Император. Зарождение

Пролог. Минингит

Восемнадцать лет назад.

Моему отцу было восемнадцать, когда Его Высочество принц Анатолий Фейн, младший сын Императора, после ужасной трагедии на мирном саммите, приведшей к гибели всей его семьи и лидеров крупнейших стран, взошел на престол. Первые принятые им законы оказались довольно противоречивыми и были по разному восприняты в разных кругах. Высшие слои общества полностью его поддержали и присягнули на верность последнему представителю династии, они чуть ли не целовали пол, по которому он ходил. Среди нас, средних и низших слоев общества, нашлись смельчаки, вышедшие на улицы на многочисленные митинги и протесты. Долго эти люди не прожили, а информация об этом оказалась стерта из официальных документов. Люди смирились и старались больше не высказывать недовольства новым порядкам в государстве. В результате, придуманная авторами учебников история стала правдой.

Папа плохо помнил те времена, был еще слишком мал и не придавал значения происходящему вокруг. “Ну какого восемнадцатилетнего парня будет интересовать, кто правит страной? Я тогда только об учебе думал, учителем истории хотел стать,” – всегда говорил он, когда я задавал множество вопросов и требовательно ждал ответа на них. К его удивлению, меня политика интересовала всегда. Неожиданно так совпало, что в день, когда по городу должен проехать кортеж Императора с семьей, мне исполнялось восемь лет.

Мало кто в нашем захолустье видел Императора вживую. Только на экране в моменты обращений или новостей. Да и те транслировали не так часто, и посмотреть могли не все. Телевизор считался настоящей роскошью. Наверное, из-за этого в городе поднялся переполох, когда внезапно объявили маршрут гостевого тура правителя. Император должен проехать через нас в первый раз за прошедшие двадцать пять лет. По традиции тур по городам страны проводится при каждом рождении наследника престола, но за прошедшие годы это будет четвертый сын. Предыдущие маршруты обходили нас стороной и вот, наконец, повезло.

Прекрасно помню радостное предвкушение, ожидание чего-то грандиозного, великого. Это непередаваемое чувство, когда ты очень долго ждешь событие, и оно вот-вот должно наступить. Лучшего подарка на день рождения и представить нельзя. Все утро никого и близко не подпускали к центру города. Стражи порядка и прибывшие заранее гвардейцы Императора были везде. Никогда не видел их в таком количестве, казалось, словно жителей на улицах меньше, чем их. Куда ни посмотри, везде черно-желтые мундиры, орлы на рукавах черных форменных курток и фуражки с отличительными знаками званий. Дав себе слово любыми средствами увидеть сегодня Императора, я заранее придумал план и нашел место для наблюдений.

Самым высоким домом вблизи главной улицы была гостиница, но из-за отсутствия в городе частых посетителей, нуждающихся в ней, она пришла в упадок. Сперва идея показалась не очень разумной, с виду здание выглядело настолько потрепано, словно вот-вот рухнет, но друзья убедили, что ничего с ним не случится.

Рассматривая соседние дома, замечаю других сообразительных людей, додумавшихся забраться на крышу. Среди них есть еще несколько детей всех возрастов. Узнаю парочку одноклассников, те с завистью смотрят на нас. На нашу крышу больше никто пока не поднимется, хозяин дома запер все окна и двери на первом этаже и забрался к нам, но устроился на другом краю. Это был родной отец моего лучшего друга Джефферсона, что сидел рядом, свесив ноги с края и болтая ими в воздухе. Будучи на два года старше, он выглядел значительно моложе и ниже, но постоянно успокаивал себя, что мы еще слишком малы и изменимся со временем. Я не верил, ведь даже если он и вырастет, то я тоже, и все равно останусь выше. Его родители разошлись из-за этой гостиницы и денег, что уходили на ее содержание, и сейчас у него новый папа. Но и про настоящего не забывал, навещал его и помогал по хозяйству время от времени.

– Хорошо хоть солнца нет, мы бы зажарились здесь, под открытым небом, сидеть на металле, – рассматривая небо, вместо пока еще пустующей главной дороги, сказал второй мой друг, Дмитрий, укутываясь посильнее в полы старой джинсовой куртки с тремя заплатками на каждом из рукавов. Дмитрий родился до вступления в силу закона о запрете привычных нашей стране имен, и пусть по документам родителям пришлось переименовать его, но между собой все всегда называли запретным именем.

Меня тогда еще не было на свете, но по словам отца, вступивший в силу закон вызвал настоящий переполох. Государственные служащие заворачивали имена, даже образованные от запрещенных, боясь и за свои жизни. Ведь наказывали и тех, кто пусть и не специально, а по невнимательности, но помогал нарушать его. С того момента в Российской Империи перестали существовать исконно русские и славянские имена и на их место пришла анархия. Некоторые противники стали называть детей в честь вещей, ранее существовавших стран, городов, сейчас лежавших в руинах или начисто стертых с лица земли. Да, как угодно, лишь бы не уподобляться знати и так полюбившимся им Джонам, Карлам и прочей иностранщине, как в сердцах порой называл подобные имена отец. Восприятие закона дошло до такого абсурда, что людей заставляли менять данные ранее имена, лишь бы искоренить все. Маме повезло, ее имя, Анна, не попало в список запретных, только его оказалось больше нельзя сокращать. А вот папа из Михаила по документам стал Мигелем. Наша с сестрой мать работала в больнице и дала детям, как она считала, уникальные имена в честь болезней, мое правда, несколько исковеркала глухая на одно ухо паспортистка, при записи в свидетельстве о рождении.

– Ты на дорогу смотри, а не на небо. Император туда еще не скоро попадет, – если б они сидели рядом, то Джефферсон непременно ударил бы его локтем под бок, но так как между ними нахожусь я, смог только наградить недовольным взглядом. Даже перестав мотать ногой в воздухе, он вытянулся вперед, стараясь раньше других увидеть приближавшийся кортеж, но дорога терялась среди начавшегося леса – края города.

– Его старшему сыну пятнадцать, захочет и отправит папашу на тот свет, как тот сделал со своим. Папа говорит, так даже лучше будет, – нахмурился Дмитрий, поджав под себя ноги и вцепившись пальцами в край крыши, словно это его спасет если вдруг начнет падать. Меня их разговоры не впечатляли, ведь сейчас Дима нес откровенную чушь, такого никогда не было и отец Императора трагически погиб во взрыве. Подслушал наверно рассуждения взрослых на кухне и воспринял за чистую монету. Я старался не слушать, а просто смотрел вперед, в толпу, на дорогу, на стражей порядка, и масштаб развернувшегося действия. Когда еще Император решит заглянуть в наше захолустье? Может этот день войдет в историю города, если такого больше не повторится.

– Твой папа грузчик, у него ума с горошину, ему-то откуда знать, как лучше будет? – он хотел сказать что-то еще, но Дима резко оттолкнулся от крыши, и перегнувшись через меня, полез размахивая кулаками, надеясь задеть Джефферсона. Упав на прохладную металлическую пластину, стараюсь не упустить главный момент дня, но за телом друга, чуть ли не улегшегося на мои колени, ничего не видно. Ударив от досады Диму по спине, пытаясь привести разъяренного друга в чувства, вытягиваю шею и замираю при виде первых признаков приближающегося кортежа.

– Так, ребята, прекратили, а то свалитесь отсюда, а мне перед матерями отчитываться за ваши переломы, если вообще не убьетесь, – поспешил разнять дерущихся хозяин дома, оттащив сына на свою часть крыши и тем самым немного успокоив Диму. Заняв прежнее место, он уставился на дорогу с разинутым ртом, не веря глазам. До нас почти не доносился шум двигателя, он тонул в криках толпы. Трудно разобрать восторженные они или, наоборот, с ненавистью, слова сливались в единый гул общего хора голосов. С крыши оказалось почти не рассмотреть лица пассажиров, но стоило процессии подъехать ближе и поравняться с домом, я добился цели и увидел все самое интересное, как и было в моих мечтах.

Не знаю, ради чего собрались люди внизу, но я прежде видел автомобили на картинках, и они никогда не привлекали меня, оттого не ахнул в изумлении, как другие мальчишки на соседних крышах. Честно говоря, машины меня впечатлили еще меньше, чем ожидал. Они оказались похожи на металлические гробы на четырех колесах с вмонтированными спереди лампами. Без крыши, с острыми углами, но блестящие, с зеркальной поверхностью. На картинках выглядели и то красивее, и немного иначе. По сравнению с ними троллейбусы куда внушительней, но это исключительно мое мнение.

Внутри кожаные черные диваны в два ряда, на первом сидел один человек за рулем. А вот на втором расположились три сына Императора, пятнадцати, десяти и пяти лет. Их волосы одинаково подстрижены, но у старшего они иссиня-черные, а у остальных чуть светлее, больше похожие на темно-русые. Одеты мальчики в черные рубашки, застегнутые на все пуговицы до шеи и праздничные пиджаки. От плеча свисали прикрепленные черно-желтые ленты, спускавшиеся ниже, пересекая грудь наискосок. Погоны показывали их очередность в праве наследования. Одна, две или три золотые линии блестели от света фонарей и прожекторов вдоль дороги. Представив себя в таком нелепом наряде, улыбнулся, радуясь, что я лишь сын учителя местной школы.

Не знаю, что люди хотели увидеть, учитывая глупый вид машин и кортежа. Их не сопровождали конные всадники или хотя бы оркестр. Без них все это выглядело просто, как две машины, следующие на очень маленькой скорости из пункта а, в пункт б. Но моя главная цель сидела как раз таки во втором автомобиле. Откинувшись на спинку дивана и не смотря по сторонам, Император всматривался в тонкую черную пластину в руках, не обращая внимания на ликующие крики толпы. Одет правитель страны точно так же, как и сыновья: на погонах красуются великолепные двуглавые орлы размером чуть ли не с ладонь. Длинные черные волосы собраны в хвост, а голову обрамляет корона, сделанная из нескольких цепочек, соединенных между собой и скрепленных отлитой из платины медали с изображением двуглавого орла – герба страны. Я много читал об этом символе власти, и стоило увидеть его вживую, так и открыл рот от восторга. Суровое лицо, уродливый шрам на щеке, его образ полностью совпадает с портретами, время от времени появляющимися на плакатах по городу. Густые черные брови, гладко выбритый подбородок. Наблюдая за ним, понимаю, какой восторг вызывает один вид правителя страны. Подумать только, я своими глазами вижу человека, которого кто-то может никогда в жизни не увидеть. Сердце так и сжимается в груди от восторга.

Совершенно неожиданно, откуда-то из толпы вылетел круглый предмет. В этот момент мой рот непроизвольно открылся, а сердце замерло в груди. Объект пронесся над толпой и дорогой, и с громким стуком камня о металл, врезался в дверь машины. Тишина воцарилась еще в тот момент, когда снаряд покинул толпу, а гвардейцы сорвались с места и бросилась на поиски виновника, раздвигая первые ряды людей в стороны, словно колосья пшеницы, мешающие на пути. Я видел, как толпа расступилась, выдавая того с потрохами. Предмет оказался булыжником, а из-за ограждения на дорогу чуть ли не за шкирку вытащили нашего соседа, парня лет тринадцати. Мы не общались с ним, я даже имени его не знал, видел только то, как он постоянно скандалил с родителями, надолго пропадал, это многое говорило о нем.

Император оторвался от своего занятия и впервые осмотрелся по сторонам. Чуть склонившись и посмотрев оценивающим взглядом на место, куда угодил снаряд, перевел взгляд на мужчин из гвардии, сопровождавших виновника. Подняв руку, он неловким движением подал знак сперва водителю, затем махнул, подзывая служащих к себе. Замешкавшись на пару секунд, те переглянулись и нехотя повели задержанного к машине.

– Ты чудовище, это все знают, но боятся сказать тебе в лицо. Настанет день, и ты станешь частью истории. Федералы победят, демократия жива, – он пытался кричать, но один из мужчин вовремя зажал его рот ладонью. Ударив задержанного по голеням и поставив на колени, придавил к асфальту.

– Ребята, вам лучше отвернуться, – властно скомандовал отец Джефферсона. Протянув руку, он судорожно толкал сына к выходу с крыши, стараясь отвернуть его голову от зрелища на дороге, – а еще лучше, пойдемте вниз, угощу вас чем-нибудь, там вроде завалялись конфеты, – чтобы добраться до нас и затащить в дверь, ему пришлось бы выпустить сына, а о нем мужчина беспокоился больше остальных. Дмитрий послушался призыва и встал на ноги, но не сдвинулся с места, догадавшись, что я никуда не собираюсь.

Застыв на месте, я всматривался в происходящее, а живот скручивало от плохого предчувствия. Ничего не говоря, Император окинул задержанного взглядом, лицо на секунду перекосилось от неприязни. Сыновья в первой машине развернулись, забрались на сиденье коленями. Старшие перешептывались между собой и посмеивались в кулаки. Сильнее сжав парапет ограждения, с замиранием сердца наблюдаю за тем, как медленно и молча Император поднимает руку и отдает команду гвардейцу. Положительно кивнув, тот поднимает парня за шкирку и его уводят с улицы. Куда именно, с моей позиции не видно. Загнав Диму и сына в дом, хозяин гостиницы краем глаза наблюдает за происходящим, пытаясь прогнать с крыши и меня, но заметно расслабляется, когда понимает, что виновника увели прочь, а не расстреляли на месте. Процессия продолжила движение по главной улице, а во мне поселилось сомнение и родилась куча вопросов.

Ни сегодня, ни на следующий день парень домой так и не вернулся. Больше его в нашем городе никто не видел. Так и случилось: вместе с пропажей соседского парня умерло мое восхищение правителем страны. С того самого дня я интересовался политикой и Императором еще больше, чем прежде. Пытаясь найти любую зацепку или информацию, что помогла бы убрать его с трона. Соседский парень знал, чем ему грозит такой поступок, но все равно совершил его, а значит я не один такой, людей надо просто подтолкнуть, вот только как.

Глава 1. Минингит

Сегодняшние газеты пестрели заголовками о результатах проверок общественного транспорта. Троим отрезали пальцы, и еще два десятка лишились одного глаза. Неужели кто-то еще осмеливается не платить за проезд? Так жестоко карались безбилетники и пассажиры, окружавшие их. В законе прописано, если вы видели или могли увидеть неоплату проезда, то должны немедленно сообщить об этом. В нашем городе давно не случалось подобных инцидентов, казалось, все выучили правила и следуют им. Слишком расслабились и перестали обращать внимание, за что и поплатились. Насколько эгоистичным нужно быть, пытаясь сэкономить несколько рублей ценой здоровья окружающих? Я никогда не понимал таких людей. Хочешь бороться с системой, правительством, Императором? Так борись, но иным способом, не подвергая опасности тех, кто этого не хочет. Представив на месте пострадавших кого-то из семьи, невольно вздрагиваю и опрокидываю чашку с чаем.

Темно-коричневая жидкость стремительно стекает к краю стола, напоминая о неровности пола, но газета частично впитывает ее, давая время схватить тряпку и не допустить лужи на драгоценном мамином кафеле. Стоит хоть капле оказаться на нем, и она поднимает крик, если узнает, даже не представляю отчего. Какой вред плиткам на полу может нанести почти остывший чай? Предотвратив катастрофу, поднимаю взгляд на так и не шелохнувшуюся сестру. Она сидит, откинувшись на спинку стула, прижав обложку книги к краю стола. Само спокойствие и невозмутимость, как и свернувшаяся калачиком у ее ног собака бело-серого окраса по кличке Волчица. Любая другая девушка, из всех моих знакомых, первой схватилась бы за тряпку. Скарлатина не была любой другой и все в городе знали это. Наверное, оттого в двадцать лет она еще ни с кем не помолвлена, в отличие от младшей сестры – Меланомы.

Все с нетерпением ждали восемнадцатого дня рождения Меланомы, ведь только после исполнения этого возраста девушке можно официально предложить руку и сердце, что несомненно и сделает один из наших соседей. Другом он мне не был, слишком большая разница в возрасте, но в столь маленьких городах все про всех знают, и у него получилась положительная характеристика. Правда, отец никак не мог понять, почему жених выбрал младшую из сестер, ведь если поставить их рядом, по красоте выиграет явно старшая. Мать же прекрасно понимала это, ведь Скерли, как мы ее звали, в жизни не стояла у плиты, тряпки в руках не держала, и не умела вставлять нитку в иголку. Ее страстью стали книги, краски и школа, в которой она сейчас и работала младшим воспитателем.

– Спасибо за помощь, – недовольно пробормотал я, закончив уборку и окинув заметно опустевший стол. Мы с ней завтракали последними, все уходили по делам раньше, моя же смена на телеграфе начиналась в обед, а Скерли сейчас присматривала за детьми, которых не с кем оставить после уроков, и первая половина дня оказалась свободна. Перелистнув страницу, сестра покачала головой, а собака навострила уши и подняла голову, смотря на хозяйку. Мы подобрали ее совсем крошечной на улице, и из всей семьи Волчица поладила только со Скарлатиной. Ходила постоянно везде за ней, как приклеенная.

– Твои проблемы не должны становиться моими, дорогой брат. Мама просила передать через тебя Джеффу, что у нас шатается ступенька на лестнице, и она очень просит его прийти и починить. А еще петли у двери наверху скрипят, – натянуто улыбнувшись, сестра подняла на меня свои яркие небесно-голубые глаза и поправила выбившийся из-под платка на голове локон. Меня же передергивало от одного ее вида каждый раз, когда смотрел напрямую. Скерли получила от матери исключительный цвет волос, остальное досталось от кого-то другого. Все, кто видели девушку соглашались в общем мнении о небывалой красоте, только она искусно научилась прятать ее под слоем рисунков прямо на лице. Сегодня это оказался орнамент из кривых линий, складывающихся в единую композицию, очень похожую на паутину. Волосы опрятно собраны в пучок и закрыты платком так, что совершенно не разобрать какого они цвета. Было время, когда Скерли просто сбрила их и ходила лысая, пока мать не сдалась и не разрешила делать с собой все, что душе угодно, но не трогать волосы, главное достояние рода.

– Я передам, но не уверен, что он сможет прийти сегодня, – просьба матери на самом деле была уколом в ответ, уверен, она ее только что придумала, намереваясь задеть гордость. Всякий раз, когда я сам брался что-то чинить, в результате выходило только хуже и приходилось переплачивать за исправление сделанных ошибок. Благо мой друг Джефферсон как раз занимался строительством и помогал за половину платы. Его детские надежды оправдались, и сейчас парень выше меня на полголовы и куда крупнее из-за образа жизни и работы. Одно дело целый день стучать молотком и таскать доски, и совсем другое – стоять в офисе и отстукивать телеграммы. На его фоне я казался хлюпиком.

– Завезешь матери обед? Она забыла сегодня, – или оставила специально, чтобы сэкономить и поголодать. Мать часто так делала, и пока только я просек невинный обман. С каждым месяцем счета за электричество и воду приходили все больше, а еще не зима, что будет, когда настанут холода и представить трудно. Возможно, придется отказаться от удобств цивилизации и перейти на свечи. Школа пусть и предоставила отцу дом, как только он стал директором, но тот разваливается на глазах, ведь стоял тут еще до моего рождения. Правительство платит за посещаемость каждого ученика, но в последнее время их становится меньше. Родители постепенно начали забирать детей, стоит им научиться читать и считать. На их взгляд, этого достаточно, ведь на работу, требующую настоящего образования, никто и не претендует, а грузчику или кухарке достаточно и алфавита. Наша мать работает младшим медицинским сотрудником в больнице, и ее зарплаты не хватает даже на оплату половины счетов. Только объединив свой заработок с моим, она может свести концы с концами. Сколько денег в семью приносят сестры, я не спрашивал, но пока справляемся исключительно вместе.

– Конечно, зайду в обеденное время, перед началом смены, – подхватив сверток под мышку, перешагиваю через поднявшую голову собаку и выхожу из кухни. Замираю возле входной двери. Коридор совсем маленький, вдвоем трудно разойтись. Лестница наверх и в погреб занимает добрую половину места. Убедившись, что сестра не следит, спускаюсь на пару ступенек и оставляю мамин обед там. Лучше, пусть постоит в холоде, чем буду таскать по с собой. Бросив взгляд на часы на стене, спешу выйти на улицу.

Город можно пешком пройти за три часа от одной границы до другой. Главная улица прямо по центру делит его на две части. Наш дом стоит на территории школы, одной на всех, расположенной почти в центре. Отсюда просто добраться до любого уголка, что очень экономит наши и без того скромные гроши. Учитывая, как сильно увеличились интервалы между трамваями, скоро весь город перестанет ими пользоваться. Еще пять лет назад стук колес оглашал улицу с интервалом в десять, максимум двадцать минут. Сейчас же они ходят раз в час, а то и два. Неудивительно, ведь проезд дорожает каждый год, а случайно уснув и пропустив в салон безбилетника, можно и глаза лишиться, а если у тебя случайно стащат билет – пальцев. Риск слишком велик, но наша семья избавлена от него, благодаря удачному расположению дома.

Покинув огражденную территорию школы, вливаюсь в поток спешащих людей, но стараюсь не смотреть по сторонам. Уставившись взглядом под ноги, маневрирую между встречными потоками, пробираясь к цели. Тротуары заполнены жителями, в то время, как проезжая часть в большинстве случаев пустует. Время от времени проносятся велосипедисты, скрип их цепей и колес раздается, несмотря на окружающий топот ног. Телеграф, где я работаю, располагается в соседнем здании с бывшей гостиницей, а вернее тем, что от нее осталось. Каждое утро останавливаюсь перед ней и смотрю на обрушившуюся крышу, откуда мы с друзьями наблюдали за процессией Императора в тот злосчастный день, мое восьмое день рождения.

Проверив, что стрелки на часах работают, и до начала смены достаточно времени, приближаюсь к парадному входу в полуразрушенное здание и замираю на крыльце. Стены первого и второго этажей еще стоят, но остальные рухнули вместе с крышей и давят на них, в некоторых местах виднеются трещины. Скоро гостиница перестанет существовать окончательно. Теперь это собственность Джефферсона, его отец умер и все имущество перешло по наследству, вот только восстановлению не поддается. Присмотревшись, замечаю свет в одном из самых нижних, грязных, окон подвала, это наш знак, и я с чистой совестью вхожу в дом.

Петли дверей предательски скрипнули, как и половицы в прихожей, но меня ждут, так что это не страшно. Некогда огромных размеров холл опустел. Всю добротную мебель растащили, забрали даже люстру и лампочки. С потолка свисали одинокие провода на крючке. Окна внизу Джефф забил почти сразу, и сейчас свет с трудом проникал через маленькие щели в досках. Мне не нужно освещение, чтобы найти спуск в подвал, этот путь выучил наизусть. Где-то между стенами пищат и скребутся крысы. Перешагивая через крошившиеся половицы, протискиваясь на лестницу, толкаю дверь и спускаюсь.

Здесь горят лампы. Две над столом и одна в центре, стоят на расстеленном листе бумаги, его края свисают и пытаются завернуться, но по углам расставлены обломки кирпичей, мешая этому. Джефферсон стоит тут же, упершись руками в крышку, и щурит глаза, пытаясь что-то рассмотреть, но света слишком мало для полноценной работы. Сколько себя помню, этот подвал всегда был завален хламом, сюда не рискнули спуститься даже самые отъявленные мусорщики, боялись обрушения здания целиком. Да и ради пары стульев, пыльных, ободранных подушек от дивана и стола, действительно, не стоит стараться. Если прежде находившиеся здесь люди и не догадывались о моем присутствии, не обращая внимания на звуки сверху, то когда скрипнула половица в метре от них, не заметить не могли. Подняв взгляд, друг кивком головы приветствует и возвращается к изучению листа.

Остановившись на последней ступеньке, замираю при виде силуэта мужчины. Он стоит у противоположной стены между двух узеньких окошек. Уверен, если заглядывать сюда с улицы через них, то он остается в тени. Из-за слабого освещения трудно рассмотреть его, но мне все же удается. Короткие седые волосы, внешне далеко за пятьдесят. Скрестив руки на груди, недовольно осматривает меня, словно сомневается и не доверяет, но это ничего. Я смотрю на него точно так же.

– Не стой там и закрой дверь. У меня полчаса до конца обеда, надо успеть обговорить все детали, – уверенно начинает Джефф, утерев лоб ладонью и вернув ее на прежнее место. Подойдя ближе, отчетливо вижу усталый вид, скорее всего, друг не спал всю ночь, думая о предстоящем деле, а значит все должно сработать идеально.

– Кто это? – указав на незнакомца, замираю рядом со столом и пытаюсь вникнуть в суть рисунков на листе бумаги. Сомнений быть не может, это карта нашей области, включая соседние города и деревни, на ней отчетливо выделена одна почти прямая линия, обведенная красным карандашом.

– Дон, он состоит в личной свите Майерса, благодаря чему будет иметь доступ в поезд, и ему можно доверять. У него есть свои причины ненавидеть правительство, но самостоятельно все сделать он не сможет, – спокойно, как ни в чем ни бывало, отозвался Джефф и, не дав возразить, сразу переключается на главную тему, – поезд проедет через наш округ и остановится всего на несколько часов вот здесь. Специально к его приезду там сейчас приводят в должный вид станцию, они даже мыть рельсы собрались, – он ткнул пальцем в определенный участок дороги, примерно в десяти километрах от границы города. В том месте и правда едва виднелся небольшой прямоугольник, обозначавший некогда работавшую железнодорожную станцию, но сейчас по этой ветке поезда почти не ходят. Я бы смог легко добраться туда на велосипеде, будь он у меня. Ничего, это ночь, возьму сестрин, какая разница, она ничего и не заметит.

– Зачем ему останавливаться и почему именно здесь? Да и откуда информация? – еще больше вопросов появлялись в голове с каждой минутой тишины, но сейчас следует получить ответы хотя бы на эти два. Мы с Джеффом давно обсуждали варианты разного вида компромата на Императора или другие способы вывести его на чистую воду, но ни в одном из государственных учреждений города ничего найти не удалось. Что не удивительно, откуда в нашем захолустье подобная роскошь. Будь целью глава управы или какая другая местная шишка, иной разговор. После случая восемнадцатилетней давности Император перестал быть для меня идеалом и героем, а стал самым настоящим чудовищем. Какую только судьбу пропавшему соседскому парню я не придумал за все эти годы. Мысленно и отрубил ему голову, и сослал на каторгу, не представляя, что на самом деле случилось с парнем. С того самого дня я строю планы и, придумываю идеи по свержению Императора. Поднять бунт или организовать мятеж не достаточно, его быстро подавят. Нам нужно найти что-то, за что люди зацепятся и раздуют до масштабов страны. Казалось бы, что может сделать или найти один парень в глуши? Но я не сдаюсь, и вот нам представился первый шанс, нельзя его упустить.

– Этот поезд едет от самой камчатки, останавливаясь исключительно ночью и подбирая важных для Императора людей. Телеграмма пришла лично Майерсу, он приглашен на празднование восемнадцатого дня рождения четвертого наследника, как и все первые лица других округов. Мы не знаем расписания и остановок, кроме этой и надо воспользоваться шансом и заглянуть в вагоны, – подал голос Дон, но говорил мужчина шепотом, словно опасаясь быть услышанным. Пусть это и логично, за разглашение такой информации его просто пристрелят.

– Если это действительно важно для Императора, охраны там будет просто немерено, и если нас поймают, казнят на месте. Ты понимаешь всю степень опасности, Минингит? Это тебе не порыться в бумагах на столе главы округа, когда он мирно храпит в кресле после бутылки самогона, – интересуется Джефферсон, хотя прекрасно знает, как я отношусь к любой попытке раздобыть важную информацию. Это наш первый реальный шанс что-то сделать во благо страны, особенно если усилия не окажутся напрасными. После того случая на крыше мы долго искали ниточки, которые могли бы привести к Федералам, кто бы те ни были, но ничего не вышло. Они залегли на дно, либо вообще не существовали. И тогда мы решили взять все в свои руки. Из-за чего я и пошел работать на телеграф, ведь если добьюсь высшего звания, смогу быть в курсе посланий от Императора главе округа Майерсу. Джефф тоже пытался, но с азбукой Морзе у него проблемы, пришлось отступить в этом вопросе. Прокручивая услышанное, медленно начинаю понимать, откуда у нас взялась такая важная информация, и почему здесь и сейчас нет еще одного члена нашей заговорщической шайки. Подняв взгляд на друга, надеюсь не увидеть на его лице то выражение, что сейчас там застыло.

– И что Диме будет за перехват секретного послания? – единственный из нас, кто мог так близко подобраться к главе округа и получить сведения, сейчас отсутствовал, и ничего хорошего в моем понимании это не означает. Улыбнувшись, Джефферсон покачал головой.

– Обзаведется завидной невестой. Само собой, что его поймали, но он отмазался тем, что якобы хотел просить руку и сердце дочери Майерса и рассчитывал застать главу округа в кабинете, а не найдя его, решил написать письмо. Самая богатая невеста округа станет его женой, и в нашем городе станет одной двадцатилетней свободной уродиной меньше. Послание он смог передать только через Дона, невеста не отпускает его от себя ни на шаг, вдруг сбежит, – посмеялся тот в кулак, вызвав еще большее недоумение на моем лице. Рене, дочь главы округа, действительно отличалась отталкивающей внешностью и парой десятков лишних килограммов. Если ради нашего дела Диме придется терпеть ее всю жизнь, нельзя отказываться и давать задний ход.

– Кстати, о двадцатилетних уродинах, сестра просила передать, что нам снова нужны твои услуги по починке лестницы и дверных петель, – не знаю с чего я вспомнил об этом в таком контексте, ведь Скерли уродиной никогда не была, даже наоборот. Убрав пару осколков от кирпичей с краев карты, Джефферсон принимается осторожно сворачивать ее, предварительно переставив лампу на пол.