Читать книгу: «Шепоты дикого леса», страница 3

Глава третья

Я не привыкла ориентироваться по письменным указаниям, но адреса у хижины Россов не было, а мой навигатор на таком удалении от города начинал сбоить. Телефон все еще позволял принимать входящие звонки и звонить самой, но одинокая полоска в правом верхнем углу экрана выглядела почти фатально.

Итак, я пыталась отыскать ориентиры, упомянутые в маршруте, действуя отчаянным методом проб и ошибок, и надеялась, что бензина в баке хватит на эти скитания.

Наконец удалось найти проезд, совпадающий с описанием, – его предваряло скальное образование, в заметках М.Р. названное Стоячими камнями. Трем массивным глыбам, прислоненным друг к другу, больше подходило бы «Скалы, оказавшиеся не по зубам дорожно-строительной компании». Я включила поворотник и крутанула руль, заложив крутой вираж, хотя колея в траве виднелась слабо.

Арендованный автомобиль пружинил на заросших травой кочках. Слоя высокой густой зелени между колесами оказалось достаточно, чтобы замедлить ход. Поток примятой травы с шуршанием проносился под шасси. Это было похоже на движение по воде. Я вела осторожно, проезжая рощи, поля и постепенно поднимаясь все выше. Перед склоном, около которого стоял дом Россов, дорога надвое рассекала заросший полевыми цветами луг. Слева от меня показался красный некогда сарай с тронутой ржавчиной жестяной крышей, а еще – яркий на общем фоне, бирюзового цвета старый пикап, который уже наполовину поглотила местная растительность. Окна и кузов почти полностью скрылись под лозами, оплетавшими автомобиль сверху донизу, словно природа специально следовала его контурам, превращая его в нечто зеленое и живое.

У обочины дороги в землю была воткнута табличка с надписью: «Нет ходу трубопроводу». От времени и непогоды она накренилась и выцвела. По дороге в город мне подобные уже попадались. Из нашумевших новостных репортажей я знала, что компании по добыче природного газа хотели проложить трубопровод от месторождений в Северной Виргинии в остальные части страны. Очевидно, у многих жителей в окрестностях горы Шугарлоуф эта идея не встретила одобрения.

Зарастающая дорога и старая табличка уняли мои волнения по поводу нечаянной встречи с другими людьми. Хотя кто-то здесь явно бывал время от времени. Наверное, Бабуля. В противном случае все бы тут окончательно заросло. Но когда я остановила машину перед домом, кругом стояли тишина и покой. Не дав себе времени собраться с мыслями, а то могла бы просто взять и вернуться по дороге обратно, я вышла из машины и захлопнула переднюю дверцу. Затем открыла заднюю и отодвинула куртку. Все это я делала быстро и уверенно, будто каждый день ездила в горы развеивать прах самого близкого человека.

Урна холодила мне руки. Я прижала ее к животу и закрыла автомобиль ногой.

Может, когда я расстанусь с прахом Сары, кошмары прекратятся. Спокойный сон был мне необходим, но в то же время пугал. Сейчас я, можно сказать, каждую ночь воссоединялась с ней. Но слово есть слово. Я не могла нарушить обещание, данное лучшей подруге, даже если ее последняя просьба разбивала мне сердце.

Хижина была построена давным-давно. Ее бревенчатые стены посерели и обветрились. Между ними тусклыми полосами проглядывали слои промазки. Но постройка казалась прочной. Простая квадратная конструкция с отлично сохранившейся металлической крышей. В пустоте, жившей у меня внутри со дня трагедии, эхом отозвались слезы Сары, когда я заметила возле входной двери пару красных резиновых сапог. Они, в отличие от сарая и стен хижины, сохранили яркость цвета. Я потеряла Сару. Сара потеряла мать. Ничуть не удивительно, что всепоглощающая пустота кошмаров не отпускала меня и наяву. На крыльце у входа в хижину в стороне от двери покачивались на ветру подвесные качели – одновременно и уютно, и душераздирающе.

Покой. Безмятежность. И все это было обманом.

В этот домик на отшибе тоже проникли опасность и боль. Красные резиновые сапоги, скорее всего, принадлежали матери Сары. Женщине, которую убили поблизости от этого места более десяти лет назад. Их жизнерадостный оттенок вызвал в памяти куда более мрачный красный прямиком из моих кошмаров.

Подниматься на крыльцо я не стала. Не смогла бы вынести скрипа половиц, по которым, играя, бегала Сара. Да и задержка лишь ненадолго отсрочивала неизбежное. Я приехала, чтобы захоронить прах в саду. Мне предстоит увидеть дерево, преследовавшее меня во снах. Мне придется пройти по замшелой лесной тропе вдоль устья ручья, куда упали страницы с рецептами.

Когда я обошла дом и оказалась рядом с местом, где росла, обвивая поблекшие белые шпалеры, непокорная дикая роза, открывшийся вид заставил меня замереть. Розу давно не подрезали, но в остальном задний двор выглядел не изменившимся. Это был тот самый двор, по которому я раз за разом шла в кошмарах. Роса на траве испарилась несколько часов назад, но я бывала здесь – прямо здесь – в облике Сары так много раз.

По телу пробежала дрожь.

Точно.

Суеверное волнение, посетившее меня в кафе, теперь скользнуло по позвоночнику ледяными пальцами страха. Неужели пересказ Сары был настолько детальным, что у меня получилось представить себе все в точности так, как это выглядело на самом деле? Дверь в хижину со двора сейчас оказалась закрыта, но это та самая каркасная дверь из выдержанной древесины. И порог, который я переступала десятки раз.

Подойдя ближе, я не потянулась к дверной ручке, а крепче прижала к себе урну с прахом Сары. Что, если внутри хижины тоже будет что-то знакомое? Я повернулась к лесу. Просвет между деревьями указывал, где начиналась тропа. Ей явно регулярно пользовались. На секунду я представила, как каждую ночь на этой дорожке появляются следы Сары, ведущие к дереву белой акации и невольно увлекающие меня за собой. Мрачная фантазия не ослабила хватку ужаса.

Земля под ногами была ровной и хорошо утрамбованной. Такая же, как и в каждом из снов. Но тропинки протаптывают живые люди, а не фантомы. Нельзя было позволить себе поддаться мороку.

Внезапно этот суеверный страх заглушила вернувшаяся тревога встретить здесь кого-то. Мне нужно отнести прах Сары в сад. Опасаясь посторонних и не представляя, кто это может быть, я продолжила путь.

Я не наткнулась бы на повешенную на дереве женщину. Кроме перспективы выставить свою скорбь на обозрение незнакомцам, бояться было нечего.

По пути от ограды к просвету между деревьями я сорвала стебелек лаванды. Поднеся цветок к носу, я глубоко вдохнула его успокаивающий аромат. От этого в сознании возникла картина, как лепестки лаванды становятся бледно-сиреневой пыльцой в руках у матери Сары. Тропа не заросла, но, чтобы ступить на нее, нужно было преодолеть росшие по бокам кусты и ветви. Я осторожно отодвигала свисающие ветви, лозы и пушистые еловые лапы, не зная, видит ли во мне лес нарушителя или долгожданного гостя. Впервые я вступала в диколесье, как называла его подруга, и при этом представляла, как мать Сары разжимает пальцы и позволяет лавандовому порошку упасть в горячую, окутанную паром ванну, которую она приготовила для дочери.

* * *

Утром у Сары опять разболелись пальцы, поэтому перед сном мама приготовила ей особую ванну с лавандой. Саре было всего пять лет, однако она уже знала, что к утру боль может вернуться: ее несли сны – те самые, которые иногда приходили вместо снов о пони или сладкой вате.

Ночнушка уже была разложена на кровати, а на бельевой веревке на дворе проветривалось любимое Сарино лоскутное одеяло – летом мама часто выносила его туда. Это чудесное одеяло сшили своими руками она и ее подруги: они соединяли разноцветные яркие лоскутки, получая удивительный калейдоскоп узоров – эти узоры Сара год за годом обводила пальцами.

В ее спальне пахло солнечным днем и теплой травой. Набирая горячую воду в большую ванну на когтистых лапах, ее мама напевала. Песня была из семейного лечебника. Вряд ли много кто ее слышал. Мотив был необычный, живой и переливчатый, а среди слов встречалось много таких, которые сама Сара еще не могла выговорить.

Пока не могла.

Однажды она их выучит и споет. Потому что так делают все поколения семьи Росс.

Давным-давно мама научила ее плести венки из маргариток. Стебелек к цветку, цветок к стебельку. Венок всегда нужно было замкнуть в круг, соединив конец с началом. Иногда вместе с мамой они целый день напролет плели длиннющий венок, который огибал весь дом. А потом брались за руки над цветочной гирляндой и проходили вдоль нее семь раз, пропевая имена всех женщин из рода Росс, начиная с живших ранее, чтобы помнить.

Фэйр – Маргарет – Энн – Элизабет – Берта – Кэтрин – Мэри – Беатрис – Мелоди – Сара.

Мудрые и могущественные женщины, жившие тут до них, всегда носили фамилию Росс. Если они и выходили замуж, то венчались под луной и звездами: свидетелем у них был лес, а его обитатели заменяли гостей и священников, отправляющих обряд. Отца Сара не знала, зато в свои пять лет уже была в курсе, что кровь Россов течет во многих семьях, населяющих округу. Просто у некоторых она получилась разбавленной – все равно что крепкий, горький чай, в который долили сливок и добавили сахара. Такой чай уже превращался в другой напиток – более приятный для некоторых желудков. Нежнее. Слаще.

Вода набралась, а мамина песня уже обходилась без слов, осталась только мелодия. Пока Сара раздевалась, мама взяла стеклянную банку с высушенными цветами и наклонила над своей второй ладонью, высыпав на нее часть лепестков. Затем она стала перетирать их пальцами, пока лаванда не превратилась в пыльцу, которую мамина рука рассыпала по всей длине ванны. Лаванда опускалась в горячую воду, выдыхая свой запах, и комнату наполнила весна.

– Ну вот. Готово. Ночью будешь спать спокойно, и никакие сны тебя не разбудят, – сказала мама. Но девочка знала: Мелоди Росс не уверена в том, что сны Сару не потревожат. Порой дочери Росс не могли найти покоя. Изредка что-то открывалось им и будило в предрассветные часы. Такое знание никогда не было четким и конкретным. Оно дуновением проникало в их сознание и рассеивалось, подобно лавандовой пыльце, упавшей в воду, оставляя после себя лишь отголосок.

Мама протянула руку с фиолетовыми следами и помогла Саре забраться в ванну. Девочка смело погрузилась в воду, и ей не мешало, что та горячая и от этого кожа розовеет под рябью волн.

Когда она устроилась в ванне, мама дала ей кусок домашнего мыла. Ваниль мыла не перебивала запах лаванды. Они дополняли друг друга. То есть были к-о-м-п-л-е-м-е-н-т-а-р-н-ы-м-и. Сара научилась читать и писать до того, как пошла в школу, – по лечебнику. Вспенивая мыло, она старалась повторить мотив, который напевала мама, пока без слов. Так она училась. Училась постоянно. Но стать целительницей – задача на всю жизнь. А сейчас ее вполне устраивало быть обычной девочкой. Она выпустила из рук мыльную пену и наблюдала, как та плывет по воде, от которой исходит безмятежный аромат лаванды. И она представляла, что это корабль, который отвезет ее к пони, а пони умчит ее прочь от боли, проникшей в сны.

* * *

Я выронила стебелек лаванды из рук. Пригрезившееся было туманным и нечетким – в отличие от эпизодов, преследовавших меня в кошмарах. Вся эта картина могла оказаться прихотью воображения, навеянной таинственным лесом вокруг. Наступило позднее утро. Вот-вот прохлада сменится дневным жаром. Но в тени деревьев идти было приятно. Когда грезы о ванне с лавандой в моей голове рассеялись, я вдруг поняла, что под ногами сыро от росы. Но я не замедлила шаг. Ведь я оказалась здесь наяву. На земле не было видно вырванных страниц. Крови – тоже. Вместо остатков книги, которые, будучи Сарой, прижимала к груди во сне, я несла на руках урну с ее прахом.

Вокруг пели птицы и, жужжа, пролетали по своим неведомым делам насекомые. Невдалеке по камням журчал ручей, а под подошвами моих кроссовок шуршала земля. Ничьих других шагов я не слышала. И уж точно не слышала шлепков босых ног моей продрогшей подруги.

У меня и самой стыли ноги, пока я подходила ближе и ближе к месту, откуда раздавался плеск воды. В груди почувствовалась тяжесть. Кровь понеслась по венам с удвоенной силой – так, что у меня зашумело в ушах. Воздух, который я с усилием впустила в скованные легкие, был одновременно терпким от запаха прелой листвы и свежим от буйной молодой зелени.

Тропинка повернула, и я услышала скрип веревки, натянутой на ветку. Ее витки терлись о кору, сопротивляясь грузу. Неживой груз. Тело моей матери. Нет. Не моей. Матери Сары. Нет, я не застряла в кошмаре. Я лишь исполняла возложенный на меня долг.

Я никак не ожидала, что открывшийся моим глазам сад окажется таким пышным, ярким, полным жизни. Из стесненной груди вырвался изумленный вздох.

Этот ухоженный сад, переполненный сочной листвой, яркими лепестками, всяческими побегами, бутонами и цветущими грядками и кустами, украсил бы обложку любого журнала. Я отметила, что каждый кустик, каждое растение и каждая лоза здесь высажены аккуратными рядами или формируют клумбы, но весь этот безудержный растительный триумф казался мне чистейшей экзотикой. Ничего знакомого здесь не было. Я привыкла к бетонированным тротуарам и жестоко подстриженным городским деревцам. А тут среди зелени пестрели розовые, золотистые, пурпурные и серо-голубые соцветия. В наличии были все оттенки желтого: от сливочного масла до апельсиновой корки. Вся эта живая радуга трепетала на ветру, в такт его дуновениям покачивались причудливые грозди и шелковистые клубки лепестков, каких я никогда прежде не видела. Я знала только, как называются деревья, высаженные по краям сада, – и то лишь потому, что Сара мне о них говорила, а еще – потому, что кора у них была покрыта характерными глубокими бороздами. Белые акации, все разного размера. Чем крупнее дерево, тем оно старше – по одному на каждую женщину из рода Росс, чей прах был развеян под их необычно узловатыми ветвями.

Проходимость лесной тропы и ухоженность сада никак не вязались с безлюдностью этого места. Сад усилил предчувствие, рожденное проторенной дорожкой. Возможно, мое уединение долго не продлится. Я еще сильнее прижала урну к груди.

– На общественных землях разбивать посадки запрещено. Этот лес – заповедный, но, мне кажется, первым поколениям Россов не было до этого дела. Весьма частая история среди жителей Аппалачей.

Я тут же обернулась и увидела биолога из закусочной. Джейкоб Уокер. Его имя прозвучало в голове с тем же шепчущим отзвуком, с каким ветер прикасался к золотистым лепесткам на самых высоких стеблях в саду.

Он оказался на поляне парой минут позже меня, но говорил непринужденным тоном – так, будто наша беседа длилась уже некоторое время. Он следил за мной от самого города? А потом, не здороваясь, прошел чуть позади по тропе? Бабуля, похоже, хорошо знала этого человека. Его внезапное появление меня напугало, но чувство опасности не просыпалось. Одет он был все так же: серые плотные брюки карго и рубашка с длинным рукавом и логотипом известного бренда одежды для активного отдыха над нагрудным карманом. Ботинки – дорогие, но добротные, а следы длительной носки показывали оправданность такого выбора. По всей видимости, он много времени проводил на открытом воздухе. Волосы были все так же взлохмачены. Отдельные пряди из каштановой копны подхватывал и ерошил утренний бриз – казалось, тот же самый, шепот которого прозвучал в моей голове, мягкое эхо шума ветра в кронах деревьев. Биолог подошел ближе, легко перепрыгнув через упавшее дерево, которое я обогнула.

В левой руке у него был стебель лаванды, который я сорвала и уронила. Вместо того чтобы наступить на цветок и не заметить, мужчина его подобрал. Меня не обрадовало появление постороннего, но без объяснимой причины привлекло то, как аккуратно он держал лаванду в руке. Это напомнило о почтительности, которую он выказал Бабуле. Пока я рассматривала цветок, бриз затих и замерло все, как внутри, так и снаружи меня.

– Сад здесь появился задолго до нас с вами, – ответила я. – Вряд ли ему есть дело, частные это владения или общественные. Чувствует он себя прекрасно.

На спине у биолога висел небольшой рюкзак, к которому ремешком крепилась складная трекинговая трость. Взгляд у Уокера был оживленный и деловитый: он явно подмечал все, что попадало в поле зрения. Но я обратила на это внимание еще раньше – в закусочной. Разве нет? Он остановился и оценивающе оглядел меня с ног до головы. Мой вид тоже ничуть не изменился со времени завтрака, но мы оба смотрели друг на друга так, будто с момента последней встречи прошло куда больше часа.

Или так, будто нашим глазам та встреча показалась слишком короткой и сейчас они стремились наверстать упущенное.

– В этом саду есть растения, которые вот уже пятьдесят лет считаются вымершими. Никак не могу решить, нужно ли сообщать об этом начальству или лучше просто собрать осенью как можно больше семян.

Внезапно с высоких желтых цветов, похожих на чертополох, поднялось облако бабочек, и они приземлились на голову и плечи мистера Уокера. То, что ему доверили принять эту изящно пританцовывающую крылатую процессию, заставило мои глаза вернуться к его персоне. Он не смотрел на порхающих насекомых. Он смотрел на меня. Наши взгляды снова встретились, и выражение моего лица стало слишком мягким, а глаза – слишком влажными. В закусочной я была лучше готова к такому. А сейчас расслабилась.

Словно он священник, лес – собор, а я пришла на исповедь.

– Здесь умерла мать моей подруги, Сары. Более десяти лет назад. Мать нашли повешенной вон на той акации с кривой веткой, – произнесла я. – А я привезла сюда ее дочь. Не знаю, кто посадил молодое дерево, но Бабуля сказала, что я пойму, где нужно развеять прах.

Он посмотрел на акации. От этого мне должно было стать легче, но не стало. Почему-то я не хотела, чтобы он отводил глаза.

– Слышал об убийстве. Но про вашу недавнюю потерю нет. Мои соболезнования.

Он поднял левую руку вверх и покрутил стебелек лаванды в пальцах. Тут я заметила, что руки у него тоже покрыты пятнами цвета земли, как у Бабули, но не возникало сомнений – эти следы легко смоются.

– Это вы ухаживаете за садом?

– Нет. Мне всего лишь стало интересно, кто выбросил этот цветок почти сразу же, как только сорвал. Иногда я пользуюсь домиком Россов, когда провожу полевые исследования. – Он снял с себя рюкзак, и тот легко звякнул, коснувшись земли. Вынув из бокового кармана небольшой полевой дневник, биолог вложил лаванду между страницами, после чего убрал блокнот обратно. Затем отцепил трость и вытянул ее на всю длину, вслед за этим просунув свободную руку обратно в лямку рюкзака.

Все это он проделал изумительно легко и проворно. Джейкоб Уокер был довольно высокого роста и крепкого сложения, но его движения выглядели такими естественными и пластичными, что он казался своим среди деревьев и цветов. Диколесье Сары не преграждало ему путь. Оно впускало его в себя. Так он – ученый? Никогда не встречала ни одного, но мои стереотипные представления о твидовых костюмах и душных лабораториях внезапно оказались вопиюще неверными.

– Я пользуюсь этой дорогой от случая к случаю. Много времени провожу на горе, но сад никогда не тревожил. Некоторые редкие растения осмотрел, это правда. – При упоминании о диковинках глаза Уокера блеснули и на миг обратились в сторону сада. Он упер трость в землю, сжимая ее обеими руками так, что на фоне пятен от травы и земли стали видны белые костяшки. – Бабуля – известная травница этих мест. Многие жители ищут в лесу разные ингредиенты. Красители. Или лекарства. Большинство не задумывается, как это влияет на окружающую среду. Женьшень числится среди исчезающих видов. На черном рынке за него можно получить хорошую цену. А его незаконная добыча и продажа порождают другие опасные преступления вроде отмывания денег.

Так, может, у его напряженности имелось логическое обоснование?

Он не просто ученый или любитель походов. Он выполняет миссию. И все равно даже отлов браконьеров не казался делом достаточно серьезным, чтобы соответствовать тому уровню подготовленности, который в нем чувствовался. Я не только бариста. Я та, кто выжил в одиночку. До того, как рядом появилась Сара. Утомленные соцработники и приемные родители не в счет. Уокер пошатнул мое внутреннее равновесие сильнее, чем Бабуля, и непонятно, о чем именно это говорило: о симпатии или о скрытой опасности. Между моим телом и разумом не было согласия. То, что выдавали глаза биолога, не сочеталось с другими его чертами, есть у него миссия или нет.

– Вы не рассказали начальству о саде, потому как считаете, что ему лучше оставаться для всех тайной? Чтобы не разорили, когда о нем станет известно? – предположила я. – Думаю, женщины семейства Росс или люди вроде Бабули скорее умрут, чем навредят лесу.

– Для них это кощунство. И то, как погибла мать вашей подруги. Убийца не просто отнял ее жизнь. Кто бы это ни был, он еще и осквернил белую акацию… – начал Уокер.

– …А вместе с ней осквернил диколесье, – закончила за него я.

И, высказанные вслух, эти слова внезапно открыли главную причину, приведшую меня сюда. Обстоятельства убийства и то, как обошлись с телом, производили впечатление не просто свирепой жестокости. Это надругательство над всем, что было дорого погибшей. В том числе – над Сарой, такой дорогой и для меня. Дороже самой себя. Теперь, когда она погибла, у меня не осталось привязанностей ни к кому и ни к чему, но в этом саду я чувствовала, как многовековой уклад жизни женщин Росс затягивает в свои призрачные сети. Привести сюда прах названой сестры меня заставили именно ее чувства и убеждения. Вскоре она воссоединится с этим местом, словно никогда и не покидала его. Силуэт Уокера и очертания сада вдруг стали размытыми: мои глаза заволокло слезами.

– Простите, что потревожил. Надо было мне просто идти своей дорогой, – неожиданно произнес биолог.

Сжав челюсти, я запретила себе плакать. Но руки, крепко стиснувшие урну, выдали все мои переживания и без слез. Разумеется, он заметил. И побелевшие костяшки. И влажные глаза. Он понимающе поглядел на меня. И от этого я тут же напряглась. Пускай наблюдает и подмечает что угодно, но не надо понимать меня лучше, чем я сама. Скорбь оставалась слабым местом, которое я не желала раскрывать перед незнакомцами.

Но неожиданно пришло спасение. Секундой ранее передо мной был мистер Уокер, пахнущий лавандой миролюбивый биолог, и вот это уже совершенно другой человек, который расправил плечи и занял оборонительную стойку, перехватив трость на манер оружия. Особенно мускулистым ученый не был. И его сдержанная сила проявлялась, лишь когда того требовала ситуация. Я потрясенно выдохнула и отступила. А затем развернулась – очевидно, эту перемену вызвало что-то позади меня.

– Том, – произнес Уокер с заметным облегчением. Глубокий и уверенный голос прозвучал непосредственно рядом со мной. Значит, когда я развернулась, биолог шагнул в мою сторону. И оказался гораздо ближе, чем я ожидала. Это был жест защиты, но от него мне не стало спокойней. Такая близкая дистанция сильно обеспокоила, словно компенсируя то, что мне не показалась достаточно нервирующей метаморфоза, произошедшая с мужчиной. – Так это ты посадил дерево для Сары Росс.

Появившийся в саду человек едва взглянул в нашу сторону, он непрерывно мелко кивал, подходя к молодому дереву акации, про которое говорил Уокер, с большим ведром воды в руках. Лицо незнакомца рассекал зловещий красный шрам, спускающийся от глаза и проходящий по диагонали через обе губы. Крупный мужчина, но он, похоже, не представлял угрозы и молча ухаживал за растениями, словно нас здесь и вовсе не было.

– Все в порядке. Он присматривает за садом. Я видел его здесь несколько раз, – сказал Уокер. Он не отодвинулся. И я тоже. Несколько шагов в сторону не ослабили бы реакцию моего тела на голос, прозвучавший чуть ли не вплотную к затылку. Биолог не прикасался ко мне и не сделал ничего, нарушающего личные границы. Так что дрожь и покалывание в спине спровоцировала я сама, а не он. Краем глаза я заметила, что он вновь оперся тростью о землю. Вернулся в образ безмятежного любителя полевых исследований. Однако это не помешало мне каталогизировать его внезапную защитную реакцию как не слишком академическую.

– Бабуля сказала, я пойму, где развеять прах Сары, – проговорила я.

Закончив с поливкой, Том теперь обходил сад, обрывая сухие листья и осматривая цветки и вьющиеся стебли. Он никак не отреагировал на то, что я подошла к молодому дереву акации и открыла урну.

Я очень долго не могла ее наклонить. Все стояла и чего-то ждала. В конце концов лишь благодаря невероятному усилию воли я смогла высыпать прах Сары на сырую землю. Удивительно, но мне казалось, что каждая частичка пепла ненадолго застывала в воздухе, прежде чем соглашалась упасть. Щебетали птицы. Жужжали насекомые. А я провожала в последний путь Сару – человека, который знал меня лучше, чем кто бы то ни было еще, – в окружении двух людей, с которыми едва была знакома.

На траурную речь у меня сил не хватило. Тоску по Саре, пронизавшую всю меня изнутри, невозможно было облечь в слова. Урна теперь казалась слишком легкой. Я завинтила на ней крышку и не знала, что делать дальше. Уокер стоял позади меня. Похоже, он не мог решить, следует ли ему уйти или предложить свою помощь. По правде говоря, поддержка была для меня чем-то настолько непривычным, что я не знала, как реагировать. Обычно я отпугивала от себя людей до того, как они решали пойти на сближение. В Ричмонде проще. Постоянные толпы. Спешка. Все понимают сигнал «оставьте меня в покое».

– Меня зовут Мэл, – представилась я. Джейкоб Уокер видел каждое мое движение, а я чувствовала каждый его вздох. Показалось глупым не представиться человеку, к дыханию которого я так чутко прислушивалась. Он уже был частью этого скромного мемориала, отбрасывавшего теперь зловещую тень на всё вокруг акации Сары.

Темные, изогнутые деревья хранили память об ушедших, но вместе с тем навевали какую-то неясную тревогу. Их ветви, словно скрюченные от боли конечности, тянулись к небу не с надеждой, но с предостережением.

– Приятно познакомиться, Мэл. – Новый знакомый перевел взгляд на окружающий лес и кивнул так, как будто нас формально представили друг другу листья на деревьях.

Прах опустился на землю и потемнел, впитав влагу от свежего полива. Никакого облегчения я не чувствовала. Как и того, что в этой истории наступила развязка. Бабуля ведь меня предупреждала. Все казалось не завершением, а началом. Я в первый раз встречала полдень на горе, где жила Сара. И от осознания, что этот раз вряд ли станет последним, по спине пробежали мурашки.

– Вы с Бабулей не ладите. – Мне хотелось однозначности. Определить для себя, что он такое. За одно это утро он переменился слишком много раз, и привычного уровня моего восприятия пока не хватало для внятного впечатления.

– Я заметил, что она угостила вас чаем. Будьте осторожны. Эта старушка постоянно что-то заваривает.

– Так вы полагаете, она не знает, что делает? – предположила я.

Присев на корточки, я поставила урну на землю, и только когда поднялась с опустевшими руками, мое сердце екнуло, осознав, что произошло. Жизнь Сары закончилась, а каждое сокращение сердца, продолжавшего мою жизнь, отдавалось болью.

– О, она-то прекрасно знает, что делает. Только я не уверен, что вы понимаете, с чем связываетесь, – возразил Уокер. В груди у меня жгло – как жжет кожу лед, – но, несмотря на болезненную скованность от внутреннего измождения, я обернулась, потому что его голос теперь раздавался издалека. Он двигался туда, где тропинка уходила с поляны дальше в лес. – Наверняка можно сказать одно: от каждого кулька с ее травяным чаем тянется веревочка – и я не про те ниточки, которыми они перевязаны.

– Вы ведь ученый. Не верите же вы… – начала я, но оборвала фразу. Сердце в оледеневшей груди забилось сильнее. Я годами пила травяные отвары Россов, и ничего со мной не стряслось. Полный порядок. Никаких чар или приворотов я на себе не чувствовала. Но разве Бабуля не сказала, что кофе «препятствует»? Я не верила в чудеса. Верила только Саре. А Сара умерла. Даже прирожденные бойцы иногда устают.

– Во что я верю – так это в то, что не стану пить никакие Бабулины зелья в ближайшем будущем, – отозвался Уокер. – И вам не советую. Вам бы лучше вернуться в Ричмонд. Попрощайтесь с подругой и езжайте обратно в город, пока еще можете.

– Пока еще могу? – переспросила я. Тон его был по-прежнему беззаботный, но в словах звучало явное предостережение.

– Едва вы вступите в диколесье, как оно заберет вас навсегда. – Уокер остановился у промежутка в деревьях, обозначающего продолжение тропинки. За его спиной лежали прохладные зеленые тени. Я заметила, что мох у корней такого же цвета, как его глаза. Оттенки леса вокруг него не просто перекликались с цветом его глаз. Множество золотистых и коричневых оттенков каштановых волос и чуть загорелой кожи настолько сливались с окружающим пейзажем, что сложно было разобрать, где кончались его собственные очертания и начиналась чаща.

– А вас уже забрало? – осторожно спросила я. Без моего ведома сердце вдруг притихло и наполнилось теплом. Лед таял. Биение стало ровнее. Уокер вдруг снова перестал походить на ученого и обратился в какое-то лесное создание. Он обладал сдержанной мужественной статью и почему-то в дикой местности выглядел куда органичнее, чем среди людей.

Как я могла расслабиться в присутствии этого хамелеона? Хотя бы на секунду? Очевидно, утрата повредила мой внутренний радар и ослабила защитные механизмы.

– Да. И заберет снова, – откликнулся он.

Он отвернулся и продолжил путь через лес пружинистым стремительным шагом, которым можно влегкую пройти десятки километров до конца дня. Через несколько секунд он исчез. Только тогда я поняла, что осталась в саду одна. И более того – урны тоже не было. Наверное, Том молча забрал ее с собой, уходя. Не место такому угрюмому, жуткому предмету среди зелени и цветов. Мои защитные инстинкты подводили в этом месте не просто так. Хладнокровие здесь не работало. В городе я могла оставаться настолько отстраненной, насколько заблагорассудится, – в толпе несложно сохранить анонимность. А вот диколесье требовало тепла. Оно пробуждало его. Можно скорбеть, но нужно и продолжать жить. Здесь все определял естественный цикл рождения, роста, смерти и возрождения, который необходимо было поддерживать.

На несколько сумрачных мгновений моим вниманием завладела белая акация со скрюченной ветвью. В воображении ужасающе натурально прозвучал скрип из кошмара. Убийство противоречит всему естественному.