Квест

Впрочем, Сергей Данилович, – в чем сам признавался, – не прогадал. Курсы Петрухе нужны только для корочек. А успевал он всюду. В страду – он – на технике, в межстрадье – на стройке. И еще ни одна большая стройка без Петрухи не обошлась.

Все свои специальности Петруха обрел самоуком: сметливым глазом да тайными тренировками. Может и на токарном немного работать, и по кузнечному делу, но уж плотничья сноровка от деда досталась, который большим мастером был. Найдется ли хоть один дом, где не сохранилась вещественная память о нем? А ведь и прожил немного. Ох, если бы не война!

А вот Петруху недолюбливают. Он это чувствует, и хотя виду не показывает, но переживает остро. И людям старается услужить, в помощи ниеогда не откажет. Но все усилия укрепить авторитет перечеркиваются по утрам, на «нарядах», – словно, Бес под ребро толкает. Федька – мужик ушлый. Зная, что за Петрухой проверять не надо, – все сделает «тип-топ», – он посылает его именно туда, где требуется кропотливость и аккуратность. А такие работы, как правило, оплачиваются «жиже», – и потому редкий наряд без схваток. Нередко Петруха осиливал, чем злил мужиков, потерявших заработок. Но знали за Петрухой и подбирать разбросанное. Кое-кто пострадал за это даже своей зарплатой, – эти недолюбливали сильней.

Но даже и эти не могли не уважать Петруху за умение и сметку, да еще и за то, что оказав помощь, он не брал расчета, хотя и не понимали этого. Не понимал Петруха и сам, но, как только дело доходило до расчета, он вдруг испытывал странное беспокойство, похожее на стыд, или еще что-то подобное, краснел, и категорически отказывался. К выпивке же относился с явным неудовольствием, хотя и трезвенником не был.

И вот он умирает.

Петруха еще раз встрепенулся, и предпринял последнюю, отчаянную, попытку спастись, вырвав бороду по волосинке. Но боль оказалась нестерпимой, и, к тому же, не слушались уже и пальцы.

«Как же это волки попавшую в капкан лапу перегрызают?», – подумал, было, но мысль скользнула вяло, и уже не вызвала в нем ни обиды, ни отчаянья, ни страха. Ничего. Петруха больше ни о чем не думал. Стоя в нелопой позе, он засыпал.

6

Очнулся он от испуганного крика:

– Петро, что с тобой?

Не заметил Петруха, засыпая, как заскулил, словно самый разнесчастный пес. Он уже не слышал себя. Он вырубился. И выл.

«Как по покойнику», – Неприятно придавило ухо, – И Федор поспешил домой, хотя вот уже дней десять – ни дождя, ни солнца, а сегодня вдруг да вызвездило. Обычно в ритуал перед сном входит не только поход «до ветру», но и, как ни странно, послушать собак

Сегодня Федор малость припоздал, – и большинство из них уже спустили с цепи, – вместо скулежа отовсюду доносится веселая перекличка лаем.

«Леха Илларев почему-то Полкана не выпустил? Ага, выпускает. Санины к сыну уехали. Рекс теперь до утра будет скулить. А это-то кто? Санька Иваньков со своей Найдой в лес уехал. Берту грешно не узнать, а это? Вой какой-то чудной? – Федор недоуменно потер черепушку, и, зябко подернув плечами, взялся за щеколду.

«Однако…», – дверь он так и не открыл. Машинально пошарил по карманам – закурить бы, – но сообразил, что стоит в одном исподнем.

«И не собака, как бы, и воет, не понятно, откуда». – и тут же, возбужденно хлопнул себя по лбу: вой-то доносился от Петрухиной бани. Человеческий вой.

В одном исподнем Федор выбежал за калитку.

«фонарик бы взять», но сам уже выбежал на улицу.

Наощупь бежать не пришлось, – луна уже поднялась над крышей его дома, и тропа к бане хорошо просматривалась. Правда, в бане было темно, и спотыкаясь и чертыхаясь, пришлось добираться наощупь.

– Петро, что с тобой?

– Б-б-бо-бород-а, – Только и сумел вымолвил Петруха.

– Ах ты, мать моя честная. Да, как же это ты так? – Запричитал Федор. – Да, как же тебя угораздило-то? Вот сердешный. Ишь как замепз. Вот ведь как …. Да, что делать-то?

– Б-б-бо-бо-бороду отрезай!

– Подожди, бревно подниму ….

Но и ему, как он ни тужился, бревно не поддалось.

– Режь, говорю, голову, – Отчаянно прохрипел Петруха, теряя самообладание.

– Да как же бороду-то? Пошто Давай-кось вдвоем: ты топором, и я… топором. – Засуетился Федор.

Так и сладили.

Бревно поддалось, высвободило бороду, и Петруха без сил опустился на шпалу, и заревел в голос.

– Да, ты что? Да, зачем? Да, не надо. – Закрутился вокруг Петрухи Федор.

А тот, словно бы и не видел спасителя, и, не стесняясь, голосил, даже не смахивая крупных соленых слез.

*

И у Федора терпение не железное: покрутился-покрутился, и, наконец, решился, насильно поднял Петруху, поставил на ноги и повел его, все еще всхлипывающего, подобно ребенку, к дому.

Первым делом он раскочегарил пузатый самовар, затем деловитл соорудил яичницу, уверенно отыскал в горке бутылку «Столичной», – знал, что у Роговых всегда в запасе есть, и знал, где ….

Навел стакан пунша. – Пей.

– Не. Один не буду.

Пришлось налить и себе.

– Ну, будем здоровы.

Петруха поднес стопку к губам. Поморщился. – Не могу.

– Пей. – И Федор сказал то, о чем Петруха сам не решился сказать себе. – Мне кажется, это смерть за тобой приходила, но, видишь, шанс оставила. – Пей. Выгоняй из себя хворобу, – тебе еще детей поднимать.

Петруха пил пунш мелкими глотками, не ощущая ни крепости, ни запаха.

– А сам чего?

– Да, ни к чему как-то. – Нерешительно отказался Федор, случайно посмотрел на лицо Петрухи, – и отпрянул: перед ним сидел не сверстник, а глубокий старик.

Поднял стопку. – За тебя. – И осушил одним махом.

Петруха допил пунш, и его лицо порозовело, взгляд стал осмысленный.

– Давай еще по одной. – Предложил уже сам.

Выпили еще по одной. Федор суетливо достал кружки, налил чаю, не решаясь посмотреть Петрухе в лицо. Он, конечно, понимал, что это усталость, это от переживания, но и на Петрухины руки, суетливо перебирающие бахрому скатерти, было страшно смотреть.

*

– Спасибо тебе. – Петруха отставил кружку, но она выскользнула из руки, и разбилась пополам. – Говорят, это – к счастью. – Он растерянно улыбнулся, и вдруг его – словно прорвало.

А Федор- то думал, что неплохо знает Петруху, – как никак пятнадцать лет бок о бок живут, а оказывается, это – как говорится – совсем белая книга.

А потом была долгая исповедь: про житье-бытье, про нужду, про «капкан», наконец. И по мере разговора Петруха постепенно отогревался. Еще не воскресал, не оживал, а только медленно-медленно отогревался.

*

– А, вот он где? – Дверь распахнулась, и на пороге возникла разгневанная супруга. – Вы только посмотрите на него. В одном исподнем ….

– Алена. – Честно говоря, Федор и не подумал даже, что супруга может встревожиться. – Ты зачем здесь?

– Да, вот заявилась, компанию вам составить, или у вас одних хорошо идет? Вот уж не думала, что с Петькой пить начнешь? – И метнулась к двери.

– Пойду я. – И, в самом деле, у Федора был еще тот видом, чтобы смутиться. – Уже светает. А ты сегодня на работу можешь не выходить, и на баню тоже. Загнал ты себя, а сам знаешь, железо и то частенько не выдерживает. А я пойду, вздремну часок-другой. Хотя, ты-то как? Согрелся?

– Согрелся. Спасибо тебе. Я, ведь, и на самом деле, уже с жизнью расставался.

Федор вышел за двери, и нос к носу столкнулся с Аленой. И сходу получил:

– Никак напились? Чего это вы пить собрались? – Но, глянув на лицо мужа, Алена растерянно прошептала, Что с ним опять случилось?

– Надеюсь, сейчас все в порядке. Я пойду-сосну часок другой. Ты меня, если сам не встану, разбуди, ладно?

– Ты зубы-то не заговаривай. Что он опять натворил?

– Потом. Все потом. А ты пригляди за ним, будь ласка.

– А Зинаида где? Ребята?

– У родителей, кажется?

– Ладно. – Алена взяла Федора за руку. – Вот смеху-то будет, если увидит кто.

7

«А где Зинаида?», – Петруха спустил ноги на пол, и удивился, что лег спать одетым на диван. Впрочем, такое случается нередко, когда заработаешься допоздна. – «И дети?». – «А, у родителей».

Значит, некогда прохлаждаться, хотя корову Зинаида подоит, и на пастбище выгонит. На его плечах овцы и курицы. Но это – ежедневная обязанность, делается на автомате.

– А это как понимать? – Петруха вернулся в дом, и недоуменно остановился у кухонного стола. – В таз посуду не сложил. И хлеб не убрал. И…. – Початая бутылка, две стопки ….

Петруха огляделся. Странно, почему-то первой пришла на ум Алена. Влетела в дом, как фурия …, компанию составить то ли угрожала, то ли обещала. Алена сродственница, троюродная, родства этого стыдится, но Петруху, как может, опекает. Но зачем она здесь сегодня?

Ответ-то нашелся сразу, только чудной какой-то ответ. Будто бы Федор весь в белом, будто ангел какой-то ….

Петруха оглядел стол, остатки яичницы, – и все начало вставать на свои места, и только непонятно было, а причем его борода.

Петруха потрогал бороду. «Борода, как борода. Знатная, надо сказать, борода, купеческая».

Петруха нащупал на полке осколок эеркала. Пригодилось вот, а Зинаида все выкинуть норовит, мол, не к добру осколки зеркал дома хранить.

Петруха локтем стер пыль с блеклой поверхности, поднес к лицу.

Осколок оказался маленьким, – и позволял рассмотреть лицо только по частям.

Воля-неволя, пришлось идти в спальню детей.

Из зеркала на него смотрело чужое лицо. Седая борода, – а именно от нее Петруха не мог отвести свой тоскливый взгляд, – местами склеена смолой, и ….

А ножницы он так и не наточил, как ни просила Зинаида. Вот теперь, хочешь-не хочешь, пришлось на себе испытать ее мучения.

Он остервенело кромсал бороду, пока ее могли захватить ножницы, потом безопасной, – а оказалось, более чем опасной, – скоблил тупым лезвием непослушные волосы, морщился и лил слезы, но до работы управился-таки.

Плита еще не протопилась, и он, налив полную кружку молока, и посолив изрядный кусок ржаного хлеба, сел перед дверью на низкой скамейке.

Все еще веселые языки огня пригрели, – и Петруха начал отогреваться и душой и телом.

«Да, черт с ним, с позором-то. Переживу, как-нибудь и это».

Откуда-то вылезла кошка, налил молока и ей, но она поводила носом, и нырнула в погреб.

«Правильно. Лишку мышей развела. Зимой тут такого шухера наведут, что и тебя съедят».

Он снова успел задремать, и проснулся только, когда на шею бросились дети.

– Тут Алена встретилась. Сказала, что на работу не идешь.

Петруха повернулся к жене:

– Иду, почему не иду. Там без меня вся работа станет.

– Есть будешь?

– Не, я молока напился.

– Чего, молока-то. Смотри, исхудал-то как, – светишься весь. Сейчас картох быстро пожарю. Мне, все равно для ребят жарить.

Зинаида ничего не спросила про бороду, – не заметила что ли?

А может, и другие так?

И потому на работу Петруха пошел с легким сердцем. Но, подходя к конторе, услышал громкий смех, и свое имя, Петруха отпрянул назад.

– Рассказал-таки? – Начала возвращаться остуда, но, сколько можно будет скрываться? – и вышел к миру.

Федор, молча, глянул на него, и продолжил «наряд»:

– Семен, тебе окорку последнего венца делать.

– Это я вчера не закончил, мне и, – Начал было Петруха, но Федор остановил. – Это и Семен сделает, а за тобой – стропила, если сможешь.

– Нет, не справится. – Возразил Николай Холкин, и даже не улыбнулся. – Куда он теперь без бороды? Раньше-то как было? выдернул пару волосин – Трах-тибидах! – и готово. Видать, теперь заглохла наша стройка.

И никто ведь не спросил, почему это бороду решил сбрить?

Весь день Петруха думал: «Почему же Федька ничего не рассказал? Все ведь к тому шло».

А в обед вновь зашел разговор о гвоздях.

– Потерпите, мужики, пару дней, на базу привезти обещали. – Федька развел руки. – Не моя тут вина.

*

Каково же было изумление плотников, когда Петруха выложил на верстак знакомый уже ящик.

– А говорил, что не брал. Украл, получается? – Хмыкнул «Всему затычка», но Федор возразил:

– К коробке этой многие прикладывались, а вернул один. И я тоже хорош: бросил в крапиву, и запамятовал.

Все замерли от смущения, и только Николай крякнул:

– Дык оно, конечно ….

А жизнь продолжалась.

В садах падают яблоки, тронутые первым зимородком. И стелется дым от затопленных печек.

Ночью Петрухе приснятся звезды. Звезды, кои лишь сутки назад впервые разглядел. Это будет ночью, а пока ….

Пока Петруха медленно идет по деревне и думает….

РОТОР
Прикладная фантастика

1.

– Эт-то что еще за безобразие? Стыдно, товарищ. – И это на самом интересном месте?! Молодой, а из ранних.

Молодой, но начальник, – поэтому Сашка и вскочил, как ошпаренный, зацепив ногой ржавый подшипник под ногой стеллажа.

Вот где Загадка природы. Масла на полу, конечно, хватает, но подшипник-то ржавый, да еще и стеллажом придавлен, а он, как минимум, раз в неделю из-под ноги выскальзывает.

Все об этом знают, а потому стеллаж почти все время пуст. Пуст он и сейчас, но, все равно, легче не дать упасть, чем потом корячиться, его поднимая, что Сашка и сделал.

– Помочь что ли? Давай, подсуну. – Бросилась на помощь Валька Морозова.

«Тоже мне помощница!».

По довольному лицу Вальки никак нельзя не заметить, как ее прямо-таки распирает смех. Стало быть, подловила?

– Ну, Морозова! Дура ты баба. – Сашка, наконец, опустил стеллаж на подшипник. – До инфаркта хочешь довести? Орешь, как оглашенная.

– Ага, боишься? То-то же. Значит, уважаешь. – Валька, наконец, «просыпала горох».

– Тебя-то? – Санька критически оглядел стеллаж. – В следующий раз ловить не буду, – пусть придавит тебя слегка, – может, ума добавит.

– Тебе и достанется. Еще прежний начальник говорил, ногу приварить.

– Волос длинен – ум короток. – Усмехнулся Сашка. – Тут же масло кругом. Полыхнет так, что всем мало не покажется. А ты чего сюда приперлась?

– Начальник твой храп могучий услышал, – вот, и велел мне воспитательную работу провести. – Валька поискала глазами пепельницу, не нашла, – и стряхнула пепел на пол.

– Тебе? – Обиделся Сашка, и тут же отыгрался. – Я ей то же самое, Иван Николаевич, говорю. Масло кругом, а она курит тут постоянно, и окурки везде раскладывает.

Валька деловито зажала сигарету в рукаве халата, и преданными глазами посмотрела наверх. – Я – ничего.

– То-то же, воспитательница. – Сашка торжествовал. – Будешь знать, как над людьми измываться. Горишь ведь.

Оно и правда. Дым от халата шел еще робкий, но дыру уже пуговицей не закроешь.

– Опять на ухо давишь? – Валька выглянула, ловко увернулась от «летающей голицы». – Чуть не забыла, зачем сюда приходила. Баламут-то где затаился?

– А тебе какая забота? – Сашка вышел к двери. – Аль соскучилась?

– Ваш начальник попросил его найти. На вторую смену хочет задержать.

«Ваш». Начальник электроремонтного цеха над уборщицами – начальник постольку – поскольку. Но это – как сказать.

– Опять жучишь? На той неделе он клялся, что больше вторых смен не будет, и по одному работать не будем.

– А сегодня форс-мажор. На кочегарке двигатель у дымососа сгорел. – Не придумывала, кажется, Валька, но начальник ….

– У них еще два запасных движка были. – Отчетливо вспомнил Сашка.

– Чего не знаю, того не знаю. – Если Валька и прикалывалась, то очень убедительно. – Сам Баламута найдешь, или его лежку подскажешь?

– У печки была?

– Нет еще. Твой храп даже начальник услышал, только не понял. Радуйся, что телефон зазвонил, а иначе сам бы пришел. По маяку. – Валька, все же, сдержанно хохотнула. – Так, как? Сам сходишь, или мне идти?

– Иду уже. – Вскинулся Сашка, и, и едва не упал в масляную лужицу. – Давно она тут. Не подскажешь случайно, где уборщицу найти?

2

– Подожди, не гаси. Отменил начальник свое обещание. И недели не прошло. – Издали прокричал Санька, увидев, что Леха уже начал гасить печь.

– Где ты с ним пересечься умудрился? – Леха все еще держался за газовый вентиль. – А если у меня планы на вечер?

– У меня – тоже. Валька приходила.

– А, эта? Развела тебя она, как …. – Алексей хотел, было сказать: «лоха», но вовремя прикусил язык.

– Похоже, не врет. И движок уже на «рогатом» привезли.

– Это еще ничего не значит. – Леха выглянул в дверь. – На средний котел перешли. Подожди, у них же еще мотор есть?

– Два у них еще есть, но оба к большому дымососу не подходят. – Я с котельскими электриками разговаривал. А у третьего гнезда размолотило вомелы.

– Ладно. – Леха, наконец, оставил вентиль в покое – Пошли что ли? Не отстанут ведь.

3.

– Так, чего? Остаемся? – Леха уже поставил ногу на ступеньку, но резко остановился. – Если совсем не можешь, то оба не сможем. Оба.

– Ну, как сказать …? – Сашка неуверенно почесал загривок. – Больше, скажут, некому.

– Скажут, конево дело. А я сегодня даже не обедал. – Леха, все же, поднялся на следующую ступеньку.

– Столовая же работает. – Искренне удивился Начальник. – Или денег нет?

– Не в деньгах дело. Я в столовую давно не хожу.

– Это же плохо. – Начальник, скорее, спрашивал, нежели, убеждал. – Можно желудок испортить. Без обеда.

– Почему без обеда? – Пришел на помощь Санька. – Почти все «тормозки» с собой носят. А Леха из-за столовой гастрит заработал.

– Так, нельзя же без обеда. – Начальник что-то быстро черкнул в настольном календаре.

– Нельзя. – Согласился Леха. – Сегодня так получилось.

– А если дома перекусить? – Начальник явно растерялся. Молодой. С институтской скамьи, поди-ка, только что? «Экспериментальный», как объявили.

– Мне до дома через весь город ехать. – И, как ни странно, Леха неожиданно для себя вдруг застыдился.

– А я уже обмотчиц уговорил.

Не хотел бы Леха оказаться на месте начальника, но учить надо. Уже месяц работает, а не знает, что «быстро только кошки рожают», а тут – пока выжжешь, пока выковыряешь старую обмотку. На пазы, бывает, полсмены ухайдакаешь. А потом – жди, когда «железо» остынет, – обмотчицам холодное надобно.

– И быстрее никак? – Приуныл начальник.

– Нельзя. В ночь надо девчонок выводить. А Никифоровна? – «Хм! Никифоровна …. На отгуле сегодня она».

– Ей я еще не звонил. – Снова понурился Начальник, – начало-таки доходить.

– С этого и надо было начинать. Весь эмаль-провод у Никифоровны под семью замками. А нужного может и не оказаться. Это раньше закупали впрок и на запас, а теперь – под обрез. – Продолжал Леха «учебу». – Мы- то – слесари. Изломаем – и вся недолга. – А глаз, между тем, уже зацепился за причудливую штуковину. – Двигатель?

– Что? – Не понял начальник.

– Это. – Леха подошел к столу. – Аккумуляторный?

– Этот-то? – Засмущался Начальник. – Эфирный.

– Радио, что ли? – Не понял Леха, и осторожно дотронулся до двигателя. – Все равно, где-то должен быть аккумулятор.

– На обязательно. Эфир сам – аккумулятор. – Вдруг, найдя свободные уши, воодушевился Начальник. – Вокруг нас пропадает столько энергии, что, просто, обидно.

«Ага, и Сашка завелся»:

– Не нами она придумана, не нам …. – Завелся, но тут же осекся. – Тут, наверное, затраты – во много раз больше, чем отдача.

– Пока, да. – С жаром согласился Начальник. – Но это пока. Пока не будет в достаточном количестве материала, преобразующего эфирную энергию в энергию, скажем, движения.

– Вы хотите сказать, что нашли такой материал? – Сашка осекся-то – осекся, но не настолько, чтобы удержаться от усмешки «знаем, мол».

4

И чего это в кабинетах телефоны звонят так громко?

– Алло! Это я. Да …. Да …. Да …. Оставил …. Да ….

Леха с Сашкой многозначительно переглянулись.

– Да …. У меня проблема. Слесари – без обеда, а в столовой питаться не могут. Да …. Хорошо …. Хорошо …. Очень хорошо …. Сейчас бегу …. Конечно. Конечно. Галина Никанорова подойдет к десяти. Хорошо. Я понял. Бегу немедленно.

Начальник медленно опустил трубку на телефон:

– Так, о чем мы? Ах, да ….

Вы начинайте демонтаж, а меня ждут в директорской столовой. Обещают, что будет вкусно, и… бесплатно. А об этом. – Начальник кивнул на странный двигатель. – Мы еще успеем поговорить.

Начальник, – как-то, не поворачивается язык называть его по имени-отчеству, – «сынок еще», – вернулся быстро. Можно сказать, еще и руки толком не запачкали. А должны были. Котельщики движок привезли настолько заращенный грязью, что и подходить к нему страшно.

А еды принес на неделю. Понятно, что и на обмотчиц. Но, все равно, много.

5.

После такой еды поспать бы час – другой на каждый глаз, но Леха работал, как заведенный.

А Сашка чем хуже? Тоже «завелся».

А потому сдали статор обмотчицам гораздо раньше времени.

– Горячий еще, поди-ка? – Обмотчицы, разомлевшие после сытного ужина, недовольно поднялись со скамеек.

– Сами вы горячие. – Обиделся Санька, а девчонки, словно, этого и ждали:

– Трогал нас что ли? Если замерз, погреем …. – И дальше – в том же ключе, и на грани ….

Что ни языкаст Санька, и тот сбежал от греха подальше.

– Алешенька-то где? – Веселый смех догнал Саньку уже за дверью, но он обошелся только молчанием.

И, как и предполагал, Леху нашел возле двигателя.

– Все еще крутится? – Санька плюхнулся на стул. – Ты, на всякий случай, поищи там аккумулятор.

– Смотрел уже. – Леха неохотно поставил двигатель на стол. – Ни какой крышки, ни разъема.

– Не может такого быть. – Санька не выдержал, и подвинулся к столу вместе со стулом. Подобных стульев в кабинете – всего три. Для таких, как Санька и Леха, – кому некогда переодеваться несколько раз на дню. – Сильный. – Санька неуверенно придержал ось ротора.

– Сильный. – Подтвердил Леха. – Я не мог остановить.

– Что и следовало доказать. – Торжественно воскликнул Санька. – Много ли даже сетевых такого размера нельзя остановить? Раз – два, – и обчелся.

– Ни одного. – Попробуй теперь его убедить?! – В том-то и дело, что ни одного.

А теперь уже и Санька был готов с ним согласиться. – А если пассатижами?

А что вы хотите? Два мужика, каждую смену воротящие тяжеленые двигатели, да с такой живопыркой не справятся? Справились, конечно.

Двигатель недовольно пискнул, дернулся, но замер, как миленький.

– Вот, гад! – Искренне изумился Санька, рассматривая, как двигатель в Лехиных руках начал крутиться, как ни в чем и не бывало.

– А чего ты ждал от китайского ширпотреба? – Усмехнулся Леха при виде лица удивленного Саньки. – Ты сколько уже их переломал? И, как ни странно, губки отлетают, а «гвоздик» высверлить не можем.

– Эти у меня два года служили. – Чуть не плакал Санька, но «шлея под хвост уже попала. – В тисках попробуем?

– А если спалим? – Честно говоря, Леха, если и «не перегорел», то проникся. – Нет, это же – прорыв, это же ….

– А чего такая умная голова в этом, занюханном, электроремонтном делает? Я понять хочу. – Сходу закипел Санька. – Значит, есть здесь где-то финт ушами. Пошли?

– Не, я не буду. До обмотчиц дойду. – Леха устало потер глаза. – И вздремнуть не мешает. Носом чую, еще на смену задержат.

– Не имеют права.

– Не имеют, а они по леву оставят. У них каждый день – мажор. – И Леха поставил двигатель на место.

– Все! – Санька даже светился от восторга. – Сдох.

– Кто сдох? – Леху, признаться, убаюкал неторопливый женский разговор ни о чем, – сейчас бы на глаз надавить.

– Не кто, а что? – И по тому, как начало меняться лицо дружбана ….

Только сейчас до Саньки начало доходить, что, кажется, он доигрался.