Стоик

– Отлично, мистер Толлифер, – сказал он. – Так вот, ставлю вас в известность, что вашей работой в маклерской фирме, в которую я вас устрою, руководить буду я сам. Надеюсь, мы понимаем друг друга? – И с этими словами он приподнялся в кресле, давая понять, что аудиенция окончена.

– Да, мистер Каупервуд! – поспешно вставая, с улыбкой отвечал Толлифер.

– Отлично. Возможно, мы теперь с вами не так скоро увидимся, но вы получите от меня указания. И я позабочусь о том, чтобы на ваше имя был открыт счет. Итак, полагаю, все. До свидания.

Учтивый кивок и спокойный непроницаемый взгляд, которым Каупервуд проводил его до двери, заставили Толлифера еще раз остро почувствовать, какая глубокая пропасть отделяет его от этого человека.

Глава XIV

Окрыленный этим необыкновенным свиданием, Толлифер, выйдя из конторы Каупервуда, тотчас же отправился по Пятой авеню посмотреть на его роскошный дворец. Полюбовавшись со всех сторон внушительной архитектурой и лепными украшениями этого итальянского палаццо и почувствовав себя героем какого-то удивительного приключения, он окликнул кеб и направился в ресторан «Дельмонико», на углу Пятой авеню и Двадцать седьмой улицы. Днем, в часы обеда, в этот ресторан стекались самые претенциозные и чванливые представители нью-йоркского света, всякие театральные знаменитости и иные светила, видные адвокаты и художники – словом, все те, кто жаждет и на людей поглядеть, и себя показать. Толлифер пробыл там недолго, но успел раскланяться и перекинуться словцом по меньшей мере с пятью или шестью наиболее известными завсегдатаями, а своим оживленным и самоуверенным видом обратил на себя внимание и многих других.

Каупервуд тем временем отдал распоряжение в Центральное акционерное кредитное общество, где он был пайщиком и одним из директоров, сообщить некоему Брюсу Толлиферу, проживающему в пансионе «Альков» на Пятьдесят третьей улице близ Парк-авеню, чтобы он немедленно явился в отдел специальных расчетов, где ему будут даны инструкции в связи с возложенным на него поручением. Явившись в тот же день по этому вызову и получив аванс в размере месячного жалованья из расчета двести долларов в неделю, Толлифер почувствовал себя на седьмом небе. Он решил, что ему необходимо познакомиться с тем, что известно в Нью-Йорке о Каупервудах, и стал осторожно наводить справки не только среди журналистов и репортеров, но и среди всеведущих посетителей ресторанов и кабачков на Бродвее и на Сорок второй улице – «Джилси-Хауса», «Мартиники», «Морлборо», «Метрополитен» – этой Мекки всяких светских бездельников и фланеров.

Узнав, что Эйлин появляется иной раз в актерской компании в том или ином ресторане, на скачках и в других общественных местах, он решил, что для первого шага ему надо свести знакомство с кем-нибудь из ее окружения: быть представленным ей по всем правилам – это будет самое успешное начало.

Каупервуд, подыскав столь удачного чичероне для Эйлин, почувствовал, что у него развязаны руки. Теперь он мог спокойно заняться ликвидацией своих чикагских предприятий и постараться сбыть хотя бы некоторые из них. В то же время он ждал, чем кончатся переговоры Коула с представителями линии Чэринг-Кросс. Каупервуд считал, что ему незачем торопиться с этими лондонскими подрядчиками: чем больше он будет с ними тянуть, тем скорее он может рассчитывать на выгодные для себя условия.

Поэтому, когда к нему явился Джеркинс и сообщил, что Гривс и Хэншоу очень хотели бы еще раз повидаться с ним, Каупервуд сделал вид, что это его мало интересует. Если бы это действительно было дельное предложение, а не просто болтовня, как в тот раз, и если бы они приехали недельки через полторы, тогда…

Джеркинс после этого разговора тут же телеграфировал своему лондонскому партнеру Клурфейну, что действовать надо немедленно. Через двадцать четыре часа мистер Гривс и мистер Хэншоу уже сидели в каюте на океанском пароходе, направлявшемся в Нью-Йорк. После своего приезда они провели несколько дней, запершись в кабинете с Джеркинсом и Рэндолфом, обсуждая условия предложения, с которым они могут явиться к Каупервуду. Договорившись о дне приема и нимало не подозревая, что все это подстроено самим Каупервудом, они предстали перед ним в сопровождении Джеркинса и Рэндолфа, которые, конечно, тоже не могли предположить, что Каупервуд заранее распределил все роли.

Каупервуд был осведомлен, что Гривс и Хэншоу – крупные подрядчики по строительству и инженерному делу – пользуются солидной репутацией у себя на родине. Это были довольно состоятельные люди, как сообщил ему Сиппенс. Сверх того контракта, который был заключен у них с Электротранспортной компанией на прокладку туннелей и постройку станций новой подземки, они недавно откупили у нее за тридцать тысяч фунтов стерлингов право на приобретение парламентской лицензии на все предприятие.

По всей видимости, Электротранспортная компания находилась сейчас в весьма затруднительном положении. В число ее акционеров входили Райдер, лорд Стэйн, Джонсон и еще кое-кто из их друзей. Все это были люди весьма солидные, сведущие во всяких юридических и финансовых тонкостях, однако никто из них не имел ни малейшего представления о том, как финансировать и каким образом поставить на ноги подобное предприятие; а своих средств для финансирования этого дела у них не было. Лорд Стэйн в свое время вложил крупные деньги в две центральные линии – Районную и Метрополитен, но они не приносили ему никаких доходов. Поэтому он и постарался отделаться от линии Чэринг-Кросс и уговорил компанию переуступить право собственности на нее Гривсу и Хэншоу за тридцать тысяч фунтов стерлингов сверх тех десяти тысяч, которые они внесли ранее за подряд на прокладку и оборудование туннелей. Естественно, что Каупервуд, имея в виду проект новой кольцевой линии, был совсем не прочь прибрать к рукам линию Чэринг-Кросс, которую можно было бы эксплуатировать самостоятельно, а в случае, если бы ему удалось захватить контроль над старыми линиями, – создать единую сеть, присоединив новую линию к старым. Словом, это была бы для него отличная зацепка.

Но когда Гривс и Хэншоу, сопровождаемые и поощряемые Джеркинсом и Рэндолфом, явились к Каупервуду, в его контору, он встретил их довольно прохладно. Гривс, видный мужчина, рослый, цветущий, представлял собой типичный образец самоуверенного, самодовольного обывателя. Хэншоу – тоже высокий, но бледный, худой, производил впечатление человека более светского. Просмотрев планы и документы, которые они разложили перед ним на столе, и еще раз внимательно выслушав всю историю, как если бы он слышал ее впервые, Каупервуд задал им всего лишь несколько вопросов.

– Допустим, джентльмены, я заинтересуюсь этим делом настолько, что мне желательно будет познакомиться с ним вплотную, – сказал он, – какой срок могли бы вы предоставить мне на ознакомление с ним? Ибо, если я вас правильно понял, вы предлагаете мне ваш контрольный пакет акций вместе с контрактом на постройку дороги, так или нет?

Услышав это, Гривс и Хэншоу явно оторопели, ибо ничего подобного они и не думали предлагать. Они поспешили объяснить, что они предлагают ему купить за тридцать тысяч фунтов стерлингов половину акций. Остальные пятьдесят процентов и контракт на постройку они хотят удержать за собой. Но зато – как они наивно разъяснили ему – они готовы использовать свое влияние для сбыта акций достоинством по сто долларов на общую сумму в восемь миллионов; акции эти были выпущены Электротранспортной компанией, но она не имела возможности их распродать и уступила свою половину им. Они тут же добавили, что такой человек, как Каупервуд, несомненно, сумеет поставить дело финансирования и эксплуатации дороги так, что она будет давать доход, на что Каупервуд только усмехнулся: его интересовала не постройка или эксплуатация новой линии, а контроль над всей сетью подземных железных дорог.

– Насколько я понял из нашей беседы, вы должны получить изрядный доход от постройки дороги для вашей компании, что-то около десяти процентов, – сказал Каупервуд. – Так или нет?

– Мы рассчитываем на обычную при строительных подрядах прибыль, не более того, – ответил Гривс.

– Допустим, – любезно заметил Каупервуд, – но если я вас понял правильно, вы, джентльмены, рассчитываете выручить по меньшей мере пятьсот тысяч долларов на постройке дороги, не считая доходов, которые вы получите как пайщики той самой компании, для которой вы строите.

– Но ведь за наши пятьдесят процентов мы обязуемся привлечь к делу кое-какие английские капиталы, – пояснил Хэншоу.

– А сколько же именно? – осторожно спросил Каупервуд, тут же прикидывая мысленно, что если бы ему удалось заполучить пятьдесят один процент акций Чэринг-Кросс, так оно, пожалуй, стоило бы и подумать.

Но, как он сейчас же выяснил из их ответа, они и сами еще не знали, какую сумму составит этот капитал. Если Каупервуд войдет в дело, возьмет на себя обязательство внести требуемый залог в государственных ценных бумагах и придать всему предприятию, так сказать, характер реальности, возможно, что двадцать пять процентов всех расходов покроется от продажи акций – публика будет покупать.

– А можете вы гарантировать это? – поинтересовался Каупервуд. – Иначе говоря, согласны вы обусловить ваше участие в деле обязательством мобилизовать этот капитал, прежде чем получите акции?

Нет, на это они не могут рискнуть… Но если окажется, что они не соберут требуемой суммы, тогда, очевидно, им придется уступить и они оставят за собой меньше пятидесяти процентов акций, ну, скажем, тридцать или тридцать пять процентов, при условии, однако, что подряд на постройку останется за ними.

Каупервуд снова усмехнулся.

– Меня вот что удивляет, джентльмены, – сказал он, – вы, люди, столь хорошо осведомленные во всем, что касается инженерной технической стороны дела, финансовую его сторону почему-то считаете пустяком. В действительности же это совсем не так. Как вам пришлось много лет учиться, а потом долго работать, прежде чем вы достигли того положения и той репутации, которые дают вам возможность получать такие подряды, какие вы получаете теперь, – точно так же и мне, финансисту, пришлось проделать тот же путь. И напрасно вы думаете, что какой-либо предприниматель, каким бы капиталом он ни располагал, согласится выложить из своего кармана деньги на постройку и эксплуатацию такой крупной дороги. Нет такого человека, который пошел бы на это. Слишком велик риск. Любой финансист вынужден будет действовать совершенно так же, как собираетесь действовать вы: заставит других людей вложить свои капиталы. И ни один финансист не станет вам доставать денег ни на какое предприятие, прежде чем он не обеспечит в первую очередь прибыли для себя и уже во вторую – для тех, чьи капиталы он вложит в это дело. А для того чтобы иметь такую возможность, он должен обеспечить себе значительно больше, чем пятьдесят процентов акций.

Гривс и Хэншоу не нашлись что сказать, и он продолжал:

– А вы хотите не только, чтобы я вложил капитал или, во всяком случае, большую часть требуемой суммы, что даст вам возможность собрать остальное, – вы хотите, чтобы я заплатил вам еще за постройку, а после всего этого эксплуатировал выстроенную на мои деньги дорогу совместно с вами. Если вы на это всерьез рассчитываете, разумеется, нам больше говорить не о чем, меня это не может заинтересовать. Я мог бы купить у вас ваш опцион^[2], за который вы заплатили тридцать тысяч фунтов стерлингов, если это передаст в мои руки контрольный пакет акций, и тогда, пожалуй, можно было бы оставить за вами ваш пай в десять тысяч фунтов стерлингов и контракт на постройку, – но никак не более. Ведь, помимо всего этого, насколько я знаю, там еще гарантийных бумаг на шестьдесят тысяч фунтов, по ним тоже надо выплачивать четыре процента.

Джеркинс и Рэндолф уныло молчали, чувствуя, что они чего-то не додумали в этом деле. А Гривс и Хэншоу растерянно смотрели друг на друга. Надо же было так промахнуться! Теперь они ничего не выгадали, только испортили все.

– Хорошо, – вымолвил наконец Гривс. – Вам, конечно, самому видней, как лучше поступить, мистер Каупервуд. Но нам желательно, чтобы вы знали, что более благоразумного предложения, чем наше, и представить себе нельзя. Для строительства подземной железной дороги лучше Лондона места не придумаешь. У нас нет единой подземной сети, и такие линии, как эта, безусловно, необходимы; их так или иначе будут строить, и деньги на это найдутся.

– Возможно, – отвечал Каупервуд, – но что касается меня, я предпочитаю подождать; если вы через некоторое время, взвесив и обсудив ваши возможности, убедитесь, что вам с этим делом не справиться, и пожелаете прибегнуть к моей поддержке, вы можете сообщить мне об этом письменно – и тогда посмотрим. Но я должен заранее сказать: вы можете рассчитывать на мое участие в этом деле только в том случае, если условия буду диктовать я. Разумеется, это не значит, что я собираюсь вмешиваться в ваши строительные работы или переписывать ваш контракт. Это, я думаю, может остаться так, как оно есть, при условии, конечно, что ваши сметы на оборудование не окажутся чрезмерными.

Он замолчал и забарабанил пальцами по столу, словно желая показать, что разговор кончен; но когда англичане поднялись и стали прощаться, он прибавил:

– Поскольку мы здесь ни до чего конкретного не договорились, я был бы вам весьма признателен, джентльмены, если бы этот наш сегодняшний разговор остался между нами.

Затем он сделал знак Джеркинсу подождать и, когда все вышли, повернулся к нему и сказал:

– Вечная с вами история, Джеркинс, никогда вы не можете толком взяться за дело, которое само идет вам в руки. Ну вы только подумайте, что у нас здесь сегодня вышло! Вы приводите ко мне этих людей, которые, по вашим словам и как они сами говорят, имеют на руках такой крупный подряд на постройку метрополитена в Лондоне. Ведь если за это взяться с умом, то каждому из нас такое предприятие могло бы принести неисчислимые выгоды. А эти люди являются ко мне, не имея ни малейшего представления о том, как я веду дела. Но ведь вы-то это прекрасно знаете: контроль, полный контроль в моих руках. Я не уверен, что они даже и сейчас поняли, какой у меня в этом смысле огромный опыт и как бы я мог развернуться, получив такой подряд. A они воображают, что я могу польститься на половину прибыли, предоставив им и их друзьям контроль над предприятием. Предупреждаю вас, Джеркинс, – тут Каупервуд метнул на него такой грозный взгляд, что у Джеркинса мороз пошел по коже, – если вы хотите быть мне полезным, бросьте канителиться без толку с этим дурацким предложением и потрудитесь представить мне подробные и исчерпывающие сведения о лондонской подземной сети и о том, какие там имеются возможности. А всякие ваши личные соображения по поводу меня и моих дел можете держать при себе. Если бы вы, прежде чем приводить этих людей ко мне, потрудились прокатиться в Лондон и выяснили на месте все, что о них требуется знать, вы бы не заставили ни меня, ни их терять даром время.

– Да, сэр! – пробормотал Джеркинс. Это был толстенький, рыхлый человечек лет сорока, одетый с щеголеватой изысканностью, словно модель с витрины; сейчас от сильного волнения он весь обливался потом. У него были черные бегающие глазки, маленький острый носик и мягкие пухлые губы. Он вечно мечтал о какой-нибудь крупной афере, которая сразу сделала бы его архимиллионером и выдвинула в ряды знаменитостей, привлекающих взоры посетителей премьер, спортивных состязаний, собачьих выставок и прочих великосветских зрелищ. В Нью-Йорке и в Лондоне у него были весьма обширные знакомства.

Каупервуд знал это и понимал, что Джеркинс ему еще может пригодиться; однако сейчас он не находил нужным раскрывать перед ним карты и ограничился только намеками, полагая, что этого вполне достаточно, чтобы побудить Джеркинса броситься вдогонку за Гривсом и Хэншоу и постараться прийти с ними к соглашению. Пожалуй, он даже способен отправиться в Лондон, а если так… то в смысле рекламы лучшего агента и желать нечего!

Глава XV

И действительно, не прошло и недели со дня отъезда мистера Гривса и мистера Хэншоу, как Джеркинс уже поплыл вслед за ними в Лондон: его била лихорадка, до такой степени ему не терпелось стать непосредственным участником этой грандиозной авантюры, которая наконец-то могла принести ему желанные миллионы.

Хотя первый шаг, сделанный Каупервудом на пути к приобретению линии Чэринг-Кросс, иначе говоря, его разговор с Гривсом и Хэншоу, не принес тех результатов, на которые он рассчитывал, это отнюдь не поколебало его намерений: Сиппенс прислал ему достаточное количество информации, и Каупервуд твердо решил добиться концессии на постройку подземной линии в Лондоне даже в том случае, если у него ничего не выйдет с линией Чэринг-Кросс. В связи с этим у него дома происходили совещания, устраивались званые обеды, и у Эйлин создавалось впечатление, что супруг ее понемножку возвращается к прежнему образу жизни, к той жизни в Чикаго, о которой у нее сохранились самые счастливые, самые яркие воспоминания. Она иногда спрашивала себя: а не могло ли так случиться, – мало ли чудес на свете! – что эта чикагская катастрофа подействовала на него отрезвляюще и ему захотелось вернуть, хотя бы внешне, былые отношения с ней; и если для него это ничего не значило, для нее это было все-таки утешением.

В действительности же Каупервуд с каждым днем все больше увлекался Беренис. На нее иногда находила какая-то шаловливость, когда она становилась способной на всякие озорные выдумки, а ее здравомыслие не мешало внезапным, удивительным сменам настроений, и это всякий раз восхищало Каупервуда. Словом, ему никогда не надоедало ее изучать, и за сравнительно короткое время, прошедшее с тех пор, как она переехала в Чикаго, он так в нее влюбился, что положительно места себе не находил.

Как-то, еще в Чикаго, Каупервуда глубоко тронула одна выдумка Беренис. Однажды они поехали обедать в гостиницу, где они уже обедали несколько дней тому назад. Когда они вышли из саней, Беренис предложила ему пройтись в рощу, и там на опушке, среди усыпанных снегом сосенок и молодых дубков, он вдруг увидел вылепленную из снега фигуру, которая, когда они подошли ближе, оказалась чуть-чуть карикатурной, но совершенно точной копией его самого. Беренис нарочно приехала сюда рано утром и слепила этого снежного человека. Вместо глаз она вставила два блестящих голубовато-серых камешка, а нос и рот сделала из сосновых шишек, подобрав их по форме и по величине. Она даже прихватила с собой одну из его шляп, и теперь шляпа эта, лихо сдвинутая на затылок снежной фигуры, как-то особенно подчеркивала сходство с Каупервудом. Когда этот двойник внезапно вырос перед ним в сумерках, пронизанных закатными лучами огненно-красного солнца, среди деревьев, шелестевших на ветру голыми ветвями, Каупервуд даже вздрогнул от неожиданности.

– Что это, Беви? Как это тебе пришло в голову? Да когда же ты успела это сделать, плутовка? – И он расхохотался. Снежный Каупервуд смотрел на него совсем как живой, прищурив глаз, и нос торчал у него необыкновенно внушительно.

– Сегодня утром, – сказала Беренис. – Приехала сюда одна и вылепила моего милого человечка!

– А здорово похоже на меня! – с удивлением заметил Каупервуд. – И долго ты возилась с этим чучелом?

– Час, наверно. Не больше. – Она отступила на шаг и оценивающе посмотрела на свое творение. Затем, выхватив у Каупервуда трость, приставила ее сбоку к снежной фигуре, набалдашником к карману, который был изображен при помощи мелких камешков. – Посмотри, какой ты красавчик! Весь из снега, шишек и каменных пуговок. – И, приподнявшись на цыпочки, она поцеловала снежное чучело в губы.

– Беви! Если ты хочешь целоваться… – Каупервуд схватил ее в объятия: ему казалось, что он держит в руках лесного эльфа. – Беренис, клянусь, ты меня не перестаешь удивлять! Кто ты – женщина, колдунья или дух лесной?

– А ты не знаешь? – Она откинулась и протянула к его лицу обе руки, растопырив пальцы. – Я колдунья, да, да. И я могу обратить тебя в снег и лед. – И она потянулась к нему.

– Беренис!.. Что с тобой, брось дурить! А знаешь, мне кажется, ты сама заколдована. Но ты можешь колдовать надо мной сколько угодно. Только… не покидай меня! – И, крепко прижав ее к груди, он поцеловал ее.

Но Беренис вырвалась из его объятий и снова подбежала к снежной фигуре.

– Ну вот! – воскликнула она. – Ты все испортил. Оказывается, он – не настоящий. А я-то старалась сделать его совсем живым. Он был такой большой, холодный. И стоял здесь и ждал меня. А теперь надо его уничтожить, бедняжку, чтобы никто не видел его и не знал, кроме меня. – И, схватив трость Каупервуда, она ударила ею со всего размаха и развалила фигуру. – Вот видишь: я тебя сотворила, я же тебя и уничтожаю! – И она, смеясь, разбрасывала снег своими затянутыми в перчатки руками. А Каупервуд смотрел на нее с восхищением.

– Ну идем, Беви, радость моя! Как ты сказала? Ты меня сотворила, ты и уничтожаешь? Хорошо, я согласен, только не покидай меня. Ты знаешь, с тобой я словно переношусь в неведомые края, точно ты передо мной новый мир открываешь, – чудесный, непонятный, твой собственный! И для меня это такое счастье – окунуться в него! Ты мне веришь, Беви?

– Конечно, милый, конечно, – отвечала Беренис таким спокойным и рассудительным тоном, как будто она и не разыгрывала только что этого представления со снежным чучелом. – Так ведь оно и должно быть. И так будет.

Она взяла его под руку, и они пошли. У Каупервуда было впечатление, словно она только сейчас очнулась или вернулась на землю из какого-то своего, странного мира видений, и ему хотелось расспросить ее об этом мире, но его словно что-то удерживало: он чувствовал, что этого не следует делать. И тем не менее именно сейчас сознание, что вот она здесь, с ним, что он может осязать, видеть, слышать ее, что он в любую минуту может пойти к ней или может бродить с нею и говорить, преисполняло его такого восторга, словно ему только теперь наконец-то открылось то, ради чего стоило жить и радоваться. Да разве это может быть, чтобы он когда-нибудь захотел расстаться с нею? Никогда в жизни ему еще не приходилось сталкиваться с таким удивительно многообразным, таким необычайно изменчивым и вместе с тем рассудительным и трезвым – словом, с таким необыкновенным существом! Несомненно, это артистическая натура. Мало ли всяких женщин перевидал он на своем веку, а все-таки ему еще никогда не приходилось встречать такую блестящую и одаренную женщину.

Даже в минуты самой интимной близости она неизменно вызывала у него чувство восхищенного удивления. Она не отдавалась ему безвольно, слабея и замирая в его объятиях, не подчинялась ему, пассивно уступая неистовству его мужской страсти. Это не была заурядная самка, созданная для совокупления, – нет, она трепетала и загоралась в ответ и словно сама держала его в плену, властно завораживая своими чарами, – разметавшимся золотом огненных волос, влекущим взором синих потемневших глаз, манящим сладострастным ртом.

И когда он потом, после бурных свиданий, оставшись один, вспоминал эти чудесные минуты, у него было чувство, что это совсем не похоже на то, что он когда-либо переживал раньше. Это было не просто удовлетворение некоей физической потребности и не исступление страсти, а какой-то неведомый мир новых, головокружительных ощущений, который открывала ему волшебница Беренис.