорят, ничего нет на свете дороже любви,
А они ее отдали всю – до последнего вздоха.
 

Вдова

 
Она его не позабудет —
На эту память хватит сил.
Она до гроба помнить будет,
Как собирался,
                 уходил,
Как похоронку получила
И не поверила сперва,
Как сердце к боли приучила,
Нашла утешные слова,
Что, мол, у жизни —
                       тыща граней,
А нежность —
               разве это грех?
Но был погибших всех желанней,
Но павших был достойней всех.
И на года,
             что вместе были,
Она взирает снизу ввысь…
А уж ведь как недружно жили:
Война – не то бы разошлись.
 

У музейной витрины

 
Он погиб восемнадцати лет —
Затерялся в кровавых потемках.
Вот его комсомольский билет,
Изрешеченный, в бурых подтеках.
Парень шел, выбивался из сил,
Но о смерти не думал заране
И свои документы носил
Возле сердца, в нагрудном кармане.
Значит, в сердце ударил свинец…
Я стою, словно смерти отведав.
Боже! Сколько пробитых сердец!
Люди! Сколько пробитых билетов!
А ведь мог он вернуться живой,
Если б строчку в Устав дописали:
«Комсомольцам, идущим на бой,
Выдаются билеты из стали…»
 

Зависть

 
Неуемная зависть
                     мальчишечьи души томила:
Конармейцы галопом
                         врывались в тревожные сны,
А наутро ребята
                   судьбу укоряли уныло,
Что явились на свет
                        только после Гражданской войны.
Но недолго казалась война
                                романтической сказкой —
На июньской земле
                      засыпали бойцы под дождем,
И когда они видели
                       храбрые сны о Гражданской,
Говорили друзьям,
                      что приснилось им детство и дом…
Этим людям,
               всей грудью
                             хлебнувшим и горя, и гари,
Всем живущим по крови,
                             по пролитой крови родным, —
Я внимаю с любовью,
                         за землю мою благодарен,
Но я даже во сне —
                      никогда —
                                 не завидую им!
 

Газета

 
Комплект газеты «Правда»
За сорок первый год.
Почины и парады:
«Дадим!»,
«Возьмем!»,
«Вперед!».
Ударники, герои,
Гул строек по стране…
Июнь.
        Двадцать второе.
Ни слова о войне.
Уже горит граница,
И кровь течет рекой.
Газетная страница
Еще хранит покой.
Уже легли утраты
На вечные весы.
Война достигнет завтра
Газетной полосы.
Мы выжили.
             Мы это
Умели испокон.
Мне свежую газету
Приносит почтальон…
 

Баллада о профессоре

 
Жил в «европах» профессор.
                                  Когда он встречал человека,
Убежденного в том,
                      что война разразиться должна,
То сердился, кричал:
                       «В середине двадцатого века —
Вы поймите – никак
                        не возможна большая война!
Вы подумайте здраво:
                         кругом крейсера, самолеты,
Танки, бомбы, снаряды,
                            тротил – черт возьми! – аммонал…
Ну, какая война?
                   Люди все-таки не идиоты!»
И об этом профессор
                         весомый трактат написал.
«Почему будет мир» —
                       золотятся слова на обложке.
Эта книга в одном
                    из музеев лежит на виду.
А для справки добавлено:
                              автор погиб под бомбежкой
В середине столетия —
                          в сорок четвертом году.
 

Игра

 
Мальчишки не играют в мир —
Они в войну играют.
Вот восьмилетний командир
Отряд свой собирает.
Ура! Стрекочет автомат,
Бабахают пистоны.
Сурово «пленные» молчат,
А «раненые» – стонут…
Воюют парни от души:
Вот «враг» уже сдается…
А игры тем и хороши,
Что жизнь в них познается!
 

* * *

 
Уходя из детства, оглянись!
Чистый воздух набери всей грудью.
Как бы дальше ни сложилась жизнь,
Лучше детства ничего не будет.
И не потому, что детворе
Не знакомы взрослые печали, —
Просто лучшей жизненной поре
Определено стоять в начале…
 

Двор

 
Давайте чаще думать о вчера —
Ведь мы вчера сегодняшними стали.
Из детского забытого двора
Ведут пути в немыслимые дали.
Двор маленький и нам уже в упор.
В таком от дружбы никуда не деться:
Обремененный шпагой «мушкетер»
Бросает вызов рыжему «индейцу».
Уже в игре возможно различить
И неучей, и будущих ученых:
Одна занозы пробует «лечить»,
Другой уже косится на девчонок.
Один всегда шатается без дел,
Второй чуть что – размазывает слезы,
А третий где-то что-то подглядел
И мелом на стене строчит доносы.
Уже есть правдолюбцы и лжецы,
Есть трусы, огражденные отцами,
Есть мальчик, сочиняющий концы
К историям с печальными концами…
И все с опаской смотрят за забор,
Где слышен гул автомобилей грозных,
Где строгий светофор глядит в упор
И где запрещено гулять без взрослых.
И невдомек смышленой детворе,
Что там все те же – радости, напасти
И что на роковой проезжей части
Законы те же, что и во дворе…
 

Детское впечатление

 
Христос ходил по водам, как по суше,
Хоть обладал такой же парой ног.
Мне десять лет – и я Христа не хуже,
Но по воде бы так пройти не смог.
Так значит, я – совсем не всемогущий?
И для меня есть слово «никогда»?!
Не может быть,
                  Наверное, погуще
Была вода в библейские года…
 

Фотография

 
Найдешь позабытое фото
Впервые за несколько лет,
А в мире прибавилось что-то,
Чего-то давно в мире нет…
На карточке: мамой ведомый,
Я чем-то обижен до слез —
На фоне старинного дома,
В котором родился и рос.
А рядом – чужому неведом,
Но виден и маме, и мне,
Отец мой с новехоньким «ФЭДом»
«Внимание!» крикнул извне…
С тех пор из былого маячит,
От глупой обиды поник,
Нахмуренный худенький мальчик —
Мой девятилетний двойник.
 

Друзья

Михаилу Петракову

 

 
Я давно не встречался
                           с друзьями мальчишеских лет.
Вечно занят делами,
                         ответственными и пустыми.
Но не в этом беда,
                      в том, что даже стремления нет,
Как бывало, смеяться,
                           тужить, разговаривать с ними.
Понимаешь, читатель,
                           все это гораздо грустней,
Чем простая хандра,
                         раздражение или усталость.
Видно, что-то плохое
                          в душе происходит моей,
Если к первым товарищам
                               в ней теплоты не осталось.
 

Учитель

 
Учитель мой, которого недавно
Я слушать был готов с раскрытым ртом.
Остался очень умным, очень славным,
Но говорить стал как-то не о том.
Его слова о прошлом, настоящем
Впивались в ум всего лишь год назад,
Теперь я замечаю, как все чаще
Они в прозрачном воздухе висят.
Учитель мой не видит за рассказом,
Как вьется к потолку словесный пух,
Как сквозняки рассеивают фразу,
Лишь он для новой переводит дух.
Учитель милый смотрит просветленно,
Как много дал он сердцу и уму,
Как просто с ним вскрывать судьбы законы,
Да жить по ним придется самому…
 

Про школу

И. А. Осокиной

Воспоминание первое: я – ученик

 
Учитель по доске стучит мелком,
Через плечо поглядывая строго,
А я смотрю – клокочет за окном
Внеклассный мир —
                       я жду конца урока.
Есть мир, что виден лишь из окон школ —
Огромный, многоцветный, многошумный.
Звенит звонок —
                  и все, что ты прошел,
С доски стирает в тишине дежурный…
 

Воспоминание второе: я – учитель

 
Я объясняю новый материал
(Контрольную на днях пришлет РОНО!),
Я говорил, а класс внимать устал.
А хмурый Кошкин смотрит за окно.
Я понимаю, знаю по себе, —
Что, может быть, вот именно сейчас
Он первый раз подумал о судьбе,
В душе перешагнув девятый класс,
И невзначай свою судьбу связал
С осенним ветром в городском лесу…
– Ну, Кошкин, повтори, что я сказал!
(Контрольная работа на носу!)
 

Старый друг

 
Я прохожего толкнул,
                          я извинился.
Присмотрелся повнимательней —
                                       и вдруг…
Боже милостивый,
                      как он изменился,
Школьный мой товарищ,
                             старый друг!
Он стоит большой, черноволосый,
На себя тогдашнего похож,
Задает веселые вопросы
С присказкой своей:
                       «Ну ты даешь!»
А в плечах —
              какая-то сутулость,
В голосе ребячливом —
                            надлом…
Друг мой, друг,
                   вот время и коснулось
Нас испепеляющим крылом.
 

Засвеченная пленка

 
Неполучившаяся пленка!
А где теперь они —
По неумелости влюбленных
Засвеченные дни?
Лес, обессилевший от охры,
Одними нами жил!
Развел руками друг-фотограф
И пленку отложил.
Тот лист, с шипением погасший,
В холодный пруд упав,
Теперь уже не настоящий.
Мой друг, конечно, прав!
Где выбиравший хвою ветер,
Как шпильки из травы?
Есть правота во всем на свете —
И мы с тобой правы.
Прав некто, засветивший пленку.
Никто не виноват.
На красных фотоснимках кленов
Запечатлен закат…
 

* * *

 
Мне кажется, я
                  вырастаю из нашей любви,
Как детской порой
                      вырастал из ребячьей одежды.
Все, впрочем, сложнее,
                             но как это ни назови,
Душе не подходят
                      былые мечты и надежды.
Так что же я медлю?
                         Так что же тяну эту боль?!
Конечно, привычка…
                        Но есть радикальные средства!
Да только потом
                     не вернешься в былую любовь,
Как в детство свое.
                       … А я так торопился из детства!
 

Первая любовь

 
Ее, наверно, можно миновать,
Влюбившись сразу
                       вдумчиво и зрело,
И навсегда утратить
                         благодать
К ней возвращаться —
                        к первой, неумелой,
Загадочной, застенчивой, слепой,
Чтоб, испытав,
                   как счастье убывает,
И вспомнив удалое:
                       «Есть любовь!»
По-взрослому поправиться: «Бывает».
 

Этот дом

 
Нынче дом этот не интересен,
Потому что живущая в нем
Героиня «младенческих песен»
Не живет больше в сердце моем.
Незнакомке вослед просветленно
Погляжу…
             Мир волнующе нов!
Это – юность. Начало сезона.
А в Москве – мириады домов!
Тыщи тел, тыщи лиц незнакомых,
Увлеченных своею судьбой.
Ухожу… Знаю, делаю промах,
Что так просто прощаюсь с тобой.
Радость жизни пока еще телом
Ощущаю…
             Сомненья – под спуд!
…Светят окна в дому опустелом —
Дом старинный: его не снесут!
 

Младшему брату

 
Люби, брат, как получится,
Не думая о том,
Что из любви получится
И где твой будет дом.
 
 
Коль сразу две понравятся,
Влюбляйся сразу в двух.
Пусть многим не понравится,
Такой свободный дух!
 
 
Живи, мой брат, по-своему,
Ведь все, как ни кружись,
Устроит жизнь по-своему —
На то она и жизнь…
 

В карауле

 
Холодный сумрак у истоков лета.
И ветер от усердия осип.
Скрипучий лес.
                  Мне кажется, планета
Скрипит, вертясь вокруг своей оси.
У горизонта будто бы светает…
А может, небосводу ночь мала.
Ужели звезды кто-нибудь считает?
Все небо, словно крошево стекла.
Стараюсь думать о тебе,
                             о счастье…
Но все выходит как-то о тепле.
Холодный ветер мысли рвет на части
И клочья злобно гонит по земле.
Как будто на меня погода взъелась!
Пытаюсь тщетно
                    к ветру стать спиной.
– Стой! Кто идет? —
                    Нет, показалось…
                                       Зрелость
Приходит не замеченная мной.
 

В артполку

 
Близких залпов доносятся гулы.
Незнакомо строчит пулемет.
Рядом бой!
             Но развод караула
В гарнизоне спокойно идет.
Я вернусь в «караулку»,
                            ладони
Подержу над огнем и засну.
…Очень любят у нас в гарнизоне
Кинофильмы крутить про войну!
 

Стихи о комвзводе

 
С армейским другом, пиво попивая,
Сидеть и разговаривать о том,
Что караулы, почта полевая,
Ученья, – все осталось за бортом.
Теперь в любую пору и погоду
В труде – отчасти, полностью – в гульбе
Подчинены с тобой мы не комвозводу,
Придирчивому,
                  а самим себе!
Конечно, мы, товарищ, не бесхозны.
На подчиненье выстроен весь мир,
Но ведь начальник, даже самый грозный,
Он все-таки еще не командир!
И если наш покой пребудет прочен,
И если не пойдет разрядка вспять,
Нас по тревоге не поднимут ночью,
Чтобы под полной выкладкой гонять.
Но, помня все солдатские невзгоды,
Грущу я не о грохоте сапог…
А вот бы на «гражданку» мне комвзвода —
Я всюду бы успел, я все бы смог!
 

Строевые песни

 
Я вспоминаю строевые песни:
Ты можешь быть усталый и больной,
Но если приказали, то хоть тресни,
Скрипи зубами, но шагай и пой
О том, что ты всегда стоишь на страже,
О том, что номер почты полевой
Во сне твоя девчонка помнит даже,
О том, что горд солдатскою судьбой!
И пусть давно уже хожу не в ногу,
И не ношу – почти – защитный цвет,
И даже начинаю понемногу
В поэзии торить свой скромный след,
И пусть меня журналы помещают,
А критики не рвутся запинать, —
Поэту никогда не помешает
Привычка – по команде запевать!
 

Письма

Ты, Держащая море и сушу

 

Неподвижно тонкой рукой!

А. Блок

 
Я как-то научился жить без писем,
Сам не пишу, да и не жду уже.
И от работы почты независим,
Живу с приятной легкостью в душе.
Но помню я себя совсем иного:
Пилотка, сапоги, ремень ПэШа…
В плену у почтальона полкового
Была моя солдатская душа.
Я на плацу шагал сквозь мокрый ветер,
Я выполнял команды комполка,
Но правила мной тонкая рука,
Чертившая мой адрес на конверте…
 

Письмо в северный город

 
Я уже много лет
                   собираюсь тебе написать —
Расспросить, как дела,
                          как устроилась жизнь
                                              и так далее…
Рассказать о себе,
                      о работе своей…
                                        Но опять
День проходит за днем —
                          и письмо ты получишь едва ли.
Помнишь красную осень,
                             от листьев сгорающих дым?
И какой-то щенок
                     увязался за нами вдогонку…
Он вертелся в ногах,
                         не давая остаться одним,
Как я злился тогда
                      на себя и на ту собачонку!
Это очень смешно.
                      Как бы мы хохотали с тобой,
Если были бы вместе.
                          Но вместе мы больше не будем.
Все прошло-миновало.
                          Осталась лишь нежная боль.
Это лучшее чувство —
                         из всех,
                                 что отпущены людям.
 

До свиданья, любовь!

 
До свиданья, любовь!
                          Обязательно встретимся снова.
В сердце пусто не будет —
                              напрасно душой не криви!
В расставании, милая,
                          нет ничего рокового.
Это – анахронизм:
                     погибать от несчастной любви.
Переменятся чувства —
                         и мы переменимся сами.
Так со сменой жильцов
                            свет иначе мерцает в окне…
Но высокие женщины
                          с пристальными глазами
До последней черты
                        будут горестно дороги мне…
 

В автобусе

 
– Прости! Ах, как с тобой все сложно!
Взгляни в окно. Да не сердись!
Автобус дребезжит, чем можно,
И мчится, грязь взметая ввысь.
Гляди, чернеет лес за полем.
Он, как огромная толпа,
Которая без общей воли
Нерасторопна и глупа.
Смотри, деревья, что поближе,
Навстречу дальним тем иду,
Те притомились, отстают,
Те догоняют…
                И я вижу,
Как бестолково дерева,
В сугробах потеряв дорогу,
Бредут рассеянно, не в ногу,
Идут кто в лес, кто по дрова…
В межсосенной неразберихе
Автобус наш им не догнать.
За нами вслед несутся крики
Скрип сосен, крики подождать…
А мы – быстрей,
                    а грязь – все выше!
Взлетает прямо до небес…
Что наша ссора! Посмотри же:
В противоречье целый лес!
 

Случайная встреча

 
Мы с ней целовались
                          в холодных и гулких подъездах,
Пугаясь внезапных
                      шагов и гремучих замков.
В тетради моей
                  «икс» всегда пребывал в неизвестных.
И наш математик
                    ругался: «Не спи, Поляков!»
Мой школьный роман!
                          Неужели все это случилось?
Чудесное время.
                   Невинный и нежный пустяк…
А вот у нее —
              жизни правильной не получилось:
Хотела, как лучше,
                       да только случилось не так.
И вот мы опять
                   с ней идем по-старинному, рядом.
Она – о разводе, о сыне…
                               И вдруг невпопад:
– Сама виновата…
                    Да ладно! А помнишь, в десятом?!
– Конечно, все помню…
                            Наверно, и я виноват…
 

Семейное счастье

 
На доброту,
              привычку и уют
Любовь распалась.
                     И пребудет с нами.
Бегут минуты,
                дни мои идут,
Чтобы, собравшись,
                        сделаться годами.
Настырный дождь ручьями в землю врос.
Фонарь в себя вбирает свет как будто…
Подумать только —
                    это же всерьез:
Бессонница, мелькнувшая минута,
Невнятный разговор с самим собой,
Навязчивая горечь сигареты…
И это все
             я назову судьбой,
Когда наступит время для ответа?!
А может быть,
                  совсем чуть-чуть труда,
Как в сказке про расколотое блюдце?
Итак,
      уют, привычка, доброта!
Уют, привычка…
                  Вдруг они сольются?..
 

Печальница

 
В темном взгляде – соленое море обид.
На лице – беспросветная тень.
Эта девушка в мерзлом подъезде стоит,
Эта девушка ждет целый день.
Ей – красивой – хватает смиренья и сил.
Сжаты губы в надменную нить —
Не торопится тот,
                     кто ее разлюбил,
Но должна же она объяснить,
Что нечестно,
                с другой не считаясь душой,
Так вот взять и спокойно уйти!
Он поймет и вернется (ведь он не чужой,
У него ведь не камень в груди!).
Я с печальницей гордой совсем не знаком,
Но я все-таки к ней подойду,
Подойду и скажу:
                     ни мольбой, ни стихом
Не поправить такую беду.
Все напрасно теперь,
                     если нежность мертва,
А упреки готовь не готовь…
Подойду…
            Вдруг она отыскала слова,
Возвращающие любовь?..
 

Самоволка

 
Довела любовь до самоволки.
Схоронившись меж густых ракит,
Юный конармеец – комсомолке
О всемирной схватке говорит.
Мол, покуда «контрики» остались,
Не бывать свободному труду!
Вот ведь как подругам объяснялись
Парни в девятнадцатом году!
Мальчик, первой страстью ошарашен,
Жарко шепчет, белякам грозя…
О любви, наверное, можно краше,
Но точней, по-моему, нельзя!
 

Старинный спор

 
…А все же миром
                      правят трудолюбы!
У леденящей бездны на краю,
Превозмогая все,
                     сжимая зубы,
Они работу делают свою,
Они живут,
            в одну работу веря,
Сердца до побеленья раскалив.
…Усидчив был Антонио Сальери,
А Вольфганг Моцарт был трудолюбив!
 

Песни

 
Прошли над землею века,
Как медленные ураганы.
 
 
Дошедшие издалека,
Добытые из кургана,
Под ярким музейным стеклом
Лежат с ярлычками названий:
Пробитый в сраженье шелом,
Обрывки обугленной ткани,
Монеты, кинжалы, мечи,
Божки золотые и перстни,
И кажется, что различим
Народ позабытый…
                     Но песни?..
Что были, как стрелы, остры,
Легки, словно конские гривы,
Горьки, точно стойбищ костры,
И как-то иначе красивы!
Но как?
         В погребальной золе
Находят остатки сокровищ,
А песни живут на земле —
Их из-под земли не отроешь…
Мы знаем и веру, и род
Людей, обернувшихся пеплом.
Но что можно знать про народ
Без песен,
            которые пел он?
 

Легенда о богомазе

 
Жил да был богомаз на Руси.
Он бродил по земле без опаски,
Потому что с собою носил
Только кисти да чистые краски.
Он корысти себе не искал
В монастырских богатых заказах,
Просто шел по Руси и писал
Богородиц своих ясноглазых.
Для него выше княжьих наград,
Глубже евангелических истин
Был тоскующей женщины взгляд,
Отверзающийся под кистью.
 
 
И решил испытать его Бог,
И послал на невинного кару:
На одной из неезжих дорог
Богомаза схватили татары…
Стал он травами русской земли,
Но легенда осталась в народе,
Что горючие слезы текли
В этот день из очей богородиц.
И монахи попадали ниц,
Прихожане в испуге крестились —
Настоящие слезы катились
По щекам нарисованных лиц!
 

Забытая дуэль

– Стреляться! Стреляться! – крикнул Кюхля.

Пушкин усмехнулся и тряхнул головой…

Ю. Тынянов «Кюхля»

 
Да что вы, в самом деле, братцы?
За несколько язвящих строк
С товарищем своим стреляться,
Собрату целиться в висок!
 
 
Да разве можно двум поэтам —
Избранникам российских муз
Вверять коварным пистолетам
Ребячью ссору, блажь, конфуз.
 
 
Клокочет Пушкин, но понятно,
Что не поднимется рука:
– Извольте, ежли вам приятно!
И бах – заряд под облака.
 
 
А Кюхельбеккер, тот в запале,
Насмешкой дружеской взбешен,
Он мимо выстрелил едва ли.
Случайно промахнулся он.
 
 
Потом до смертного порога,
Казня себя за тот картель,
Благодарить он будет бога,
Что пуля не попала в цель.
 
 
И будет видеть пред собою,
Что мог принесть тот глупый миг:
Окровавленной головою
К сырой земле Сверчок приник.
 
 
Читатель, ты представь попробуй,
Что гения во цвете лет
Сразил свинцом не меднолобый
Кавалергард, а друг-поэт!
 
 
Ну, нет, немыслимо такое!
Превозмогая злой угар,
Сама поэзия
       рукою
Железной
       отвела удар…
 

Рассказ экскурсовода

 
– Вот на этой походной кровати
Под шинелькой солдатскою,
                                  встарь,
От монарших и прочих занятий
Утомясь,
          почивал государь.
Император считал:
                      на порфире
Не бывает от крови следа.
Принцип: кто не со мной —
                               тот в Сибири,
Средь законов был главным тогда!
Впрочем, царь не бежал наслаждений —
Был он первый в стране сердцеед,
Ведь от царственного вожделенья
Польза есть, а спасения нет!
Умер деспот.
                Сменилась эпоха.
Но у нас до сих пор говорят:
– Да, конечно, при нем жили плохо!
– Был тираном.
                    Но спал, как солдат!
 

Листопады

 
В глубине переулка
Особняк из старинных.
Здесь музей листопадов —
Только листья в витринах.
А на каждой витрине
Обозначена дата:
Мол, такие-то листья,
Облетели тогда-то.
Эти желты,
              те черны
(Их палило пожаром).
И свои листопады
Ищут люди по залам,
А найдут – замирают,
Как-то сразу грустнея…
Хорошо, что покуда
Нет такого музея!
 

Красота

 
Как хороши: пылающий восход
Над бархатистой дальней синей кромкой,
Туманный аромат рассветных вод.
И птичий гомон, безмятежно громкий!
Идешь сквозь поле незаметной тропкой
И словно ощущаешь: рожь растет!
 
 
Как хороша, возлюбленная, ты,
В прозрачной темноте смеясь глазами…
Мне кажется, что чувство красоты
Мы принесли, того, быть может, сами
Не замечая, из-за той черты,
Где были рожью, влагой, небесами…
 

Моя космогония

 
Наташа,
          погляди на вспышки звездные,
Затеявшие на небе
                       возню!
Вселенная!
Порядки там серьезные,
Но я тебе сейчас их объясню.
Вселенная.
             Наука разделяется,
Когда берется толковать о ней:
Сжимается?
              А может, разбегается?
Пульсирует,
              как сердце…
                             Так верней!
Но если это сердце,
                         то, конечно же,
По временам обязано оно
Тревожно биться
                     и томиться нежностью,
А это значит —
                 сердце влюблено!
В кого?
          В другое сердце,
                              но нездешнее,
Чужое,
         недоступное еще…
Но то, другое,
                 может биться сдержанно?
А я уверен:
            бьется горячо!
Все это может лишь одним закончиться,
Нельзя же вечность колотиться врозь,
Сердцам влюбленным
                          встретиться захочется,
Хотя бы мирозданье взорвалось!
Они,
        теряя звезды,
                         на свидание
Помчатся…
             Их – поди – останови!..
– Ну хватит, дорогой,
                          о мироздании,
Пожалуйста,
               немного о любви…
 

Бессонница

 
От бессонницы есть спасенье…
Под багрово-желтым дождем
По гремучей траве осенней
Мы, как прежде, с тобой идем.
Под ногами – пинцеты хвои.
И багровый лист в небесах.
Мы почти заплутали с тобою
В непроглядных этих лесах,
Но потом отыскали проселок.
Он был палой листвой занесен
И терялся меж синих елок,
Душных, словно полдневный сон…
Но опять на краю сновиденья
Пробегает печаль по лицу.
Значит, нас разлучило уменье
Ориентироваться в лесу…
 

В поезде

 
Я в поезде,
              на верхней полке:
Постукивают мимо города,
Деревни,
           рощи,
                   дачные поселки —
Тот мир, где я не буду никогда.
Но почему?
            А если налегке,
Вот так, как есть, —
                     с карманами пустыми —
Взять и остаться в тихом городке,
Давным-давно свое забывшем имя,
Затеять дом,
                вещами обрасти,
Узнать соседей, слухи, кривотолки
И… оказаться как-то раз в пути:
Деревни,
           рощи,
                дачные поселки…
Как взнузданные, дернулись столбы.
Вокзала зданье набежало круто.
Состав у неслучившейся судьбы
Стоит четыре, кажется, минуты.
 

О значениях слов

 
Мы калечим природу, мы портим слова.
Скажем, раньше «орать» означало —
Засучить у рубах до рамен рукава
И пахать, налегать на орало.
А вот слово «пахать» означало «мести».
«Очагом» звали печку простую,
А теперь «очаги» в медицине в чести
И в политике!
                Я протестую!
А виновна – поэтов огромная рать,
Но «очаг» поддается леченью:
Надо меньше лишь в новом значенье —
                                              «орать»,
А «пахать» больше в старом значенье!
 

О своевременности браков

 
Мужчины! Дети Дон Жуана!
То в глубь греха,
         то к небу ввысь.
И все им кажется, что рано
Супругою обзавестись.
И рассуждая: «Я ль не парень…»
Мечтают (можно их понять!),
Как сэр Джорж Ноэл Гордон Байрон,
Всех женщин враз поцеловать.
Жизнь холостому неплохая,
Пока лета невелики.
Живут, по женщинам порхая,
Как, извините, мотыльки.
Но час придет – кондратий хватит.
Посмотрят: кудри в седине,
Решат: теперь жены мне хватит…
А хватит ли теперь жене?
 

Перечитывая Уэллса

 
Вот в голубой, дрожащей глубине
Бредут два человека по Луне.
 
 
Гляжу на потрясающие кадры:
По лунной пыли топают скафандры!
 
 
Мне кажется, что я во власти сна,
Но там не бутафория – Луна!
 
 
Наутро все об этом зашумели,
Но дни прошли, потом прошли недели,
 
 
А где-то среди лета выпал снег —
Заинтересовался человек.
 
 
А через год – однажды я уселся
И с полки снял любимого Уэллса,
 
 
Раскрыл на случай – и попался мне
Рассказ о первых людях на Луне.
 
 
И вновь, как в детстве, были пережиты:
Полет чудесный, странствия, луниты.
 
 
Я позабыл о массе взрослых дел
И целый день над книгой просидел.
 
 
Фантастика! Когда же это будет,
Чтоб на Луне прогуливались люди?!
 
 
Конечно, мир подрос и раздался,
Но все, как мальчик, верит в чудеса.
 
 
А сказку автор здорово исполнил!
Большой талант…
                     И лишь тогда я вспомнил,
Как в телевизионной глубине
Брели два человека по Луне!
 

Тихая непогода

 
Мельчайший дождь.
                         Усталая трава.
И кажется,
            что может длиться годы
Такая,
        различимая едва
И тихая, как шепот, непогода.
Ее не замечаешь,
                      а потом
Уже у сердца вздрагивают воды.
Быть может, и мифический потоп
Был вроде долгой
                       тихой непогоды…
 

Октябрь. Орехово-Борисово

 
Лес городской желтизной
                               чуть заметно окрашен.
Словно не осень,
                    а некий осенний мираж,
Словно на белом холсте
                             новостроевских башен
Нестеров пишет пейзаж.
 

«Красная стрела»

 
Снег белый. Лес черный.
                              Все просто и строго.
Но вот уже лес позади!
И в песнях поется,
                      что жизнь – как дорога,
А значит – конец есть пути.
И значит – мы все
                       доберемся до дома,
Но каждый —
               в свой собственный час.
Мы выйдем из поезда —
                            все – незнакомо…
Дай бог,
          чтобы встретили нас!
 

* * *

 
Неясная погода на душе.
Тепло и знобко.
                    Верно, будет ливень.
Невнятный гром – на верхнем этаже
Готовятся к дождю неторопливо:
Таскают воду, молнии куют,
Чеканят град.
                Небесная работа
Кипит,
        чтоб последождевой уют
Унял усталость, отдалил заботы.
Деревья наклоняются в окне,
И тучи наплывают, небо застя, —
То принимает
                 (чувствую!)
                                во мне
Природа осторожное участье…
 

Память

 
Особенно счастливые года.
Оплошности, которых не исправить,
Знакомые улыбки, города —
Все это – гераклитова вода,
Из бытия втекающая в память.
Мои враги,
             любимые,
                           друзья,
Которых ни ославить, ни прославить,
У них одна-единая стезя…
И дрогнул поезд, счастье увозя.
Куда?
       В далекий город или в память?
И не о том приходится тужить,
Что мировых законов не отставить.
Пускай однажды я не стану жить.
Ну что ж – заботы можно отложить,
Хоть навсегда…
                  Но память! Как же память?
 

Грипп

 
На градуснике – тридцать восемь
И девять. Скверные дела!
Зима, похожая на осень,
До бюллетеня довела.
Звонят приятели, жалеют.
Смеюсь, переходя на хрип.
Такое время – все болеют.
Да как! А тут всего лишь грипп,
Какой-то вирус вкрался в тело…
Но вот пока лежу без сил,
Чужой мою работу сделал.
Другой любимой позвонил.
Читаю, жду выздоровления,
И тает в сердце, словно дым,
Прекраснейшее заблуждение,
Что в мире я незаменим.
А дни бегут, как будто мимо,
И лихорадкой мучит страх,
Выходит, все мы заменимы
Как в центре, так и на местах.
И это осознав однажды,
Как на земле нам жить с тобой?
Неповторим, единствен каждый,
Но все же заменим любой!
Обидный вывод неизбежен,
И некого на помощь звать.
Об этом лучше думать реже.
Но это надо крепко знать!
 

Перед зеркалом

 
Донельзя знакомый,
      по-утреннему сердитый
В предчувствии сотен
      готовых обрушиться дел,
Застыв с поднесенной
      к щеке электрической бритвой,
Он как-то всезнающе
      вдруг мне в глаза поглядел.
Ему ли не знать,
      что не все у меня,
                           как хотелось.
Из многих мечтаний
      случилась одна чепуха.
Да что говорить:
      подводила и совесть,
                               и смелость,
В сложении жизни,
      а значит,
                 в сложенье стиха.
Да что говорить,
      если сделано плохо и мало.
Полжизни прошел,
      потому что нельзя не идти…
Мечтал о любви,
      как и все, —
                   об одной, небывалой.
Была и она, —
      но по-прежнему пусто в груди.
Такие дела…
      Так что нужно скорее добриться,
Ведь нам на работу,
      а ехать почти два часа.
Не будем грустить.
      Мы всего еще сможем добиться,
Покуда глядим
      без утайки
                    друг другу в глаза.
 

Стихи об откровенности

 
Не повезло в делах или любви:
На сердце – жгучий лед,
                               А разум – кругом…
Ты в одиночку душу не трави,
Пойди, поговори об этом с другом.
Скажи ему: «Мне плохо!»
                               Мы уже
Почти не говорим друзьям об этом,
Как будто, что творится на душе
У ближнего,
                 известно по газетам.
И мы живем, по-тихому скорбя,
А время дни уносит, нас уносит…
И если здесь не высказать себя,
Там, думаю,
                никто уже не спросит…
 

Дорожная элегия

По дороге в Загорск понимаешь…

Евгений Блажеевский

 
По дороге на службу
        погрустить успеваешь о смысле
Этой суетной жизни
        и даже припомнить, скорбя:
Да, тебе – двадцать пять,
        и сомненья почти уж догрызли
Часть души, что зовут
        ненавязчиво – «верой в себя».
По дороге на службу
        просмотреть успеваешь газеты,
Успеваешь узнать,
        как идут у Отчизны дела,
Что предпринял наш недруг,
        и что мы ответим на это,
И какая опять
        катастрофа в Европе была.
По дороге на службу
        понимаешь: любовь на излете.
И какая любовь!
        Уж такую не сыщешь нигде…
Впрочем, вот я приехал,
        вот я приступаю к работе.
По дороге со службы
        я думаю о ерунде…
 

Гипотеза

Сергею Мнацаканяну

 
Мимо нас просверкивают годы —
Время никогда не устает!
Он придет однажды —
                       час ухода,
Хоть кричи,
              а все-таки придет.
И не будет ничего за краем,
Даже пресловутой смертной тьмы, —
Просто мы,
              как лед весной,
                                 растаем,
Но водой не сделаемся мы.
Вот и все…
              В одно я верю только:
Силою,
          не снившеюся нам,
Воскресят нас,
                  может быть,
                                 потомки,
Души восстановят по стихам.
Мы увидим мир
                  непостижимый,
Странный мир, —
                  где все мечте под стать!
Но ведь как…
               Ведь как писать должны мы,
Чтобы из стихов своих восстать?!