Читать книгу: «Ковчег», страница 2

Мысли о нем не давали ей покоя. И она стала интересоваться жизнью вёски, вернее, делать вид: ходила везде за Иваном, как можно чаще старалась попадаться Константину на глаза. Но тот усердно их отводил.

Именно тогда Мария сошлась с Повитухой. Вот та была настоящей ворожеей. В вёске ее боялись, ею пугали детей, но к ней же бежали за помощью, когда никто больше помочь не мог. Повитуха ставила на ноги самых безнадежных больных, она была отличным хирургом, шептухой и травницей. Молодые девушки же ходили к ней за приворотами, отворотами и… абортами.

И Мария не удержалась, пришла в дом на отшибе, криво повисший на вбитых в землю балках.

– А я все ждала тебя, долго же ты искала ко мне дорогу, – хитро улыбнулась старуха, отворяя ей тяжелую дверь. По обеим сторонам от дверного проема висели внушительные связки чертополоха – отгонять нечисть или лупить ими больных – тут уж как повезет.⁵

– Что так? – Мария осмотрелась и сморщила точеный носик: в маленьких сенцах воняло протухшей капустой пополам с заплесневевшими травками, половицы были давно не крашены и визгливо скрипели под каждым шагом, с потолка свисала метровая паутина, призванная вселять в посетителей правильный настрой.

Из сенцев девушка прошла в темную кухню с закопченной сажей печью. Мария ожидала увидеть ожерелья из дохлых мышей или огромный чугунный котел для зелий. Но ничего подобного в старом доме не оказалось.

– Так в вёске говорят, что ты ведьма, коллега, значится. Вот ждала, когда придешь поболтать о наших с тобой профессиональных секретиках, – старуха вошла в дом вслед за девушкой.

Ростом Повитуха была вровень с высокой Марией, а вот в кости много шире, сильные узловатые руки и по сей день легко таскали тяжеленные ведра с водой. Ее седые патлы неопрятно торчали из-под цветастой косынки, а черные живые глаза казались неуместными на ее некрасивом морщинистом лице – слишком юные, слишком подвижные. Цепкие глаза эти сейчас тщательно ощупывали, проверяли молодую гостью.

– А тобой детей пугают, так что же, ты и впрямь по ночам на метле летаешь? – хмыкнула Мария и прошла к дальней стене, где на полках аккуратными рядами стояли банки из непрозрачного стекла. Девушка открыла одну и принюхалась:

– Отвар папоротника? Этим ты привораживаешь? – Мария коротко хохотнула.

– Отваром папоротника лечится ревматизм, деточка, – устав притворяться, сурово отрезала Повитуха. – Заканчивай хамить, ближе к делу. Чего тебе надобно?

Улыбка сползла с лица Марии, девушка нехотя бросила:

– Приворот.

– А сама травок собрать не можешь? – Повитуха удивилась по-настоящему.

– Меня учили, как обманывать доверчивых горожан, – фыркнула девушка. – Не чета я тебе. Мы с табором ведь сотни вёсок объездили, везде хватает своих шептух да травниц. Да вот только ты – ведьма особенная. Все эти травы – антуражик, – Мария обвела рукой мрачную кухню. – А внутри – кабинетик медицинский, и инструменты имеются, – девушка выразительно посмотрела на неприкрытую дверь, из которой блеснула сталь. – А значит много в тебе знаний, особенных знаний, вот только скрываешься ты, присыпаешь их простецкими заговорами, да людей отпугиваешь своим характером и небылицами. Никогда еще не встречала я таких, как ты: тех, кто сумел мудрость народную и знания современные объединить. Потому и пришла к тебе. Не помогут травы в этом деле. Опоить я его все равно не смогу.

Повитуха крякнула от такого напора молодухи, с трудом спрятав довольную от лести ухмылку. И неожиданно серьезно предложила:

– Сядь за стол, Маша.

Девушка послушно опустилась на стул и, положив руки на колени, сцепила их в нервный замок. Повитуха вышла из кухни и вскоре вернулась с кожаным мешочком для трав. Она какое-то время держала его в старческих руках и пронзительным холодным взглядом сверлила Марию. И, наконец, с глухим бормотанием, в котором с трудом можно было различить «чему быть, того не миновать», села напротив и положила мешочек в центр стола.

– Что это такое, знаешь?

Мария кивнула, облизнув губы и не отрывая вожделенного взгляда от мешочка.

– И как пользоваться, тоже знаешь, и что платить придется, помнишь?.. – черные глаза старой ведьмы прям-таки гипнотизировали.

– Да знаю я, знаю! Сколько я должна?

– Не торопись. Здесь не приворот, касаточка. Здесь решение его проблем. И прежде чем прибежишь ко мне в следующий раз, хорошенько подумай, как ты обошлась со своим отцом и не нужно ли тебе наладить с ним отношения… Прежде, чем ты все разрушишь.

– Тьфу! Вспомнила тоже! Сама уж разберусь, у кого просить прощения, а кто сам должон передо мной извиняться! – Мария всплеснула руками.

– До чего эти молодухи самоуверенны: им хоть кол на голове теши, но старших слушать не будут! Не нужен тебе приворот, Маш, сама знаешь, а вот за последствия отвечать все равно придется! У меня же все будущее твое как на ладони, я все про тебя вижу. Понадобится тебе набор, как пить дать, понадобится. Но ты не бери, не надо, лучше с отцом помирись, барон любит тебя, он простит тебя, он примет тебя и твоего ребёнка!

– Ладно, ладно, старая, хватит меня поучать. Поняла я, – Мария вздохнула тяжело, посмотрела на мешочек и, так и оставив его на столе, покинула покосившийся дом.

К чужим советам Мария редко прислушивалась, предпочитая иметь свою голову на плечах. Но теперь, по крайней мере, она точно знала, что ей делать.

Точно выбрав день и час, она подошла к Ивану:

– Милый, мне в город надо. Если отец еще не уехал, успею с ним повидаться и повиниться. Плохо без его благословения мне, тягостно.

Иван тяжело вздохнул. Момент жена выбрала крайне неудачный. В этот день Иван был загружен по самые уши: ремонт ковчега в самом разгаре, и без него мужики бы не справились. Но в примирении с отцом не откажешь, поэтому Иван лишь вздохнул:

– Поезжай с Костей, он как раз собирался в город за смолой и парусиной.

Когда телега отъехала от вёски на приличное расстояние, Мария перебралась ближе к Константину. Будто невзначай она дотронулась до его плеча:

– Костя… Хватит нам уже бегать друг от друга…

Он сжал ее руку в попытке сопротивления, но битва была проиграна еще там, в поле.

В вёску они вернулись с большим опозданием.

***

– Иван, – Константин сделал успокаивающий жест рукой. – Я бы не хотел поминать давно забытое прошлое. Не нужно ссоры.

В любое другое время Иван бы остыл и успокоился, но не сейчас, когда все чувства обострились под воздействием самогона:

– Я ничего не забыл! – он вскочил и грохнул по столу кулачищем.

– Ваня, родненький! Ну не надо, ну прости его, дурака! – запричитала Анна, схватив Ивана за рукав.

– Не трожь меня, женщина! – взревел мужчина, отмахиваясь от Анны. Не желая того, он толкнул ее, отчего женщина не устояла на ногах и упала.

– Аня, выйди, – коротко бросил Константин.

Константину было жалко видеть ее такой: рыдающей и умоляющей. Женщина послушалась, поднялась и на дрожащих ногах, тихонько вслипывая, вышла из кухни, плотно закрыв за собой дверь.

– Ваня, послушай, я не хочу, чтобы Мария снова встала между нами. Мы оба любили ее, но давай оставим все в прошлом.

– Ты! Очернил честное имя Капустиных! Ты! Трахал мою жену! Какое тебе прошлое?! Какое прощение?! Почему я не убил тебя тогда?!

– Хватит! Все! Уходи из моего дома! Поговорим на рассвете, как проспишься.

Иван в бешенстве перевернул стол. По полу зазвенели осколки. Сжав кулаки, мужчина двинулся на бывшего друга.

***

Душа и тело Марии пели: их с Константином тайная любовь вернула ей остроту ощущений и вкус к жизни. Они скрывались от глаз и ушей на ковчеге, в лесу, уходили в поля вниз по течению. Они дарили друг другу любовь так, будто встречались каждый раз, как последний, а расставаясь, не могли дождаться свидания. Влюбленным хотелось бы со всеми поделиться своим счастьем, но в их тайне была опасность – она щекотала нервы и заставляла наслаждаться каждой секундой, проведенной вместе. Однако Константину и Марии не было страшно: в их душах цвела весна и весь мир лежал у ног.

– Как я жила без тебя?.. – задумчиво шептала Мария ему, словно кошка щуря глаза от лучей закатного солнца.

– Маша-Маша, не жила ты вовсе, – хохотал Константин, щекоча ее обнаженное тело травинкой. – И я не жил, а теперь живу, – и с заново возрастающим желанием принимался целовать так любимое им тело, вновь и вновь доказывая свою любовь.

– Маша, – Константин однажды предпринял попытку серьезного разговора. – Нельзя так скрываться, будто мы воры какие.

Лежали они на своей излюбленной опушке, забравшись далеко-далеко в леса.

– Так мы и есть воры. Крадем друг у друга поцелуи, крадем друга друга из семьи, – засмеялась Мария, переворачиваясь на живот. Встретившись с его глазами, она вдруг посерьезнела. – Мне хорошо с тобой, что же не так?

– Пора заканчивать это. Пора… Пора мне заявить о своих правах на тебя.

– И что же? Ты бросишь жену и сына? Придешь к Ване да так и скажешь: «Моя Машка, трахаю ее уже год»? – язвительно усмехнулась девушка. – Сломанный нос тебе не к лицу.

Константин сел. Помолчал. Смахнул с ее атласной ягодицы ползущего жучка.

– Давай убежим. В город, в другую вёску, к цыганам. Я брошу все ради тебя. Я не могу, не могу думать, как ночью ты ложишься к нему, как он прижимает тебя… – голос его задрожал от злобы.

– А ты не думай. Я не уйду от него.

– Почему?!

– Меня все устраивает, – девушка пожала плечами. – У меня есть дом, хозяйство, статус – я ж Капустина жена. А с тобой нас выгонят из вёски, не посмотрят, что ты Дудков. Хоть и голова ты, но я-то – разлучница. Я не хочу начинать все заново и не хочу, чтобы ты терял все, – Мария села и провела рукой по его отросшим волосам. – Ш-ш-ш… Иди ко мне…

И он сдавался. Каждый раз сдавался ее чарам. Ведьма.

Счастье других вызывает зависть, настораживает и заставляет искать его причину. Два плюс два первым сложил Дима Петровский и, радуясь тому, что наконец сможет отомстить проклятой бабе, не постеснялся оповестить Ивана, что недоступная-то Машка на передок слаба. Того как обухом по голове огрели: жена, умница и красавица, ласковая кошечка и кто?! Друг, друг детства, поддержка и опора… Нет уж, им так просто это с рук не сойдет. Убить! Убить обоих! А самому… Самому-то как жить после этого?

Не подозревая о нависшей над ними беде, влюбленные возвращались в сумерках, пробираясь огородами каждый к себе домой. Но их уже ждали.

Константина Иван отвел за околицу. Прямым ударом сломал ему нос, да еще добавил пару кулаков под дых и, еле сдерживая гнев, процедил согнувшемуся в три погибели бывшему другу:

– Обходить Марию будешь за версту, еще раз увижу с ней рядом, еще хоть раз дотронешься до нее – убью. Ты понял меня, паскуда?

Полночи Иван избивал жену. Медленно, тщательно рассчитывая силу, стараясь не оставить следов. Мария уже не могла кричать: она сжалась в дрожащий комочек боли около печи и только чуть слышно стонала после каждого удара. Самые болезненные приходились в живот и грудь, голова звенела от сочных пощечин.

– Я не притронусь к тебе полгода. Если обрюхатишься ублюдком – утоплю в реке обоих, – прошипел он, схватив ее за горло. Девушка болталась в его руке, словно тряпичная кукла, обреченно выслушивая приговор. – С завтрашнего дня идешь с бабами в поле с рассветом. Попробуй только отлынивать от работы, – и он с силой швырнул ее о печь.

После того как Иван оставил ее в покое, Мария скрючилась на полу и потеряла сознание.

***

– Руслан, я ж не знала, – Женя обвила его руками и уткнулась носом в шею. – Это все в прошлом, и это их дела, не наши… Пойдем искупаемся? – она бы заглянула ему в глаза, если бы что-то видела в этой темноте.

Руслан усилием воли подавил непрошеную обиду и взял девушку за руку:

– Идем.

Теплая летняя ночь обнимала их запахом клевера и непрерывным стрекотанием кузнечиков, звезды перемигивались в безоблачном небе: умиротворение природы можно было пощупать руками. Костер и друзья остались далеко позади.

Руслан стянул с себя футболку, легкие штаны, затем, озорно подмигнув Жене, отправил в кучу одежды и нижнее белье, разбежался и рыбкой сиганул с обрыва в реку.

– Негодяй! – Женя возмущенно цокнула языком и, только секунду помедлив, решительно сбросила с себя всю одежду и с пронзительным визгом ухнула в воду вслед за ним. Прогревшаяся за день вода встретила их теплыми объятиями. Наплескавшись и насмеявшись, они выплыли на мелководье и замерли, обнявшись. Что-то тяжелое и сладкое замерло в груди у обоих, они начали целоваться все более жарко и жадно. Руки Руслана гладили ее спину, бедра… Девушка уперлась руками в его твердую грудь и испуганно распахнула глаза, физически почувствовав желание Руслана. Сердце Жени бешено колотилось: она и жаждала того, что должно было произойти, и страшилась. Он прижал ее к себе еще теснее, и начал покрывать жадными поцелуями шею.

– Ру-усла-ан! – разнеслось по лесу искаженное эхо.

Влюбленные замерли, надеясь, что ищущий проскочит мимо. Но эхо приближалось. Они выскочили из воды как ошпаренные и помчались к брошенным вещам. И только успели одеться, на обрыв, путаясь в рясе, выбежал дядька Руслана – Юра Дудков:

– Отец твой, – он задыхался, – умирает.

Во дворе и около забора дома Дудковых собралась, казалось, вся вёска. Родственники и соседи тихо переговаривались, растревоженные новостями, никто не понимал, что происходит. Оставив Женю снаружи, Руслан ворвался в дом. Возле печи рыдала мать. Повитуха уже была здесь: она штопала Константина прямо на обеденном столе. Мужчина был в сознании, наркотические травы еще не успокоили его разрывающееся от боли тело, так что Повитуха оперировала на живом. Константин ругался и шипел сквозь зубы. Руслан так и застыл в дверях: окровавленный, в лохмотьях кожи правый бок отца будто порвал дикий зверь. Повитуха по локоть в крови что-то еще видела своими подслеповатыми глазами: точными, выверенными движениями она зашивала рану.

Анну трясло: не отрываясь, она смотрела на мужа и рада была бы уйти, но к печи ее будто приковали. Позеленев, она согнулась пополам: ее вырвало.

Константин сквозь пелену боли увидел Руслана:

– Уведи мать… – сказал одними губами и, наконец, потерял сознание.

За спиной скрипнула дверь:

– Что случилось?! – широкая спина Руслана загораживала обзор, Саша попыталась его обойти, но парень попятился, выталкивая сестру из дома. Вернулся за матерью и силой вывел ее на улицу: женщина упиралась нечеловеческой силой, крича, что должна остаться с мужем.

Иванова дочь приковала ее взгляд, и Анна бросилась на нее:

– Ты! Из-за вашего адова племени! – Анна жестко, будто железными тисками, схватила девушку за плечи и с ненавистью отшвырнула от себя. – Он убил его! Убил! – женщина взвыла и упала в траву.

Соседи шептались, ничего не понимая. В темной ночи вязко висел гул из непонимания и догадок.

– Мама, – Руслан присел на корточки. – Кто его так? Что произошло?..

– Иван, – выдохнула Анна, – ударил осколком в живот.

Во дворе повисла тишина, вязкая, липкая, впивающаяся в сердце. Руслан медленно, словно в тумане, поднял голову и встретился взглядом с округлившимися от ужаса глазами Жени. В них плескался животный страх. Потрясенная, она отступала назад и, оказавшись на улице, припустила со всех ног прочь.

Отец был дома и даже распахнул дверь, приглашая ее внутрь. Девушка стояла в квадрате света в самом низу лестницы и колебалась, не решаясь подняться. Инстинкт самосохранения приказывал бежать куда глаза глядят, разум же твердил, что, кроме отца, у нее нет родных. И она поднялась в дом. Отец смотрел на нее секунду и с размаха влепил такую пощечину, что голова девушки дернулась:

– Ты где была?

– Папа… – голос девушки дрожал.

– Я же тебе запретил! – он еще раз ударил дочь.

– Папа, пожалуйста… – заливаясь слезами, Женя упала на колени и обвила руками ноги отца. – Ты убил Константина… Как так?.. Как так, папа?!

Иван остолбенел.

– Я не убивал его! Не убивал! Он еще живой был! – отшвырнув дочь с дороги, он выскочил в ночь.

Женя добралась до кровати и всю ночь вздрагивала от шорохов, боясь, что отец вернется.

Иван не появлялся дома двое суток.

Глава 3

Повитуха сделала все, что смогла, но даже она не обещала выздоровления Константина: у него были повреждены внутренние органы и начался сепсис. Константин в глубоком бреду провалялся в постели три дня, и к концу недели главы рода Дудковых не стало.

Во взбудораженной вёске только и разговоров было, что об убийстве. Ни для кого уже не было тайной, что именно Иван убил Константина. Вот только мало кто понимал за что. Кто-то думал, что из-за Марии, но эта версия казалась неправдоподобной: все-таки столько лет прошло. Кто-то склонялся к мысли, что Ивану не понравилась новость о помолвке дочери и сына бывшего друга. Кто-то цинично заявлял, что всему виной раздел ресурсов и влияния между головой Константином и его наместником Иваном. Каждый следующий мотив был мудренее предыдущего. Вёска гудела, как растревоженный улей.

Иван стал тише воды, ниже травы. Его сторонились, его провожали презрительными взглядами, за его спиной шептались. Полномочий засунуть его в острог не было ни у кого: после смерти Дудкова-старшего Капустин Иван становился головой вёски. Но стал он ею лишь формально. На деле же – изгоем. О былом уважении нельзя было и говорить. Тень преступления падала и на Женю, дочь убийцы. Руслан избегал ее, но Женя не обижалась: она сама от себя спряталась, если бы могла. А потому превратилась в затворницу, старалась не показывать носа на улицу и даже с отцом не оставалась в одной комнате.

Константина с честью похоронили всей вёской: Юра Дудков с трудом читал над братом заупокойную молитву, повергая всю вёску в уныние. Далеко из-за оврага, из лесу, доносился тягучий, отчаянный, пробирающий до мурашек волчий вой. Иван с Женей стояли в отдалении, и не было среди весчан желающих подойти к ним. Плот с горевшим на нем костром и телом отправили вниз по реке: такого обряда требовали предки, чтобы во время наводнений плохо закопанные останки не всплывали на поверхность. Правило соблюдалось повсеместно уже лет двести. Вспыхнули в небе залпы поминальных огней.

Работа в вёске застопорилась. Происшествие выпало на тот самый неудачный момент, когда большая часть заготовок на зиму уже сделана, а к починке ковчега еще не приступили. Все, что касалось лодки, требовало жесткой руки управленца. Обычно работами заведовал Константин ‒ капитан корабля, а Иван как старпом доносил его указания до весчан. На деле иерархия не соблюдалась: Капустин и Дудков плечом к плечу строгали, пилили, смолили, штопали парусину наравне со всеми. Уж так было заведено.

Ковчег послушной собакой стоял в поле между вёской и лесом. Это была огромная деревянная парусная лодка около ста метров в длину и с четырехэтажный дом в высоту. На пяти палубах ковчег вмещал в себя всю вёску со всем ее хозяйством, включая живность, годовые запасы зерна и воды. В трюме находились загоны для животных и хранились провизия и оборудование, на второй и третьей палубе располагались технические помещения, машинное отделение, мастерские, склады, в жилом отсеке на третьей и четвертой палубе для каждой семьи была своя каюта, притом оборудованная с удобствами: многие годы семьи проводили в них как минимум месяц – во время осеннего и весеннего разлива реки. Технически ковчег мог отправиться в плавание на долгие годы, и если еще два поколения назад это было обычное парусное судно, то сейчас лодка стала полностью механизирована: весчане установили в ней небольшую гидроэлектростанцию, генерирующую энергию от тягловых пропеллеров, двигатель, систему очистки воды. Во время разлива реки вырабатывалось так много электричества, что весчане даже подключали технику прошлого: радио, холодильник и плиту на камбузе, каюты и коридоры заливал электрический свет.

В трюме, кроме всего прочего, находился отсек, в котором хранилось с десяток флаеров – летающих аппаратов, доставшихся вёске от предшественников. Ими практически никто и никогда не пользовался: во флаер помещалось человек десять и немного груза, работал аппарат на солнечных батареях, но взлететь мог только на авиационном топливе, которого оставался лишь небольшой запас. Но во время разлива реки флаеры всегда были готовы к отлету, смазаны и заправлены – на всякий случай.

Ковчег был построен в незапамятные времена – тем поколением, которое едва не уничтожил Потоп. Насколько повезло морским странам, настолько не повезло местным жителям: в их стране не было судостроения, потому что не было выходов к морю. Они успели построить лишь с сотню ковчегов, когда большая вода погребла под собой все живое.

– Потоп называют следствием, а не причиной, – так обычно начинал дед Евген свой урок истории. Ученики его, впрочем, чаще сидели вокруг костра, чем за партами.

– А причиной потопа стала Третья Мировая, или Великая Ядерная война. С появлением разрушительного ядерного оружия человечество было на волосок от гибели. Это был лишь вопрос времени, когда разразится катастрофа: часы Судного дня неумолимо приближались к полуночи⁶. И вот два с половиной века назад наша страна-соседка оказалась в руках безумца, который начал войну, но проиграл ее. Загнанный в угол, он отдал роковой приказ: красная кнопка была нажата. Тысячи ядерных боеголовок взвились в воздух. Часть из них была сбита сдерживающими силами противников, но часть достигла своих целей – развитых, густонаселенных городов, начисто стерев их с лица Земли. В войну оказались втянуты все страны, обладавшие ядерным оружием. Эта Война длилась всего три дня. Но за это время погибла четверть человечества. Земля покрылась радиационной пылью. Еще половина из выживших в течение полувека скончалась от лучевой болезни. А потом… пришел дождь. ТОТ дождь называли проклятием богов, Аллаха, Иисуса, Будды, Дьявола и черт знает кого еще. Он шел днем и ночью, месяцами, годами. Планету затопило. Где была суша – появились моря, моря стали океанами. Лишь горные пики остались возвышаться над водой. Так в Потопе погибло почти все человечество, – в этом месте дед Евген замолкал, ожидая закономерного вопроса, от которого обычно не удерживался один из учеников:

– Но как наши предки узнали, что нужно строить ковчеги?

– За годы до Потопа начали появляться пророки, предсказывавшие конец света. Себя они называли «Спасителями». В народе их прозвали… не столь лестно. Но Спасители были и среди известных людей: взять хоть бы изобретателя и промышленника Ирона Наска – отдав бизнес сыновьям, он стал читать небезынтересные проповеди о гневе богов, покаянии и грядущем спасении. Существует поверье, что о Потопе избранным рассказали боги, но то сказка. Историческая версия говорит, что большинство Спасителей были метеорологами и учеными. А их внезапно проснувшаяся религиозность ‒ не более чем план, чтобы достучаться до людей во всех слоях поствоенного общества, которое и раньше-то не особо замечало тревогу ученых, а после войны и вовсе озаботилась лишь собственными нуждами. Мало кто им верил вначале. Но чем больше становилось голосов Спасителей, тем больше людей прислушивалось к ним. Ирон Наск, кстати, счастливо спасся вместе со своей семьей и даже частью своей корпорации. На ковчеге. Хотя он предпочитал строить ракеты для исследования других миров, но там что-то не сложилось. В панике люди бросились строить лодки: кто как умел. Хуже пришлось степным народам или как нам, например: выхода к морю наша страна не имела, поэтому наработки в судостроении были крайне скудными. Ну зато леса обширные: дерева хоть отбавляй. Ковчег построили массивный, на всю вёску. На момент окончания строительства ковчег вмещал в себя более тысячи человек. Но Потоп, хочу развеять ваши романтические представления, это не те увеселительные прогулки, что мы совершаем дважды в год сроком в месяц. Нет. Потоп, чтобы вы понимали, длился шесть лет и четыре месяца. Страдания, которые перенесли люди, сложно описать, ведь у них заканчивалась чистая вода, провизия, несложно представить начавшийся на ковчеге каннибализм… – дед Евген пережидал вздохи ужаса, проносившиеся по классу.

– Когда вода ушла, из всей вёски в живых на ковчеге осталось лишь пять семей. Их фамилии вам прекрасно известны: Дудковы, Капустины, Саврасовы, Павленко да Петровские. Они оставили нам наказ жить в дружбе да согласии, ставить разум выше инстинктов, помнить, что они боролись ради наших жизней. Около двадцати лет прошло, прежде чем в вёске снова появилось электричество и кое-какая связь с внешним миром: Потоп откатил нас в развитии на многие столетия назад, значительная часть технологий была утеряна, лишь малая часть подводных коммуникационных кабелей⁷ уцелела, чтобы появился хоть какой-то интернет. Планета необратимо менялась. Что было над водой – оказалось покрыто ею, подводные скалы и вулканы, наоборот, поднялись из моря. Полуострова откололись от материков и вместе с островами, как огромные корабли, начали свой континентальный дрейф. На них да на высоких горных плато и выросли огромные, густонаселенные города – во всем мире их хорошо если с пару десятков насчитать можно. Там сосредоточены все технологии – чтобы не дать им погибнуть в наводнениях, ведь завод на ковчег не затащишь; там проводятся все значимые исследования и появляются новейшие разработки. Разрыв между технологиями города и вёски – огромный: ведь нам остался простой ручной труд с небольшими модернизациями вроде облегченных плугов и сеялок, которые позволяют лошадям сохранять силы в два раза больше, чем с инструментами прошлого, или наших быстрых уборочных тракторов на солнечной энергии, которые и зерно уберут и сами по трапу на корабль поднимутся. Наводнения не дают нам развиваться: когда вода сходит, мы возвращаемся, снова убираем наши дома и поля, начинаем все заново, чтобы только успеть снять урожай до следующего разлива реки… А все-таки, что такое город без вёски? В наш-то век, вынужденный отказаться от нефти и газа, от синтетики и синтезирования, на планете, где не знаешь, чего ждать от нее в следующую секунду? Счастливые люди (и готовые ко всему!) живут там, где хлеб пропитан запахом их труда, где парное молоко слаще шоколада, где есть разгуляться свободной душе! – и глаза деда Евгена в такие моменты загорались молодым юношеским задором, голос становился звонче, а мыслями он возвращался в те времена, когда вёска была не так благоустроена, но жилось в ней почему-то лучше.

– Но мы же не можем существовать без города, – резонно возражал наставнику прилежный ученик, и дед Евген моментально остывал.

– Теоретически, без него можно обойтись, жить на собственном продукте. Но без инструментов, запчастей и продуктов промышленного производства мы уподобимся пещерному человеку. И, скорее всего, утонем при следующем наводнении. Но и городу не выжить без наших фермерских, экологически чистых продуктов и электричества, что производят наши ветряки и гидроэлектростанции. Так что на данный момент вёска и город представляют собой симбиоз, то есть имеют равные и взаимовыгодные отношения.

***

Иван сдержал обещание: месяц Мария провела под арестом, дома он с нее не спускал глаз, а в поле за ней следили злорадно ухмылявшиеся бабы. Белые нежные руки, не знавшие тяжкого труда, взялись за культиватор да грабли. Слишком, слишком быстро под палящим солнцем огрубели белые ручки, покрылись мозолями, нарывами да коричневым рабочим загаром на радость шептавшимся за спиной соседкам. Константина не встречала она в этот месяц. Обходил ли он ее стороной, или был запуган Иваном, или решил вернуться к жене – Марии было все равно. Дни проходили как в тумане: с раннего утра и до вечера она трудилась в поле, а дома пинками приучалась к домашней работе. Пыталась Мария вернуть себе расположение мужа: ластилась к нему, ненароком оброняла одежду, зная, что не в силах Иван отказаться от ее гибкого белого тела. Но не тут-то было: Иван как оглох и ослеп. Отстранял он Марию от себя, при этом кривился, будто протухло что-то, и уходил в другую комнату. Месяц он не притрагивался к ней.

Через месяц поняла Мария, что меняется ее тело. Понимание это наполнило ее ужасом: Иван убьет ее. Утопит в реке, а сначала забьет до смерти. Нет, не бывать этому ребенку. Права была Повитуха. Ох, как права. Ей нужен был тот набор.

Лишь чуть ослабился надзор над неверной, как Мария уже бежала околицами к покосившейся хате на отшибе.

Повитуха вновь ждала ее на пороге.

– Ну что, Маша?

– Права ты была, матушка, – девушка склонила голову, и слезы закапали у нее из глаз – первые слезы. Не плакала она, когда ее бил Иван. Не плакала, когда сдирала на руках кожу в кровь, не плакала, когда бабы встречали ее криком: «Шлюха!» – и пакостили в поле, выворачивая ее обед. Не плакала, когда поняла, что Константин не ищет встреч с ней.

– Уезжать тебе надобно было, Маша. С Костей или без него. Табор ждал тебя. Но брюхатую не возьмут тебя назад. Некуда тебе идти. А оставишь дите…

– …он убьет меня, – тихо закончила Мария.

– Держи, – протянула ей Повитуха знакомый мешочек с травами. – Отваришь его по правилам и, нагая, в полночь полнолуния выпьешь на перекрестке трех дорог. Да вот тебе еще кровь волчья, ею рисунок сделаешь. А жменю земли с перекрестка закопаешь под старым дубом, что на обрыве.

– Спасибо, матушка. Что я должна тебе?

– Не мне ты будешь должна. Расплата наступит позднее. За жизнь платят жизнью…

На закате пробиралась она домой. Иван должен быть еще на ковчеге, иначе… Она с ужасом представляла, что с ней сделает муж, вернись он домой, а ее нет там.

– Маша! – она чуть не споткнулась, а сердце сжалось от ужаса – ее видели! Повернулась на каблуках и выдохнула:

– Костя?..

Мужчина подошел к ней и, робко протянув руку, коснулся выбившейся пряди волос. На большее не осмелился, хоть и задрожала Мария и потянулась к нему всем телом.

– Маша, бежим сегодня, я все собрал. Украл из ковчега флаер. Полетим в город, нас никто не узнает, начнем все заново.

Вспотела рука ее, сжимавшая мешочек. «Некуда тебе идти». Живот скрутило острой болью – она ненавидела то, что было в ней, ведь закончиться это могло только смертью.

– Нет, Костя. Не убегу с тобой. Тогда не ушла и сейчас не пойду, – она отступила на шаг. – Я Иванова жена, Костя. Не ищи меня боле. Прощай, – она прижалась к нему на мгновение, оттолкнула и побежала к дому.

***

И все же Иван пошел против объявленного ему бойкота. Он оставался Главой рода, а значит, нес ответственность, пусть и за половину вёски.

Что старшее поколение много мудрее, мужчина понял, когда постарел сам. Дед Евген перестал казаться ему безвольным, не способным на принятие решений дядькой. После смерти отца он не принял свое законное право называться главой Капустиных, а передал его. Но не своим сыновьям-хулиганам, а рассудительному племяннику Ивану. И лишь спустя много лет тот понял, что дед Евген совсем из другого теста правитель: воспитание детей, помощь добрым советом, закладывание стержня и веры в юные души – вот в чем было его призвание. И по старой привычке за помощью Иван шел к нему.