Читать книгу: «Витовы и Щаповы из села Иваново», страница 5

Имение А. Ф. Витова Богданово

В 1904 году Александр Фёдорович купил у В. А. Кравкова землю в 27 километрах от Костромы на правом берегу Волги.³¹

Согласно Плану и Межевой книге в купленную землю входили: пустошь Андрейкова, часть пустоши Калинов мыс, мыс Камешки, часть земель деревни Сельцо, часть усадьбы Богдановой. Всего было куплено земли – 186 десятин 2231,75 сажень, из них: усадебной, пахотной, лесной и сенокосной земли – 170 десятин 391,75 кв. саженей и половина реки Волги – 16 десятин 1832 кв. сажени.

На этой земле Александр Фёдорович начал строительство имения, которое он назвал «Богданово». Первоначально на фундаменте дома бывших владельцев Сухотиных был построен летний дом, а затем началось строительство большого дома в стиле модерн на высоком берегу Волги. Дом строился по проекту московского архитектора А. А. Галецкого³².

Живописный, изрезанный оврагами правый высокий берег реки Волги, долина реки Кубани, впадающей здесь в Волгу, создают исключительный по красоте природный пейзаж. Вокруг дома был разбит парк, высажены сотни экзотических деревьев.

Александр Фёдорович, сам потомственный крестьянин, с удовольствием занялся земледелием и животноводством, для чего он построил небольшой хозяйственный посёлок с домами для работников. На маленькой ферме содержалась различная живность. Некоторое время держали двух медведей – Мишку и Машку. Однако они повзрослели, одичали, и с ними пришлось расстаться. В пруду около дома жили экзотические лягушата, которые каждую зиму вымерзали, и их заводили снова. В теплице выращивались различные растения и цветы.

Богданово. Новый дом. 1909 год

Надежда, Александр Фёдорович и дог Фрина. Богданово. 1909 год

Последние Витовы – обитатели Богданова. Екатерина (моя мама) и её двоюродный брат Александр. 1916 г.

Богданово было любимым детищем Александра Фёдоровича, в которое он вкладывал свои деньги и силы. Из окон большого дома открывался прекрасный вид на Волгу и заливные луга. Река была постоянным источником свежей рыбы, в специальных садках у берега держали стерлядь.

Особенностью Богданова был великолепный парк, разбитый Александром Фёдоровичем на высоком берегу Волги. Парком занимался Андрей Платонович Черкизов – известный в то время ботаник. Он приезжал сюда каждое лето, привозя с собой семена и саженцы. Террасы на крутом волжском берегу стали ботаническим садом, где можно было встретить растения с Дальнего Востока, из Южной Америки, из различных ботанических садов, где у Черкизова были хорошие знакомые – директора, и даже из Малайского архипелага. Черкизов высаживал в создаваемом парке и оранжерее экзотические растения: болотный финик, мохнатый непентес, непентес Рафлези, киноварный гемантуз, диксония антарктическая, дихоризандра мозаичная, которые произрастают в Каледонии, на Филиппинах, на островах Меланезии.

Купечество, вышедшее из крепостных крестьян, относилось недоброжелательно к дворянству, которое пользовалось привилегиями и высокомерно смотрело на купцов, стараясь показать своё родовое превосходство. Александр Фёдорович, не вникая в суть революционного движения, поддерживал людей, которые, по его мнению, боролись с этой несправедливостью. Поэтому в Богданове на электростанции некоторое время он скрывал Михаила Фрунзе. М. Фрунзе не забыл этого, и после революции никто из Витовых не был репрессирован и не был «лишенцем».

Местные крестьяне хорошо относились к Александру Фёдоровичу. Так же относился и он к крестьянам, любил ходить к ним в гости в близлежащую деревню.

После революции Александру Фёдоровичу оставили дом управляющего, где он мог жить. В главном доме создали санаторий, который стал называться «Трифоныч».

Но Александр Фёдорович не мог смотреть, как его детище становилось бесхозным, заброшенным, разорённым. Он продаёт дом и переезжает в старообрядческое село Чернопенье (расположено ниже Костромы на Волге). Здесь он купил дом, в котором поселился с женой и внучкой (моей мамой). В течение многих десятилетий имение, созданное Александром Фёдоровичем, служило людям, здесь располагался туберкулёзный санаторий.

Мои Витовы

Бабушка

Мои воспоминания о бабушке – Надежде Александровне Витовой (Щаповой) – начинаются с середины сороковых годов. С момента моего рождения до возвращения из Тбилиси в 1942 году бабушка меня не видела, это было связано с её крайне критичным отношением к моему отцу, она была против брака мамы с ним.

Первое воспоминание – я с мамой пришёл в гости к бабушке, дедушка уже умер. Я прыгаю на её огромной кровати из красного дерева, с позолоченной резьбой и не хочу уходить домой. Мы в это время жили на Садово-Кудринской улице, около планетария.

Бабушка резко выделялась из людей, которые встречались мне в повседневной жизни. Правда, в тот момент это мне, скорее, не нравилось, мне хотелось, чтобы она была, «как все». Она была среднего роста (160–165 см), с хорошей осанкой, никогда и ни при каких обстоятельствах не горбилась, стройная, а я помню её в возрасте старше 50 лет. Она следила за собой, пользовалась помадой и пудрой, что также смущало меня. Всегда ходила с покрытой головой – закрывала свои волосы особой домашней повязкой с большим бантом спереди, на улицу выходила в бархатном берете. Характер у неё был властный и требовательный. Это сказывалось на её взаимоотношениях с мамой и мной.

Бабушка никогда не стремилась «упроститься», скрыть своё происхождение, подделаться под окружающую её среду. Всегда опрятно одетая (одежду она шила и перешивала у портнихи), в туфлях на средних каблуках (даже в морозы). Её походка, посадка головы, взгляд показывали, что она из другого мира. Окружающие относились к ней с уважением и явным почтением. Однако это поведение не было высокомерием, в общении с людьми (например, летом в деревне) она умела быть простой и понятной им.

В 1946 году мама разошлась с отцом, и мы переехали к бабушке в Колпачный переулок (дом 4). Это была большая коммунальная квартира, в которой у нас было две комнаты: в одной жила бабушка, в другой – я и мама. С этого времени я постепенно стал для неё любимым внуком. Однако внешне она никогда не проявляла свою любовь и относилась ко мне достаточно строго.

Бабушка не выходила на кухню и не готовила. Этим занималась мама, а ранее – Лукерья Ильинична Синицына (тётя Луша), бывшая горничная бабушки, которая прожила всю жизнь рядом с нами. Бабушка не занималась всевозможными обсуждениями, которыми всегда полны коммунальные квартиры. Она общалась только с Любовью Орестовной Вяземской, которая жила в соседней комнате.

Любовь Орестовна происходила из дворянского рода Вяземских, была дочерью известного инженера-путейца, одного из строителей Транссибирской железной дороги Ореста Полиеновича Вяземского. Любовь Орестовна – первая русская женщина, обучавшаяся в Кембриджском университете. Затем, в возрасте 47 лет, она закончила физико-математический факультет Московского университета. В начале ХХ века Любовь Орестовна открыла первую частную женскую гимназию, в которой учились Лиля Брик и её сестра, известная писательница Эльза Триоле. Многие годы Любовь Орестовна возглавляла кафедру иностранных языков в Московском институте инженеров транспорта (с 1938 по 1960 годы).

После появления телевидения мы по приглашению Любови Орестовны приходили в её комнату смотреть театральные постановки на крохотном экране телевизора «Ленинград».

Из родственников к нам часто приходила тётя Лиза (Елизавета Ефимовна Дербенёва), двоюродная сестра бабушки (дочь Анны Фёдоровны Дербенёвой (Витовой)) и её подруга с детских лет.

Бабушка часто и тяжело болела: ещё в детстве, играя в «гигантские шаги» (высокий столб с привязанной на верху верёвкой, держась за которую можно делать большие прыжки), она ударилась бедром о столб. В результате у неё возник абсцесс на кости, который был залечен, но затем в продолжение всей жизни возникал в других местах. Позже говорили, что это костный туберкулёз, но точного диагноза поставлено не было.

Мы жили очень скромно, только на небольшую зарплату моей мамы, она работала в «Гипроавтопроме» сначала техником, позже инженером по проектированию автомобильных заводов. Нужны были средства для жизни, и бабушка постепенно продавала свои вещи, на которые всегда находились покупатели. Часы, фарфор, хрусталь, платья, страусовые веера, книги, рисунки Коровина – всё это медленно покидало дом и превращалось в продукты. Помню визит Лидии Руслановой, купившей большой позолоченный тульский самовар. Постепенно продавалась и мебель. Огромная спальня красного дерева в стиле Людовик XIV сохранилась чудом – собравшийся её купить врач был арестован в 1953 году.

В 1947 году бабушка пошла работать в Зоологический музей при Московском университете (МГУ) контролёром. У неё короткая трудовая биография, но она хорошо характеризует бабушку.

В её трудовой книжке заполнена одна страница:

«Зоологический музей Московского ордена Ленина государственного Университета им. М. В. Ломоносова.

11.05.1946 г. – Зачислена на должность сторожа зоомузея.

01.07.1947 г. – Числится в должности контролёра.

16.09.1950 г. – Освобождена от работы по состоянию здоровья».

За это короткое время записей поощрения и награждения – 2 страницы.

«08.03.1948 г. – В день Восьмого Марта за хорошую работу объявлена благодарность.

08.03.1949 г. – В Международный женский день объявлена благодарность.

01.05.1950 г. – За исключительно внимательное отношение к посетителям, участие в организации выставки по пчеловодству и за выполнение работы сверх своих непосредственных обязанностей объявлена благодарность.

15.09.1950 г. – Отмечая образцовую и безупречную работу, а также за проделанную большую и ценную работу, далеко выходившую за рамки занимаемой ею в музее должности, дирекция Зоологического музея объявляет благодарность».

Я хорошо помню бабушку, сидящую при входе в залы музея и проверяющую билеты. Однако внешность, образованность, свободное владение французским и немецким языками выделяли её из окружающих. Сотрудники музея обращались к ней за консультациями: о жизни в европейских странах, в Африке, за помощью в переводах. Её заметили учёные, работавшие в музее и университете. Имевшийся у неё небольшой походный барометр постоянно просили дать в экспедиции. Известный художник-анималист В. Ватагин подарил ей в 1948 году несколько своих рисунков.

В 1950 году бабушка тяжело заболела, и ей пришлось уйти из музея. Сотрудники музея в знак уважения написали бабушке письмо.

«Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Александровна!

С чувством большого сожаления мы, Ваши друзья и товарищи по работе, узнали, что по состоянию здоровья Вы вынуждены оставить работу в музее. С Вашим уходом наш коллектив теряет одного из лучших членов, а наш музей лишается весьма полезного и преданного делу сотрудника, способность, инициатива и энергичная деятельность которого далеко выходили за пределы той скромной должности, которую Вы занимали. В нашем коллективе Вы пользуетесь общим уважением, симпатиями и любовью.

Мы ценим Вас за Ваш прекрасный ровный характер, сердечность, чуткость, отзывчивость и такт в обращении с людьми.

От всего сердца мы желаем Вам скорейшего поправления Вашего здоровья и выражаем надежду, что Вы не премините вернуться к работе в музее, чего мы все горячо желаем.

Подписи: директор Музея С. Туров и 25 сотрудников».

Бабушка была умным, талантливым человеком, во многом похожим на свою прабабку – Прасковью Ивановну, основательницу красильно-ткацкого производства в г. Иваново-Вознесенске, но она жила во время, когда её таланты не были нужны.

Работая в музее, бабушка увлеклась пчеловодством. В возрасте 56 лет она поступила в Институт усовершенствования знаний специалистов сельского хозяйства и окончила Высшие пчеловодческие курсы. Всё лето (1948 г.) мы провели в деревне Крюково (ст. Снегири), где была небольшая пасека от университета (10 ульев). Я хорошо помню эту пасеку и терпеливо выносил укусы пчёл, иногда ходил с заплывшими глазами. А бабушка использовала пчёл и для лечения.

Чтобы отделить себя от матери моего отца, которую я в Тбилиси называл «бабушка», она научила меня называть себя «тётябабушка» (пишу вместе, как я это произносил в детстве). Помню себя кричащего со двора в её окно на третьем этаже: «Тётябабушка, тётябабушка, можно я ещё погуляю?» Когда посторонние люди стали меня спрашивать: «Кто она тебе – тётя или бабушка?», я впервые задумался. Однако продолжал её так называть и обращался к ней всю жизнь на «Вы», другого не мог представить.

В житейских вопросах бабушке помогала тётя Луша (Лукерья Ильинична Синицина). Её появление в семье Витовых связано с занятной историей. Тётя Луша работала горничной в семье Надежды Андреевны Обуховой – известной певицы. На стене в гостиной висел её портрет, нарисованный углём И. Репиным. Убираясь, тётя Луша протёрла этот портрет сырой тряпкой. Но её не выгнали на улицу, Надежда Андреевна, знакомая с моей бабушкой, рекомендовала её как старательную и честную горничную, и тётя Луша стала горничной бабушки.

Тётя Луша стирала, шила, убиралась, готовила. Иногда между ней и бабушкой возникали размолвки, и тогда бабушка не пускала тётю Лушу к себе в комнату. Тётя Луша переживала и стремилась как можно скорее добиться прощения. Бабушка рассказывала, что тётю Лушу соседи по квартире уговорили не работать домработницей, а стать рабочей на Электроламповом заводе, что она и сделала. Затем вытребовала себе отдельную жилплощадь – маленькую комнату рядом с кухней.

Бабушка прекрасно говорила на французском и немецком языках. Когда я пошёл учиться в школу, она стала помогать мне делать уроки. Но это продолжалось недолго, остался только французский язык, которым она меня заставляла заниматься. В своей дальнейшей жизни я очень сожалел, что учился языку из-под палки.

Бабушка часто болела. Хорошо помню – она лежит в кровати, я сижу, занимаюсь, готовлюсь к приёмным экзаменам в институт. Учу физику, направление магнитного поля вокруг провода (правило буравчика), делаю движения рукой, как будто ввинчиваю штопор. Смотрю, бабушка подозрительно и с испугом наблюдает за мной. Как объяснила потом, решила, что я немного «свихнулся» от занятий.

Своей эрудицией и умом бабушка привлекала к себе людей. К ней часто приходила Нина Григорьевна Кучаева – научная сотрудница какого-то академического института, которую почему-то звали «Подснежник». Во время войны у неё была возможность получать дополнительные продукты, и она меняла их на бабушкины вещи. После войны она стала приходить к бабушке для разговоров «по душам». Говорила в основном Нина Григорьевна, рассказывая о своей жизни и «романах», ей, видно, было необходимо излить свою душу. Её дочь погибла на Кавказе, сын, способный журналист, крепко пил. С мужем она развелась и однажды решила прийти со своим возлюбленным. Бабушка была исключительно холодна и в следующий раз сделала строгий выговор «Подснежнику»: «Приходить ко мне со своим возлюбленным неприлично». Это было не ханжество, а строгие моральные правила, которых она придерживалась всю жизнь.

К моему отцу бабушка относилась очень плохо. Я думаю, что отец по своим жизненным принципам настолько отличался от жизненных принципов бабушки, что он ей был чужд и неприятен. Бабушка никогда не принимала отца в своём доме, никогда не бывала у него и старалась ограничить мои встречи с ним. Хорошо помню, как однажды, на мой день рождения, отец попробовал прийти и поздравить меня. Бабушка отправила мою маму к входной двери в квартиру сказать ему, чтобы он никогда не смел приходить к нам. Отец был вынужден ретироваться. Самое удивительное, что, несмотря на такое отношение к нему, он до последних своих дней отзывался о бабушке крайне почтительно, с большим уважением. На праздники, если он был в Тбилиси, присылал ей поздравительные телеграммы, адресуя их Надежде Александровне Витовой. Бабушка говорила, что он это делал специально, чтобы подчеркнуть своё родство с известной в Грузии по дореволюционной жизни фамилией.

Бабушка вела финансовые дела в семье и определяла праздники, которые мы отмечали. Новый год мы встречали всегда в узком семейном кругу – бабушка, мама и я. На столе – бутылка сидра, он продавался в таких же бутылках, как шампанское, но был дёшев. Значительную часть бутылки выпивал я и часто после этого чувствовал себя неважно. Бабушка никогда мне не препятствовала, считала, что запреты могут привести к пьянству.

Главным праздником для бабушки было Рождество. Я всегда покупал ей две небольшие ёлки, одну она хранила за окном до сочельника (мне это было совершенно не понятно, зачем – все наряжали ёлки к Новому году), а в сочельник я помогал ей наряжать ёлку. Игрушки были ещё дореволюционные. В детские годы в Рождество я всегда находил около кровати чулок с подарками – яблоками, конфетами, орехами. Вторую ёлку бабушка в рождественские дни отвозила на кладбище на могилу родителей и мужа. Ёлку на Рождество бабушка ставила всю жизнь, даже тогда, когда ёлки были запрещены: наряжалась маленькая ёлочка, которая быстро пряталась в шкаф, если кто-то стучал в дверь.