Читать книгу: «Витовы и Щаповы из села Иваново», страница 6

Бабушка отмечала день своего венчания 8 января (21 января нового стиля) даже тогда, когда дедушка умер. На свадебном меню ресторана «Метрополь» она каждый раз записывала скромные ужины юбилейных лет венчания. Последняя запись – тридцатилетие совместной жизни 21 января 1942 года.

Праздновали в нашей семье и Пасху. Правда, пасхальный пост не соблюдался, наш стол всегда был скромным. К Пасхе пеклись куличи, красились яйца. Кулич пекла тётя Луша или мама. Яйца красили акварельными красками и переводили на них сводные картинки. Я с бабушкой дожидался полуночи, и мы «разговлялись». На следующий день к нам приходила из церкви после пасхальной службы в Елоховском соборе тётя Лиза Дербенёва. В церковь бабушка после появления «обновленцев» не ходила. Советские праздники в семье не отмечались.

Тридцатого сентября отмечали именины бабушки. Возвращаясь в августе в Москву из деревни (с дачи), мы привозили живую курицу, которая некоторое время жила в коридоре в корзине. Ко дню именин наш сосед Сергей Гавриш брал саблю и отрубал курице голову. Из курицы готовили праздничный ужин. Приходила её любимая племянница, Ирина Стафрина (дочь брата Анатолия Александровича Витова), с мужем, Валентином, к которому бабушка относилась очень хорошо. Валентин, рослый мужественный и деликатный человек, был на фронте ранен в колено, нога не гнулась, и он прихрамывал. О войне никогда не рассказывал. Правда, однажды речь зашла о героизме признанном и героизме, ничем не отмеченном. И Валентин рассказал о мальчике, который под огнём перевозил их в лодке на другой берег реки. Мальчик погиб, никто так и не узнал его имени.

Приходила к бабушке поздравить и её первая горничная тётя Женя (фамилии уже не помню). Она вышла замуж, а замужних горничных не держали. Приходила она довольно часто помочь по хозяйству, её муж погиб в Первую мировую войну, детей у неё не было, осталась одна. Приходила она и после смерти бабушки просто посидеть у нас и что-то сделать.

Бабушка крайне негативно относилась к настоящему времени, но у неё не было озлобленности, которая часто встречается по значительно более мелким обидам на государство и его представителей. Бабушка никогда не настраивала меня против существующего строя, понимая, что мне придётся в нём жить, но в то же время она была категорически против моего вступления в пионеры и в комсомол, которые у неё ассоциировались с большевиками. В этих случаях мне доставались изрядная порция брани и небольшое рукоприкладство, которое я стоически переносил. Со временем это проходило, и бабушка успокаивалась.

Бабушка отличалась широтой и свободой взглядов. Она очень доброжелательно относилась к новым руководителям СССР, пришедшим на смену невыносимых ею Ленина и Сталина. Ей импонировал Н. С. Хрущёв, выступавший с разоблачением сталинизма. В конце 50-х приподнялся «железный занавес», появились французские шансонье (Ив Монтан), французские фильмы. Этого бабушка ждала многие годы. Она ходила на все французские фильмы и обязательно хотела, чтобы я был с ней. Помню наш поход на «Красное и чёрное» с Жераром Филипом, который очень ей нравился. На этот фильм пускали только «после 16», а мне было 14. «Ты обязательно должен пойти, я скажу, что тебе 16». И она провела меня в «Колизей» (ныне театр «Современник»), а после просмотра обсуждала со мной фильм. Вместе мы смотрели «Фанфан Тюльпан», «Пармская обитель» (там были кадры дворца, где она бывала).

Умерла бабушка в конце марта 1960 года в возрасте 68 лет. Я хотел бы забыть этот день, но он прочно врезался в мою память. Бабушка болела, и у неё начался отёк лёгких. Она стала задыхаться, не могла лежать и всё время сидела на кровати, прислонясь к высоким подушкам. Приехала скорая помощь, врач сказал маме, что положение безнадёжно. Бабушке становилось всё хуже и хуже. Она просила, чтобы я держал её, так как она не могла лечь. Смерти она не боялась. Я держал её, обняв, до последнего вздоха.

Это была первая смерть, с которой я близко столкнулся. Я плакал, скрывая свои слёзы от всех. Потом занялся вместе с мамой похоронами, что было в то время непростым делом. Гроб с телом бабушки стоял в комнате на столе, тётя Луша читала псалтырь все дни и ночи до похорон. Приходили люди проститься. Отпевали бабушку в Духовской церкви Даниловского кладбища, кремировали согласно её завещанию и похоронили прах на Даниловском кладбище в могилу её родителей и мужа.

Колпачный переулок, 4

Рассказывая о бабушке, не могу не рассказать о нашем доме и квартире по адресу: Колпачный переулок, дом 4. Здесь бабушка и дедушка жили с 1920 года. Трёхэтажный дом расположен во дворе, за зданием бывшей школы. Его построил в начале XX века известный московский ювелир Орест Фёдорович Курлюков³³. На трёх этажах дома были расположены три квартиры. До 1917 года их занимали: на первом этаже – сам Орест Фёдорович, на втором этаже – его сын Владимир Орестович с семьёй. На третьем этаже жил сын барона Андрея Львовича Кнопа³⁴, особняк которого расположен на противоположной стороне переулка (Колпачный, д. 5). После женитьбы сына на гувернантке он был «отселён» из особняка в квартиру дома Курлюкова. В 1917 году Кнопы покинули Россию, собирались вернуться, когда всё успокоится. Просторные квартиры в доме начали постепенно «уплотняться» и превращаться в коммунальные.

Первоначально каждая из квартир представляла собой длинную анфиладу из семи комнат, кухни и ванной. В таком виде они были непригодны для превращения в коммунальные. Революционное решение было простым – вдоль всей квартиры воздвигались перегородки, и образовывался коридор длиной около 30 метров от кухни до ванной и туалета. В перегородках из подручного материала создавались двери в каждую комнату, все они были разные: от маленьких, в которые надо было протискиваться, до широких, как въездные ворота. Все большие двустворчатые анфиладные двери в квартире сохранялись, поэтому в каждой комнате были три двери, две анфиладные – в соседние комнаты и одна – в коридор. После такой «революционной» перестройки квартиры московской буржуазии приближались к планировке барака. Высота потолков в квартирах была около 4 метров, потолки были лепные, симметрия лепных фигур была нарушена перегородками. В каждой комнате сохранились огромные окна с толстыми зеркальными стёклами и мраморными подоконниками.

Над третьим этажом располагался большой чердак, войти в него можно было через чёрную лестницу, шедшую из второго маленького подъезда. На чёрную лестницу выходили двери из кухонь. Чердак был высокий, там обычно сушили бельё и хранили ненужные вещи. На первом этаже у чёрной лестницы находилась небольшая комната для дворника. Ниже в подвале была котельная. До конца пятидесятых годов дом отапливался от этой котельной.

Орест Фёдорович Курлюков умер в 1916 г., а его сын старался «уплотнить» квартиры людьми не с улицы, а известными ему по дореволюционной жизни. И, когда у моих бабушки и дедушки отобрали их квартиру в доме страхового общества «Россия», Владимир Орестович предложил им перебраться в его дом, в квартиру Кнопа, поскольку стало ясно, что ничего не «успокоится» и хозяин квартиры уже не вернётся. В приглашении перебраться была и практическая цель: дедушка, служивший в Красной армии, имел право на владение оружием, а при новой власти развились воровство и грабежи домов. Из подъезда и с лестниц исчезли ковры, зеркала, светильники, крали верхнюю одежду, которую было принято оставлять на вешалках в большой, общей для всех квартир прихожей. Дмитрий Николаевич, мой дед, быстро организовал в доме дежурство, и кражи прекратились.

После жизни в собственном доме, в собственной квартире вот в такую коммунальную квартиру на третьем этаже дома переехали моя бабушка, дедушка и мама, которой было к этому времени 7 лет. Здесь им предстояло прожить более 40 лет. Я никогда не видел уныния на лице бабушки и не слышал от неё ни одной жалобы и ни одного слова осуждения советской власти. В этой квартире жил и я со своей семьёй.

А самым первым жильцом квартиры был товарищ Кнопа – Зейц – с женой Серафимой. Уезжая из России, Кноп просил его проследить за порядком в квартире. Зейц работал в секретариате Троцкого, и его ждала судьба всех троцкистов.

Квартира постепенно «уплотнялась»: в неё переехали сёстры Вяземские, Любовь Орестовна и Валентина Орестовна, со своей мамой. Они жили в соседнем здании «Частной женской гимназии Л. О. Вяземской в Москве», которая была открыта в 1908 году по высочайшему разрешению императора. Эту гимназию Любовь Орестовна передала государству, она стала школой № 41. Вяземским было предложено переехать в дом Курлюкова. Они заняли большую комнату, расположенную рядом с комнатой бабушки. Их домработница Ксения поселилась в самой последней комнате квартиры, около туалета. Через некоторое время в квартиру въехал красный казак из Запорожья – Пётр Иванович Гавриш – со своей женой Анной Иосифовной и сыном Сергеем. Таким образом, состав жильцов квартиры был разнообразен: мои бабушка и дедушка из семей Иваново-Вознесенских фабрикантов, дворяне из старинного рода Вяземских, казак, член ВКП(б) Пётр Гавриш с семьёй, троцкист Зейц с женой и две домработницы (до революции – горничные). Отмечу, что громких скандалов, ругани, брани, различных коммунальных ссор в квартире никогда не было.

Постепенно устанавливался новый порядок, порядок совместной жизни в коммунальной квартире: система оплаты электричества за каждую лампочку и расчёт общего, весьма тусклого освещения в коридоре, обязательное по графику дежурство каждой семьи – мытьё полов в коридоре, мест общего пользования. Вымыть полы из отличного дубового паркета и мест общего пользования для неподготовленных жильцов была задача не из простых. Помню, как значительно позднее, в конце 60-х, жена и я ползали на коленях по коридору не один час, отскабливая въевшуюся в паркет грязь.

Пётр Иванович Гавриш был деятельным человеком и умело использовал своё положение члена ВКП(б). Он стал требовать, чтобы кухня, которая относилась к комнатам, в которых жили мои родственники, стала общей и ей могли бы пользоваться все семьи. Для этого надо было провести существенную перестройку – от части комнаты моей бабушки отрезать угол для прохода на кухню. Был построен крохотный коридорчик шириной 70 см, высотой 1,8 м. В комнате бабушки образовался угловой выступ. Стенки коридора из картона пропускали и усиливали все звуки. Когда кто-то протискивался по коридорчику на кухню, казалось, что он шагает напрямик через комнату. Одни соседи вставали уже в 5 утра, а другие ложились после 12 ночи.

Моим родным повезло, рядом с ними поселились высокообразованные женщины – сёстры Вяземские. Валентина умерла в 1944 году, память о Любови Орестовне я бережно храню всю жизнь.

По прошествии многих лет вижу Любовь Орестовну глазами юноши – она умерла в августе 1960 года, когда мне исполнилось 19 лет. Она идёт по коридору квартиры, всегда аккуратно одетая (никаких халатов), среднего роста, полная, седые волосы сзади зачёсаны в пучок. У неё низкий грудной приятный голос, строгое выражение лица, серые вдумчивые глаза. В ней чувствовались ум и достоинство. Удивительно, в моих глазах Любовь Орестовна никогда не выглядела старухой, даже в возрасте далеко за 80 лет. Я думаю, что это было связано с её осанкой: отсутствием сутулости, старческого «шарканья» ногами, с уверенной походкой, с правильной чёткой речью хорошего преподавателя. Она была постоянно занята своей работой. Кроме основной работы в Московском институте инженеров транспорта (МИИТ), занималась дома с аспирантами, писала учебные пособия по английскому языку.

Её отец, Орест Полиенович Вяземский, был выдающимся инженером-путейцем³⁵, известным далеко за пределами России. Орест Полиенович руководил строительством более четырёх тысяч вёрст железных дорог, проложенных по трудным и неизведанным местам Сибири. Объёмы и разнообразие выполненных Орестом Полиеновичем работ невероятны – восемь лет он работал на строительстве морского порта Санкт-Петербурга и морского канала Петербург – Кронштадт, с 1888 года был руководителем работ по изысканию пути строительства труднейших участков Забайкальской и Крутобайкальской железных дорог, частично проходящих по зоне вечной мерзлоты. Он участвовал в изыскательских работах по прокладке более двенадцати тысяч вёрст железных дорог. За работы на Транссибирской магистрали Орест Полиенович был награждён многими орденами Российской империи, наградами от Бухарского эмира, китайского и японского правительств. Его работы по строительству Транссибирской магистрали были отмечены золотой медалью Всемирной выставки в Париже в 1900 году. У Ореста Полиеновича и Елены Дмитриевны Вяземских было трое детей: сын Валериан (1868–1924), дочери – Любовь (1869–1960) и Валентина (1871–1944).

На стене в комнате Любови Орестовны висела подаренная её отцу в 1900 году на Всемирной выставке в Париже большая серебряная карта России с золотой ниткой этой железной дороги. Любовь Орестовна рассказывала мне, что она с сестрой и братом были с отцом в его многочисленных поездках во время изыскательских работ в Сибири. Вспоминала, как они ездили в сильнейшие морозы на санях, укутанные медвежьими полостями.

Любовь Орестовна – одна из первых русских женщин, обучавшихся в Кембриджском университете. Она рассказывала, что в годы учёбы много путешествовала на велосипеде по дорогам Англии. В 1902 году учредила «Первое частное женское коммерческое училище Л. О. Вяземской в Москве». В 1908 году, по высочайшему разрешению императора, оно было преобразовано в «Частную женскую гимназию Л. О. Вяземской в Москве». Располагалась гимназия в Колпачном переулке (дом № 4), в ней обучались О. Н. Андровская, сёстры Каган – Лиля (Брик) и Элла (писательница Эльза Триоле).

Одновременно с работой в гимназии Любовь Орестовна поступила на физико-математический факультет Московского университета, который окончила в 1916 году (в возрасте 46 лет). В начале 1918 года она передала свою гимназию государству, но, по воспоминаниям одного из её учеников, «… продолжала работать в школе № 41, была сильным математиком и безупречным педагогом». С 1919 года работала учёным секретарём физико-математической секции научного отдела Наркомата Просвещения.

Не обошла Любовь Орестовну и участь многих людей из интеллектуальной российской элиты: 20 августа 1919 года её арестовали по групповому делу кадетов³⁶, но по ходатайству юридического отдела Московского Политического Красного Креста освободили. В ночь с 18 на 19 октября 1920 года вновь арестовали. Выписка из её личного дела говорит о произволе ВЧК, твёрдых нравственных устоях и уме Любови Орестовны. 19 октября 1920 года Любовь Орестовна Вяземская показала на допросе: «Причин ареста я не знаю, но думаю, что потому, что в 1905 году я записалась в члены партии конституционных демократов (КД), но через год вычеркнулась. Затем в связи с арестами по делу Тактического Центра, но там я никого не знала. Куракиных не знаю. Точно так же не знаю Лопухиных, Бернгард и Сологуб. С кадетскими кругами я совершенно не знакома. Когда я записалась в партию, то это сделал один из родителей. Фамилии его я сейчас не помню».

На том же допросе на вопрос о своих политических убеждениях Любовь Орестовна Вяземская ответила так: «Я подчиняюсь Советской власти и считаю, что идеалы социализма хороши, но насколько он осуществим и верным ли путем мы идем, судить не берусь». Заместитель народного комиссара по просвещению Покровский направил телефонограмму в Президиум ВЧК. «Телефонограмма № 850. В ночь на 19 октября по ордеру № 8361 МЧК арестована сотрудница Наркомпроса Любовь Орестовна Вяземская, так как она выполняет ответственную работу по Государственному Комитету охраны памятников природы, прошу срочно рассмотреть ее дело и, если возможно, освободить. Заместитель Наркомпроса Покровский».

1 ноября 1920 года было утверждено Заключение по делу Вяземской Л. О. «Вяземская не является активной работницей в партии кадетов, полагаю ходатайство зам. Наркомпроса Покровского об освобождении Вяземской из-под ареста удовлетворить». Любовь Орестовна была освобождена 5 ноября 1920 года и продолжила свою работу учёным секретарём научного отдела Наркомпроса. Всю свою жизнь Любовь Орестовна посвятила педагогической работе, с 1938 по 1957 год она была заведующей кафедрой иностранных языков МИИТ. В 85 лет Любовь Орестовна защитила диссертацию на степень доктора педагогических наук.

В квартире Любовь Орестовна общалась только с моей бабушкой, у них были общие темы для разговоров. Любовь Орестовна всегда вела жизнь трудолюбивого, увлечённого работой человека, не обсуждала с соседями никаких проблем. Очень простую еду ей готовила её домработница Ксения.

В соответствии со своей должностью в МИИТ Любовь Орестовна являлась полковником железнодорожных войск. У неё была форменная одежда: тёмно-синий китель с погонами. В этой форме я её видел всего несколько раз, она выходила в ней в коридор, когда возникала необходимость дать указания мастеру из домоуправления провести какие-либо работы по починке и ремонту в квартире. Любовь Орестовна отличалась невероятной скромностью в бытовых делах, у неё никогда не было ни к кому претензий.