Читать книгу: «Постановка про уничтожение», страница 2

– Что ты делаешь? Это не твое дело, уходи. – Она сказала это как-то сухо, совсем не так, как я ожидал. Я был глупым романтичным юношей, и мне казалось, что таким образом она меня зауважает.

– Ты что, влюбился? – Брок рассмеялся. – Ну ты даешь, парень, ну ты даешь…

Мной овладело бешенство. Он как будто был слепым и бесчувственным. Я не мог принять тот факт, что со мной не считаются, что люди могут быть жестокими и поверхностными. Было невыносимо, что Брок, ясно видя мое беспокойство, беспечно смеется, превращая все в шутку, издеваясь надо мной при ней. Тогда вынес вердикт резко, с закрытыми глазами, опираясь на свое отличное зрение. Мне хотелось ударить его, и, несмотря на то, что еще с тех лет я был очень крепким, завалить стокилограммового мужика не мог. Кроме всего этого, в глубине души я понимал, что Брок ни в чем не виноват, и если бы я увидел его с другой проституткой, мне было бы все равно.

– Я не могу тебе помешать сделать то, что ты хочешь, но могу попросить Грега запретить тебе приходить сюда, а мы оба знаем, что у тебя денег не хватит ходить в другие бары – я подошел и встал к нему вплотную. – Клянусь, если ты еще раз к ней подойдешь, то больше никогда не зайдешь в это заведение. Выбирай.

Улыбка пропала с лица Брока. Он, сдерживая злость, хриплым, но ясным голосом сказал:

– Будь вместо тебя любой другой, я бы сломал ему челюсть, Верджил Маккой. – С этими словами Брок вернулся к своему столику, где его ждали, таращась в мою сторону.

– Ну что ж такое – Аделаида суетливо побежала к Броку. – Прости, я не думала, что так получится…

– Ты не виновата, парень влюбился, наверное…

Они говорили о чем-то, а я стоял как вкопанный, молча наблюдая за ними издалека.

Иногда, когда долго смотришь на одну точку, находясь при этом в урагане эмоций, портрет словно начинает отдаляться, голова начинает кружиться, а к горлу приближается тошнота… Мне всегда не нравилось, когда рядом со мной открыто обсуждали меня же. До сих пор считаю это оскорбительным и неуважительным, но в тот день меня наполняли очень противоположные эмоции. Я просто стоял, переживая очень паршивые мгновения, молча наблюдая, как Аделаида, попрощавшись с Броком, быстрым шагом сердито подходит ко мне.

– Зачем ты так сделал? Не тебе меня судить или защищать, или… – она снова начала заикаться, не сумев найти слов.

– Не спеши, я принесу тебе воды…

– Да пошел ты! – крикнула она, ударив меня сумкой по плечу. – Кем ты себя возомнил!? Я сама решаю, как жить и чем заниматься. Ты только что лишил меня денег, а мне еще за аренду платить. – Ей было больно, обидно, стыдно, неприятно и… Одним словом, очень плохо.

– Держи. – Она хотела уйти, но я схватил ее руку и протянул деньги. – Возьми, но взамен выслушай меня, прежде чем уйти.

– Бери свои деньги обратно, мне не нужна милостыня. – С этими словами она открыла дверь, но мои слова остановили ее.

– Всего лишь компенсация за ущерб. Возьми, прошу тебя – закричал я ей вслед.

Она, молча посмотрев на меня несколько секунд, взяла деньги и положила их в сумочку. Я стоял и смотрел на нее, не зная, что сказать. Хотелось найти слова, которые могли успокоить ее, дать надежду и силы, но после некоторого времени молчания я еле выдавил из себя фразу: «Пожалуйста, больше так не делай».

Она сразу же повернулась и ушла. Я стоял, смотря ей вслед, истязая себя изнутри из-за того, что не смог найти правильных слов. Не представляешь, как больно было провожать ее взглядом, узнавать что-то новое об окружающем мире, как трудно было идти к Броку и просить прощения… А ведь он улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал: «Я сам виноват, чувствовал ведь, что она тебе понравилась».

Я бы часами мог говорить о мире, о несправедливости и прочем, но важно лишь то, что с тех пор прошло много лет, а я все равно временами вспоминал ее: девушку, которая хотела жить в музыке… Порой мне даже казалось, что тогда я видел в ее глазах надежду, однако убил в мгновение ока. Каждый раз, перематывая время назад, я представлял себе то самое мгновение, когда ошибся, и создавал для себя другие варианты развития событий. Их было множество, но ни один не был настоящим.

В тот день я сделал несколько весомых выводов. В особенности, что есть категория людей, которая не продает себя или свое тело, а именно то хорошее, что в них есть, тем самым убивая надежду для окружающих и всего мира. Я понял, что быть хорошим человеком – большая ответственность, друг мой, а еще, что нужно пытаться воспринимать жизнь так, как считаешь правильным, или, по крайней мере, пытаться…

Домик в лесу

Часть первая

Занятная история, Вэл. Мне очень понравилась часть философии про музыку, как ты влюбился в проститутку и прочее, но особенно я оценил то самое первое предложение, которое ты так часто повторял. Мы не виделись больше двенадцати лет, и первое, что ты сделал – рассказал смазливую историю юности, но первое предложение рассказа меня неслабо впечатлило… Дело в том, что моя жизнь тоже началась со смерти моего любимого папаши, только вот он до сих пор жив физически и продолжает портить воздух леса, где стоит наш фамильный дом. О нем, кстати, я и расскажу после того, как выговорю то, что держал в себе последние полчаса: я очень рад нашей встрече, и мне очень приятно беседовать о том о сём, как в старые добрые времена, но… Как бы сказать, чтобы не звучало грубо… Я ждал встречи совсем другого формата, а еще почувствовал в мою сторону легкий негатив. Твои рассуждения о счастье, комментарии по поводу моей книги и пессимизма примитивны и высокомерны. Не обижайся, ты знаешь, что я никогда не умел сдерживаться и что у меня нет такого красивого лексикона, как у тебя, но всё же…

Начну-ка я с счастья. Ты изменился, Вэл: раньше был разумнее и не таким сентиментальным, как сейчас. Օтдаю должное тому, что ты не сошел с ума на войне, но всё равно не терпится сказать, что при нашем знакомстве ты был проницательным и смекалистым. Считаешь, что твоя теперешняя дерьмовая жизнь никак не влияет на восприятие твоего прошлого? Так вот, это чушь собачья. Это абсурд, потому что ты не можешь сравнивать, если не существуешь одновременно в двух временных отрезках и четко не воспринимаешь сразу два душевных и эмоциональных состояния. Понимаешь, это как гипноз. Когда я подвергну тебя ему, ты не будешь соображать и полностью пройдешь под мой контроль. Фактически, любая моя команда будет выполнена, например – отдать мне все твои деньги. Если я скажу тебе дать их мне, а потом прикажу проснуться, после транса ты не будешь ничего помнить, будешь считать себя таким же богатым, как до него, но это будет не так. Ровным счетом, ты не осознаешь, что сейчас всё твое мировоззрение, мысли, физиология и прочая хрень так сильно изменились, что ты не имеешь возможности нормально рассуждать насчет своего юношеского счастья. Ты пережил столько дерьма, что любое детское воспоминание будет для тебя самым лучшим.

Что касается моей книги, часть о сравнении – скорее факт, чем теория, ведь такова наша природа, физиология и психика, Вэл: красоту, радость и даже гребаную любовь мы познаем в сравнении. Если задуматься, вместо нас это делает наш мозг и в целом наш организм. Я не хочу вдаваться в подробности, потому что философские темы меня уже толком заколебали, но мне просто приперло высказаться о твоем высокомерии: ты был богатым и красивым, у тебя была любящая хорошая семья и готовое будущее, а вот я всего добился сам и пережил намного больше твоего. Только вот не надо так на меня смотреть. Может, ты и не всё мне рассказывал, но я знал тебя в тот период твоей жизни, когда твои дела шли в гору, а я медленно карабкался по ней, как альпинист-любитель, и если не веришь, то слушай внимательно, ведь я рассказываю тебе то, что для тебя всегда было загадкой.

До тринадцати лет я жил в столице с отцом и матерью. Она работала дизайнером, а отец – нейрохирургом в центральной больнице. Если не ошибаюсь, он был самым молодым нейрохирургом страны, за что его высоко ценили. Ты говорил, что не помнишь лица папаши, а вот я почти не помню своего, до того как он стал мудаком.

Всё началось с того, что его кинули собственные друзья. Родители тогда накопили много денег, чтобы открыть собственную клинику вместе с приятелями отца, но те забрали всё и испарились, оставив нас ни с чем, а заодно разрушили его карьеру, использовав на него какой-то компромат. Какой именно – я не знаю, но это не важно. Суть в том, что у отца забрали лицензию, а мать не могла в одиночку платить за шикарный дом, бассейн и прочие счета, потому нам пришлось переехать к деду, о котором, кстати, я впервые услышал именно тогда.

Мой дорогой папаша начал умирать со дня переезда. Не в буквальном смысле, скорее в духовном и психологическом. На самом деле, я его никогда особо не знал, поскольку он много работал, бегая из одной больницы в другую, но возвращаясь, всегда приносил всякие вкусности и дорогие подарки. Ребенком я не был распущенным: мама усердно работала над этим, но отец, пытаясь компенсировать время, не проведенное со мной, постоянно баловал меня тем сем. Они частенько ссорились на этой почве, но насколько я помню, это была их единственная проблема в те времена.

Был ли я тогда счастлив? Неплохой вопрос, Вэл, но ответ тебе не понравится – не помню. Знаю только то, что сейчас мне намного лучше, чем в лучшие дни моего детства, и несравненно счастливее, чем годы жизни в нашем фамильном домике в лесу.

Отец любил работать и был не самым эмоциональным человеком: немного суровым, мало говорил и смеялся, но в его глазах я всегда видел какой-то позитив. Говоря "всегда", я имею в виду то время, когда мы еще не стали банкротами. Он жил не ради отдыха, а ради стабильности, а значит – работы. Всегда говорил, что в детстве повидал немало смертей, потому решил посвятить себя спасению и лечению людей. Когда я в первый раз услышал от него те слова, не понял, о чем они, а он, после моих расспросов, сразу отмахивался, мол, время откровений еще не пришло. Именно тогда я в первый раз увидел в его глазах капельку обиды и ностальгической грусти, которая исходила непонятно откуда. К сожалению, со временем я получил ответ и понял, что иногда неведение – это отсутствие барьера, отделяющего нас от собственного несчастья. Многие думают, что лучше быть в курсе всего плохого, лишь бы не жить в незнании, но опыт показал мне, что это не так. Человек должен заранее понять, какие знания и информация играют в его жизни важную роль, находя в себе силы отмахиваться от всего остального. Например, я бы не хотел знать историю жизни своего отца, потому что именно знание рождает во мне ненависть к нему, лишая даже самой мизерной возможности простить его.

Вернемся к переезду. В тот день мой отец преобразился. Не могу сказать, как именно, поскольку наше общение до того было не особо богатым, но я четко чувствовал в нем кучу негатива, которую он пытался всеми силами сдержать. Мужиком он был сильным и волевым, но когда мы ехали к деду, мама постоянно пыталась подбодрить его и поддержать, а тот даже не замечал, иногда даже хамил, как будто еще тогда знал, как всё кончится. Для него всё было настолько плохо, что выработанная закалка запросто сошла на нет, открыв канал для лавины дерьма. Эхх… Как иронично осознавать то, что человек может осознанно вести на бойню не только себя, но и своих близких. Он знал, чем рискует, как нам тяжело и что будет намного хуже, со всем этим преподносил себя как жертву. Я был малым и, конечно же, не осознавал всех этих тонкостей, но, дожив почти столько же, сколько он тогда, понял, что мужчина должен считать себя главой семьи не потому, что так требует кодекс и социальные правила, а он сам. Мой папаша был ростом почти метр девяносто, широкоплечий, с огромной спиной и железными руками. Был силен, как бык, суров, как капитан корабля, но в глубине души являлся ничем иным, как сопливым слабаком. Вот ты хотел отпустить слезу в дань уважения, а я начинаю ненавидеть еще больше…

Когда мы доехали до города Гамма, он мне показался забавным. Его окружали холмы и лес, воздух был особенно чистым и ароматным, а люди выглядели проще и намного приятнее, чем городские. Помню, как я, упершись в стекло лицом, таращился на непривычную гармонию и красоту. Там не было городской суеты и пустого пафоса: все были одеты просто, двигались медленно, но энергично. Прохожие здоровались и обменивались словами, при этом широко и отзывчиво улыбаясь. Я был ребенком, приехавшим из мегаполиса, Вэл, для меня это было чертовски странно, но одновременно приятно и даже немного мистично, понимаешь? Тогда впервые я увидел что-то новое, разнообразное, ощутил это, можно сказать, даже прочувствовал, будучи в полном восторге. Многие дети боятся перемен, не хотят скучать по старому и всё такое, но я много читал и был любителем фэнтези, потому всё новое, особенно такие города и обстановки, вселяли в меня некую загадочность, толкая ближе к персонажам из книг. Мне нравилось, что город был окружен природой, что люди ходят с улыбками на лице, а не как на шумных сырых улицах мегаполиса, затаившись в маленькое узкое амплуа, не обращая внимания на происходящее вокруг. В городе Гамма люди были настоящими: для них было важно видеть, знать, участвовать во всём, что было связано с их социумом. Даже сейчас хотелось бы там жить, но поганые воспоминания не дают мне такого шанса. В крупных городах очень часто люди не обращают внимания на других, будь те в беде или передряге, понимаешь? Жесткий трафик отупляет человеческое восприятие, травит мозг, губит индивидуализм, а человек этого даже не чувствует. Все думают лишь о том, чтобы успеть, не потерять время, не отвлечься… В том городе не было гламура, бессмысленной динамики и роботизации, а только природа, буквально обнявшая с помощью леса тот небольшой городишко, решив защитить его от внешнего мира в своих объятиях. Кстати, о природе: мы жили в ней самой. Проехав город, мы поднялись в лес, окружавший его, где передо мной, как из-под земли, вдруг появился наш фамильный особняк. Как оказалось, именно там прошло детство моего отца.

Дом был большим и старым, но было видно, что над ним неплохо поработали реставраторы. Не могу сказать, что он был величественен и красив: дом был как дом, отличался разве что размером и легкой брутальностью. Кстати, о ней: никогда не забуду лицо своего деда, когда тот увидел меня впервые. Мы вошли в дом, он сурово посмотрел на отца и мать, которую, кстати, как и меня, видел впервые, и сказал:

– Говорил же, что тебе не место снаружи… Хотя бы красивую жену нашел, ну что уж там. – Это были его приветственные слова после почти пятнадцатилетней разлуки, после которых он подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал: – Ты еще не знаешь, но ты один из самых лучших стрелков в мире, сынок.

Никогда не забуду его слов. Они как клеймо прожглись у меня в памяти. Я тогда удивленно и даже испуганно смотрел на седого, сморщенного человека в халате и с парой кислородных баллонов за спиной.

– Ну что же сказать, сын, добро пожаловать в родной дом – с этими словами он медленно и с трудом начал подниматься наверх. – Мою комнату ты знаешь, а в остальных делайте что хотите.

В доме было три этажа, но, несмотря на тяжелую болезнь деда, тот всё равно жил на втором. Старый черт был самым принципиальным и крепким мужиком из всех, что я видел. Он почти не мог ходить, страдал тяжелой болезнью легких, но всё равно жил один на втором этаже, не ленясь каждый раз спускаться в туалет на первый. Ты подумаешь, что это странно и глупо, но для деда стабильность была всем: он ненавидел перемены, всегда придерживался строгого режима, и даже чахлое, высохшее и искалеченное за долгие годы тело не могло изменить его взглядов… Странный был фрукт.

Родители же поселились на третьем этаже, а я – рядом с дедом. Не знаю, где я тогда накосячил, что папаша решил толкнуть на мою долю такое дерьмо, но оно продлилось недолго: спустя пару месяцев после нашего въезда дед отбросил коньки. Перед нашим въездом отец постоянно говорил, что он невыносим, но за всё время он ни разу даже не пикнул, умерев в тишине, заранее напялив на себя свою охотничью одежду. Поверь, я не шучу. Я сам нашел его лежащим в кровати, бледным и бесчувственным, с охотничьим ружьем в руках, сложенных на груди. Тот момент был одним из тех, которые меняют что-то в тебе раз и навсегда. Помню, я подошел и начал пристально смотреть на его лицо. Думаю, даже тогда я понимал, что его образ был как минимум странным. Бледное лицо выглядело таким спокойным и умиротворенным, что даже после того, как я узнал о боли, причиненной отцу и бабушке, всё равно оставался уверенным, что он обрел покой. В любом случае, если упрямство остается и после смерти, то благодаря ей он пробрался бы и в рай…

Лучше мне не рассказывать о нем и времени, проведенном с ним. Скажу только, что оно было просто уж чересчур бесчувственным: никто с ним не общался, не трогал и не заботился. В основном потому, что он сам не позволял, но, если быть до конца честным, особым желанием никто не горел, разве что мама. Она, временами, общалась с ним, воспринимая все его чудачества с юмором и без осуждения. Старый черт был похож на недовольного пакостного призрака: двигался почти бесшумно, постоянно натыкаясь на нас с суровым и недовольным выражением лица. Пару раз я даже испугался, вздрогнув и еле слышно закричав. Помню, как сейчас, его взгляд в тот момент: он видел, что произошло, но вместо того, чтобы извиниться или хотя бы пошутить, продолжал таращиться, как будто давал понять, что я – сыкло. Вот такой он был, а мама всё равно от души с ним общалась. Разговаривала с ним, носила ему еду, а в конце вообще нянчила как ребенка, добиваясь от него того, чего никогда не получал отец: выражения чувств. Дед был тяжелым, суровым и бесчувственным человеком, но мама что-то в нем изменила, после чего он смеялся, улыбался и говорил нежные слова, но только ей одной. Один раз даже сказал, что всегда мечтал о такой дочери, после чего отец пару дней ходил по дому как загнанный бык: с обиженным, задумчивым и злым выражением лица, ходил так быстро и дышал так тяжело, что никто бы не решился встать на его пути. Мама, проходя мимо, улыбаясь смотрела на его вытаращенные, наполненные болью и яростью глаза, после чего молча уходила, давая мне понять, что отец занят и нам нельзя ему мешать. Занят он был, понимаешь? Для меня абсурдно, что взрослый мужик может ревновать жене собственного отца, не говоря о том, что он всем сердцем его ненавидел. К сожалению, чем дольше я живу, тем лучше смахиваю на него, если ты понимаешь, о чем я. Мама никогда не могла принять его ненависть, хоть и сама отлично знала тяжелую историю его жизни.

– Он твой больной отец, дорогой – говорила она. – Каким бы ужасным он ни был тогда, сейчас он болен и нуждается в прощении.

Отец его так и не простил, но это не так важно – я слишком отвлекся. После смерти деда он начал заниматься его бизнесом. Дед имел три магазина в городе: охотничьих принадлежностей, кожи и меха и мясную лавку. С тех пор как он заболел, все магазины, кроме охотничьего, пошли в упадок. Дело было в том, что дед был профессиональным охотником. У него даже была своя команда, работающая на него: в нее входили охотники и профессионалы, занимающиеся обработкой мяса, кожи и мехов. Грубо говоря, дед продавал собственное производство, но когда заболел – забросил дело и подкосил бизнес. Команда работала без него, но не могла дать тот же результат: дед был лучшим, и никто не мог на него равняться, кроме моего отца, как оказалось.

Когда папаша был моих лет, бабушка ушла от деда, а отец остался с ним, проведя почти пять лет в чертовом замкнутом кругу. Мать мне рассказывала, что дед заставлял его тренироваться чуть ли не по восемь часов в день в стрельбе и освежевании, причем все это еще с четырнадцатилетнего возраста. Представь ребенка, который часами режет плоть животных, стоя в сарае в полном одиночестве. Что правда, то правда: если сравнивать их, моя участь была намного легче, но это лишь с одного ракурса. Понимаешь, отец сбежал от деда примерно в том возрасте, что и я от него, но сделал это не по тем причинам. Мать рассказывала, что он был лучшим охотником и стрелком, был знаменит и уважаем в родном городке, однако, несмотря на все это, жизнь с дедом для него была самой настоящей мукой. Будучи человеком с крепким характером, он так и не смог принять отца, лишившего его материнской заботы. Он любил бабушку всем сердцем и деда тоже, но со временем между ними происходили все новые и новые конфликты, ран становилось все больше, и ни одна из них не успевала зажить, как проявлялась следующая. Дед буквально был одержим охотой, считая, что это их наследие, данное свыше. Мой прадед, прапрадед и еще куча поколений были охотниками и жили в том же самом доме в лесной глуши. Интересно было то, что за пять поколений в семье Кессиди ни разу не рождалось девочки: одни мальчишки, и все они становились непревзойденными охотниками и грозой всего леса. Может быть, имей я такую информацию в самом начале, и передай мне ее отец грамотным и нормальным образом – сам остался бы там, посвятив себя убийству. Но, как я уже сказал, в итоге я сбежал и сделал это в том же возрасте, что отец, только вот он сделал это, потому что хотел жить с матерью, помогать и заботиться о ней, я же совсем по другой причине.

Как ты понял, отец ненавидел все, что было связано с дедом: магазины, дом, город и дело, однако не оставалось другого выбора, как взяться за бизнес, чтобы встать на ноги. У нас не было денег, разве что ненавистное наследство, которое отец принял неохотно. Несмотря на всю чернь, что он пережил, наш дом и магазины передавались из поколения в поколение почти век, и при всей ненависти уважение корней было сильнее. Нелегко разрушить то, что создалось однажды и крепко держалось столько времени, особенно когда это сделали твои предки. Помнится, несколько раз я слышал, как отец с матерью спорили: она считала, что важно не то, сколько лет стоит дом, а то, что он в себе несет и что символизирует. Отец же, пытаясь хоть немного удержать в себе гордость, говорил, что символ определяет человек. Я не понимал, о чем они, но запомнил их разговор, однажды поняв, что наверняка именно тогда отец решил остаться и продолжить дело деда. Матери это не нравилось, но она взяла с него слово, что как только бизнес встанет на ноги, они уедут, оставив все доверенному лицу. Он согласился, но, как ты наверняка понял, не только не сдержал слово, но и просрал самое важное, что имел.

Помню, как впервые спустился с ним в город, чтобы посмотреть магазины и познакомиться с рабочими деда, которого, между прочим, те очень уважали. Он был кем-то вроде авторитета: к нему обращались за помощью, звали в городской совет, тот делал пожертвования и всеми силами поддерживал благополучие в городе. Знаешь, в мэрии стоял его портрет в знак благодарности и почета, а на похоронах собралось столько человек, что не сосчитать, и все ради того, кого ненавидел собственный ребенок. Я могу говорить об этой бессмысленной иронии жизни часами, но не хочу, чтобы история остыла.

Короче, мы с отцом поехали в город. Не знаю, почему он взял меня с собой, но первым делом мы пошли в охотничий магазин, где его ждало пятеро крупных мужиков: все щетиной и в кепках, с суровыми выражениями лица, погруженные в какой-то брутальный образ. Все громко говорили о чем-то и смеялись, замолчав в тот момент, как заметили отца. Хотелось бы верить, что его уважали, но даже мне, малому, было ясно видно, что по крайней мере в глазах половины из них молниеносно и еле заметно промелькнул страх. Здоровые, крепкие мужики молча поздоровались и сразу же уставились в пол, как собачки, а отец, сухо кивнув, посмотрел на единственного не согнувшегося перед ним персонажа. Брэд был таким же высоким и крепким, как отец, только с длинной бородой и большими выразительными глазами. Только он смотрел на отца, улыбаясь, без неловкости или страха. Высунув руки из карманов, он подошел и крепко обнял его, неслабо похлопав по спине. Что касалось моего папаши, тот держался как средневековая крепость: просто стоял, не пошевелив ни одной из своих огромных конечностей.

– Рад, что ты вернулся, Рей – сказал он как ни в чем не бывало, слегка хриплым голосом.

– А вот я не очень – неохотно ответил отец, пытаясь вырваться из объятий старого друга – Это мой сын, Билл.

– Сколько ему? – Брэд, скрывая недоумение из-за последних слов отца, посмотрел на меня, спустился на корточки и улыбнулся.

– Тринадцать – отец не дал мне ответить.

– Что-то он мелковат для тринадцати – сказал он, смотря мне в глаза. – Ты занимаешься спортом, сынок?

Я не знал, что ответить. Его добрый и непринужденный взгляд словно еще больше усиливал неловкость. Он задавал не самый приятный вопрос, а отец смотрел на меня, ожидая услышать что-то, чего я не мог сказать.

– Нет, сэр, но я много читаю – было трудно смотреть на них при разговоре: все были чертовски высокими и слишком суровыми, а я тогда еще не привык общаться с таким контингентом.

Брэд разочарованно покачал головой, ясно показав свою черствую, тяжелую и необразованную натуру. Я же посмотрел на отца, впившегося недовольным взглядом в друга-болтуна, в надежде, что он его накажет или пошлет куда подальше, но вместо этого тот лишь продолжил нести чушь.

– Не стоило тебе растить ребенка в городе, Рэй. Они там вырастают хилыми и невзрачными – Брэд поднялся на ноги и посмотрел на отца. – Помнишь, каким ты был гигантом в его возрасте? – он ностальгически засмеялся, хлопнув отца по плечу. – Мы всех тогда в страхе держали.

– Но были тупой деревенщиной, не знающей манер – отец как будто отрезал, дав понять, что от прошлого в нем ничего не осталось. – Я пришел сюда по делу, Брэд. Оставим тупые шутки и пустые разговоры для посиделок в баре.

Улыбка пропала с лица Брэда, что в принципе было полностью оправдано: кислая мина отца, смешанная с еле заметной каплей презрения, не давала шансов на нормальное общение.

– Как скажешь – Брэд стал серьезнее. – Чего ты хочешь?

– Предложить работу – сухо ответил отец.

– Она у меня и так есть – впившись взглядом в глаза отца, сухо сказал Брэд.

– Не только тебе. Всем собравшимся – отец посмотрел на остальных.

Мужчины, имен которых я не помню, все это время молча наблюдали за диалогом старых друзей. По их взгляду мне стало ясно, что мой папаша особой симпатии у них не вызывал, но и лишнего они позволить себе не могли: старый авторитет и тяжелый нрав справились на славу.

– Мы работаем вместе – Брэд отошел и встал рядом с остальными. – Тебе придется предложить нам что-то настолько выгодное, чтобы мы бросили общее дело.

– Вместе, значит? – ехидно улыбнулся отец.

Вспоминая тот момент, я понимаю, что у них не было шансов: они не только показали, что у них один мозг на всех, но и успели прогнуться, не сумев скрыть неловкости и дискомфорта. После этого моего отца уже было не остановить: он сразу понял, что все они у него в кармане.

– Вы зарабатываете хоть половину того, что при моем отце? – не скрывая ухмылки, продолжил он.

Все замолчали. Было ясно, что нет, однако признаваться не хотели, понимая, что скоро получат предложение, от которого не смогут отказаться, от человека, взявшего над ними верх меньше чем за десять минут.

– Слушай, Рэй – Брэд подошел к отцу и положил руку ему на плечо. – Работая с твоим стариком, мы зарабатывали кучу бабок, но только потому, что тот был гением и знал лес как свои пять пальцев. Знаю, что когда ты ничем ему не уступал, но с тех пор утекло слишком много воды. Если ты будешь платить нам столько же, сколько он, то пойдешь ко дну в лучшем случае через год, я еще не говорю как опасен лес… Сдается мне ты за последние пару десятилетий тяжелее чертового ланцета ничего в руках не держал.

– Ясно – отец хитро улыбнулся и после нескольких секунд молчания спросил: – Ты знал, что мой дед тоже был охотником?

– Все это знают – ответил Брэд, не отводя взгляда.

– А знал, что дед моего деда и даже его дед были охотниками?

– Ну? – буркнул он, не понимая, куда ведет отец.

– То, что неважно, как долго я не держал в руках гребаное ружье, Брэди. Охота у меня в крови, передаваемая четырьмя поколениями, жившими в этом поганом лесу – на лице отца резко появилось отвращение. – Будь ты тем, кто может давать мне советы, наш бизнес не катился бы по наклонной. – С этими словами отец сделал шаг влево и обратился ко всем остальным: – Предлагаю вам ту же сумму, что и мой старик. Думайте, что хотите – не буду спорить или убеждать вас в своем профессионализме, только скажу, что все желающие пусть будут послезавтра у моего дома в шесть утра. Учтите, что в любом случае вам терять нечего, джентльмены. – С этими словами он повернулся и направился к двери. – Тебя я тоже буду ждать, Брэди – сказал он, похлопав ему по плечу, и, не поворачиваясь, вышел из магазина, а я побежал вслед.

Рядом с нашим домиком в лесу стоял приятный на вид огромный сарай, где освежевывали добычу. Я был мальчишкой, и мне постоянно хотелось туда заглянуть, а мать, конечно же, запрещала. Но вот отец, наоборот, считал, что я скоро стану мужчиной и возьму в руки ружье, а значит, мне необходимо было видеть мертвечину и приучаться к ней. Именно с этого начались конфликты между моими родителями. Он хотел как можно быстрее научить меня стрелять и брать с собой на охоту, а мать, чтобы я учился и обращал больше внимания на образование. Кроме всего этого, наши дела пошли в гору буквально через два-три месяца. Предложения приняли все, кроме Брэда, но тот присоединился позднее, увидев те чудеса, что творил мой дорогой папаша, проводивший больше времени в лесу и в сарае, нежели со мной и матерью. Помню, один раз он пропал на два дня и за то время расстрелял столько дичи, что потребовалось два пикапа, чтобы вывести все из леса, не говоря уже о том, что сарай тоже был набит битком, и пришлось воспользоваться подвалом нашего дома. Прошло несколько недель, пока вонь пропала…

Прикол в том, что, несмотря на все это, я гордился отцом. Во-первых, потому что был глупым ребенком, во-вторых, потому что считал его работу редким талантом, а его – особенным, ну и в-третьих – ему было на меня наплевать. Не стоит так удивляться, Вэл, все это чистая правда, которая играла огромную роль в моей детской привязанности. Когда я не получал внимания от папаши, брал это на свой счет. Мне казалось, что он не общается со мной из-за моего поведения, из-за того, что я не поддерживаю его и не показываю интереса к его работе. На самом деле интерес у меня был, но мать нагружала меня уроками и лекциями о том, что я еще слишком мал, чтобы взять в руки ружье. Знаешь, она была прекрасной женщиной. Сильная, волевая, умная и одновременно нежная. У нее были ярко-синие и очень выразительные глаза: все, что она чувствовала, сразу печаталось на ее лице. Она никогда не могла скрывать своих эмоций, потому я каждый день видел в ее глазах боль и тоску.