Отзывы на книгу «Прусская невеста»

Увы. Как говорится, не зашло. Может быть, чего-то недопонимаю, но... Читать утомительно, как будто сквозь дебри продиралась, да и жанр рассказа мной не очень любим. Когда поняла, что ничего не поняла, решила не терять время. В общем, даже половины не осилила.

P.S. Кстати, "Сто лет одиночества", с которым сравнивают "Прусскую невесту", меня тоже не впечатляет. Маркес - не мой писатель. Реализм мне нравится больше, чем фантасмагория. Наверное, дело вкуса.

Перечитываю этот сборник коротеньких рассказов второй раз и второй раз восклицаю — Господибожежтымой, это как же нужно безмерно любить/обожать свою нерусскую русскую родину, это с каким же нечеловеческим терпением и страстью нужно знать, понимать, принимать и помнить все-все-все детали быта и все-все-все тонкости жизни каждого прекаждого жителя своего маленького полунелепого обожаемого бывшего прусского городка! Это просто какое-то совершенно безумное превеликолепнейшее чтение, иногда трогательное до слёз и до щемящей загрудинной боли в том месте, где анатомы помещают/находят мышцу-насос, именуемую сердцем, и куда священники поселяют Душу. Иногда трогательное, но иногда эти рассказы просто поножовщина какая-то — вжик! лезет холодная безжалостная сталь под сердце, и ты хватаешься за раненое место и смахиваешь с перекошенной физиономии слёзы боли, а иногда это ожог — ш_ш_ш... шипит сгорающая в пламени слов кожа рук и пузырятся от вдыхаемого пламени смысла лёгкие.

Эти рядовые, самые обыкновенные и простые люди, столь нежно и трогательно, но одновременно и странно и противоречиво любимые автором, носят самые рядовые и обыденные, самые простые и вместе с тем необыкновенные имена и прозвища. Вы только вслушайтесь, вслушайтесь и вдумайтесь в эти имена/прозвища: Буяниха, фотограф Аллес, Граммофониха, Селёдочка, Хитрый Мух, Колька Урблюд, Чекушка, Светка Чесотка, молодой Лебезьян — сын старого Лебезьяна... Только настоящие, реальные, живые люди могут иметь такие непридуманные, непричёсанные, живые имена и прозвища, потому что человек ненастоящий, зряшний и пустяшный никогда не удостоится чести носить какое-либо прозвище, так как он безлик и усреднён, бесхарактерен и среднестатистичен. И за каждым таким именем, за каждым таким прозвищем сокрыта целая тайна их происхождения, сокрыт характер, сокрыта Личность и сокрыта тайна личности. И никто из вас никогда не узнает и не сообразит сам, почему Чекушонка или Кальсоныча зовут именно так, и почему Буяниху бабы коллективно обвиняли в волшбе и привороте, и что произошло в этом маленьком полусонном городке, когда в него вступила Богиня... Никто из вас не заплачет над горькой судьбой Евы Евы или Риты Шмидт кто угодно... Не узнает и не заплачет, если не прочитает этот отменный сборник странных, порой абсурдных и ирреальных рассказов, составляющих собой одно общее пространство, именуемое Любовь и именуемое Свет... И не заплакав и не узнав — не прикоснётся ещё к одному островку настоящей Большой современной русской литературы.

Никогда ни один Фред и ни один Майкл не заменит мне вот этих самых настоящих, живых, пахнущих потом и одеколоном, совершенно реальных, пусть и книжных людей! Спасибо Юрию Байде за знакомство, я их практически всех полюбил!

P.S. А книгу всенепременнейше постараюсь купить в бумажном виде, с тем, чтобы она стояла на моей книжной полке и её можно было взять перечитать в любой момент. P.P.S. Купил вместо одной искомой три книги — буду зачитываться! :-)

Первое знакомство с рассказами Юрия Буйды у многих пробуждает в памяти образы главного произведения Габриэля Гарсии Маркеса – сонный Макондо, где быль и небыль связаны тугим узлом, и в этом сплетении живут, любят и умирают странные, несуразные и чаще всего остающиеся непонятыми при жизни и после смерти люди. Магический реализм, в жанре которого написаны «Сто лет одиночества» и к которому бесспорно тяготеет «Прусская невеста» – блюдо само по себе изысканное, а уж в антураже послевоенной Восточной Пруссии (если быть совсем точным - маленького провинциального городка Знаменск, бывшего Велау) – настоящий деликатес. Вот только не всем его вкус покажется приятным. Потому как рассказы Буйды – это симфония сладкого и горького, кислого и солёного. Это проза контрастов и гротеска, в которой Буйда запечатлел удивительно рельефный и многоплановый образ своей малой родины.

«Прусская невеста» - это рассказы о жителях Знаменска. Впрочем, первые рассказы сборника дают мало крупных планов, предоставляя читателю полюбоваться причудливой экспозиций. Именно здесь, в этих первых рассказах, присутствие магического реализма наиболее сильно. И с первых же строк прослеживается отношение автора к своей малой родине. Знаменск, в общих чертах сохранив обличье средневекового городка с булыжными мостовыми и домиками под черепичными крышами, оставался для своих жителей загадкой, terra incognita, которую только начали осваивать, приспосабливать под себя. Бывшая Восточная Пруссия образца 1950-60-х годов – по виду и по сути вся та же заграница. Сознание героев Буйды во многом мифологично, и для них новая родина представляется своего рода порубежьем между привычным и чужим, родным и инородным, между двумя крайностями, территорией зыбкого баланса противоположностей, невероятного соприкосновения полюсов. Это место, где возможно абсолютно всё – по законам мифа. Это город чудаков, юродивых, грешников, странников, одержимых, пьяниц, сподвижников. И здесь, как и в далёком Твин-Пиксе, многое – не то, чем кажется.

Рассказы – это своего рода портретная галерея горожан. Кажется, что портреты эти написаны приглушенными, землистыми красками. Но могли ли быть другой палитра в небогатой безнадежной провинции первых послевоенных десятилетий? Большинство жителей Знаменска – советские переселенцы, волею судеб занесенные в Восточную Пруссию вихрями войны и мира. Персонажи Буйды не просто подчеркнуто гротескны: вся их неказистая жизнь течет по законам карнавала. Мало у кого из них есть имена и фамилии, ведь у каждого в городе есть своё ёмкое прозвище или меткая кличка. При том именно этот причудливый «именослов» создаёт эффект правдоподобности и сопричастности, ведь так легко разглядеть частичку знакомого тебе с детства образа в этих диковатых, взбалмошных, но таких настоящих Кальсоныче, Граммофонихе, Буянихе, По Имени Лев, старухе Три Кошки, Кольке Урблюде, сестрах Маленькой и Масенькой и многих, многих других. Каждому из них посвящён один «сольный» рассказ, в остальных же историях сборника все они выступают второстепенными персонажами, сливаясь в пёструю карнавальную толпу. Вот только это не веселый латиноамериканский карнавал. Магический реализм Буйды замешан на грустной магии, если угодно, на водке и слезах.

Персонажи «Прусской невесты» - почти все, как один, неустроенные, изувеченные и отмеченные слабостью или пороком, в целом как будто малосимпатичные. Однако в этих персонажах – сермяжная правда, диковатая, но искренняя энергетика людей, чьи искалеченные судьбы переплелись в маленьком городке бывшей Восточной Пруссии. Буйда не гнушается обращаться к низменным сторонам жизни и поначалу даже может показаться, что он пытается всё и вся мазать чёрной краской. Но такова природа гротеска, где гипертрофированные черты нужны зачастую для того, чтобы на их фоне контрастнее просматривались другие грани образа. И поэтому на смену отторжению, даже брезгливости очень скоро приходит сопереживание этим людям с хромыми судьбами, которые всё равно находили в себе силы и для взбалмошного подвига, и для сумасбродного жеста, и для борьбы наперекор всему – даже зная наперед, что борьба эта без надежды на победу. Потому как почти каждый из рассказов заканчивается смертью, часто нелепой и глупой, почти всегда – до оторопи печальной. И нередко именно смерть становится венцом жизни персонажа, помогая остальным, наконец, осознать и понять, кем же тот был при жизни.

Череда смертей создаёт достаточно мрачный эмоциональный фон. Но смерть – не просто лёгкий способ сгустить краски. Умирающие герои – это, в сущности, ещё и очевидные напоминания неизбывной истины о том, что каждый из нас смертен и нет ничего вечного. Представляется, что смерть в «Прусской невесте» имеет ещё одно значение – самое важное. В конечном итоге, именно «родные могилки» делают землю своей. Неумелая любовь советских переселенцев к своей малой родине не была взаимной: Пруссия долго не принимала новых людей, те же, в свою очередь, просто не понимали её – ведь это была земля немецкая, читай – немая. Но любовь и смерть у Буйды – явления одного порядка, порой взаимозаменяемые. И то, что не удалось освоить любовью, освоили смертью. Персонажи Буйды находили не счастье, а долю – и волокли её, как тяжёлую ношу, до гробовой тоски. А потом сами становились землей. Той самой, которую новые поколения, родившиеся и выросшие в Калининградской области, уже могли с полным правом назвать своей.

700 лет здесь был немецкий Ordnung и шведский гранит на мостовых. А теперь Велау Восточной Пруссии называется Знаменск Калининградской области. В рассказах Юрия Буйды о Велау-Знаменске призрачно всё: улицы, дома, жители и всё настоящее. Невыразимо трагичные истории сменяются историями трепетных отношений. Герои предстают в разных ситуациях и кочуют из рассказа в рассказ, чтобы показать свою версию или свою сущность.

Героям рассказов неизвестно сколько лет. Городские сумасшедшие и пьяницы,бравые герои войны и нежные юницы, люди с ограниченными возможностями и бой-бабы населяют книгу. И телевизор из моего детства: так-же соседи приходили со своими табуретками просто посмотреть новости. Это наше прошлое и наша реальность. Под пером автора городские легенды обретают живую плоть, советские переселенцы внесли новую кровь, немая земля научилась понимать и принимать.

Читать было страшно. И весело. До слёз печально, тдо тахикардии от гнева. И грустно и оптимистично.

Тень башни полуразрушенной шестисотлетней кирхи в течение дня описывает круг по выложенной брусчаткой площади. В ее подземельях спят рыцари-крестоносцы в белых плащах, чтобы в день пришествия дьявола спасти этот обреченный мир. Этот мир, без сомнения, обречен; каким он еще может быть, едва выйдя из кровавой лавины первой войны, революции, репрессий, а потом очередной войны, еще менее поддающейся осмыслению, чем предыдущая? Но именно поэтому его кто-то должен спасти.

Хронология событий останется загадкой ровно до того момента, пока читатель не найдет в себе силы признать, что автор, как и все, пожалуй, герои -- одновременно и не по годам трагично помудревшие дети, и отчаянно цепляющиеся за так и не прожитое детство взрослые. Наверное, поэтому в самом начале книги творится отчаянная чертовщина, да и сам черт является в город, как являются и некая богиня c чудесными зверями, провоцируя оргию. С появлением черта, совпавшим с двадцатым съездом, оживает статуя Генералиссимуса и начинает консультировать горожан на темы радостей плоти. В общем, все это могло бы оказаться песней света нашего Бориса Борисовича Гребенщикова, а инцидент в Настасьино легко представить на месте слияния Преголи и Лавы.

Разрыв бытия начинает проступать не сразу. Где-то на трети книги я подумала, что черепичные крыши и булыжные мостовые становятся неуклюжими декорациями для скабрезных частушек, но почти сразу на меня свалился рассказ о страшной судьбе ребенка, оставленного на попечение местным за шесть серебряных ложек депортируемой матерью-немкой. Почти каждая жизнь оказывается надломлена, войной ли или смертью любимых, и разлом бытия неизбежно поглощает их все, за две или за десять страниц. Все, конечно, отчаянно пьют, но обреченно бредут к тому самому разлому. И чем дальше, тем отчетливее становятся пейзажи осиротевшей земли, приютившей осиротевших людей. Старое кладбище зарастает, руины некогда пряничных домов ветшают и осыпаются, а посреди всего этого умирания буйствует дерево смерти (так называется один из рассказов) -- сирень.

Некоторые рассказы и вовсе преломляют восприятие исторического времени. Ведь если задуматься, то сорокалетние, оказавшиеся в Восточной Пруссии в 1945 году, родились уже после появления в Российской империи парламента, а первая любовь пятидесятилетних, вполне вероятно, пришлась на годы Первой мировой войны. Если дать волю воображению, то вполне можно представить, как царский офицер, попавший в плен и потерявший память, женится на немке из Велау, а после новой войны потеряв уже дочь и взамен обретя память, добирается до родового поместья, оказывается расстрелянным, как и десятилетями ранее вся его семья.

Можно уехать, можно даже повзрослеть, но невозможно выкорчевать из памяти, как сумеречный туман устилает берега Лавы.

Моя израненная, бездомная, любимая земля.

«Прусская невеста» Юрия Буйды выпала к прочтению в книжном клубе. И это редкостное везение, так как я не знала ничего об авторе и не планировала ничего подобного к чтению.

Маркес, Борхес, Павич – на каждого из них Буйда чем-то похож в «Прусской невесте» и от каждого совершенно отличается. Босх в рассказах. Да, постмодернизм. Да, магический реализм. Взращенные на советском субстрате они дают странные, дикие и дивные, колючие побеги, которые прорастают через читателя мучая и радуя.

У «Прусской невесты» подстрочник – книга-город. Не Макондо, но Знаменск-Велау. Как все города роман в рассказах немного хаотичен (мы даже столкнулись в книжном клубе с тем, что у разных людей были разные рассказы в сборнике) и густонаселен.

О, что это за люди! Слепленные из мифологизированных детских воспоминаний, архетипов и символов, слухов и баек, городских легенд и литературных аллюзий они словно вышли из паблика «Страдающее Средневековье» - калечные, сирые, убогие, юродивые, блаженные, гротескные, несчастные, пьяные, потерявшие или так и не обретшие, жестокие, нелепые, обреченные. Они бредут по своей жизни и по тексту, поскрипывая протезами, опираясь на берданки, кто с голой жопой, кто с горбом, кто с мышкой за щекой, кто с бритвой за пазухой. Буяниха, Граммофониха, Одиночка, Колька Урблюд, По Имени Лев, Ева Ева, Веселая Гертруда, Фашист, Чекушонок и добрый десяток других персонажей, включая автора – галерея причудливых портретов, которые можно долго рассматривать, изучать, пытаться понять.

Книга, наверное, истинный рай для филологов и литературоведов, которым есть где развернуться и что проанализировать. Несмотря на то, что в рассказах порой фигурируют годы и есть событийные привязки (XX съезд, например, или полет Гагарина) не покидает ощущение, что город существует вне времени. Несмотря на то, что он точно нанесен на карту (пересечение рек Лава и Преголя, Гвардейский район Калининградской области) кажется, что находится вне реального пространства. Время, место, жизнь, память, смерть, любовь, добро, зло – все они словно скрытые герои книги, которых вот-вот встретишь на следующей странице (и которые, несомненно, присутствовали на похоронах Буянихи вместе с «заплаканными сложноподчиненными предложениями с придаточными образа действия, меры и степени»).

Запомнились два впечатливших меня образа из романа – белоснежный корабль, плывущий по крови в светлое будущее на тяге из четырехсот велосипедистов и бумажный комбинат, пожирающий книги, чтобы произвести толь для покрытия свинарников.

И смерть. Очень много смерти. По моему ощущению в каждом рассказе романа так или иначе присутствует смерть – извечная тень жизни, в какие-то часы огромная и черная, а в какие-то совсем незримая. Да и в целом, какой только тьмы нет в романе – изнасилования, убийства, самоубийства, жуткие травмы, алкоголизм, нечистоты, вечно битые жены и даже разорванная кошка и препарированные птицы. Но все же есть там рассказы, которые условно можно отнести к светлым – «Химыч», «Свинцовая Анна», «Продавец добра», а есть и откровенно жуткие, типа «Рита Шмидт Кто Угодно».

Не сказать, что я усмотрела какую-то логику в порядке рассказов, но испытала разные чувства пройдя путь от некоторого раздражения и недоумения к какому-то невероятно зачарованному состоянию, где восторг и своего рода легкое отвращение не могут поделить территорию моей головы. Очень интересный опыт! И очень хочется писать, как Юрий Буйда – странно и завораживающе.

Население Калиниграда, бывшего Кёнигсберга, в 50-х гг. 20 века – около 200 000 чел., специально посмотрела. Насколько город был провинциален, чтобы на каждой страничке описывать кучу дерьма или лужу мочу? Жители либо дерутся, либо едят бутерброды с салом и чесноком. Едва ли каждый рассказ заканчивается смертью в той или иной степени девиантного героя. Но самое интересное знаете что? Буйда описывает всё это с такой жалостью и уважением, так трепетно и разухабисто, смешно и талантливо, что я себе пообещала – обязательно продолжу читать позже, сейчас мне просто не ко времени. Ведь мастерство автора налицо. Даже нелюбимая мной мистика вплетается органично и к месту. Оценка 4 из 5.

Цитатка. «У тебя правда, а у них справедливость. Ну, терпи: правда - дело одинокое. И гордое. А гордых не любят. Вылазь-ка» (рассказ «По имени Лев»)

Жизнь людей в "Прусской невесте" бесхитростна, проста и бездонна, как сновидения. Слог прекрасен и завораживает своим поэтизмом. При всем этом книга жестока. Люди израненные и телом и душой находят место доброте и любви. Время описываемое в рассказах тяжёлое и суровое, поэтому и поступки жителей этого городка граничат с безумием. Много моментов относящихся к краеведению края были интересны.

Очень интересною. Я сам родился в Риге, а родители переехали после войны, так что в тональность попал сразу в первом рассказе. И конечно спасибо автору за качественную прозу - сейчас это днем с огнем. Наслаждался.

В этой книге вы увидите повествование о жизни людей середины ХХ века в небольшом городке, у которого, как пишет Ю. Буйда, "немецкое прошлое, русское настоящее, человеческое будущее". Автор показывает, как сливались в единую культуру прусское, российское и советское. Рассказчик говорит, что его память напитана чужими историями, поэтому текст пестрит именами, микросюжетами, но всё это складывается в картину жизни города.