Читать книгу: «Шепоты дикого леса», страница 6

Глава шестая

Лу проводила меня до двери – не только потому, что магазин был частью дома, но и потому, что про долгие прощания можно было сказать как про ее музыку: «Это так по-аппалачски». Я провела в городке уже пару недель. И за это время множество раз наблюдала, как люди начинают прощаться на кухне, встав из-за стола, продолжают, неспешно проходя по коридору и через гостиную, а затем наступает неизбежное: они оказываются в открытом дверном проеме, где болтают еще немножко, пока кто-то не находит наконец в себе сил сказать решительное «до свидания». Мои прощания обычно были торопливыми. Я привыкла носиться из пункта А в пункт Б, не встречаясь ни с кем глазами и не сбавляя темп. Но с Лу было не так. Я обернулась, чтобы поблагодарить ее, но выговорить нужных слов не сумела. С лица девушки исчезла улыбка. Там, где она только что сияла, обнаружились неодобрительно сжатые челюсти и глаза цвета грозовой тучи. Плечи у меня напряглись. Недовольство Лу было направлено не на меня, и, повинуясь желанию защитить ее, моя спина напружинилась, словно натянутая тетива. Я немедленно развернулась лицом к источнику беспокойства Лу.

– Каждую среду, как по часам, он прогоняет их по улице. Лучше отойти от дороги, – сказала Лу. Привычная для нее внутренняя музыка слов исчезла. Голос стал монотонно-угрюмым – я его едва узнала.

Прямо по проезжей части Главной улицы, игнорируя автомобили и тот факт, что безлюдный тротуар куда больше подошел бы для пешего шествия, двигалась вереница женщин. Участницы этой сбивчивой и суетливой процессии были одеты в длинные, по щиколотку, голубые домотканые платья и полностью скрывавшие их волосы серые платки. Такой же наряд я видела в кошмаре. Платки были туго обмотаны вокруг шей и голов, открывая лишь бледные невыразительные лица, и от того, что одежды ничем не отличались, сами женщины тоже выглядели пугающе одинаково. Как при мурмурации скворцов или иглохвостых стрижей, их вроде бы хаотические движения странным образом складывались в единое действо.

Но не женщины стали причиной хмурости Лу.

Она буравила глазами высокого, одетого во все черное мужчину, который целеустремленно шел позади серо-голубой стаи. На нем был старомодный костюм и шляпа с плоскими полями – от его облика веяло похоронной серьезностью. Когда странная группа приблизилась к нам, я смогла получше рассмотреть его лицо. Такое же суровое и невзрачное, как и его наряд.

Только вот его острый взгляд был не так прост, как все остальное в нем.

Он следил за движениями женщин. Наблюдал то за одной, то за другой. От него не ускользал ни один жест. Ни одно подергивание пальцев. Ни один вздох. Ни один сбивчивый шажок. Ни один робкий взгляд на яркие витрины магазинов. Его глаза были столь же беспокойны, как движения его подопечных.

– Это преподобный Мун. – Слова Лу прозвучали не как представление, а как предостережение.

К моему горлу подступил комок. Птичьи движения женщин казались необъяснимо противоестественными, пока я не заглянула в глаза преподобного Муна. Его обсидиановые зрачки немилосердно пронзали каждую участницу шествия.

Прохожие расступались перед мрачным пастырем и его пугливым стадом. Машины включали «аварийку» и прижимались к обочине. Все, кто мог, разворачивались и уходили в другом направлении. Засмотревшегося ребенка мать за руку оттащила в парикмахерскую. Один мужчина надвинул на глаза козырек бейсболки и опустил взгляд на землю.

Мун вел женщин дальше по улице и, судя по жестам, не собирался давать «стаду» свободу. Им явно следовало держаться подальше от витрин магазинов. От музыки Лу и Мэй. От моей корзинки с травяными отварами.

Как и у сектантки из моего сна, возраст этих женщин не поддавался определению, но что-то в их гладких, блестящих на солнце лицах вызвало у меня в желудке спазм, как будто утренний тост попросился наружу.

Если другие люди на улице и чувствовали неправильность происходящего, то никак не пытались это прекратить. Я двинулась вперед. На шаг, а затем – еще на два. У Лу вырвался гортанный звук, будто ее застигли врасплох. Мои пальцы стиснули корзинку так, что костяшки побелели. Красные полосы шрамов проступили с обеих сторон ладоней. Я продолжала идти вперед, пока не оказалась перед вереницей женщин. Вставать у них на пути я вовсе и не собиралась – до тех пор, пока этого не сделала.

Я знала лишь, что нужно предпринять хоть что-то.

Ни одна из женщин не проронила ни слова. Они просто остановились и стали кружиться водоворотом выцветших и пахнувших солнцем одежд – наверняка эти платья и платки пережили уже тысячу сушек под его лучами. Стоя на краю тротуара, Лу окликала меня по имени, будто дорожная полоса – лава из детской игры и заходить туда по правилам было нельзя.

Тусклый хоровод пересек преподобный Мун. Ему не пришлось даже подымать рук или отдавать команды: вспугнутые птицы в один миг рассыпались по сторонам, избегая, как им и подобало, контакта с человеком.

Они инстинктивно сторонились пастыря с пронзительными глазами.

Мне и самой хотелось упорхнуть.

– Здесь никто не купит твоих дьявольских товаров, девочка. Беги прочь и свои мерзкие зелья не забудь, – сказал преподобный Мун.

Но я-то была птицей из другой стаи, поэтому не сдвинулась с места – несмотря на то что не могла объяснить, зачем вышла на дорогу. На женщинах не было ничего, что ограничивало их свободу передвижения. Многие даже шепотом повторяли слова Муна, и эхо, которое создавало это бормотание, производило такое же жутковатое впечатление, как и их инстинктивные движения. Черные зрачки преподобного сверлили меня, а в моих глазах в ответ горела сухая ярость.

Я не позволяла себе моргать.

Он идет.

Под гул медленно бьющегося сердца мое сознание соединило этого неприятно зоркого человека и угрозу, которую почувствовала мать Сары в моем вчерашнем сне. Платья и платки. Вот и все. И средь бела дня, прямо посреди улицы, в окружении всего этого стоял он. Мне он ничем не угрожал. Пока что…

Девочки, быстро в дом. И не оглядывайтесь.

Позвоночник сковало льдом. Дыхание едва пробивалось сквозь одеревеневшее горло и холодные, жесткие губы. Корзинка задрожала у меня в руках.

Но я не отступила в сторону.

Мои ноги будто пустили корни, которые пронзили асфальт и укрепились в земле.

Преподобный Мун сощурил темные глаза и, переведя внимание со своих подопечных на мое лицо, принялся изучать его от бровей до подбородка.

– Вы что, такси ловите? С этим здесь туго. Говорят, такси в Морган-Гэпе не видели со времен сухого закона. Вроде бы тогда какой-то нью-йоркский гангстер приехал сюда искать самогонщиков. Ламстоны этим промышляли – и сколотили прибыльный подпольный бизнес, который продержался аж до шестидесятых.

Это был голос Джейкоба Уокера. Я не вздрогнула. Даже когда его мозолистая ладонь легла на мои пальцы, стиснувшие корзинку. Но это меня и не успокоило. Успокаиваться я не хотела и не могла. Он как бы невзначай помог мне ослабить хватку, заговорил безмятежно и непринужденно, словно перед ним не грозил вспыхнуть конфликт. Одной рукой он забрал корзину, а другой направил меня в сторону открытой дверцы джипа, стоявшего у тротуара на холостом ходу.

На память пришел аккуратный жест в кафе, когда Уокер отодвигал табуреты, освобождая дорогу Бабуле. И то, как он резко переменился, приготовившись защищать нас от опасности в саду диколесья. Неужели я была похожа на оборванный стебелек лаванды? Неужели он протягивал руку затем, чтобы Мун меня не растоптал?

Мун смотрел, как Уокер сопроводил меня на пассажирское сиденье, но ничего не сказал.

– Дьявольские товары можете бросить назад, – предложил Уокер.

Вместо этого я оставила корзинку на коленях, а пока он садился в водительское кресло, к машине с моей стороны подошла Лу. Я повернулась и встретила ее тяжелый взгляд. Биолог пытался сгладить ситуацию, сгладить которую было невозможно.

Иногда тени, преследовавшие меня повсюду, играли со мной, но иногда они буквально кричали.

– Те женщины беременны, Лу. Все. Все до одной.

Впрочем, я могла и не говорить об этом. Она и так это знала. Все знали. Не мог же весь город упустить из виду в разной степени округлившиеся животы под платьями женщин. Женщин? Да некоторых из них даже называть так было еще рано. Но углубляться в нюансы не следовало. Как я обнаружила, у некоторых горожан мой поступок вызвал уважение. А у некоторых – страх.

– Дьявол не в твоей корзине, – ответила Лу. – Он открыто ходит мимо моей мастерской, когда в город наведываются сектанты.

Я взглянула на несколько пучков из трав, остававшихся в корзине после утренних доставок. Аромат розмарина и мяты щекотал мне ноздри. Глаза все еще были широко раскрыты и не моргали. Может, после такого они потрескаются, как земля после засухи. А может, я вообще не смогу теперь моргать. Стайка беременных женщин уже возобновила движение. Преподобный Мун вернулся на свое место в хвосте процессии. Что исповедовали и кому поклонялись в этой секте? Внезапно стало тяжело отказаться от мысли, будто меня отбросило в далекое прошлое. Сара не зря предупреждала, что женская свобода в нашем обществе – иллюзорна. Неужели она росла, осознавая, что с женщинами – и даже с совсем юными девочками – обращаются подобным образом?

– Что ты хотела сделать? – спросила Лу.

Мун еще посматривал в нашу сторону, но ни у кого из нас не хватило духу снова встретиться с ним глазами. По крайней мере, это касалось меня. Я вспомнила, как мать Сары стояла на поляне лицом к деревьям. Она отправила Лу и Сару в дом, но сама не сдвинулась с места. Она вглядывалась в диколесье и ждала того, кто оттуда появится. Была ли та беглянка из паствы преподобного Мура? Пытался ли он преследовать ее в тот день?

– Просто стоять там, – ответила я. – Мне нужно было встать у него на пути.

Лу наклонилась к окну и ненадолго дотронулась своим лбом до моего: так, в прикосновении кожи к коже, нашла выражение связь, которую я почувствовала ранее, и в этом жесте не было ничего покровительственного – только желание утешить. Потом Уокер нажал на газ, и джип тронулся.

* * *

Через пять минут, когда Уокер доехал до дома Бабули, меня всю трясло. Он припарковался на подъездной дорожке, окруженной густыми кустами мальвы с тяжелыми красными бутонами, а мне пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы они не стучали друг о друга, однако шуршание травяных пучков в корзине все равно выдавало меня. В момент столкновения с преподобным Муном уровень адреналина зашкаливал. А теперь он упал – из-за этого я одновременно чувствовала озноб и жар.

Получается, я только что встретила человека, который может быть причастен к убийству Мелоди Росс?

– Черт, – произнес Уокер. Он ударил ладонями по рулю, и от хлопка я дернулась. – Черт, – повторил он, но прежде, чем я успела спросить, что его рассердило, распахнул водительскую дверь, вышел из машины и обогнул ее спереди. Затем рывком открыл мою дверь, протянул руку и вытащил меня из салона. – Разомните ноги – тогда отпустит.

Он не дал мне возможности отказаться. Сунув корзину на заднее сиденье, я еле поспевала за быстрыми шагами мужчины. Он был лишь немного выше меня, однако ему удалось обогнуть кусты мальвы и отбуксировать меня во двор с поразительной скоростью.

Мне действительно полегчало, но не от прогулки, как предполагал Уокер. Просто передо мной возник новый вызов: с кучерявыми каштановыми волосами и проницательным взглядом, и у него не было права замечать мою слабость или советовать, как с ней справляться.

– Стоп, – сказала я. Этого оказалось недостаточно, и я вдобавок попыталась отдернуть руку. К его чести, он немедленно ослабил хватку и отпустил меня. – Все нормально. Правда. Попадались мне вещи и пострашнее безумных главарей секты.

– Вряд ли можно найти кого-то хуже Муна, но ваше лицо в какой-то момент так побелело, что я подумал: тут и до обморока недалеко, – ответил Уокер. Он остановился и взглянул меня, положив ладони на свои худощавые бедра. Сегодня на нем была желтая рубашка в клетку с подвернутыми рукавами, открывавшими мускулистые загорелые предплечья. Ткань цвета золотарника перекликалась с бликами в его волосах… и глазах. В них, казалось, жило солнце – в то время как мои, должно быть, заполняли тени.

Сделав такое маленькое, но столь личное открытие, я почувствовала, что все меньше злюсь на его высокомерное поведение. Нас разделяло такое ничтожное пространство, и при этом не ощущалось напряжения. Это было похоже на своего рода… возможность. Густой кустарник укрывал нас от остального мира. Уокер привел меня сюда, чтобы позволить прийти в себя в спокойной обстановке, или хотел побыть со мной наедине?

– Я не собиралась падать в обморок. Это все от ярости. В этом человеке есть что-то такое… – начала объяснять я.

– Секта – религиозная группа, которая откололась от движения меннонитов ⁵ лет пятьдесят назад. Сейчас Мун – их духовный лидер. Их община находится за пределами города, – перебил меня Уокер.

– «На другой стороне леса», – шепотом повторила я мысли из своего сна, в котором Сара столкнулась со сбежавшей сектанткой.

Итак, он решил сменить тему и провести для меня исторический экскурс, вместо того чтобы дальше обсуждать мою бледность. Он заметил, как я была подавлена. И его это обеспокоило. Обеспокоило достаточно, чтобы попытаться на это повлиять. А теперь он пошел на попятный. Из встревоженного друга снова превратился в умницу-биолога. Ну и хорошо. Я никогда не знала, как правильно реагировать на чужое беспокойство обо мне, и очень редко заводила друзей. Может быть, кусты мальвы и заслоняли нас от остального мира, но мой внутренний барьер ограждал меня еще надежнее. Как правило.

– Дайте угадаю. Образцовый гражданин. Уважаемый духовный наставник, – продолжила я. От воспоминаний о пронзительном взгляде Муна желудок снова скрутило.

– Для кого-то – да, – отозвался Уокер.

– Но не для вас, – снова предположила я. Было заметно, что он презирает преподобного Муна. Гримаса неприязни заставила его стиснуть челюсти, а от губ осталась едва заметная полоска. Это успокаивало сильнее, чем стремительная прогулка. Меня обрадовало, что он разделяет мои впечатления по поводу странного проповедника. Тут собеседник отступил от меня, будто близкая дистанция показалась ему неуместной. Это я тоже одобрила. Когда мы вдруг в чем-то согласились друг с другом, я еще сильнее ощутила потребность держаться подальше от солнечных бликов в его глазах.

– Для паствы его воля – закон. У сектантов он считается мессией, и его слова почитают как святые истины.

– И вы считаете, что нужно держаться от него подальше, – заключила я.

– Расспросите Бабулю, что она про него думает, – посоветовал он.

– Значит, ее впечатлениям я доверять могу, а ее отварам – нет? – спросила я, просунув руки в карманы джинсов, чтобы деть их куда-то, раз уж Уокер меня отпустил. Ну ладно, еще мне хотелось спрятать шрамы. Почувствовал ли он жесткие борозды от них, когда держал мою руку? Нет, во мне говорила не заносчивость, а осознание своей слабости. И это меня бесило.

– Я просил вас уехать. Вместо этого вы пошли в подмастерья к ведьме. Вы сама по себе такая безрассудная или она вас заколдовала? – спросил он в ответ.

– Думаю, лучше употреблять слово «знахарка», и в колдовство я не верю, – ответила я, вздернув подбородок и процеживая слова сквозь зубы – когда Сара видела меня такой, то готовилась к неприятностям.

Либо Уокер не замечал мой крутой нрав, либо тот его не смущал. Он шел мне навстречу, и не сделать ответный шаг я могла только с помощью подобного, как его ни назови – хоть крутого нрава, хоть иначе. Может, он и был ученым, но искру гнева, сверкнувшую в его зеленых глазах, как будто породило столкновение кремня и стали.

Этот человек меня не пугал. Напротив, притягивал. И это как раз пугало.

– Существуют вполне понятные причины, по которым не рекомендуется заниматься самолечением при помощи натуральных ингредиентов неизвестного происхождения и свойств.

Я медленно вынула руки из карманов, пораженная его внезапной серьезностью.

– Бабуля живет на этой горе по меньшей мере шестьдесят лет. Она вовсе не какая-то малопонятная личность из интернет-магазина с «ведьминскими штучками». У нее есть традиции. Рецепты. Собственный огород. Нас с ней все устраивает, мистер Уокер. Так из-за чего же вы волнуетесь на самом деле?

Может быть, ему не давал покоя его драгоценный женьшень или что-то еще, что ускользало от моего понимания? То, как он был настойчив, не вполне соответствовало степени нашего знакомства. Я еще даже не решила, хочу ли распутывать этот клубок, а пара метров перепутанных ниток уже прибавилась.

– Помогайте Бабуле, раз уж вам так хочется. Она избавит вас от любой хвори. Но держитесь подальше от Муна и не бродите по лесу. Вы даже не подозреваете, сколько опасностей таит местная флора и фауна. Не говоря уже об оторванности от мира. Тех, кто там заблудился, часто находили в весьма неприглядном состоянии: отравления, падения со скалы, черные медведи, рыси. Вы прошли через что-то подобное. – Тут он кивнул на мои израненные руки: – Я заметил, что…

Мое терпение кончилось. Пусть держит при себе свои предостерегающие намеки и зоркие наблюдения.

– Нет, не прошла. Прохожу непрерывно, – возразила я. – Обычно из-за привычки вставать между человеком и тем, что ему угрожает. А теперь извините, у меня есть работа.

И ушла, оставив его посреди залитых утренним светом мальв. Песня Лу заставила меня принять решение более серьезно относиться к занятиям с Бабулей. Беспокойство Уокера на это не повлияло. На самом деле его предупреждения заронили желание лучше узнать диколесье, по отношению к которому он вел себя так, словно разбирался в нем лучше всех. Да, оно было огромно и полно опасностей. Легко поверить, что некоторые из них смертельны. Тем не менее лесной сад тоже был его частью, а сад был неразрывно связан с Сарой.

Вернувшись за корзинкой к машине, я направилась в дом. Это было стратегическое отступление, а не бегство. Однако порадовало, что единственным свидетелем того, как я прислонилась спиной к входной двери, закрыв ее за собой, оказался толстый полосатый кот.

Глава седьмая

Горный октябрь поспешил окутать Сару, едва она вышла за порог. Солнце еще не рассеяло сумерки, нельзя было разглядеть меняющие цвет листья, но в воздухе чувствовался сыроватый запах, который они источали, умирая. И утренний холод был иным, чем в августе. К полудню солнце прогоняло морозец, но он упрямо возвращался, от раза к разу становясь все сильнее и давая понять, что вскоре задержится надолго. Сегодня она вышла на улицу в бледно-голубой толстовке, но через пару недель будет уже не обойтись без лилового клетчатого полупальто, которое ждало на крючке у лестницы.

Пришло время яблочного повидла.

По всему Морган-Гэпу люди вставали пораньше и собирали утварь: любимые ножи для чистки фруктов, фартуки, ящики со стеклянными банками, которые отмыли от прошлогоднего угощения, и совершенно новые упаковки крышек.

Мама Сары уже загрузила все необходимое в кузов старенького пикапа «шевроле», который она называла «Сью». Они собирались поехать в город, чтобы встретиться со всеми остальными на маленькой консервной фабрике на реке Тинкер-Крик.

Прихожанки баптистской церкви уже доставили туда самую главную утварь – старинный железный котел, отделанный кованой медью, – такой большой, что в нем можно было бы приготовить жаркое из целого слона, но предназначался он только для переспелых яблок, которые на прошлой неделе свозились со всех окрестных хозяйств. Кроме этого ежегодного вклада, баптисты пекли пирожки с ветчиной и выкладывали их горками на двух столиках для пикника: Сара вспомнила прошлогоднее маслянистое угощение, и у нее аж слюнки потекли.

Тяжелую дубовую лопатку для непрестанного помешивания, которое должно было продолжаться не менее суток, предоставили пресвитерианцы – мешалка была их гордостью. Каждый год они по очереди следили, чтобы обильно сдобренная специями яблочная масса не прикипала к стенкам, до тех пор пока она не обретет густую, шелковистую текстуру, которой славилось повидло из Морган-Гэпа. К моменту готовности оно становилось темно-коричневым, почти черным – говорили, что такого же цвета глаза у женщин Росс. И все знали, что эти глаза темнее полуночи, когда они смеются… или насылают проклятие.

Сара забралась в пикап. Мелоди Росс, садясь на водительское кресло и поворачивая ключ в замке зажигания, всегда приговаривала: «Сью знавала деньки и получше». Будто бы эта фраза была молитвой или заклинанием, которое позволило бы пыхтящему полувековому двигателю не заглохнуть после начала поездки.

Поскольку такой гарантии не было, девочка еще радостнее вслушивалась в дребезжание своего поеденного молью сиденья и вдыхала пропитанный пылью аромат сухой сирени: мама закрепила несколько веточек на зеркале заднего вида. Том всегда носил цветы Сариной маме, и, пусть даже она и сама выращивала достаточно разного, это все равно было приятно. Маленькие букетики тут и там непременно вызывали улыбку на мамином лице.

В разговорах Мелоди никак не касалась женщин из секты, которые все чаще приходили к их хижине летом. Или того, от кого убегала через чащу та, первая. Вечерами мама становилась все молчаливее, и это не походило на сосредоточенное молчание за работой на кухне или в кладовой с травами. То деятельное безмолвие Сара легко могла прервать, задав вопрос или предложив свою помощь.

А это, новое, – нет. Прошлой ночью мама свернулась калачиком на пузатом диванчике в их маленькой гостиной, спрятав ноги под любимым лоскутным одеялом, и попросила Сару принести оберег, вязаную мышку. Потом поднесла его близко ко рту, почти прижав к губам, так что наговариваемых слов было не разобрать.

Но воздух трепетал так же, как когда Мелоди Росс произносила могущественные и таинственные заклинания.

После этого она долго пила маленькими глотками валериановый чай, но даже вторая чашка, которую принесла дочь, не смогла разгладить морщины на ее лбу. Хмурая, предвещающая недоброе складка между бровями матери заставила Сару всю ночь крепко сжимать в ладони обновленный оберег, а утром положить Шарми в карман толстовки – на всякий случай.

Конечно, сейчас мысли у всех были заняты яблочным повидлом, но на горе явно назревало нечто куда менее приятное. Сара не могла понять что. Она могла только ощущать признаки этого на себе – перед каждым вдохом ее легкие словно стискивало. Кровь рода Росс, унаследованная от матери, заставляла волноваться, если назревало нечто плохое. Даже если нельзя было точно сказать, что именно.

Небо уже порозовело, когда Мелоди припарковала машину, уверенным рывком передвинув рычаг старой коробки передач. Приезжать в город на яблочный фестиваль было здорово. В этот день можно было не опасаться косых взглядов или перешептываний за спиной. Ведь множество самых разных людей собрались, чтобы исполнить почетную праздничную обязанность – перечистить и пустить на повидло сотни бушелей ⁶ яблок. Баптисты, пресвитериане, методисты, приверженцы епископальной церкви, даже люди из секты – все были заняты делом.

И почти в каждой из этих групп присутствовали знахарки.

Сара с матерью не ходили в церковь.

Почти каждое воскресенье Мелоди Росс повторяла: «Потолок нашего храма – небо».

И все же на время яблочного фестиваля все прегрешения прощались, так что, кроме травниц, среди собравшихся горожан можно было отыскать и других «вероотступников». Например, местного пьяницу Джека Уитакера, еще не успевшего принять на грудь, но с воспаленными, как обычно, глазами. К баптистской вере он явно не принадлежал, зато его матушка уже доставала из пластикового контейнера пирожки. При мыслях о соленой деревенской ветчине, зажатой между слоями хрустящего теста, в животе у Сары заурчало. Или вот Тиффани Бэнкс – таких высоких каблуков и ярко-красных губ девочка больше ни у кого не видела. Определенно не пресвитерианка, хотя отец Тиффани помогал мешать повидло.

Мама Сары повязала фартук на своей стройной талии, и Сара улыбнулась – ведь у фартука семьи Росс было куда больше карманов, чем у других. Из одного как раз торчала большущая деревянная ложка, а в остальных лежали кульки, мешочки и свертки, которые Мелоди будет раздавать другим женщинам в течение всего дня: снадобья унимали головную боль и судороги, отгоняли хандру и усталость, убирали сыпь, очищали кожу, помогали справиться с горем и спать крепко по ночам.

Фартук Сары уже становился ей мал, да и кармана в нем было всего два, зато в одном лежал ее собственный небольшой фруктовый ножик – чтобы помогать с чисткой яблок. Ножик принадлежал еще прабабушке Росс, и его маленькая костяная рукоять идеально ложилась в ладонь девочке.

Мама притянула ее к себе и крепко обняла – в кольце ее рук было тепло. Сара почувствовала, как мамина ладонь похлопывает по карману голубой толстовки, где была спрятана вязаная мышь, – будто для того, чтобы передать ей дополнительную силу.

– Съешь пирожок, пока не принялась за работу, – сказала мама, уткнувшись носом ей в волосы.

Дважды уговаривать не пришлось. Тем более девочка заметила свою подругу-баптистку Лу: та помогала своей больной матери сесть на стул у столика с пирожками – на место, которое окажется в тени высокого клена, когда взойдет яркое дневное солнце.

Сара направилась к толпе, завтракавшей за столами для пикника, но лучшая подруга увидела – а скорее всего, услышала, – как Сара приехала, и уже бежала навстречу с угощением, обернутым бумажной салфеткой.

– Сегодня придется поухаживать за мамой, так что чистить я не буду, – сказала Лу.

– А моя мама захватила к чаю печенье с черной патокой. Я тебе принесу, – ответила Сара, впившись зубами в масляный пирожок.

Потом Лу побежала обратно к матери, а Сара, дожевывая по пути завтрак, отправилась к павильону для пикника, в котором должны были собраться чистильщики.

Она никогда не слышала, чтобы кто-то указывал людям, где работать и что делать, но итогом фестиваля неизменно становилось повидло: его хватало, чтобы и церкви могли продать достаточно для сбора средств, и все семьи, причастные к его приготовлению, могли забрать домой по паре баночек в благодарность за труды.

Под навесом на длинных столах были расстелены клетчатые пластиковые скатерти, а скамьи уже заполнялись людьми. Свой путь к повидлу яблоки начинали в больших плетеных кадках. Оттуда они попадали в металлические тазы с ключевой водой, где отмокали, пока их не брали чистильщики. Кадки и тазы таскали подростки посильнее и постарше. А дети и пожилые люди орудовали ножами с блестящими лезвиями, специально заточенными накануне.

Сара доела последний кусочек, вытерла салфеткой пальцы от масла и спрятала ее в карман с ножом. Рядом стояли большие металлические урны, но они предназначались исключительно для очисток. Позже их отдавали фермерам – на корм свиньям. Сытая, она шла вдоль ближайшей скамьи, пока не нашла достаточно просторный промежуток, чтобы сесть. Пара смешков ей вслед все же раздалась, но в целом подростки были слишком заняты, чтобы подшучивать. К тому же большинство детей из ее школы уже отчаялись добиться от нее хоть какой-то реакции на подколки.

Знахарки слушали шепоты дикого леса – все остальные перешептывания их не заботили.

Сара вытащила из кармана свой ножик и потянулась к ближайшему тазу за яблоком. По кругу, по кругу, по кругу – вот и упал завиток кожицы. Взять следующее – и опять по кругу… Когда в тазах оставались только очищенные яблоки, приходили мужчины и относили их к горожанам с более длинными ножами, которые занимались удалением сердцевины. Некоторые пожилые люди очищали яблоки с помощью специальных приспособлений из нержавеющей стали с длинными рукоятками, вырезающими сразу и сердцевину. Однако плоды после этого выглядели не такими аккуратными, как после чистки вручную: на них оставались полоски красной кожуры и появлялись темные вмятины.

Вскоре солнце поднялось достаточно высоко, чтобы подогреть липкий яблочный сок, покрывающий всех и вся. Его аромат разнесло по всей округе, и это привлекло ос – они так же увлеченно вились над тазами с яблоками, как и чистильщики. А для всякого, кто посмел бы помешать им кружиться и запускать хоботки в сок, у них было припасено жало. Осы отвлекли Сару от ее занятия, и она только сейчас заметила рядом краешек домотканых сектантских одежд.

На руку сектантке – как раз на ту, которой она чистила яблоко, – присела оса, но женщина продолжала делать свое дело как ни в чем не бывало. Сара перевела взгляд с насекомого на ее лицо, чтобы посмотреть, не испугалась ли она. И вдруг узнала Мэри – ту самую девушку, которую Том этим летом выпроваживал из сада.

Нож Сары скользнул.

Она порезалась об острый край лезвия и быстро слизнула полоску фруктовой на вкус крови, не отрывая от девушки расширившихся глаз.

– Будь осторожна, – прошептала сектантка.

Сара знала: она имеет в виду не порез и не ножик, который внезапно дрогнувшая рука не смогла удержать. Два простых слова, произнесенных Мэри, пролили свет на ту скованность, которую Сара ощущала в груди со дня их первой встречи. Но она была из рода Росс. Она видела, как быстро и уверенно ее мать управляется с вещами, находящимися на грани жизни и смерти. Она и сама ей помогала, когда поблизости не находилось более умелых и опытных рук. Сара проглотила свой страх и продолжила чистить яблоко, будто предчувствие опасности и гибели не заполнило ее легкие, едва Мэри заговорила.

Только по прошествии нескольких псевдообычных минут Сара осмелилась вновь поднять глаза и посмотреть на мир вокруг. Мэри продолжала спокойно заниматься яблоками. По кругу, по кругу, по кругу. Падение. В прошлый раз она была напугана. Задыхалась. Дрожала, как кролик, убегающий от лисы. А теперь она появилась в городе, и ее вид никак не напоминал о случившемся. Головной платок аккуратно повязан. В темно-карих глазах и веснушках нет ничего необычного. Но вот по губам видно, что она их постоянно кусает – Сара делала так же, когда волновалась. И щеки Мэри порозовели.

Интересно, они раскраснелись от работы или от чего-то другого?

Сара не могла угадать возраст Мэри. Но та точно была младше, чем могло показаться. Ведь, в конце концов, она тоже чистила яблоки – эту задачу поручали только совсем юным или старым.

– Всегда, – вновь прошептала Мэри. – Всегда будь осторожна.

Ее губы едва двигались, пока она ловко счищала шкурку яблока, по-прежнему не обращая внимания на угрозу укусов от вездесущих ос.

Не обращая внимания.

На угрозу.

В отличие от других девочек, которые с криками отмахивались, Сару осы совсем не тревожили. Она продолжала работать, но стала поглядывать на людей, пришедших помочь. За пределами павильона для чистки горожане выполняли другие задачи.