Читать книгу: «Бездна», страница 4

Глава 7

Вспыхнул приятный розовый свет, девчачий, как его называли в детстве, расширился, из проёма вышел Ламмер, привычно вальяжный и манерный, пахнуло дорогими духами, такими мощными, чтобы и мы, грубые люди, ощутили и оценили его изысканность и хаевский, а то и хаевый, если не сказать крепче, вкус.

Улыбнулся весьма мило, пошёл к нам настолько весь из себя доброжелательность и любовь к миру, что явно держит в подвалах замка мятежников и пытает их со всем сладострастием, как может только утонченная и возвышенная натура.

– И чего это кистеперые, – сказал он доброжелательно, хотя и с укором, – полезли на сушу?.. Жили бы и радовались!

Явтух покосился с подозрением, Ламмер привычно язвит и подкалывает, но как-то уж слишком горько получается, будто и он перестаёт радоваться привольной жизни, которой не будет конца и края.

Я спросил:

– Слышал о Каратозе?

Ламмер сказал бархатным голосом:

– Да, мог бы и попрощаться. А то взял и. Свинья в сафьяновых сапожках!

Явтух буркнул:

– Чтоб мы отговаривали? Тоже знает нас, уже облупленных.

– Фу, – сказал Ламмер.

– Да я не в том смысле облупленных, – сказал Явтух обиженно, – что ты всё о секасе?.. Я имею в виду круто сваренные яйца!.. Куриные!..

– Чревоугодник, – сказал Ламмер с отвращением. – Ещё раз фу на тебя.

Явтух сказал обиженно:

– Чего фу?.. Я морально устойчив и не замечен!.. Стойкий не тот, кто не пьёт, а кто весьма даже и бросил!.. Я вот попробовал это всё… ну да, даже и то, на что вон Сиявуш гадко намёкивает, посмотрите на его мерзкую рожу, ну вылитый либерал, но я как некобелимый реднек вернулся к исконно-посконным устоям демократического домостроя!.. А это что-то да значит для моего психологического креатива.

– Да, – подтвердил Ламмер и постучал костяшками интеллигентных пальцев по толсто-дубовой столешнице, что исчезла так же быстро, как и появилась. – Ты этот… устойчивый. Краеугол!.. Шеф, у нас хорошие новости?.. Рад, а то как-то не совсем у нас фортепианно.

– Хреново, – поправил грубый Явтух. – И где наши идеалы?

Ламмер картинно вскинул красиво обрисованные под Чайльд-Гарольда брови.

– В благополучном обществе, – уточнил он бархатным голосом, – какие могут быть идеалы? Они потребны в яростной борьбе, а у нас всё хорошо, всё хорошо… Даже дворец, надо же! Но шеф не вещист, так что нас ждет что-то особенное…

Со стороны входа раздался грохот, мощно распахнулись двери, словно ударили тараном, что сбивает все запоры.

В зал плечом к плечу вошли Казуальник и Гавгамел. Казуальник весь из себя молодой красавец, атлет, выпуклая грудь и вздутые бицепсы, белоснежная улыбка на весь рот, неизжитый комплекс тех лет, когда все мы качались, стараясь восполнить недостающую мускулатуру хилых интеллигентов, а Гавгамел ещё круче, Геракл удавится от зависти.

Правда, теперь допустил седину на висках и посеребрил прядь над лбом, красиво, уступка как бы мудрости, что связывается с возрастом, но всё же бицепсов многовато. Даже там, где вообще-то у людей не растут, но не зря же человечество справилось со всеми болезнями в том числе и потому, что умеем перестраивать свои организмы как изволится!

– Привет, – сказал Гавгамел мощным голосом трибуна, повелевающего армиями, – что, можно за стол?

– Можно, – разрешил я. – По праву феодальной раздробленности.

Он красиво и мощно сел, царственно кивнул в сторону пустого зала.

– А что так?

– Время, – ответил я.

Он нахмурился, когда-то наше общество насчитывало сотни только активных членов, а вообще числилось больше пятидесяти тысяч человек. Участвовали в дискуссиях по видеоконфам, встречались вживую на местах, писали статьи и обширные комментарии к ним, помогали чем могли и всячески распространяли благородную идею воскрешения наших предков, но вот пришло это время, а где наш огонь?

– Ещё подойдут, – заверил Казуальник бодро, – а вон, легки на помине…

В зал вошел Новак, с ним ещё четверо, что обычно посещают все собрания, но помалкивают, только внимательно слушают, потом ещё двое, этих видел последний раз до Перехода, время летит…

– Время летит, – произнес Гавгамел гулко, словно прочёл мои мысли, – но что-то остальные не спешат.

– Подойдут, – заверил Явтух. – Теперь никто никуда не спешит. Время остановилось, и все в нём как мухи в янтаре. Это мы всё ещё барахтаемся.

Я с тоской окинул взглядом стол с красной скатертью. Двенадцать стульев только для президиума. Но одно всё ещё свободно.

Нет многих активных членов общества, исчез старый друг Котельников, перебрался на южные острова, нет Антошенко, был неразлучен в студенческую пору, но потерял интерес к нашему общему делу, ещё трое-четверо из старой группы как-то затерялись в этом мире, хоть мы здесь отстранились от всех новшеств, но кому-то и этого чересчур, ушли с головой в виртуальный, в котором всё так, как было в эпоху нашей молодости.

Гавгамел посмотрел на меня с сочувствием, мысли мои прочесть нельзя, у меня блок, но смотрюсь достаточно выразительно, внимательному человеку много не надо, а он, несмотря на мощную мускулатуру, всё тот же хлипкий чувствительный интеллегентик.

– Мы костяк, – напомнил он сочувствующе, – скелет!.. Мясо может сползти, арматура остаётся. Мы не поддадимся!

– Конечно, – согласился я. – Человек не животное, у него есть цели и правила.

– Точно, – подтвердил он. – Цели есть!.. А что, правда есть?.. А что тогда бесцельное существование?

Я ответил сердито:

– У нас не бесцельное!.. Сейчас подойдут остальные, увидишь.

Он хмыкнул.

– Подойдут ли?

Парадные двери распахнулись, въехал роскошный диван, на ней в позе отдыхающего патриция Южанин, даже с кубком вина в одной руке и кистью винограда в другой.

Но, уловив укор в наших взглядах, бодро соскочил с дивана, тот моментально исчез, а Южанин пошёл широкими шлёпающими шагами к нам, вместо ступней широкие ласты, явно только что из бассейна, а по рассеянности благородного человека вернуть всё взад забыл.

Гавгамел сказал сурово:

– Видишь, для тебя последнее место держим!.. Всех отгоняем!

Южанин оглянулся на пустой зал.

– Думал, вы их вообще перебили. Спасибо, ребята, тронут.

Он потер ладони одна о другую, мощно зачмокало, посмотрел на меня в подчёркнутом недоумении.

– Шеф!.. Сколько лет не собирались!.. А где шашлыки?

Я не успел ответил, Казуальник сказал бодро:

– Будут!.. Шеф, а в самом деле, мы же так долго не виделись… С общего позволения, возьмусь?

Я отмахнулся:

– Давай, обжора. Куда в тебя столько влазит? У Южанина хоть видно.

Он повернулся к столу, напрягся, даже лоб наморщил. В последнее время даже у меня мысли не всегда удается сосредоточить так, чтобы желаемое появлялось именно в виде, какое изволю, это у Казуальника мысленные команды всегда четкие и ясные, чем и бахвалится.

На столешнице начали появляться широкие блюда из тончайшего венецианского фарфора, теперь синтезировать можно всё, вещи потеряли цену, что многих вогнало в тягостную тоску и сделало жизнь бесцельной.

На широких тарелках почти без паузы возникли одно за другим блюда, по большей части из жареных птиц, мясные рулеты, редкие виды рыб. Все добротно и без выпендренов, мы консерваторы, никаких штучек насчет лягушачьих лапок в соусе японской змеи хата-юмга.

Наконец он с облегчением вздохнул, на лбу мелкие бисеринки пота, повернулся к нам.

– Feci, – произнёс он чуточку хрипловатым голосом, – quod potui faciant meliora potentes.

Я сказал быстро:

– Ты лучший!..

Гавгамел рядом хрюкнул, но смолчал, только в его взгляде я прочел иронию. Дескать, когда-то Казуальник был лучшим в своей работе, а сейчас всего лишь стол накрыл – и то вспотел, будто двойную спираль Лоренса-Гардера перекроил.

Толстая рожа Южанина расплылась в широчайшей улыбке. Ароматы зажаренного гуся ему самому шибанули в ноздри с такой мощью, что едва не закашлялся, но удержался, вдохнул глубже и сказал с чувством:

– Хорошо… Как в старое доброе время!

На столе вокруг блюда с гусем зажаренные перепёлки, зелень, печёная и варёная рыба, множество хлебобулочных, как пишут в документах, вкусностей и просто хитроумной выпечки, Южанин обычно жрёт всё подряд, даже солёное со сладким, ему всё идет и всё лакомо.

Вкусностей много, но сейчас можно жрать сколько угодно. Вес не изменится, фигура тоже, чему особенно рад пока что отсутствующий Тартарин, у него от каждого пончика раньше сразу по два мощных Змеевых Вала на боках, а морда становилась шире, чем у Лукулла вместе с Валтасаром.

Как и принято у нас ещё с тех времен, начали с жареного гуся, всё как в старину. Южанин сыто похрюкивает в кресле, очень довольный, что снова собрались в реале, а то за последнее время что-то совсем, но сейчас повод и даже как бы необходимость, судя по торжественному виду председателя, меня то есть.

Явтух помалкивает, как обычно на сходках, но по нему тоже ясно, доволен и жизнью, и здоровьем, и всеми нами. Всё хорошо, всё хорошо, прекрасная маркиза.

Гавгамел покосился на Казуальника, сказал брюзгливо:

– Перестань вертеть комнату!.. Я уже не понимаю, где юг, где север!

Казуальник сказал с беспечностью в голосе:

– А оно тебе надо? Извозчики на что?.. Ты ещё по коре деревьев начни определять: если обросло мхом, то юг!.. Хотя, может, и север, не помню. Но в школе чему-то учили.

Гавгамел изумился:

– Ты и те времена застал?.. А я уже из века навигаторов, были такие коробочки. Указывали, где ты есть и куда тебе идти.

– Куда идти, – сказал Казуальник, – и я могу послать и отправить! С напутствием насчет барабана на шее и паровоза навстречу!.

– Девочки, – сказал Ламмер сладким голосом, – не ссорьтесь. Если что, я знаю, как вас помирить.

– Бесстыдник, – ответил Гавгамел с чувством. – Иди к своим грекам или франкам, а мы лучше всего миримся после хорошей драки!

Я ел быстрее всех, всё вкусно, но я из тех, кто если может обходиться без еды – обходится с великим облегчением, и мне совсем неважно, какой энергий подпитывается организм.

Казуальник сыто рыгнул, погладил себя по вздувающемуся животу и ни к селу ни к городу пропел довольным голосом:

– И кто его знает, зачем он моргает, зачем он моргает…

– Нервный тик, – сказал Ламмер язвительно. – Признак одухотворенной натуры. Как вон у Гавгамела. Ты видел с каким зверски просветлённым лицом он лупает сю скалу?

– Зверски просветлённым, – согласился Казуальник. – Он такой у нас. Смотри, как смотрит, вот-вот вдарит! Для просветления.

В трёх шагах от стола прямо из пола выметнулся огненный столб, пахнуло жаром, донесся грохот артиллерии и треск крупнокалиберных пулемётов, а из огня вышел Тартарин в маскировочном комбинезоне десантника, с длинноствольной винтовкой за плечами и хищной раскраской на лице, превращающей его в дикого зверя.

Слева на поясе к широкому поясу приторочен топор с оттянутым в обе стороны лезвием, справа две гранаты, по три тонких кинжала на груди по обе стороны.

Ламмер взглянул с брезгливым упреком.

– Как ты можешь, – сказал он с мягким укором вечно недовольного интеллигента из глубинки, – там же тоже люди! С конституционными правами.

Тартарин возразил:

– Я сражаюсь с нечистью, нежитью и Вселенским Злом!.. Опять жрёте?

Ламмер горестно вздохнул и поднял взор к потолку, а ехидный Казуальник сказал ему:

– Привыкай, Аркаша, так всегда в мире недалёких людей!.. Нет чтобы искать, найти и не сдаваться насчёт путей взаимопонимания!.. Ну и что, если у них нет сисек, а жизненно важный нам орган за ухом, как у натурщицы Пикассо? Мы же демократы или хто?.. Значит, должны их демократить во всех отношениях и позициях. Ага, понял? Да, во всех, не морщись, ты же не реднек, а податливый интеллигент, что принимает и сам все нужные гуманизму и обществу позы. Все равны и равногендерны в либеральном мире! Нужно учиться жить совместно, сосуществовать, учитывать чужие интересы и кунилингусы, а не вот так грубо женщину топором по голове, как питекантроп какой из фитнес-центра!..

Тартарин опустился на последнее свободное кресло, комбинезон неуловимо быстро сменился смокингом, винтовка, топор и гранаты с кинжалами исчезли.

– Шеф? – сказал он вопросительно.

– Я тоже не понимаю, – сказал я с отвращением, – как это вот так подбежать к женщине и топором, топором!.. Я понимаю потом, но не сразу же!.. Не по-мужски.

Тартарин отмахнулся.

– А я за равноправие!

– Демократ, – сказал я с осуждением. – Хуже того, либерал!.. Разве мы не поклялись оставаться старомодными якорями этого неустойчивого мира? И должны стоять, как утесы на Волге?

Он сказал скептически:

– Да где те утесы? Уже и Волги почти нет. Да и вообще, байма есть байма. Отдушина, что значит – от души идёт и никуда не свёртывает. В ней можно и того, чего низзя и не принято.

Ламмер, подбодрённый поддержкой Казуальника, сказал с жаром:

– Все с этого и вот, ага!.. А потом один другого или вон как ты топором Дездемону. Нет, надо билль о полном запрете. А то, хитроанусные, находите лазейки! Нет на вас товарища Сталина.

Тартарин вздохнул.

– Сам по тем временам скучаю. Правда, не застал, но дедушка что-то рассказывал…

– Что?

– Уже не упомню.

Южанин довольно хрюкнул в своем углу и сказал со смешком:

– А мне дедушка… или дедушка дедушки рассказывал, что видел самого Чапаева!.. Сижу, говорит, за пулемётом, веду огонь, а командир кричит: вон по тому пальни!.. Вижу, человек речку переплывает, я по нему очередью, он оглянулся, тут я его и увидел…

Я ощутил, что мое невмешательство уже чересчурно, напомнил со строгостью:

– Господа товарищи, предлагаю опоздунов и прочих опоздателей не ждать. Больно жирно им. И плохой пример для молодёжи.

– Ну их, – сказал Казуальник бодро, – но всё же новые запреты надо! Потолще и побольше, побольше! А то вот некоторые всобачили интеллект и мыслительные способности своим кошкам и песикам. Перестроили им речевой аппарат, чтобы те могли говорить… И что? Уже не совсем держать их в конуре и кормить из миски!.. Добро пожаловать за стол вместе с хозяевами. Да и не хозяева уже, а как бы друзья, партнёры, равные… Но лапы не приспособлены держать ложку и вилки, пришлось им менять лапы на руки…

Ламмер зябко передернул плечами.

– Уроды, – сказал он с чувством. – Пришлось и всё тело менять. И что?.. Хрень какая-то. Зачем мне собака в теле человека?.. Да, не хватает нам товарища Сталина. Как потомственный сраный интеллигент заявляю, что всегда был против, а сейчас вот за!

Глава 8

Я поднялся во весь рост, сердце стучит молодо и мощно, даже учащённо. Чуткая нервная система реагирует на величие момента, отодвинул опустевшую тарелку, оглядел собравшихся, они, в свою очередь, время от времени бросают на меня заинтересованные взгляды, хотя жевать не перестают, это дело святое и праведное.

– Как сказал великий Явтух, – произнес я веско, – до старта осталось четырнадцать минут.

Казуальник ввернул:

– Чуть больше, надеюсь. Поспешишь – сингуляров насмешишь, хотя они и так с нас ржут, как конница Буденного вместо с лошадьми.

– Или чуть больше, – согласился я, – всё зависит от того, как стартанем. А мы должны! Иначе для чего копили силы, лежа на диванах?

– Насчёт четырнадцати сказал не Явтух, – уточнил сварливо Казуальник, – а Войнич. Хотя нет, Войнич писала не то про Слепня, не то про Овода, а Войнович – про Марс… Шеф, ты ещё Гурченко вспомни с её пятью минутами!.. Не гони лошадёв, нам некуда больше спешить! Всё сделаем с чувством, толком и расстановкой фигур по квантовой доске жизни.

– До какого старта? – спросил Тартарин. – Старт дал Фёдоров, а мы доведем до финиша.

Южанин посмотрел на меня критически.

– От нас зависит? – уточнил он с сомнением. – Мне кажется, от нас, к великому нашему счастью, больше ничего и никак. Только живём и чирикаем. Как птички божьи, что ходят по дорогам и говно клюют.

Ламмер сказал серым, как карандашный рисунок, голосом:

– Но кому-то такое щасте уже прёт взад.

Гавгамел надменно улыбнулся, красивый и могучий, смахивающий на титана, что дрались с эллинскими богами.

– Кому-то прёт, кому-то не прёт, а кто-то и сам прёт.

– От нас, – возразил я, – именно от собравшихся в этой комнате, зависит, каким быть человечеству. Что, прибалдели?

Казуальник сделал большие глаза, как у трагика Каратозова в пору его расцвета на сцене Александрийского театра.

– Че, че?

– Каким станет, – пояснил я. – И станет ли вообще. В целом и в частности.

– Глобалист, – сказал Тартарин с удовольствием, но обвиняющим тоном. – На госдеп работаешь? Слушаем в нетерпении!.. Впервые глобальная цель!

– И вообще, – сказал Явтух, вечный пессимист. – Жги, Тютюн. Хоть Рим, хоть Москву, хоть глаголом наши сердечные мышцы и клапаны. Нас теперь ничем не удивишь. Да и мы тоже никого.

Я промолчал, только загадочно улыбнулся, ещё чуть потяну, вдруг да подойдут опоздавшие, только Южанин не выдержал, бросил на опустевшую тарелку нож и вилку.

– Тютюн, ты чего?.. Говори!.. Зачем собрал?

Гавгамел возразил:

– Погоди, там наверняка ещё народ на подлёте!.. Сколько старых членов давно не видели, имеют право узнать первыми.

– Да, – сказал я, – понаслаждаемся малость, а потом предстоит то, чем давно не занимались… В смысле, нас ждёт работа.

Южанин откинулся на спинку стула, даже перестал жевать, вечно сонные глаза заблестели.

– Серьёзно? Всем нам?

– Ещё какая, – сказал я таинственно. – Для Котельникова весточку передали? А то о нём что-то давно не слышал.

– Я тоже, – прогудел Гавгамел мрачно. – Может, махнул в сингуляры?.. Свинья, даже не попрощался.

Казуальник сказал грустно:

– Это мы для него теперь свиньи. Даже амёбы. А то и вовсе туфельки. Ну которые инфузории.

Дальняя стена вспыхнула цветными огнями, раздались бодрые звуки пионерского горна. Прямо из камня вышел Драндерин, за ним улыбающийся Феликсин, это он любитель запускать световые и прочие эффекты.

Драндерин в том же облике, в каком видел его всё это время, а Феликсин не удержался от позерства, сейчас в облике Калигулы, каким помним по реконструкциям. Хорошо, мелькнуло у меня, хоть не в образе своего коня, хотя и конь мог бы посоветовать ему вести себя пристойнее.

Казуальник бодро потер ладони, от них пошёл декоративный дымок с ароматом эвкалипта, мол, сильный энтузиазм, так предки огонь добывали. Или вроде бы так.

Гавгамел заулыбался, пошевелил пальцами, и у нашего стола появились ещё два кресла, не сидеть же таким исконным членам в пустом зале.

Драндерин заявил высокопарно и звучно, так, чтобы прозвучало на весь огромный зал, а ещё и эхо пометалось под высокими сводами:

– Я слышал… да было такое, шеф созвал для чего-то весьмачного?

– Кофе? – спросил я.

– Покрепче, – ответил он бодро, в старое доброе время избегал кофе, сахара, соли и каких-то гликированных нитратей, чтобы дожить до этого времени, когда можно не избегать и вообще можно всё, хоть и не нужно. – И со специями!

– Обойдёшься, – отрезал я. – Эта крепость фёдоровщины признает только наши добротные вкусы. А ты уже извращенец, чтобы ещё и специи?

Гавгамел прогудел мощно:

– Всем бегом учиться у Южанина! Он так наизвращался, что оставшуюся жизнь проживет пуританином и мормоном.

Явтух уложил вилку и нож крест-накрест на тарелку, так в старину давали знак хозяевам или официантам, что наелись, больше подкладывать не надо, вскинул голову и вперил в меня требовательный взгляд.

– Ну, – сказал он звучно, – говори! Все уцелевшие в сборе. Остальных спишем на сопутствующие потери. «Яблочко» песню допоём до конца!

Южанин снова с огромным куском уже поджаренного бараньего бока в обеих ладонях повернулся в мою сторону, тоже посмотрел с живейшим интересом.

– Да-да, – сказал он плямкающим голосом, – ты такой важный, словно в школе хорошо учился. В чем дело, шеф?

Их взгляды скрестились на мне, я сказал медленно:

– Должен сказать пренеприятнейшее известие… хотя приятнейшее, но неприятнейшее для лодырей, всё-таки придётся поднять жопы и кое-что сделать для счастья всего человечества.

Казуальник прервал:

– Да говори же!.. У меня уже ладони вспотели.

– Вчера пришло известие, – сообщил я. – Со вторника можем приступать к воскрешению предков!.. Чё, обалдели?

Все умолкли, думаю, не все и вспомнили с ходу, что мы и есть инициативный кружок имени Фёдорова. Того самого, что завещал потомкам воскресить своих предков и вообще не только своих, но и человечество, которому обязаны сегодняшним благополучием, прогрессом, счастьем и вообще жизнью.

Тот кружок давно стал многочисленным обществом, а когда мода прошла, снова вернулся в состояние кружка, зато остались самые убеждённые и настойчивые.

Когда-то мы из партии трансгуманистов выделились в отдельную структуру, что занималась только пропагандой необходимости воскрешения всех людей на свете.

За это время прокатились три быстро сменяющие друг друга волны научно-технического прогресса, но мы всегда были уверены, что воскрешение наших родителей и нас самих – дело внуков-правнуков, однако прогресс нарастал настолько стремительно, что и мы успели воспользоваться, как пишут в СМИ, возможностями неограниченной продолжительности жизни, а это значит, что и предков воскрешать нам.

Я с интересом поглядывал на их лица. Как-то в быстро меняющемся быту многие даже забыли о том, что именно наше общество должно бы заниматься воскрешением. Кучковались просто по старой дружбе, основанной на общих вкусах, предпочтениях, интересах.

Я ощутил как где-то в вышине сгущаются темные тяжёлые тучи, но сказал наигранно бодро:

– Ну что, квириты?.. Мы как?

Южанин ответил, явно не подумав:

– Конечно!.. Давно. Как только, так сразу. Хоть и погодя.

– А как это будет? – спросил Гавгамел с явным интересом.

Я сдвинул плечами.

– Не знаю. Видимо, если не передумаем, а это вряд ли, то сегодня-завтра будет создано всё необходимое. Инфраструктура, как говорят, если вы ещё можете выговорить такое длинное слово. Дворец воскрешений уже есть, как видите, но пуст, осталось только поставить…

– Криокамеры? – подсказал Казуальник.

– Какие крио, – возразил Южанин, – воскрешатели!.. Типа больших таких пылесосов. Это в Версалях травили, душили, а то и без всяких фокусов ножом под ребро, а у нас всё наоборот.

Ламмер сказал сладким мечтательным голосом:

– Хотя травить и душить интереснее…

– И романтичнее, – согласился Южанин, вздохнул, – ах, Версаль, я вас пердю… Но здесь всё проще и сложнее, так что заниматься нам от и до. Кто бы подумал!

Гавгамел проворчал:

– Что значит от и до?.. Так говоришь, будто лопатами будем котлованить под фундамент! Хотя я могу, не всякие тут белоручки…

Я подумал, сказал без особой уверенности:

– Думаю, это как по щучьему велению, но только щуки теперь мы.

– Не нащучить бы, – буркнул Казуальник. – В этом мы впереди планеты всей.

Гавгамел сказал уверенно:

– Не нащучим и не наалибабим. Теперь возможности! Даже не знаем сколько. И защита от дурака!

– Слишком много, – сказал Южанин с тревогой. – А Федора Михалыча нет, чтобы сузил.

Казуальник, который всегда позиционировал себя как тайного лидера в нашем обществе, сказал быстро и уверенно:

– Предлагаю составить список первой десятки, с кого начнём. Пробные, так сказать.

Гавгамел спросил с подозрением:

– Предполагаешь, выйдут бракованные? Или с дефектами? Брюсов предупреждал!.. И сам оставил завещание, чтобы его ни в коем случае не воскрешали!

Переглянулись, посмотрели на меня, я сказал с великим неудовольствием:

– Знаете ли, я бы не воспринимал заявление Брюсова всерьёз. Учитывайте эпатажность творческих людей. Жизнь он любил и не так уж ненавидел науку.

Казуальник предложил:

– А давайте всё же воскресим Брюсова… нет, сперва подправим ему загубленную алкоголизмом печень, уберем мучающий его артрит, покажем, как жизнь…

Ламмер подсказал:

– И покажем, сколько вокруг доступных женщин…

– Да-да, – согласился Казуальник, – покажем, что все женщины доступны, что таких слов, как «разврат», «извращения» и всякие там девиации вообще не существует, так как всё можно, а потом спросим, дескать, хочет ли взад в могилку?

Ламмер запротестовал:

– Это нечестно!.. С другой стороны, если человек в полном уме и ясной памяти выразил свою волю…

– Насчет этого сомневаюсь, – отрубил Казуальник. – Он часто писал в пьяном виде.

– В пьяном виде мы тоже человеки, – заявил Ламмер гордо и вскинул голову, как коза под деревом с сочными листьями.

– А в трезвом? – спросил Казуальник ехидно.

Ламмер развел руками.

– В трезвом – то, чего желает от нас общество и общественность. И эти, как их… заповеди!.. Мы нечто искусственное, как все созданные законами люди!.. Шеф?

Я пробормотал:

– Естественна только природа. А мы… что мы, что-то вывихнутое. Человек же вычленился из природы…

– Выделился, – поправил Ламмер с неудовольствием. – какие-то слова гадкие подбираешь!.. Чему тебя улица учила?.. Шеф должон быть безукоризненным!

– Потому он чаще всего помалкивает, – сказал Казуальник уличающе. – Шеф, техника теперь умная, это мы со своим человеческим фактором… Мы же мудрые, да?.. Особенно Гавгамел, когда пьяный.

Гавгамел ответил с ленцой:

– Я всегда мудрый и красивый. А вы как были козлами соплеменными, так и остались, бараны тонкорунные. Я бы начал воскрешение со своих бабушки и дедушки.

Казуальник высоко вскинул брови, они для этого момента стали шире и гуще.

– Ты же их воскресил?

– Только отца и мать, – уточнил Гавгамел, – и не воскресил, а разморозил, это да. А бабушку и дедушку захоронили. Думаю, сохранилось и ДНК, и всё прочее. Жил у них в детстве, самое счастливое время… но лучше всего испробовать аппаратуру и методику на ком-то, кого не жалко. Потому предлагаю первым воскресить Пушкина!