Рашен

Колченогий порылся в нагрудном кармане пиджака и извлек на свет скомканный клочок бумаги. Надел очки и стал читать голосом уже порядком захмелевшего человека:

– В донесении офицера Хрусталва говорится, что вы постоянно называли наших Великих германских освободителей… – сделал паузу, собираясь с силами, – …фашистами! – наконец выговорил крамольное для здешних стен слово.

– Мразь, совершеннейшая мразь! – заорал астматик и тут же зашелся в жутком приступе кашля. Схватился руками за горло, согнулся и выпучил глаза, словно рыба, выброшенная на берег.

– Врача! Срочно врача, – приказал «Дракула».

– Не надо врача, – борясь с приступом, прошептал астматик. – Лучше плесните еще шнапса.

Колченогий не замедлил исполнить просьбу коллеги. Наполнил стаканы и помог другу опрокинуть спиртное в рот. Это подействовало. Через пару минут приступ прекратился, старик Карл еще несколько раз кашлянул и затих.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно отметил «Дракула». – Шнапс творит чудеса. Давайте продолжать: скоро время обеда, а мы еще не определились с дальнейшей судьбой заключенного.

Итак, принимая во внимание неоднократно повторяющиеся крамольные высказывания подсудимого в адрес Великих германских освободителей, недовольство системой русиянской власти в целом и неподобающее отношение к отдельным историческим личностям… Учитывая поставленный специалистами диагноз «Степень социального отклонения второго порядка», Достопочтенный суд приговаривает Дмитрия Неверова к лишению статуса «гражданин» с присвоением статуса «человек» и к ссылке в Сибирейскую тайгу сроком на тридцать лет! Подсудимый, вам все понятно?

– Про «человека» не понял. Я вроде и так не обезьяна, хотя уже ни в чём не уверен! – борзо выкрикнул я. После услышанного мне уже стало все равно. Я вдруг четко осознал, что живым из этого бреда не выберусь никогда. Навсегда застряну в убогом «лимбе». Так, кажется, в одном популярном фильме называлась пограничная область человеческого сознания между реальностью и сном. Не надо было спать за рулем, идиот несчастный!

– Статус «человек» лишает вас всех гражданских прав, как-то: права голосовать на выборах, права свободно перемещаться между населенными пунктами Русии, права жениться и заводить детей, права самостоятельно выбирать профессию, работу, друзей и права получать какое бы то ни было образование, кроме навыков, необходимых для исполнения трудовой повинности. Чем вы будете заниматься в Сибирейской тайге – определит старший надзиратель населенного пункта, назначенного местом вашей ссылки.

Приговор окончательный и пересмотру не подлежит. Конвойный! Отведите человека Неверова в транспортный распределитель. Прикажите, чтобы его, как особо нежелательного для общества, отправили в Сибирейскую тайгу сегодня же.

А мы с вами, уважаемые коллеги, хлопнем еще по рюмашке. Не возражаете? Карл, наливай. Да, непростой денёк сегодня выдался. Но я рад, что мы избавили наше прекрасное общество от еще нескольких моральных уродов. Все-таки полезное и важное для страны дело мы с вами делаем. За это и выпьем…

Проходя мимо судейского стола, я от всей души пожелал старым маразматикам скорейшей встречи с Создателем и жарких котлов на адской кухне.

– Тушитесь с миром, господа! – негромко озвучил я свои пожелания и со злостью плюнул в их сторону.

Глава 6. Пересылка

В сопровождении конвоя на убитых временем автозаках мы прибыли на вокзал, чему я был несказанно рад. За время почти часовой поездки моя пятая точка стала плоской от деревянной скамьи без обивки и малейшего намека на смягчающие пружины. Тело затекло и ныло, суставы выкручивало, словно от прогрессирующего гриппа. Хотя никакого намека на заболевание я не чувствовал. Пришлось списать общее недомогание на несколько ударов головой о железные стенки фургона во время наезда на многочисленные ухабы и рытвины.

Машина остановилась, не заглушив двигателя. Дверь автозака распахнулась, и мощный свет фонаря ударил по глазам.

– Выход по одном! Не нарушай, не спешимите! Если не слушать команд, застрел на место! – прорычал охранник и отворил внутреннюю решетку. Я торопливо сошел по приставной железной лесенке, и тут же был остановлен огромным конвоиром, который для верности ткнул дулом автомата мне в живот. Потом схватил за рукав и как котенка швырнул к стоящим неподалеку заключенным из других автозаков.

Под одежду неумолимо просачивался зимний воздух. Холодный и влажный, он продирал до костей и неприятно щекотал ноздри. Пока меня этапировали, уже наступил вечер. Не знаю отчего, но темнота всегда оказывает на меня гнетущее впечатление. Так повелось еще с детства: ночью всегда холоднее, опаснее, а на душе тоска и тревога…

Железнодорожный вокзал для пересылки заключенных представлял собой открытое пространство примерно триста на шестьсот метров, огороженное по периметру высоким железобетонным забором, обмотанным поверху хищными кольцами колючей проволоки. По углам и в середине каждой из стен возвышались смотровые вышки, напоминающие маленькие Эйфелевы башни с будками для охранников. Яркий прожектор и длинное дуло пулемета, торчащее из каждой будки, намекали, что бежать можно, но не нужно…

Здания вокзала не было. Территорию по всей длине разрезали четыре железнодорожные ветки, с одной стороны упиравшиеся в глухую стену, с другой – в арки с огромными железными воротами со следами сильной ржавчины.

Рельсы двух путей проходили вдоль забора и были заставлены одиночными вагонами без локомотива. Очевидно, в одних квартировались охранники, а другие служили отстойниками для заключенных, ожидающих этап. Центральные же рельсы были отделены от боковых путей широкими и низкими бетонными платформами на «курьих ножках». Пока я осматривался, раздался страшный лязг и створки центральных ворот отворились. На территорию буквально влетел состав, состоящий из поезда и десяти пустых вагонов. Это была обычная электричка, из тех, которыми до сих пор доставляют жителей Петербурга в ближайшие пригороды. Электропоезд, распугивая ночь визгом тормозных колодок, резко остановился у края платформы.

Раскрылись двери, прозвучали три протяжных гудка, и из вагонов, стоящих вдоль одной из стен, высыпались люди. Судя по разной одежде, но в основном рваной и предназначенной явно для другой погоды, это были мои соратники по несчастью. Мужчины и женщины за считанные секунды забежали в электричку, расселись и замерли, смотря прямо перед собой. Так они сидели без движения минут пять, пока наконец в каждый вагон не зашел офицер в сопровождении автоматчиков. После чего, вероятно, началась перекличка. Из-за толстых стекол и непрерывного лая сторожевых собак голосов не было слышно, отчего люди в вагоне напоминали рыб в аквариуме, беззвучно открывающих и закрывающих рты.

Внезапно один из офицеров выскочил на перрон и громко крикнул: «Недостач!»

Тотчас к нему подбежали двое солдат, о чем-то переговорили, сверились с бумажными списками и метнулись к отстойным вагонам. Вскоре оттуда раздались истошные вопли и фашисты вытащили на перрон молодую женщину. Один тянул жертву за руку, а другой тащил, ухватив за волосы и намотав их на кулак, не переставая бить бедолагу головой обо все, что попадалось на пути. К ним подошел офицер и, сверившись со списками, обученным движением достал из кобуры пистолет и выстрелил женщине в голову. После чего убрал пистолет, достал карандаш и вычеркнул её имя из списка.

– Теперь полна порядка. Ехать могем! – прокричал он и вернулся в свой вагон. Двери немедленно закрылись, и электричка резво стартанула в сторону уродливых ворот, унося из города очередную порцию боли, страданий и никому не нужной плоти.

Я забыл про холод, голод, ночь и фашистов. Животный страх сковал разум и выпил жизненную энергию, словно стакан воды. В этом сумасшедшем городе я уже начал привыкать ко многому и многое же казалось всего лишь ролевой игрой, в которую меня вовлекли шутки ради. Я знал своих друзей и все ещё надеялся, что именно они устроили это сумасшедший реалити квест.

Ох, не надо было на пьяных вечеринках жаловаться на боязнь кризиса среднего возраста. Не стоило говорить, что всё надоело, и я, устав от жизни белки в колесе, жажду смены обстановки и острых ощущений. Вот и накаркал, идиот такой! Получай теперь интерактивный спектакль с неизвестным концом! Так я думал ровно до момента выстрела.

Вместе с мозгами той несчастной женщины из меня вылетели не только сомнения в реальности происходящего, но и малейшие надежды на то, что все это управляется умелой режиссерской рукой и может быть остановлено в любой момент, по обоюдному желанию сторон.

Не может, не остановится. Сказка стала явью…

Сопровождавший нас конвой наблюдал за моей реакцией, не скрывая радости. Солдаты скалились, изображая растопыренными пальцами разлетевшиеся осколки черепа.

– Теперь все понять? – обратился к нам старший офицер. – Дисциплин и жестко порядковый! Никак своевольств и не думаете замешкай или спрятать! Сидеть в камера до три гудок. После забег по поезд и смирно сит на место. Пошел быстре!

Он кивнул солдатам, и те стали подталкивать автоматами заключенных к отстойным вагонам. Двигаясь нестройной колонной по двое, мы поднялись по растрескавшейся лестнице и засеменили по перрону. Самое страшное, что пришлось проходить мимо убитой, тело которой никто и не думал убирать. Она лежала на животе, поджав под себя руки, с огромной дыркой выходного отверстия на затылке. Рядом образовалась приличная лужа крови. Обойти ее не испачкавшись было невозможно, и вскоре кровавые следы чётко обозначили траекторию нашего движения.

Слава богу, что в отстойных вагонах было тепло, хотя и тесно. Кто-то из заключенных сразу же забрался на верхние полки, другие предпочли занять места за длинным деревянным столом, который протянулся через весь вагон, деля его пополам. Вскоре некоторые «верхолазы», особо измученные этапированием, захрапели. Я же присоединился к застолью, заняв место с краю. Благоразумие – мой конек. Когда прозвучат командные три гудка, я хочу оказаться в электричке одним из первых, а не прорываться сквозь толпу, рискуя опоздать и оставить гипофиз на студеном асфальте.

Мысли дураков сходятся, и вот уже рядом еле втиснулся невысокий толстоватый мужчина лет пятидесяти пяти. По осанке и дорогой на вид, хотя и сильно испачканной одежде было заметно, что еще недавно бедолага не нуждался в деньгах и занимал солидное положение в обществе.

– Вы совершенно правы, – с нотой трагизма прошептал он, поймав мой оценивающий взгляд. – Все, что со мной происходит, – это страшное недоразумение.

– Не понимаю, о чем вы, – слукавил я.

Уже становилось немного не по себе от того, как местные жители сходу читали мои мысли. Просто сканеры какие-то, телепаты долбаные.

Толстяк, не замечая моего внутреннего смятения, погруженный в мир собственных горестей, продолжал:

– Двадцать лет, двадцать долгих лет я верой и правдой служил нашему Великому государству. Жертвовал свободным временем, не считался с личными проблемами. Служба, служба и еще раз служба на благо страны. Она заменила мне мать, жену и детей.

– Вы что же, совсем одинокий? – проявил я каплю сочувствия.

– Практически. Если не считать нескольких женщин, которые меня всегда прекрасно понимали и были готовы утешить в трудные минуты.

– Это вы о проститутках?

– Фу, какой испорченный молодой человек! – поморщился пижон. – Если женщина делает приятно, а в ответ я проявляю финансовую щедрость, почему сразу надо клеймить её позором?

– Не обижайтесь, – натянуто улыбнулся я. – И не повышайте голос. Не стоит забывать, где мы с вами находимся. Я лично не хочу получить дубинкой по голове.

– Да, да, молчу, – снова сник мужчина, который за миг до этого был готов броситься врукопашную ради защиты чести знакомой путаны.

Немного помолчал, искоса бросая на меня взгляды, словно гадал, «подсадная утка» я или же просто собрат по несчастью. Наконец отбросил сомнения и продолжил:

– Знаете, юноша, самое странное, что кардинальные перемены в судьбе никак не повлияли на мой внутренний мир. Потеряв все, я не перестал бояться. Почему, спросите вы? Сам не знаю, ведь ничего ценного у меня не осталось. Квартира, машина, две дачи, банковские счета – все это было конфисковано. Но боязнь и чувство тревоги остались.

И чем больше я думаю об этом, тем отчетливее понимаю, что нашу систему скрепляет только одно – страх. Дикий, животный страх. Я говорю не только о боязни перед карательными органами. Хотя и это тоже: ведь мало кому хочется быть арестованным и отправленным на вечное поселение в Сибирейскую тайгу.

Гораздо больше люди боятся потерять место под солнцем. Сегодня лишиться работы – значит закончить жизнь в ночлежке для бездомных или влачить полуголодное существование на убогой дачке, уповая лишь на сносный урожай. Оно и понятно: в стране, где разрушена промышленность, развалены наука, образование и медицина, а хорошая одежда и обувь есть только у полицаев и армейских, работу найти крайне трудно – независимо от возраста, образования и опыта работы.

Безусловно, можно продать душу и влиться в тучные ряды подхалимов, занимающихся пропагандой пира во время чумы. Но это морально крайне утомительное занятие. Сатана не любит долгоиграющие контракты. На такой работе вы сгорите раньше церковной свечи.

Вот поэтому и множатся каратели и редеют ряды врачей, инженеров и ученых. И над всем этим гордо реет знамя всепоглощающего страха: ведь чем выше пролез человек по карьерной лестнице, тем сильнее он дрожит при мысли об отставке.

И если продавец из булочной или какой-нибудь шоферюга по вечерам на кухне в квартире бурчит о нелегкой доле простого народа, успокаивая себя идиотскими поговорками типа «Не жили хорошо, не хрен и привыкать» или «Иисус терпел и нам велел», то мэр города или директор крупного оружейного завода находятся в постоянном алкогольно-наркотическом угаре, пытаясь очередной дозой заглушить мертвечинно-тухлый запашок собственного страха.

– А вы, стало быть, не боитесь? – меня всегда поражали люди с подобными взглядами, пользующиеся при этом всеми благами поносимой ими системы. Обычно на поверку они оказывались банальными провокаторами на прикорме у спецслужб, постоянно выискивающих бунтарей, недовольных режимом. Левиафан должен питаться вкусно и много. Поэтому поиск сакральных жертв – бесконечный процесс, верный спутник любой диктатуры.

– Только дураки не боятся. Но вы явно не из наших мест. Думаю, что все- таки вы иностранный шпион, уж больно нелепо выглядите в здешних реалиях. Поэтому и жаловаться на меня не побежите, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Я не шпион, у меня даже справка соответствующая имеется.

Озябшими руками я расстегнул телогрейку, которая на собачьем холоде почти не согревала, и, порывшись во внутреннем кармане, извлек аккуратно сложенный листок.

– Читайте! – развернул я бумагу и протянул соседу.

Пухляш без энтузиазма взял документ и, прищурив глаза, прочел:

«Справка о социальном освидетельствовании человека Дмитрия Неверова. Настоящим подтверждается, что Дмитрий Неверов прошел полный курс психологического и физиологического обследования и признан страдающим отклонением от социальной нормы второго порядка. Приговором моральной комиссии направлен на постоянное поселение в Сибирейскую тайгу, распределительный пункт № 613».

– Хорошо хоть не первая, – вернул листок мужчина. – Тогда бы сразу пулю в лоб, а так еще поживете. Хотя и вторая степень не сахар. У меня вот третья, самая низкая, можно сказать, абсолютно безобидная, тем не менее все равно высылают из города на четыре года.

– Зачем? – удивился я.

– Для перевоспитания. Дескать, не оценил, сука, заботы государства. Расслабился, позволил себе за рюмкой французского коньяка ляпнуть лишнего. Вот теперь хапнешь нужды по полной программе, чтобы потом родину крепче любил… Так мне было сказано, если вкратце.

– И что же такого крамольного вы произнесли?

– Посетовал на то, что у нас, служителей закона высшей категории, нет неприкосновенности. Мне всегда претило, что нас, верных нукеров русиянских вождей, могут обыскать, допросить, арестовать словно простых смертных.

– А вы считаете себя непростым? – ехидно улыбнулся я.

– Не цепляйтесь к словам! Дело совсем не в этом. Если бы вы знали, юноша, какая гигантская ответственность за судьбы страны лежит на наших плечах. И тот факт, что мы смертные, как раз подчеркивает ее непомерность.

– Вы сами выбрали этот путь. Могли бы стать водителем или сварщиком, например. Может быть, тогда не пришлось бы так сильно переживать за судьбы родины.

– А кто, если не мы? Проблема, большая проблема в отсутствии кадров. Людей катастрофически не хватает, – перешёл толстяк на жалобный тон.

– Что вы говорите! Тридцать миллионов граждан Русии, а работать и руководить не кому, ай-я-яй, – продолжал я хохмить.

– Представьте себе, – не уловил иронии собеседник, – да, тридцать миллионов, но не граждан, а жителей. Вы вон тоже русиянец, но не гражданин. Правами не обладаете, обязанности минимальные. Стало быть, существенную пользу государству принести не способны.

– Спасибо, что напомнили. Про статус «человек» в Русии-матушке двадцать первого века мне подробно объяснили еще в зале суда.

– Ну вот видите… Настоящих граждан не так уж и много, а верных трудоголиков, готовых на все ради процветания страны, вообще единицы. Вот поэтому и буксует развитие, рушатся заводы и фабрики, погибает малый бизнес, отстает медицина.

– Ну так вы больше людей расстреливайте, отправляйте на опыты, высылайте в Сибирейскую тайгу. Глядишь, такими темпами лет через двадцать вообще никого в вашем бедламе не останется.

– Не будем впадать в крайности. Да, система ошибается, но не часто. Пересмотров по делам осужденных единицы. Процент судебной ошибки минимален.

– Это вы им расскажите, – обвел я рукой вагон. – Посмешите публику философией элит.

– Прошу вас, тише! – взмолился пухляш, видя, что соседи стали невольно прислушиваться к нашей беседе.

Но было поздно, нас все-таки услышали. С верхней полки ловко спрыгнул на пол и подсел к нам брюнет с мощным торсом и развитой мускулатурой. «Спортсмен, не иначе», – подумал я про себя.

– Как ты там сказал, любезный: людей вам не хватает? – без прелюдий вклинился он в беседу. – А чего вам еще не хватает? Может быть, совести или мозгов? Это ты у себя на моральных тренингах можешь подчиненным мозги пудрить, но не здесь.

Известно ли вам, Дмитрий, что сегодня почти все знаковые руководящие посты в Русии занимают чистокровные или этнические немцы, будь то добывающие компании или крупнейшие банки? Также немчурой заняты и немало кресел в политическом руководстве страны.

Война закончилась восемьдесят лет тому назад, Германская империя пала и превратилась в прах, но мы продолжаем выплачивать дань «великим завоевателям». Нефть, газ, лес и уголь в круглосуточном режиме вывозятся из страны на Запад…

– Ну и что? – перебил его пухляш. – Не вижу в этом ничего плохого. Сырье реализуется по вполне себе рыночным ценам. Деньги от выручки наполняют бюджет страны. С экспорта кормятся бюджетники и пенсионеры, и даже вы – человеки.

– Прямо-таки обожрались от ваших щедрот… Ты мне лучше расскажи, толстая твоя морда, почему от продажи достояния страны кто-то получает миллиарды, а простые люди – копейки, и вынуждены экономить на самом элементарном?

– Не надо передергивать! – взвизгнул бывший управленец. – Я знаком со статистикой. Средние зарплаты и пенсии по стране весьма приличные. На них можно не только жить, но и отдыхать, ездить на море например.

– Если только на Белое, – перебил его другой осужденный – высоченный детина, которого я заприметил еще на вокзале. Очень уж он выделялся на фоне других.

Еще бы немного – и случилась потасовка. Скорее всего, бывшего функционера хорошенько отлупили бы, а может, и придушили. Гнев человеческий в подобных условиях не знает жалости. Пижона спасла пронзительная сирена, потом вторая и, наконец, третья. В теплушке начался переполох. Благо, к двери я был ближе, поэтому избежал синяков и выяснения отношений. Лишь на бегу уловил, как кого-то нерасторопного обложили трехэтажным матом, да влепили пару тумаков.

Выскочил на перрон и пулей влетел в раскрытые двери электрички. Задницей буквально впился в деревянное сиденье у окна. Вагон стремительно наполнялся. Демонстрация строгости закона и неотвратимости наказания была убедительной – судьбу несчастной женщины повторить никто не пожелал. И это даже несмотря на то, что многие зэки, как я понял из обрывков фраз, были осуждены на длительные каторжные сроки: десять, пятнадцать, двадцать пять лет пребывания в Сибирейской тайге. Страх перед возможной скорой смертью пересилил даже обреченность.

Рядом уселся сгорбленный старичок в рваном плаще и сильно стоптанных ботинках, какой-то прыщавый юнец и уже знакомый пухляш. Судя по разбитому носу, кто-то из пролетариев все-таки успел отоварить демагога. Как мне показалось, он весьма обрадовался, что именно я стал его соседом на ближайшие сутки, а может, и больше. Не имея понятия, далеко ли находится эта чертова Сибирейская тайга, я не мог оценить степень его прозорливости.

Офицер пересчитал нас по головам, сверился со списками, потом подошел к двери и прокричал стоящим на перроне: «Полон корзина, запирать нас!»

Фашисты, проверяющие другие вагоны, вторили ему. Двери закрылись, и электричка, протяжно свистнув, устремилась вперед, унося меня в полную неизвестность.

Глава 7. Вагончик тронется, перрон останется…

– Вы любите играть в карты или в кости, молодой человек? – неожиданно поинтересовался старичок, как только электричка покинула пределы вокзала и огромные железные ворота своим лязгом возвестили о начале моего тюремного срока.

Занять себя было совершенно нечем, спать не хотелось, да и сделать это на жестких скамейках было бы проблематично, поэтому я решил поддержать беседу.

– Ну так, под настроение.

– А на деньги? – лукаво улыбнулся собеседник.

– Нет уж, увольте! – отмахнулся я. – Тратиться на проекты, где многое зависит от случайности – это бред и утопия. Я насмотрелся на людей, проигравших в казино не только свои деньги, но и здоровье, честь и даже душу.

– Вот вам и ответ по поводу счастливчиков, обласканных судьбой и теплого места под солнцем…

– Вообще-то я вас ни о чем не спрашивал. Тем не менее, вы точно обрисовали вопрос, которым задаются девяносто процентов населения Земли: «Отчего одни люди более успешные, чем другие? Почему одни работают не покладая рук, берегут каждую копейку, отказывая себе в маленьких житейских радостях. Но при этом не продвигаются по карьерной и финансовой лестнице. К другим же, словно к магниту, липнут почести, должности, связи, деньги!»

– Я посвятил долгие годы изучению этого вопроса. И вот к какому выводу пришел, – немного помолчав, ответил старик.

– Так уж получается, что наиболее успешными в нашем мире становятся люди зависимые. Рабы алкоголя, наркотиков, секса, азартных игр, власти. Ради достижения краткосрочного гормонального всплеска они готовы положить на плаху друзей и родных. Мгновенно отказаться от казавшихся еще вчера незыблемыми постулатов и принципов. Предать Родину, себя, душу в конце концов. И всё ради того, чтобы хоть на мгновение успокоить пылающее от порока нутро.

Большинство гениев и просто лидеров в любой сфере – от искусства до финансов и управления государством – порочны с рождения. И сколько бы они ни убегали и ни скрывались от своих демонов, все попытки тщетны. Просто одним это надоедает раньше и они вступают в нервный бой с пороком, как правило, действуя по принципу «клин клином вышибают». И вышибают себя из этой жизни годам к тридцати-сорока.

Другие же пытаются договориться с демонами, периодически потакая им, робко надеясь на то, что черти будут не слишком суровы. Но рогатые ненасытны. Они станут «пить» человека до самой его смерти и лишь затем переключатся на новую жертву.

– Вы сказали, что такие люди порочны с рождения? Выходит, вины их нет в том, что они пьяницы, наркоманы, сексоголики или фанатики, жаждущие денег и власти любой ценой?

– Наедине с собой они могут быть кем угодно и делать со своей душой и телом все, что в голову взбредет. И это не будет грехом, ибо их жизнь принадлежит только им. Но когда, потакая порокам, они вовлекают в дьявольский хоровод других людей, тогда и включается тумблер с надписью «Грех».

– Это вполне естественно. Пожалуй, только Робинзон Крузо мог творить все что угодно, не мешая окружающим, которых на острове попросту не было. А как быть нам, живущим в больших городах и домах-муравейниках? – вступил в беседу чиновник.

– А кто построил эти города-мутанты и безумные коробки, именуемые жилищем? Боги, сказочные гномы или же люди? Молодой человек, на протяжении всего своего существования человечество само, делаю на этом особый акцент – САМО, создавало такие условия, при которых спокойная размеренная жизнь становилась все более немодным продуктом. В итоге в двадцать первом веке мы имеем всё, но и утратили очень многое.

Изобрели скоростные машины для покорения пространства и времени – в итоге стоим в многочасовых пробках. Победили голод, но убили природу и забыли про натуральные продукты. Научились укрощать многие заболевания, но при этом породили полчища неизлечимых химер. Я могу и дальше перечислять заслуги человечества на пути к собственному уничтожению, но, думаю, вы и без меня в курсе того, что происходит на планете.

– А вы предлагаете остановить прогресс, переобуться в лапти и уйти в леса? – с улыбкой спросил я старика.

– В первую очередь, я предлагаю не впадать в крайности. И помимо лаптей существует много прекрасной обуви, изготовление которой не будет наносить природе серьезного вреда. А во-вторых, по очереди, но никак не по важности, призываю перестать «жрать в три горла» и осознать, что к савану карманов не пришьешь. Но зависимым гениям этого не понять, им всегда всего мало. Мало секса, мало денег, мало власти, мало боли… Поэтому ради их прихотей наша Земля-матушка уже больше пяти тысяч лет утопает в войнах и страданиях. И конца этому не видно.

– Не мы такие – жизнь такая, – подытожил чиновник.

– Точнее и не скажешь. Не в силах человека бороться с собственной природой. Родился уродом – будь уродом! – внезапно включился в беседу прыщавый паренек и истерически заржал.

Однако удар дубинкой по затылку быстро привел его в чувство. Он мгновенно замолчал и снова уставился в окно, равнодушно рассматривая пробегающие за окном пейзажи.

– Может быть, стоит обратиться к религии, которая учит, что жизнь – это постоянная борьба человека с внутренними демонами? Сначала измени себя, тогда и мир станет лучше, – робко предположил я.

– Так работает только с глистами. Их и извести довольно просто, и жизнь без паразитов легка и прекрасна, – засмеялся партийный функционер. – Вам же только сейчас этот старый теоретик объяснил, что все мы порочны с рождения. Это как цвет глаз или чувство юмора. С каким родились, с тем и помрёте!

– Вот об этом я и толкую, юноша, – грустно вымолвил старик. – Посмотрите на эту откормленную рожу, просто харю в дорогих нарядах. Мои философствования для него – это «белый шум», из которого он выцепил только то, что оправдывало бы его грехопадение.

– Говорите да не заговаривайтесь, старый болван, – гордо вздернул подбородок пухляш. – Я достойный член общества, не в пример вам, никчемным паразитам на теле Русии. Здесь оказался по чистой случайности, нелепой ошибке. И мой приговор – три года облегченной ссылки в Сибирейской тайге – тому лишнее подтверждение.

– Ты сначала их проживи! – донеслось громким эхом с другого конца вагона.

Толстяк мгновенно заткнулся и медленно повернул голову в сторону источника возгласа. На него – с улыбкой людоеда, почуявшего свежую кровь, – смотрел сидящий через три ряда от нас амбал из отстойного вагона.

– Ну что, уважаемый, теперь понимаете? – похлопал чиновника по коленке старичок. – Если вы сами не сможете укротить своих демонов, всегда найдется тот, кто сделает это за вас. А когда этот верзила будет вас убивать с особой жестокостью, можете поплакаться, что вы такой с рождения. Может, тогда он не станет сильно мучить вас перед смертью.

– Три года – это шикарно! Мне вот тридцать лет впаяли, – с завистью произнес я.

– Позвольте полюбопытствовать, за что такой симпатичный молодой человек был осужден на такой некрасивый срок? – спросил философ.

– Сущий пустяк, – отмахнулся я. – Назвал фашистских выродков фашистскими выродками.

В вагоне воцарилась тишина. Внутренне я был готов к такому эффекту и тому, что последует за ним. Но мне было уже все равно. Я знал, что из путешествия по Сибирейской тайги живым не выберусь. Как, похоже, и из этого бредового мира.

Солдаты не замедлили отреагировать на прозвучавшее кощунство. Подбежали к нам и скинули со скамейки моих соседей. Потом один обхватил меня за горло и, как капусту с грядки, сорвал с насиженного места. Второй со всей силы коленом заехал в солнечное сплетение. Я выпал из реальности…

***

Не знал, что во время отключки из-за болевого шока тоже могут быть сновидения, причем цветные. В этот раз меня пригласили на какое-то праздничное мероприятие – то ли званый ужин, то ли церемонию вручения государственных наград. Действо происходило в квартире в доме сталинской эпохи. Небольшая прихожая, длинный коридор и – бац! Похоже, что «русиянская» реальность успела наложить отпечаток даже на мое подсознание.

Когда меня провели в гостиную, я, мягко говоря, охренел. Вы бы, наверное, тоже были в шоке от комнаты в триста-четыреста квадратных метров и потолками метров под двенадцать. Множество огромных окон располагались в аккурат под потолком, который был затянут убогими панелями из когда-то белого пластика. Мебели в «комнате» почти не было, не считая большого стола, обитого зеленым сукном. С десяток разодетых в вечерние платья женщин и мужчин в смокингах, сновали без дела с наполненными бокалами.

За столом сидели криминальные авторитеты, сплошь в наколках и с крупными золотыми перстнями. Увидев меня, они сразу же, без церемоний, почти насильно, усадили за стол. Оправдания, что я не хочу и не умею играть, оставили без внимания. Тут же передо мной появилась пухлая пачка банкнот – английских фунтов стерлингов, как я успел заметить. Во что играли, я даже не вникал. В голове молотком била единственная мысль: «Не садись играть за один стол с шулерами!»

Солидные мужчины резались, не за страх, а на совесть. Мне стало совсем уж не по себе, и за игрой я не следил. Вскоре раздались одобрительные возгласы. Какой-то верзила вручил несколько маленьких светодиодов зеленого и желтого цвета.