Читать книгу: «Любовные письма серийному убийце», страница 4

Мне кажется, я упустила шанс создать для себя новую жизнь, – писала я. – Кроме того, я сама не знаю, чего на самом деле хочу.

Я писала про наряды Кэрол и про мечты о том, чтобы наша контора перешла на четырехдневную рабочую неделю.

Кем бы я стала, будь у меня больше времени?

Я почти забыла, что делюсь мыслями с обвиняемым в серийных убийствах, а не с обычным парнем из приложения для знакомств. Почти, но не до конца.

Надеюсь, судьи запрячут тебя на пожизненный, – завершила свое письмо я.

С уважением,

Ханна

Свое третье письмо он начал с признания: «Я никому раньше это не рассказывал…», а затем пустился в описания своего детства.

Хоть наша мать и сидела дома вместе с нами, нас с братом вырастила армия нянь. Существовала договоренность, что обязанность мамы – следить, чтобы дом выглядел хорошо, чтобы мы были подобающе одеты и ходили в правильные школы. Все остальное, в том числе самые неприглядные стороны детства, доставалось няням.

У нас с братом были сложные отношения. Во многих смыслах мы с ним полные противоположности, и не в последнюю очередь в политических воззрениях. Но, с другой стороны, мы очень близки. Мы много дрались в детстве. Мы не единожды избивали друг друга так, что приходилось ехать в больницу. Несколько фингалов под глазами, пара сломанных рук, все в таком духе. Не думаю, что кто-то из нас действительно хотел заходить так далеко, но иногда ситуация просто выходила из-под контроля.

Я всегда был черной овцой. Мой брат делал все, чего от него ожидали родители. Он рано женился на женщине, похожей на нашу мать. Они познакомились, когда он учился в юридической школе, а она была еще старшеклассницей. У них двое детей, которых я люблю, но совершенно не знаю, как с ними общаться. Я надеялся, что пойму, когда у меня появятся собственные дети, но теперь это невозможно. Думаю, дети Бентли продолжат семейную традицию и тоже станут юристами, когда повзрослеют.

Мой отец обладает способностью быть одним человеком на публике и совсем другим – дома. Я не раз слышал, как люди называли его добрым, но лично у меня с ним это определение никак не вяжется. По отношению ко мне и Бентли он проявлял жесткость, как и все отцы, которые считают, что если детей не пороть, то они станут избалованными. Это спорно – ведь мы были избалованными, несмотря на порку. Деньги – это не панацея, и богатые родители тоже портят своих детей.

Мы обязаны были преуспевать во всем, а если что-то шло не так, нас наказывали. Для всех стало разочарованием, когда я не прошел в студенческую команду по футболу. Бентли занял место квотербека. Меня даже не слушали, когда я говорил, что вообще не хочу играть в футбол. «Им занимаются все мужчины в нашей семье», – говорил отец. Иногда, когда на людей слишком давят, они могут ломаться.

На этом месте я поняла, что он не просто делился. Он раскаивался, хотя напрямую не признавался в преступлении; описывал, как избивал своего брата до такой степени, что тому приходилось оказывать медицинскую помощь, пусть и называл это случайностью. Наша переписка была больше похожа на сериал, чем на кино, – каждое следующее письмо добавляло что-то к предыдущему.

Я тоже рассказала о своих отношениях с родителями.

Мои родители любят несуществующую версию меня. У меня никогда не было с ними доверительных отношений: я не рассказывала им о мальчиках, которые мне нравились, или о своих мечтах и надеждах. Они считают, что я могу быть лучше всех, если только поверю в себя. Они не понимают, что вера в себя не поможет найти работу получше или получить ипотеку. Они хотят знать, почему я до сих пор не замужем, но сознают бестактность таких вопросов.

Это выглядело ужасно тривиально по сравнению с тем, что рассказал мне Уильям. Меня никогда не пороли; мои родители не верили в порку. Едва ли у них были какие-то ожидания, не соответствующие моим способностям или желаниям: отчасти потому, что я не столь многое о себе скрывала. Однако мне не казалось убедительным, что в этом отсутствии насилия в семье заключается вся разница между мной и Уильямом; что именно поэтому он стал серийным убийцей, а я иногда пропускаю спортзал, хотя обещаю себе пойти. Такая корреляция была слишком поверхностной, слишком простой, а Уильям был совсем не такой.

– Что с тобой происходит? – спросила меня Меган, когда мы наконец-то встретились в счастливые часы. – Ты как-то по-другому выглядишь. Не пойму, в чем дело.

Она вгляделась в мое лицо, как будто могла при более тщательном рассмотрении заметить новую стрижку или побелевшие зубы.

– Я пишу Уильяму Томсону, – ответила я приглушенным тоном.

– Кто такой Уильям Томпсон? – спросила Меган, и для меня это прозвучало как «Что такое воздух?». Мне и в голову не приходило, что, в отличие от меня, у людей не все мысли могут быть заняты Уильямом. Общалась я в основном с пользователями форума, которые были так же заинтересованы его личностью и исходом суда, как и я. Возникло ощущение, что мы с Меган живем в разных мирах.

Мы с Меган были лучшими друзьями, – писала я Уильяму. – А потом она нашла себе парня и забыла про меня.

– Мужчина, которого обвиняют в убийстве Анны Ли. Ну, знаешь, серийный убийца.

На лице Меган отобразился интерес, смешанный с отвращением.

– О господи, ты ему пишешь?

Сидя взаперти, чувствуешь облегчение, потому что здесь люди показывают истинное лицо практически всегда, – написал в ответ Уильям.

– Ну да, то есть я писала ему всего пару раз. Не то чтобы мы друзья по переписке или что-то такое. Я не ожидала, что он ответит, правда! Похоже, ему одиноко в тюрьме.

Еда правда такая отвратительная, как говорят?

Хуже.

– Ну и дичь, – сказала Меган. – Но, с другой стороны, это же круто, да? Ты общаешься с серийным убийцей. Как будто переписываешься с Тедом Банди.

– Тед Банди убил как минимум тридцать женщин, – сразу заметила я, чтобы установить некую дистанцию между Уильямом и Тедом.

Должна признать, ты совсем не такой, каким я тебя представляла, – написала я.

Аналогично, – ответил он.

– А это имеет значение? – спросила Меган. – Сколько женщин нужно убить, чтобы это считалось непростительным?

– Я думаю, убивать людей – это вообще непростительно. Я пишу ему не потому, что оправдываю. В первую очередь я пытаюсь докопаться до истины. Ну, знаешь, чтобы добиться справедливости для жертв.

– Только не становись одной из тех женщин. Ну, знаешь, типа той, которая пришла на суд к Теду Банди. – На словах «эти женщины» у Меган снова скривилось лицо, как будто они были прокаженными.

– Кэрол Энн Бун? Я не она. Я просто с ним переписываюсь. У Кэрол Энн Бун был секс с Тедом во время заключения, и она носила его ребенка. Не думаю, что смогу заняться сексом в тюрьме, а если и удастся, то точно заставлю его воспользоваться презервативом.

Я вспомнила, как Уильяма вели под конвоем. Как костюм облегал его фигуру. В другой жизни, где он не был бы серийным убийцей, а я не жила в нескольких штатах от него, он бы мне понравился.

Официант принес нам по второму коктейлю, прервав наш разговор. Я слизала соль с кромки бокала, прежде чем жадно всосать свою «маргариту».

Меган не смотрела мне в глаза, когда снова начала говорить.

– Я хотела сказать тебе… – начала она, и у меня внутри все сжалось еще до того, как она успела закончить. – Я обручена.

И только тогда я увидела сверкающее кольцо на ее пальце. Я должна была заподозрить неладное сразу, как только Меган пригласила меня выпить. Прошло много недель с тех пор, как я видела ее последний раз, – наша традиция встречаться в счастливые часы давно канула в Лету. Дело было не в том, что она «скучала по мне», как написала в сообщении. Просто она обручилась и боялась моей неадекватной реакции.

– Поздравляю, – сказала я, натянув фальшивую улыбку.

– Я хотела сказать тебе раньше, чем напишу об этом в интернете.

– Да, конечно.

Я всосала слишком много жидкости через трубочку и закашлялась.

– Вы уже назначили дату? – спросила я, прочистив горло.

– Мы думаем про декабрь.

– Зимняя свадьба.

– Да.

– Очень рада за вас.

Ужасно, что я завидую, когда с другими случается что-то хорошее, – написала я Уильяму, вернувшись домой. – Но я ничего не могу с собой поделать. Почему такого не случается со мной? Иногда я думаю: может, родители правы и я сама порчу себе жизнь?

– Спасибо, – сказала Меган, а потом набрала воздуха, как будто хочет сказать что-то еще, но передумала и промолчала.

Мы оплатили свои счета отдельно.

– Рада была с тобой повидаться, – сказала она.

– Да, я тоже.

Меган обернулась перед уходом.

– Не влюбляйся в серийного убийцу, пожалуйста, – в шутку сказала она.

Я посмеялась. Смех показался фальшивым.

– Ха-ха. Не буду.

Я вернулась домой и настрочила пьяное письмо Уильяму. Я писала таким кривым почерком, что потом волновалась, сможет ли он его прочитать.

Она вроде как моя лучшая подруга, и при этом у меня такое чувство, что она проводит со мной время только из жалости, – написала я.

Интересно, понимала ли Меган, до какого уровня меня низвела ее помолвка? Я превратилась в человека, который может обратиться за утешением только к серийному убийце.

11

Я осознаю свою привязанность к мужчине, когда чувствую, что могу умереть, если не смогу связаться с ним. С Максом это выражалось в поедании сыра вплоть до угрозы запора и в написании длинных простынь сообщений на условно интересную тему в надежде, что он все-таки ответит. Когда от Уильяма долго не приходили письма, что случалось достаточно часто в связи с неторопливостью тюремной почты, я без конца листала форум в поисках новых крупиц информации. Другие пользователи не знали, что я переписываюсь с Уильямом, и, думаю, если бы я призналась, модераторы сразу заблокировали бы меня, предварительно расспросив обо всех подробностях. Было определенное удовольствие в этой секретности: это как крутить роман на стороне, а вечером возвращаться домой к супругу и делать вид, что все нормально.

Когда приходило новое письмо, я готова была поклясться, что чувствую прилив дофамина в мозг, как после первых глотков кофе за день.

Я купила защитный чехол для писем Уильяма и носила его с собой в сумке, чтобы всегда иметь к ним доступ. Я перечитывала любимые куски во время затишья на работе или по вечерам, когда пыталась сосредоточиться на новом сериале по телевизору. Я говорила себе, что ищу подсказки: то, что могла пропустить при первом прочтении. Наконец, я начала анализировать его тексты так, как хотела бы моя школьная учительница по английскому.

Я осуждал брата, когда он женился, – писал Уильям в одном из писем. – Я считал, что он еще слишком молод и невеста ему не подходит. Но теперь я завидую их отношениям. У него есть человек, который всегда будет рядом, несмотря ни на что. Не помню, почему меня так пугала перспектива серьезных отношений. Думаю, я боялся, что мне причинят боль или, хуже, что я причиню боль кому-то другому. Но сейчас я бы ухватился за любой шанс быть рядом с кем-то.

Может, это прозвучит глупо, но я скучаю по своему дивану, – писал он в другом. – Знаешь это чувство, когда ты очень устал после долгого дня и наконец оказываешься дома на диване и для тебя это самое большое облегчение? Признаюсь, иногда я рад, когда меня оставляют одного в камере после долгой сессии с юристами, хотя сейчас я почти всегда один. Одиночество – это цена, которую я обязан заплатить. Но вот позволили бы мне такую малость, как лишняя подушка! Я массу вещей воспринимал как должное, но никогда не задумывался, что мебель – одна из них.

Ты очень смешная, Ханна, – написал он в третьем. – Признаюсь, мне нравится представлять, как ты выглядишь. Надеюсь, это звучит не слишком дико. Может, пришлешь мне как-нибудь свою фотографию, если это допустимо, чтобы я понимал, с кем разговариваю?

Я знала, что отстаю по работе, но не осознавала насколько, пока однажды начальница не отвела меня в сторону.

– Ханна, это катастрофа.

– Извините. Время так пролетело… – извинилась я и уставилась на свои руки. Я не привыкла косячить.

Одной из моих самых крупных задач на год была помощь в планировании торжественного вечера, который мы устраивали каждый апрель. Это значило, что я должна была вдохновить наших самых состоятельных жертвователей спонсировать нас и в следующем году. До начала работы в некоммерческой организации я не осознавала, насколько сбор средств дорогая затея. Я всегда считала, что достаточно просто послать несколько писем или имейлов в конце года, и все. Это, конечно, демонстрировало мое обывательское невежество в отношении того, как работает благотворительность. Сбор средств среди богатых людей предполагает организацию роскошных вечеринок, по итогу которых гость может подписать чек, позволяющий организации худо-бедно жить дальше.

В этом году я первый раз планировала вечеринку самостоятельно и заверила начальницу, что справлюсь. Как выяснилось, самостоятельное планирование вечеринки – это вовсе не так просто и приятно, как я себе представляла.

Было глупо даже думать о том, чтобы изменить мир, – писала я Уильяму.

– У нас до сих пор нет ни кейтеринга, ни фотографа. О чем ты вообще думала?

Март на календаре осуждающе смотрел на меня с рабочего стола. Пугающее количество дней уже было позади. Я не знала, как объяснить начальнице, что для меня время совсем не соответствует этим маленьким квадратикам.

– Я работала над другими проектами, я…

– Над какими проектами? Чем ты занималась, Ханна?

Я попыталась вспомнить последние несколько месяцев моей жизни, и единственное, что всплыло у меня в голове, – это лицо Уильяма.

– Извините, – снова сказала я.

Начальница приставила ко мне замдиректора, чтобы он наблюдал за моими трудами. Кэрол приподняла бровь, когда он отодвинул стул и сел рядом со мной. Я мысленно велела ей заткнуться. У меня в голове всплыли слова Уильяма:

Поверь мне, Ханна. Не стоит оставаться там, где тебя не ценят.

Всю следующую неделю я провела в бесконечных звонках кейтеринговым компаниям и наконец договорилась с эфиопским рестораном, который мог удовлетворить все наши требования, правда, со значительным превышением бюджета. Я думала, что смогу подбить баланс в конце и найти недорогого фотографа, но выяснилось, что не существует недорогих фотографов, готовых предоставить такое количество нужного нам качества фотографий.

– Вот почему надо было заняться этим раньше, – сказал замдиректора, когда я со страдальческим видом повесила трубку.

Под постоянным наблюдением я не могла целыми днями листать форум или строчить письма Уильяму в блокноте, и меня от этого ломало так же, как раньше ломало от желания заглянуть в смартфон. Я приходила домой и сочиняла для Уильяма целые тома о том, как я ненавижу свою работу, своих коллег и свою квартиру. Мне становилось почти неловко писать о таких мелких бытовых проблемах, когда он всего этого лишен, но потом я напоминала себе, что он серийный убийца. Пусть берет, что дают.

Несмотря на мои сомнительные успехи, весенний благотворительный вечер состоялся, как было запланировано.

Дома я собралась и надела новое платье, которое купила на распродаже в интернет-магазине. Я уже давно не носила ничего, кроме деловых костюмов и растянутой спортивной одежды, переквалифицировавшейся в домашнюю, так что было приятно нарядиться. Я сделала несколько фотографий в зеркале, чтобы выложить в соцсетях, а потом, после недолгих раздумий, заказала распечатать парочку, чтобы отправить Уильяму.

Я понимаю, насколько опрометчиво отправлять свои фотографии серийному убийце, но раньше меня ничего не останавливало от рассылки фото мужчинам. Как выяснилось, не надо близко знакомиться с человеком, чтобы он счел уместным попросить голые фото вместо сообщения. Сначала я всегда отказывалась, понимая, что такого рода фотографии могут оказаться на просторах интернета, но после нескольких просьб невольно сдавалась. Было приятно думать, что другой человек считает меня настолько привлекательной, чтобы с удовольствием смотреть на мои голые фотографии, хотя весь мир порно у него под рукой. В ответ мужчины любили посылать мне фото своих пенисов, которые меня не особенно волновали и становились скорее поводом для шуток с Меган. Во всяком случае, так было, когда мы встречались с ней регулярно. Без Меган, которой я могла бы их переслать, эти лишенные тела члены выглядели предельно трагично.

Отправить Уильяму фотографии в тюрьму казалось чуть ли не более безопасным, чем посылать обнаженку всем этим мужчинам. Как минимум на них я была не голая и они были распечатаны, так что особо распространиться не могли. Кроме того, мне нравилась мысль, что теперь с моим именем у него будет связан внешний облик; это казалось честным после того, как я пересмотрела его конвоирование столько раз, что запомнила даже походку.

Когда я зашла в зал, где проходил вечер, я растеряла всю уверенность, с которой туда отправлялась. Внезапно я оказалась в окружении избыточной роскоши. Все это напоминало школьный выпускной для богатеев и, как и мой настоящий школьный выпускной, принесло лишь разочарование.

Я рассеянно хватала какие-то закуски со стола и вела светские беседы с теми, на кого мне указывала начальница.

– О боже, это лучшее место работы! – врала я. – Более благородной цели для пожертвований просто нет!

Богатые люди делятся деньгами, чтобы потом считать себя вправе делать что угодно, – писал Уильям.

Когда моя начальница подошла к микрофону, чтобы поблагодарить гостей за щедрые пожертвования, она опустила мое имя в длинном списке лиц. Я знала, что она исключила меня намеренно.

В какой-то момент вечера женатый мужчина за пятьдесят подошел ко мне и спросил, есть ли у меня кто-то. Я его не знала, но он присутствовал на вечере, а значит, был достаточно состоятелен.

– Я не замужем, – ответила я с вежливой улыбкой.

– Что? Не могу поверить, что тебя никто не захомутал, – ответил он, стрельнув глазами в сторону моей груди.

– Ну, знаете. В наши дни сложно найти пару, – сказала я ему и отошла.

Я похлопала вместе с остальными, когда начальница объявила, что собранная сумма превысила результат прошлого года. Мои косяки, как выяснилось, не имели никакого значения. Когда она вызвала меня к себе в понедельник после мероприятия, я ожидала поздравлений с удачно прошедшим вечером. Но вместо этого увидела ее хмурое лицо.

– Ханна, какие у тебя здесь цели? – спросила она. В кабинете было холодно. Сколько бы слоев одежды я ни надевала, я никогда не могла согреться на рабочем месте.

Я промямлила что-то про помощь людям. Я не привыкла попадать в неприятности. Я была из тех, кто всегда делает то, что ей говорят.

– Послушай, – продолжила начальница, – я не знаю, что происходит у тебя в личной жизни, но ты сама на себя не похожа. Ты всегда была сотрудником, на которого можно положиться. Но в последнее время ты как будто где-то витаешь. Извини, Ханна, но я вынуждена поставить тебе испытательный срок.

Испытательный срок. Слова, которые используют по отношению к людям, совершившим преступление. Мое тело сжалось, как в те моменты, когда стоматолог вкалывает тебе в десну новокаин. Вспышка боли, а за ней – онемение.

– Извините, – ответила я. – Этого больше не повторится. Просто у меня сейчас много чего происходит…

Я не стала уточнять. Я знала – что бы она себе ни представила, это более приемлемо, чем правда. Было нечестно требовать от нее трагических выводов из моего туманного намека, но это был простейший способ выбраться из кабинета.

– Мы все за тебя болеем, Ханна, – сказала начальница мне вслед, как будто она – Тайра Бэнкс, а я – красавица-модель.

Все это такая хрень, – написала я Уильяму тем вечером. – Наверное, это облегчение – вырваться из системы? Знать, что ты уже ни при каких обстоятельствах не вернешься к прошлому?

После работы я забрала в магазине хозтоваров заказ с распечатанными фотографиями. Хотя я сделала эти фото всего несколько дней назад, на меня как будто смотрел другой человек. Эту женщину с сексуально поджатыми губками не волновал испытательный срок на работе, ее не беспокоило, что она все больше отдаляется от семьи и друзей. Она уверенно смотрела в камеру, будто говоря: «Что ты сделаешь, если доберешься до меня?»

12

После того как я послала Уильяму свои фото, поток писем иссяк. Каждое утро я пялилась на свое отражение в зеркале, не понимая, что в моем лице такого ужасного, если даже запертый в одиночной камере серийный убийца не хочет со мной разговаривать. Я смотрела на цифровые версии фотографий и пыталась увидеть, что его так от меня отвратило.

На традиционный ежемесячный ужин с родителями я явилась с зияющей раной на лице: я сильно расковыряла прыщ, и теперь он не заживал.

– Что случилось? – спросила мама, глядя на мой лоб, когда мы садились в машину.

– Врезалась в дверь, – соврала я, стесняясь дурацкой привычки ковырять прыщи.

Я забронировала столик в одном из моих любимых ресторанов, где не могла позволить себе поужинать за свой счет. Он существовал в загадочной вселенной мест, где я оказывалась только с потенциальными любовниками или родителями.

– Как дела на работе? – спросил папа.

Он готовился выйти на пенсию. Он посвятил работе такую огромную часть своей жизни, что мне с трудом удавалось представить его в отрыве от нее.

Мои родители были отличными родителями. Просто они не понимают, каково жить в наше время, – делилась я с Уильямом.

– Хорошо. Мы организовали самый успешный благотворительный вечер за свою историю, – сказала я, опустив тот факт, что мне дали испытательный срок, так как я слишком много рабочего времени тратила на маниакальное увлечение серийным убийцей.

Они никогда не оскорбляли меня. Но вместо этого подавляли масштабом своих ожиданий. Когда я была маленькой, они думали, что я гений. Если я получала что-то ниже пятерки, они спрашивали, что случилось, и рассуждали о не полностью раскрытом потенциале. Они не слушали, когда я объясняла, что, даже приложив все усилия, по некоторым предметам я все равно могу получить лишь четверку. Они всегда говорили, что меня ждут великие дела, и чем я занимаюсь сейчас? Работаю в коммуникациях в некоммерческой организации, где меня даже не ценят. Что бы я ни говорила, они отказываются видеть реальность, в которой я живу.

– Это же отлично! Есть шанс на повышение? – спросил папа.

Я глотнула своего дорогого коктейля. Лучше бы бокал был побольше.

– Может, в следующем году! – ответила я своим самым радостным голосом.

Они думают, что все по-прежнему работает так же, как когда им было по тридцать. Они спрашивают меня о повышении зарплаты, о продвижении по службе и сколько дней отпуска мне дают, как будто я могу позволить себе отпуск. Отец без конца спрашивает, закрыла ли я свой студенческий кредит, как будто вообще существует такая возможность. Поскорее бы они поняли, что есть вещи, которые для меня недоступны.

– А что с тем романом, который ты писала? Есть какой-то прогресс? – продолжал давить папа.

– Ну, творческий процесс – это сложно… – начала я и почти испытала облегчение, когда мама меня перебила и спросила, встречаюсь ли я с кем-нибудь. Это была ее любимая линия допроса. – Я бы сказала, если бы с кем-то встречалась, – соврала я.

Я спиной чувствовала письма Уильяма в своей сумке, висящей на стуле. Интересно, что бы сделала мама, узнав, что большую часть времени я посвящаю своему нездоровому увлечению серийным убийцей? И пока мы сидим здесь, в ресторане, часть моих мыслей все равно крутится вокруг того, почему он не отвечает на мои письма.

– Извини, что спрашиваю. Просто раньше ты бывала не слишком-то откровенной, – сказала мама.

Я закатила глаза.

– Я не буду рассказывать вам о каждом человеке, с которым ходила на свидание. Но обещаю, что расскажу, если заведу с кем-нибудь серьезные отношения.

Наша перепалка продолжила раскручиваться, когда мама заявила, что я слишком скрытная, а ей хотелось бы знать больше про мою жизнь: это было нашим камнем преткновения долгие годы. Она не была неправа; я действительно хранила секреты. Меня ужасала идея раскрыться перед ними полностью, так что я скрывала всё – мужчин, с которыми встречаюсь, музыку, которую слушаю, еду, которую ем, свои успехи на работе. Я не смогла бы объяснить матери, которая считала меня умной и красивой, почему я на регулярной основе унижаю свое достоинство.

– Давайте сменим тему, – наконец сказала я, и папа начал рассказывать о планах на пенсию.

Я слишком много съела, а потом еще заказала десерт, потому что не хотела упустить возможность себя побаловать. От мороженого у меня заболел живот, как и всегда, о чем я очень удобно забываю, прежде чем сделать заказ. Вместо того чтобы сгладить мои эмоции, три выпитых коктейля их обострили. Все предстало в преувеличенном свете: прыщ на лбу показался горной вершиной.

– Ты кажешься раздраженной, – сказала мама, когда мы возвращались к машине.

– Ничего такого, – раздраженно ответила я. – Просто устала.

Письма не будет, говорила я себе в машине. Надежда на письмо приведет к еще большему разочарованию, а я и так чувствовала себя совершенно разбитой. «А что, если, – говорил тоненький голосок в моей голове, – письмо будет?» Нет. Больше не будет никаких писем. К тому же какая разница? Он серийный убийца. Он не достоин любви.

Я ввалилась в фойе своего дома, заранее злая из-за пустого почтового ящика. Я пыталась убедить себя, что это игра света и тени, когда увидела торчащий край конверта в окошке. Мне понадобилось несколько попыток, чтобы ввести правильный код от почтового ящика. Мои пальцы осознавали степень моего опьянения четче, чем удавалось мозгу. Когда я наконец отперла замок, то вырвала конверт из ящика, разодрав бумагу.

Извини за задержку с письмом, – обращался ко мне Уильям. – Я несколько дней формулировал то, что должен сказать.

Я простила его тут же, хотя и страдала от его молчания, и рана на лбу, которую я сама же себе нанесла, пульсировала как напоминание.

Ты действительно очень красивая, Ханна. Не знаю, как так получилось, что я сижу в тюремной камере, а мне пишет красивая девушка. Если есть какой-то лучик света во тьме, то это ты. Надеюсь, ты знаешь, что заслуживаешь кого-то лучше меня.

Красивая. Червь моего сознания вцепился в это слово, и я тут же кинулась пересматривать отправленные фотографии. Час назад я высмеяла бы эти фото за уродство, а теперь, внезапно, я на них засияла.

Я не хотела думать, что настолько падка на лесть, потому что считала свою самооценку вполне адекватной. Но, возможно, лесть влияла на мои решения больше, чем я хотела признавать. Когда я впервые встретила Макса на вечеринке у друга Меган, куда она меня и затащила, ни в одном уголке моей души не мелькнуло мысли, что он может вызвать у меня романтический интерес. Во-первых, он не показался мне особо симпатичным и, во‑вторых, был тридцатилетним мужчиной, который до сих пор поет в панк-группе. В конце вечера мы очутились на улице вдвоем и раскурили по пьяной сигарете.

– Ты ошеломительная, знаешь об этом? – спросил он.

Я рассмеялась. Это точно было не обо мне.

– Я серьезно, – настаивал Макс. – Ты красивая, ты умная и смешная.

Я без колебаний дала ему свой номер, хотя и не планировала с ним встречаться. Пару недель он мне писал и приглашал то туда, то сюда, пока я наконец не согласилась пересечься. И как-то между делом в наши беседы вклинился секс.

И какой же пощечиной было обнаружить, что он мне все-таки нравится, а сам, в свою очередь, решительно не хочет ничего большего. Он назвал меня ошеломительной, сказал, что я красивая и он хочет снова увидеться. Эти комплименты были единственной причиной, почему он меня вообще привлек, а с разбитым сердцем осталась я.

Я видела, как схема повторяется, когда читала письмо Уильяма.

Красивая, – писал он.

Ситуация с Уильямом отличалась от ситуации с Максом, потому что он был гораздо хуже, чем тридцатилетний мужик с панк-группой. Уильям был серийным убийцей. И все же мое сердце заныло, когда я прочла эти слова.

Если и были какие-то шансы свернуть с рокового пути, они умерли той ночью.

«Не становись одной из тех женщин», – сказала мне Меган, когда мы разговаривали последний раз. Она как будто смогла учуять это во мне. Как будто «те женщины» имели особый аромат, который я наносила каждое утро.

Письмо, которое я отправила той ночью, стало точкой невозврата. Конкретным моментом между до и после того, как я перестала притворяться, что все еще презираю Уильяма как убийцу, и осознала, что люблю его как мужчину.

Но тогда я не понимала, что превратиться в одну из «тех женщин» – это не то же самое, что покрасить волосы или сделать маникюр. Это скорее похоже на татуировку, которая навсегда остается на твоей коже у всех на виду.

Как бы мне хотелось сегодня с тобой поужинать, – писала я.

Я думаю о тебе все время и не могу это объяснить, – продолжала я.

Я не оправдываю то, что ты сделал, но все заслуживают второй шанс, – уверяла я, порывшись в холодильнике и обнаружив остатки «Пино Гриджо» на дне бутылки.

Почему ты принимаешь в моей жизни больше участия, чем все остальные? Я была так одинока до встречи с тобой, а мы еще даже не встречались, – строчила я, приканчивая бокал.

Будет странно, если я скажу, что хочу обнять тебя? Ты можешь коснуться женщины, не отнимая ее жизнь? – спросила я, прежде чем перейти черту и заменить свое прощание на:

С любовью,

Ханна

13

Как только зажегся зеленый свет, у нас остались лишь чувства.

Думаешь, я красивая? К твоему сведению, все только и говорят, какой ты симпатичный, – написала я Уильяму, пока была на работе.

Ты неописуемо красива, – ответил он. – Я повесил твою фотографию на стену. Я смотрю на нее по ночам перед сном.

Я думаю о тебе больше, чем должна, – призналась я.

Я говорю с тобой так, будто мы уже встречались, – говорил он.

Я показала письма Кэрол. Не смогла удержаться. Мне хотелось, чтобы кто-то видел, как я нравлюсь Уильяму. Я глупо хихикала, когда показывала их. Фальшивый смех должен был доказать, что ситуация ерундовая, тривиальная, ничего не значащая.

– Ты отправила ему свою фотографию? – спросила она и поморщила лоб: непривлекательное зрелище.

– Но это же были не голые фотографии.

– А это тебя не пугает?

– Что?

– Что он знает, как ты выглядишь.

– Почему это должно меня пугать?

– Потому что он убийца.

– Он в тюрьме, – ответила я, как будто тюрьмы кого-то уберегали от опасности.

– Пожалуйста, будь осторожна, – сказала Кэрол.

Меня смутило, что она так за меня волнуется. Это неприятно омрачило мою радость.

Я все еще читала форум – так же, как знаменитости читают соцсети в поисках своего имени. Каждый раз при виде слов «Уильям Томпсон» мой мозг вставлял: «мужчина, который считает меня красивой», и неважно, какие ужасы описывались потом. Меня все еще волновали Анна Ли, Кимберли, Джилл и Эмма, но примерно так же, как кровавые злодейства далекого прошлого. Да, их смерти имели значение. И да, я с трудом вспоминала их имена, когда Уильям писал мне вещи типа: