Читать книгу: «Чудовищ нет», страница 2

2

Пора, наверное, сказать несколько слов о себе.

Зовут меня, как вы уже поняли, Леха. Фамилия моя простая, кинематографическая – Рязанов. В родстве с прославленным режиссером, который, правда, снимает сейчас всякую дрянь, не состою, но приятно. Болею, кстати, за московский «Локомотив», в просторечии «Паровоз». У нас это непопулярно: в школе все болеют либо за «свиней», то бишь «Спартак», либо за «коней», то бишь ЦСКА, и все вместе болеют за местный «Цементник», который никак не вылезет из второго дивизиона. Но что это я на футбол отвлекся…

Так вот, учусь я в школе номер шесть, живу на Кирова, хотя и это вам уже известно. Дом наш новый и здоровенный, на первом этаже магазин радиотоваров и продуктовый с видеопрокатом, но летом я обитаю преимущественно здесь, у бабки: помогаю по хозяйству и отдыхаю.

Друзей у меня хватает, подруг вроде тоже… Про свою девушку я уже сказал, хотя это громко сказано, что девушка, – так, гуляем иногда вместе. А соседка…

Тут она как раз вышла на улицу и направилась ко мне. Что-то они зачастили, еще приехать не успели, а все «ходють и ходють», как сказала бы бабка.

– Привет! – сказала она улыбаясь.

При ближайшем рассмотрении она оказалась еще симпатичнее. В левом ухе блестела золотая сережка-гвоздик в виде маленького черепа. Вот тебе раз! Панкует, что ли?

У нас в городе панков хватает: ходят в рванине, в джинсах, обрисованных шариковыми ручками, на головах гребешки. Правда, гребешки хитрые: пока ходишь как крутой – мылом его или сахарным сиропом, а чуть в школу или там в опасное место, где навешать могут, водичкой смыл – и выходит почти приличная челочка. Таких, что «по жизни» панки, мало. Раньше их били, сейчас никто не трогает, но старые – много кто побросал панковать, а новые – чаще всего дети лет по четырнадцать максимум.

– Привет, – сказал я, откладывая книгу.

– Бушков, – констатировала она. – Люблю Бушкова. Читал «Пиранью»?

– Читал.

– Здорово. Меня Лариса зовут. Можно просто Лора.

– Знаю. Папундель твой сказал.

– Кто? А… Папа?

– Он. А меня зовут Леша, Алексей. Можно Леха.

– А можно, я буду тебя звать Алекс?

– Зови. – Я пожал плечами. А что, красиво. Пусть зовет. – Ты заходи, чего мы через забор хрюкаем…

Она хихикнула и перепрыгнула через штакетник. Только что стояла по ту сторону, и вот она уже здесь, причем сделала это без видимого напряжения, будто перешагнула. А штакетник, между прочим, метр с хвостиком.

– Ого! – сказал я.

– Я легкой атлетикой занималась, – почему-то смущенно сказала она, присаживаясь на лавочку. – Три года.

– А я ничем не занимался. У нас секция баскетбола была, но я ростом не вышел… Да и не люблю его. Я бы в большой теннис играл, но в городе только один корт, на стадионе, там вечно местные крутые тусуются. На бетоне. Полтинник час.

– Ну, о чем будем… хрюкать? Что тут у вас интересного есть? – спросила она, перебирая пальцами лепестки на бабкиных ромашках, высеянных под заборчиком.

– Да ничего… – А и правда, что у нас тут интересного? Два кинотеатра, куда почти никто не ходит, ночной клуб с ломовыми ценами… – Скучно у нас, если честно.

– Ну, это можно пережить! – Она ничуть не опечалилась. – Зато город красивый.

– А вы где раньше жили? – закинул я удочку.

– Далеко. В Киеве.

– Тоже красивый город, только я там не был. А к нам надолго?

– Дом купили, значит, надолго, – сказала она, глядя в землю. Черепушка в ухе ослепительно блестела на солнце.

– А черепок зачем? – спросил я.

– Красиво. Разве нет?

– Красиво… Но в школе подумают, что ты панкушка.

– А я панк-рок и правда люблю.

Номер. Девчонка любит панк-рок. Ладно бы «Нирвану» какую, таких куриц у нас хватает, особенно мелких: напялят футболки «Кто убил Курта Кобейна?»… А никто его не убил, сам нажрался и застрелился.

– Я, в принципе, тоже… Хотя я все помаленьку слушаю. Погоди, а твой отец сказал, что ты в нашу школу будешь ходить, в шестую.

– Да мне-то все равно. В шестую так в шестую. Но, конечно, если ты там учишься, это хорошо. Веселее будет.

– Ну, до школы еще дожить надо, – философски сказал я.

Лето было в самом разгаре, и о занятиях думать совершенно не хотелось. Особенно о том, что мне осталось учиться всего год, а там уже пора озаботиться, как бы в институт поступить и от армии откосить…

О будущем я размышлять не любил и потому резко сменил ход мыслей, спросив Ларису:

– Лор, а твой отец кто по профессии?

– Историк. И мама тоже. Они ученые, пишут книги.

Так я и думал. Загадочная с виду семейка оказалась просто парочкой слишком умных людей. Трактаты пишут. Чего им в Киеве делать, в самом деле.

– А ты с бабушкой живешь? Я видела, старенькая такая…

– У бабушки я живу временно, летом, – объяснил я. – Надежда и опора. А вообще живу в центре.

– Покажешь мне город?

– Покажу.

– Только вечером, а то мне еще вещи разбирать нужно. Я зайду, ладно?

– Договорились.

– Я ожидал, что она снова выкинет свой трюк с перепрыгиванием заборчика, но Лариса вышла через калитку, аккуратно прикрыв ее за собой.

Нехорошо смотреть человеку в спину, но я проводил ее взглядом до самого крыльца. Нормально. Сегодня вечером все знакомые будут валяться. Что за девчонка, откуда такая? Наши доморощенные красавицы просто отдыхают. Удавятся небось… Черт с ней, с Танькой, когда такая девчонка живет по соседству и просит город показать.

Вы бы на моем месте как поступили?

То-то же!

Наблюдавшая мою тщательную подготовку к демонстрации города бабка пришла в восторг.

– Куды собрался-то? – спросила она в трепетном ожидании, приглушив звук дневного повтора очередного сериала.

– Погулять, ба.

– Я сунул намыленную голову под кран. Чертов «Хэд энд Шоулдерс», щиплет-то как! Паленый, что ли?!

– Моисея… Бреисся… – бормотала бабка. – С девкой соседской небось?

– Угу.

Чего скрывать, все равно ведь подсмотрит старая.

– И правильно. И так и надо. Подружка табе…

– Ба, уймись! – взвыл я.

Бабка сунула мне пахнущее лавандой махровое полотенце и спросила:

– Погладить, можеть, чего надо?

– Футболку, – кивнул я. Бабка, как ни крути, гладила лучше меня. Опыт…

Короче, когда Лариса позвонила в дверь, я был при полном параде: в белой футболке, черных джинсах и своих любимых армейских ботинках. Бабка уговаривала меня надеть «тухли», но я не поддался на эту провокацию. Лариска пришла в том, во что была одета днем. Судя по всему, особенным украшательством она не занималась и даже, по-моему, не красилась. Хотя ей это и не нужно.

– Здравствуйте, бабушка! – приветливо сказала она бабке, делавшей вид, что она уже посмотрела сериал и теперь изучает газету «Известия» (без очков бабка ни черта не видела, да и читать могла не слишком-то бойко, но Лариска про то не знала).

– И здравствуй, милая, – с готовностью отозвалась бабка.

– Пойдем, – буркнул я, зная, что от бабки можно всего ожидать, язык что помело.

– Мы вышли с нашего дворика и двинули в направлении троллейбусной остановки.

– Тебе чего показывать-то?

– Все интересное, – сказала она, мотнув головой и отбросив длинные пряди с лица.

– Отец твой про кладбище спрашивал… Показать?

Она несколько помрачнела.

– Нет, кладбище как раз не нужно. Не люблю кладбища… Мороженое давай поедим, сока попьем какого-нибудь…

Я прикинул свою платежеспособность. Рублей сорок в кармане джинсов лежало, плюс мелочью около червонца.

Можно. Гулянка, блин!

– Давай, – согласился я.

На остановке скучали две старухи с семечками и спал на скамье, тревожно вскрикивая, пьяный. Троллейбус пришел неожиданно быстро: нам повезло, потому что к вечеру интервал увеличивается до двадцати минут. Мы погрузились в практически пустой салон, купили у унылой кондукторши талоны и поехали в центр.

– Садись, – сказала Лариса, хлопая ладонью по порезанному дерматиновому сиденью рядом с собой.

Я покачал головой:

– Не люблю сидеть в троллейбусе.

– Тогда и я не буду.

Она встала и повисла рядом со мной на поручне. Мне было как раз по росту, а Лорка именно висела. Кондукторша посмотрела на нас как на идиотов – троллейбус-то пустой – и отвернулась.

Мы висели, качаясь на выбоинах и поворотах, и делали вид, что смотрим в окна, а на самом деле украдкой разглядывали друг друга. Я все больше убеждался в том, что Лариса очень красивая и, я бы сказал, сексуальная (дурацкое слово, но что еще можно сказать о девчонке с ногами от ушей, посмотрел бы я на вас). О последнем я старался не особенно думать (как бы чего не вышло), но думалось, и все тут.

Что думала обо мне Лариса, я не знаю. Но, наверное, ничего плохого, раз сама попросила меня показать ей город. Или…

– Ты, наверное, волнуешься: нравишься ты мне или нет, – спросила она с хитрой улыбкой.

Я промямлил что-то неопределенное.

– Я же вижу. Нравишься, конечно. Хорошо, что я сразу, по соседству, нашла друга.

Вот те на! Заявленьице! Как-то это не очень красиво, когда девушка сама затевает подобный разговор и признается… э-э… не в любви, нет, но…

Теперь, наверное, мне надо сказать что-нибудь в ответ. Или не говорить? Как-то очень уж быстро все получается, так не бывает!

Меня спас троллейбус. Он остановился, и я заорал:

– Выходим! Чуть не проспали!

В парке, в кафе «Ариэль», мы купили мороженое в вазочках и сок. Вернее, сок и мороженое я купил Ларисе, а себе, как и положено солидному человеку, взял бутылку пива «Сокол» и пакетик чипсов.

– Любишь пиво? – спросила она.

– Люблю.

– А я нет.

Она ковыряла мороженое пластмассовой ложечкой и делала это очень красиво. Никогда бы не подумал, что можно красиво есть обычное сливочное мороженое.

Про Киев ее спросить, что ли?

– Леша, а ты чем вообще занимаешься?

– Я же Алекс, – улыбнулся я.

– Леша тоже хорошо. Так чем?

– Да ничем. На гитаре бренчу, книжки читаю. В футбол бегаю иногда, если соберемся с пацанами. Я ж говорю, большой теннис люблю, но у нас это дохлый номер.

– А здесь есть тир? – спросила она.

– Тир? Есть. Пострелять хочешь?

– Да. Сейчас мороженое доем…

Она доела свое за три сорок, и мы пошли стрелять. Я все смотрел по сторонам – нет ли кого знакомого? Но, как назло, никого, достойного внимания, не попалось, только отличник из параллельного Мирон, личность малоуважаемая и невлиятельная, да Саня Пуля, двигавшийся откуда-то на полном автопилоте. Пуля учился со мной, но в школе появлялся редко; ходили слухи, что дальше учиться он не собирается и будет работать у дядьки в авторемонтной мастерской. Там небось и нажрался…

Тир располагался в старом автобусе, снятом с колес и установленном на окраине парка. Дедушка-тирщик смотрел ток-шоу по маленькому черно-белому телевизору и неохотно оторвался от него, чтобы выдать нам винтовки и пульки.

– По мишеням? – спросил я.

– Я люблю по мишеням, а ты можешь по зверюшкам, – улыбнулась она и бойко положила все пять пулек в десятку. Я в это время успел только два раза промазать по резиновому зайцу и мазнуть по рылу резинового же крокодила, отчего он вяло закачался на пружинке.

– Ого! – сказал я.

– Ого! – сказал и дедушка-тирщик, неожиданно отвлекшийся от телевизора. – Разрядница?

– Кэмээс, – сказала она, кладя пневматичку. – Папа говорит, что взрослый человек должен уметь хорошо стрелять.

– Правильный папа, – кивнул дедушка. – Уважаю. Еще?

– Хватит, – сказала она. – Спасибо.

– Чего-то она взгрустнула после тира…

– Случилось что-то, Лор? – спросил я.

– Да нет, все нормально. Куда-нибудь еще пойдем?

– Как скажешь.

– А пошли домой пешком. Прогуляемся, поболтаем… По дороге мы поболтали о футболе (она немного разбиралась, но тут я уж не стал удивляться – привык, наверное, что она не совсем обычная девчонка), о рыбалке, об архитектуре города, о школах и учителях, о Бушкове, которого она любила (кроме последних книг), и Лукьяненко, которого она тоже любила (и тоже кроме последних книг), о фильмах…

– Любишь ужастики? – спросил я.

– Люблю. Но хорошие.

– Типа?

– Типа «Ночь живых мертвецов» Ромеро. Видел?

– «Возвращение»?

– Нет, именно «Ночь…», «Возвращение» – это другое совсем.

– Не-а… Ромеро… Погоди, это он придумал игру Doom?

– Он. Только значительно позже. Кстати, у меня компьютер есть, приходи, если хочешь, рубанешься.

– В Doom?

– Нет, его у меня нет. В Kingpin или «Горький-17» играл?

– Нет.

– Тебе понравится. А из фильмов я люблю про такое, чего на самом деле не бывает. Про восставших мертвецов, про чудовищ из космоса…

– А про вампиров или оборотней?

– Не люблю, – сказала она серьезно. – Я думаю, это глупые фильмы, потому что их создатели не знают материала. У папы большая библиотека, в том числе и по вампиризму много книг, по ликантропии…

– По чему? – переспросил я.

– По ликантропии. Ну, оборотни твои. Я думаю, это очень серьезный вопрос, а такие фильмы из него развлекаловку делают.

Мы миновали колонку с длинной очередью за водой. Опять ремонт на водозаборе? А я воды про запас не натаскал, бабка обомрет теперь…

– Так ты в них веришь, что ли?

– Ну как тебе сказать? И не то чтобы верю, но и… Ой, а это кто?

Восклицание относилось к местному дурачку по кличке Смех. Смех гордо шествовал по самому центру проезжей части и вез тележку с тряпьем, часто моргая маленькими глазками.

– Это Смех, – сказал я. – Дурачок.

– Живет тут?

Она не испугалась, но насторожилась. С чего бы? Смеха бояться не надо, он добрый. Его и не обижает здесь никто… Живет он с матерью, та нормальная, но нелюдимая. А самому Смеху лет уже сорок, наверное, но он выглядит куда моложе – все они выглядят моложе, дурачки. Только живут мало. Смех по их меркам долгожитель.

– Ты его не бойся, – покровительственно сказал я. – Он смирный. Разве что может подойти и песенку спеть, так ты его не обижай, послушай. Можешь рубль дать или пятьдесят копеек, он обрадуется.

– Ладно, – пообещала Лорка. – Как-нибудь в другой раз. А мы что, уже пришли?

– Как ты догадалась?

– А вон церковь видна. Только мы с другой стороны подошли, да?

Да, мы и в самом деле пришли, и в самом деле подошли с другой стороны, через переулок. Ее папа возился с машиной и приветственно помахал рукой. Я кивнул в ответ.

Бабка уже торчала за забором и, увидев нас, тут же сварливо объявила:

– А по радиву сказали, воды не будет. А ты не наносил.

– Сейчас сбегаю, – сказал я.

– Уже нетути. Выключили. Будешь немытый и непивши.

– Не помру, – сказал я.

– Ну, я побежала, – сказала Лорка. – Пока!

3

Первого сентября я в школу не пошел принципиально – не люблю эту праздничную суету, когда туда-сюда гоняют несчастных первоклашек с букетами цветов, а директор говорит в хриплый микрофон всякую благостную чушь. «Дорогие ребяты! Снова откроет школа свои приветливые двери, снова войдете вы в светлые классы!» Глаза б мои не глядели.

Дома, понятно, я ничего не сказал, собрался честь по чести и пошел к Стасику, который разделял мои чувства относительно Дня знаний. У нас с ним была традиция – задвигать первое сентября, и в школе даже не ругались: привыкли.

Стасик был счастливый человек – он жил один-одинешенек. Дед его помер лет пять назад и оставил однокомнатную квартиру, где Стасик и обитал. Родители его, художники, как люди прогрессивные, считали, что Стасик должен учиться жить самостоятельно, то-то ему повезло… Батон и мотыга у него уникальные, уж точно.

Батон, то есть отец Стасика, был симпатичный толстун с вьющимися длинными волосами пшеничного цвета, который знал творчество «Битлз» как свои пять пальцев. Вернее, творчество «Битлз» он знал несколько иначе, потому что пальцев у него на левой руке было шесть. Родился такой. Мутант.

Мотыга, то бишь мать, напротив, весила килограммов сорок пять и слушала исключительно хард-рок семидесятых. Семейка была еще та. На прошлое день рождение батон подарил Стасику корейский «Фендер», чтобы Стасик учился музыке. И «Фендер», и комбик-усилитель «Форманта» пылились в чулане – слуха у Стасика не было от рождения, зато он неплохо играл в пинг-понг и даже выиграл один раз чемпионат города. Но это неудивительно: просто остальные городские настольные теннисисты играли еще хуже, никто пинг-понгом всерьез не занимался.

– Чаю хочешь? – спросил Стасик, который как раз чаевничал: варенье по столу расставил, баранки, масло сливочное.

– Нет.

– А где твоя пассия?

– За те дни, что оставались до первого сентября, он пару раз мимоходом видел меня с Лоркой, которую я охотно водил по городу, но познакомить я их не успел. Прогулок таких было четыре, в остальное время она сидела дома и не знаю, чем занималась. Пару раз я заходил к ней и играл в «Кингпин», но меня быстро убивали. Никакого особенного развития наши отношения не получили. По крайней мере, я ничего такого не замечал. Зато слухов породили массу, и я с беспокойством ожидал Танькиной реакции. Летом она была у родичей в Архангельской области, но уже, по идее, приехала, в школу все же пора.

– Прямо уж и пассия… В школу, наверное, пошла, – сказал я. – Я ее позавчера видел, ничего не сказала.

– А красивая. Наши жабы поудавятся, – сказал Стасик, который в душе был женоненавистником. Хотя в нашем классе легко стать женоненавистником – сплошные дуры и кошелки.

Я сунул надраенные туфли на полочку, и тут в дверь позвонили. Женоненавистник Стасик намазывал булку вареньем поверх слоя масла, но бросил приготовления, протиснулся мимо меня и, глянув в глазок, присвистнул.

– Черепа прибыли?! – спросил я.

– Не. Круче.

Он открыл дверь, и в прихожую вошла Лорка. В парадной школьной форме, то есть в кружевном белоснежном фартучке, с бантами… Е-мое, я такого уже года три не видел. Наши швабры ходят черт знает в чем, по килограмму штукатурки на роже, а тут прямо фильм «Первоклассница». А черепок-то сняла?! Сняла… Во был бы номер, если бы забыла.

– Привет! – сказала Лорка, нисколько не смущаясь. – А я за тобой шпионила.

– В смысле?

– Увидела, как ты уходишь, и следом пошла. Думала, ты в школу, а ты вовсе сюда. Ой, привет!

Это уже Стасику. Тот критически посмотрел на свои драные спортивные штаны и, кхекнув, выдавил:

– Добро пожаловать. Чайку?

– Нет, спасибо… Ничего, что я зашла? Я долго думала, звонить или нет, хотела уже в школу пойти, а потом решила, что одна не хочу. А что тут у вас?

Боже, она еще и с букетом. Штук пятнадцать алых роз, за спиной прятала.

– Цветы в вазу, – сказал Стасик, скрываясь на кухне. – Завянут.

– Познакомь нас, – попросила Лорка, проходя в комнату.

– Это Стасик, – кивнул я в сторону кухни. – Стасик, это Лариса!

– Очень приятно! – рявкнул он и появился с большой хрустальной вазой, наполненной водой. – Ваза, конечно, уродская, но пока постоят.

– Уродская, – согласилась Лариска, аккуратно вставляя в нее букет. – Ой, что же я с ним теперь делать-то буду?

– Подаришь кому-нибудь.

– Я классной руководительнице хотела подарить.

– Марише? Да ее б удар хватил, – захихикал Стасик. – Не приучена она у нас к цветам. Не заработала.

– Что, противная?

– Хуже. Дура, к тому же злобная. Сущий ваххабит.

– Подтверждаю, – сказал я, поймав вопросительный Лоркин взгляд.

– Тогда хорошо, что не подарила. Ой, а это чьи картины?

Картины, конечно же, были Стасиковых черепов, о чем он тут же сообщил. Они и в самом деле ничего рисуют – особенно мне нравилась вот эта, с горным пейзажем. Стасик говорил, их картины есть в частных коллекциях в Штатах, Швейцарии, Гонконге и еще где-то.

– Здорово, – сказала Лорка. – А почему так мало?

– Что-то у них дома, что-то в мастерской… Вот еще, батон нарисовал. – Стасик выволок из-за шкафа большой холст на раме.

– Ничего себе, – сказал я.

На холсте был изображен призрачный силуэт над какими-то кустиками, терявшимися в тумане. На заднем плане угадывались надгробия, в черном небе тускло мерцали звезды. Вроде ничего особенного, но нарисовано было мастерски, жутко.

– Страшилок начитался?

– Батон-то? Обычно такого не рисовал. У нас гараж прямо возле кладбища, он там завозился с двигателем и уже за полночь домой топал, вот и причудилось ему… Два дня рисовал, а потом за шкаф закинул. Халтура, говорит. Только возле рынка продавать.

– Не скажи, – заметил я. – Я бы на стенку повесил.

– Я с батоном потрещу, может, он подарит. Ему все равно без надобности, – великодушно сказал Стасик.

Я повернулся к Лорке, чтобы спросить ее мнение о картине, и замер. Она смотрела на холст, с омерзением скривив губы.

– Что, не нравится? – поинтересовался Стасик.

– Нет, – сказала она, мотнув головой. – Убери, пожалуйста.

Он не стал ничего уточнять и вернул холст на прежнее место, за шкаф. Лорка села на стул.

– Чего? Плохо, что ли? – встревоженно спросил Стасик.

– Да нет, нормально.

– Говори. Рожа у тебя… – Он запнулся: слово «рожа», конечно, к Лорке никак не подходило.

– Неприятная картина, – сказала Лорка. – Но написано талантливо.

– Угу, – неопределенно буркнул Стасик.

– Послушайте, а мы можем туда сходить? – спросила она.

– На кладбище? – уставился на нее я. – Ради бога. А что там делать?

– Ну… Интересно. Каждое кладбище – это история города.

– Да хоть сейчас.

– Без вопросов, – сказал Стасик. – Раз уж мы задвинули школу… На кладбище ветер свищет, завиваясь над крестом, на могилке… э-э… – Он осекся, потому что дальше было не шибко прилично.

Лорка хихикнула.

– Знаю я, знаю, – сказала она. – Тара-рам тара-ра-рам, тут могила растворилась, вышел из нее мертвец: «Что ты делаешь, негодный?»

– Тара-рам меня, подлец, – закончил я. – Какие мы образованные и утонченные молодые люди. Аж противно.

– А что? Детский стишок, – пожал плечами Стасик. – Так что, валим на кладбище? Только я бутер свой дожру, делал ведь, старался. Ну и розы – я себе оставлю, да? Красивые…

– На кладбище мы пошли пешком – чтобы убить время. По дороге Стасик пространно рассуждал о мертвецах.

– Вот смотри, Лех, – приставал он, – положили мертвеца в гробик, гвоздями забили, зарыли. Лежит он там, и что с ним происходит?

– Разлагается, – рассеянно буркнул я, пиная пустую банку из-под «Доктора Пеппера». – Что ему еще делать?

– А почему?

– В смысле? Почему разлагается? Потому что из мяса. Хочешь, проведи эксперимент – кошку дохлую, или крысу, или просто вырезки грамм триста в ящичек положи, и закопай и проверяй ежедневно.

– Лениво, – сказал Стасик. – Ну… А вот бывает, что живого закопают. Он заснул там или заболел чем, а потом проснулся, глядь – а сам в гробу. Ковырь, ковырь крышку-то, а она не поднимается. Страшно, наверное…

– Страшно, – согласился я.

– Гоголя, говорят, так закопали. Я где-то читал. Откопали потом, смотрят, а он уже почти гроб изнутри прогрыз, но все же помер по-настоящему, не успел вылезти.

– А чего они его откапывали? – удивился я.

– Не помню… Письмо он, что ли, оставил. Если, мол, ласты склею, вы потом посмотрите, правильно я склеил или неправильно. А они опоздали. Вроде так я читал.

– А кладбище у вас старинное? – спросила Лорка, слушавшая нашу дискуссию без особого интереса.

– Лет сто, – сказал Стасик с видом знатока, хотя ничего про кладбище знать не мог – они сюда приехали из Челябинска не так уж и давно, когда дед помер.

– А я вот точно знал, что кладбищу под две сотни; раньше там была церковь, но при большевиках ее сломали и построили из кирпича кинотеатр…

– Сто пятьдесят, – сказал я веско.

Стасик не стал спорить, а Лорка удивилась:

– Так много?!

– У нас еще еврейское есть, его еще до войны забросили, – сказал я, – но там и не кладбище уже, а так, заросли… Ямки всякие, кусты, деревья. Даже памятника порядочного не осталось. Там кто-то копается, золото, наверное, ищут. Евреев, говорят, когда хоронили, всегда золото в могилу клали, хоть чуть-чуть. А кто богатый – тем много.

– А это уже оно, кладбище ваше?

Да, это уже было оно. Толстая краснокирпичная ограда с крестообразными сквозными отверстиями, местами вместо старого кирпича – новый, обычный силикатный. Над оградой нависали липы, на которых вполголоса каркали вороны.

– Осторожно, тут никогда не прекращается бомбежка, – предостерег Стасик.

– Мой отец еще при советской власти на субботник сюда ходил, – сказал я, – так они затеяли гнезда вороньи разорить, чтоб не пакостили. Пригнали машину, ну, которая фонари ремонтирует, мужик поднялся в этой штуке к гнездам и давай ломать. Черта с два сломали – они аж проволокой алюминиевой поприкручены. Парочку оторвали, плюнули и уехали.

– Умные вороны, – пробормотала Лорка.

Мы как раз подошли к входу. Возле него стояла небольшая старушка с букетиками каких-то беленьких цветочков.

– Могилку проведать? – спросила она, щурясь и улыбаясь.

– Нет, бабушка, так, посмотреть, – сказала Лорка.

Бабка внимательно поглядела на нее, улыбка сползла с ее симпатичного личика.

– А понапрасну шляться – на то стадионы есть. И кино с танцами.

– Да мы ничего, – встрял Стасик. – Мы историки.

– А историкам в музей надо иттить, – сказала бабка злобно и меленько перекрестилась. – Альбо в планетарий.

Бочком пробравшись мимо бабки, мы прошли внутрь и остановились на развилке, от которой расходились посыпанные светлым речным песком тропинки.

– Чего эта Тортилла окрысилась? – спросил Стасик в недоумении.

– Цветов не купили…

– А по-моему, мы ей не понравились, – сказал Стасик.

Лорка пожала плечами:

– Я на стареньких людей никогда не обижаюсь. Им все нужно прощать.

– Этак на голову сядут… – проворчал Стасик. – Дорогие мои старики, дайте я вас сейчас расцелую… во все доступные места… Куда идем-то?

– А все равно.

– Тогда пойдем ангела посмотрим. Видала ангела?

Ангелом именовался надгробный памятник какому-то купцу или чиновнику в самой глубине кладбища, в старинной его части. Надпись не то скололи, не то сама затерлась с годами, осталась лишь одна дата – «1838». Сама фигура ангела пострадала не меньше надписи – крылья были оббиты, равно как и голова. И все равно памятник выглядел величественно, возвышаясь над ржавыми коваными крестами.

– А вот тоже красивый, – кивнул Стасик на монолит черного камня.

Там, насколько я помнил, было написано что-то в стихах про усопшего младенца, который теперь играет в раю с ангелочками, но Лорку памятники и эпитафии не интересовали. Она обеспокоенно оглядывалась по сторонам, поэтому я спросил:

– Случилось что?

– Н-нет… ничего…

Но что-то случилось, и я это видел. Не так уж плохо я узнал Лорку за время знакомства.

– Щас зомби вылезет, – прикололся Стасик. – И начнет нас грызть. «Возвращение живых мертвецов», помнишь, там панки на кладбище пришли?

– Пошел ты!… – махнул я на него рукой. – Малдер.

– Сам ты Малдер!

– Тихо, – попросила Лорка. – Тихо, ребята.

Мы замолчали и прислушались. На кладбище царила привычная покойная тишина, нарушаемая только ворчанием ворон высоко над головами и неожиданно далеким шумом городских улиц. Я внезапно подумал о том, что подо мной, метрах в двух или в полутора, лежит мертвое тело… И не одно – десятки, сотни, совсем рядом… Истлевшие одежды, голые кости… Или не голые? Или они только и ждут, чтобы вот так любопытные люди пришли к ним на могилы, и тянутся, тянутся к нам сквозь пронизанную травяными корнями землю…

Чтобы укусить. Съесть.

Тьфу ты, пакость! И Стасик сволочь, напомнил же.

– Я ничего не слышу, – сказал Стасик.

– А ты ничего и не должен слышать, – сказала Лорка.

Тогда чего говоришь: «Тише, тише!»?

– Я тишину и слушала, – сказала Лорка.

Стасик не нашелся что сказать и притих.

Мы еще немного побродили по дорожкам. Старая часть кладбища уверенно зарастала высокой травой, крапивой и какими-то розовыми цветочками. Братская могила, где были похоронены погибшие при освобождении города от немцев солдаты, практически скрылась в зарослях, только край большой облупившейся звезды торчал сверху.

– А на северной стороне авторитетов хоронят. Быков всяких, – поделился Стасик информацией. – Памятники из мрамора, статуи… Цветы…

– Это ж не солдаты, – хмуро сказал я. – У них небось денег вагон.

– Ну уж траву могли бы скосить.

– Вот и займись. Скоси. А то ныть все мастера. Или директору кладбища напиши. «Посетив вверенное вам кладбище, остался весьма недоволен»… Ну и так далее. «Прошу принять меры. С приветом, Стасик».

– А я что… Я ничего.

– А где ваш гараж? – спросила Лорка.

– Щас покажу, – буркнул Стасик.