Оппортунистка

Посвящается разбитым сердцам

© Сергеева А., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1

Настоящее

Я – Оливия Каспен, и если я что-то люблю, то превращаю это в настоящую катастрофу. Не специально… но и не случайно. Одного из выживших после моей ядовитой, извращенной любви я вижу прямо сейчас. Он стоит почти в ста метрах от меня, перебирая старые пластинки.

Калеб. Его имя перекатывается в голове, как шипастый железный шар, вскрывая давно зарубцевавшиеся чувства. Мое сердце словно пытается выскочить из груди, и все, что я могу, – это стоять и смотреть. Прошло три года с нашей последней встречи. Тогда он предупредил меня держаться от него подальше. Я вдыхаю влажный воздух и пытаюсь взять под контроль свои глупые эмоции.

Я хочу подойти к нему. Хочу увидеть ненависть в его глазах. Нет, это глупо. Я поворачиваюсь, перехожу на другую сторону улицы, к своей машине, и в этот момент ноги меня подводят. Кончики пальцев покалывает нервный азарт. Сжав кулаки, иду обратно к окну. Это моя часть города. Как он смеет здесь показываться?

Он склоняется над коробкой с музыкальными дисками и оборачивается, глядя на что-то за своей спиной: я вижу его характерный профиль. Сердце сжимается. Я все еще люблю его. Осознание этого меня пугает. Я думала, что уже все пережила. Думала, что легко справлюсь с этой случайной встречей. Я ходила на терапию. У меня было три года, чтобы…

Оставить все в прошлом. Свариться в чувстве вины.

Я бесцельно копаюсь в себе еще какое-то время, а затем разворачиваюсь спиной к Калебу и музыкальному магазину. Я не могу. Не хочу снова в этом увязнуть. Хочу спуститься с крыльца – и вдруг тучи, нависающие над Майами уже неделю, внезапно издают оглушительный грохот, подобно старым трубам. Я не успеваю сделать и двух шагов – ливень обрушивается на тротуар, и моя белая блузка мгновенно намокает. Я быстро возвращаюсь под навес на крыльце. Смотрю на своего старого «Жука» сквозь дождь: нужно только пробежаться немного – и я уже буду на пути домой. Но мысли о побеге прерывает голос незнакомца. Я отшатываюсь, не уверенная в том, что обращаются ко мне.

– Красное небо – к беде.

Разворачиваюсь и вижу мужчину – он ближе, чем позволяют приличия. Удивленно ойкнув, отступаю на шаг. Он сантиметров на тридцать выше меня – весь мускулистый, хотя это и не делает его привлекательнее. Держит руки под странным углом – пальцы напряжены и расставлены в стороны. Мой взгляд цепляется за бородавку в центре лба, похожую на мишень.

– Что?

Я растерянно встряхиваю головой. Пытаюсь увидеть Калеба за его плечом. Он все еще там? Стоит ли мне войти в магазин?

– Это старая примета у моряков, – мужчина пожимает плечами.

Перевожу взгляд на его лицо. Оно кажется смутно знакомым. Размышляя, стоит ли послать верзилу подальше, одновременно пытаюсь вспомнить, где видела его прежде.

– У меня есть зонт, – он поднимает зонт с цветочным узором и пластиковой ручкой в виде маргаритки. – Могу проводить вас к машине.

Я смотрю на небо – оно и правда кажется мрачно-красным, – и меня пробирает дрожь. Мне хочется, чтобы этот мужчина оставил меня в покое. Я собираюсь так и сказать ему, но тут мне приходит в голову мысль: а если это знак? Небо красное. Нужно убираться отсюда!

Разглядывая облупившийся лак на ногтях, я обдумываю его предложение. Я не суеверна, но у незнакомца есть зонт, под которым будет сухо.

– Нет, спасибо, – говорю я.

Оглядываюсь на магазин – и понимаю, что все уже решила.

– Ладно. Надвигается ураган, но как хотите.

Он снова пожимает плечами и уходит в дождь, не открывая зонта.

Я смотрю ему вслед. Он идет, согнув широкую спину, будто прикрывая ею от ливня остальное тело. Он и правда огромный. Через несколько секунд он исчезает за завесой дождя. Я откуда-то его знаю – но я точно запомнила бы такого дылду, если бы встречала его раньше. Поворачиваюсь к магазину. Яркие буквы на вывеске складываются в надпись: «Музыкальный гриб». Заглянув в окно, я ищу Калеба. Он стоит там же, где и раньше, в разделе с регги. Даже отсюда видно, как он слегка хмурится.

«Он не может выбрать», – думаю я. И морщусь, запоздало осознав, что именно я делаю. Я больше не знаю его. Я не могу понять, о чем он размышляет.

Я хочу, чтобы он поднял голову и увидел меня, но этого не происходит. Поскольку я больше не хочу топтаться у крыльца, как маньячка, я собираюсь с духом и захожу внутрь. От кондиционера сразу становится холодно – я дрожу. Слева от меня – высокий стеллаж с бонгами: я прячусь за ним и достаю зеркальце, чтобы проверить, как я выгляжу.

Украдкой поглядывая на Калеба, я поправляю пальцем смазавшийся макияж под глазами. Наша встреча должна казаться совершенно случайной.

Передо мной стоит бонг в форме головы Боба Марли. Я смотрю в его стеклянные глаза и репетирую удивленное лицо. Как же низко я пала! Я сама себе отвратительна. Пощипав себя за щеки, чтобы не казаться такой бледной, я выхожу из своего укрытия.

Ну что ж. Как говорится, пан или пропал.

Я громко стучу каблуками по линолеуму, направляясь к парню. С таким же успехом я могла бы нанять глашатая, чтобы объявлять о своем прибытии. Но, как ни странно, Калеб взгляда не поднимает. Кондиционер включается снова, когда я уже в нескольких метрах от него. Кто-то привязал к вентиляционной решетке зеленые ленточки. Они начинают танцевать на ветру, и я чувствую запах. Это запах Калеба: мята и апельсин.

Я так близко, что вижу изгибающийся вокруг его правого глаза шрам – когда-то мне нравилось его касаться. Присутствие Калеба в комнате ощутимо почти физически. Все женщины вокруг – и старые, и молодые – бросают на него взгляды и хотят быть к нему ближе. Целый мир склоняется перед Калебом Дрейком, а он об этом даже не знает. Жуткое зрелище.

Я встаю рядом и тянусь за диском. Калеб, не реагируя на мое присутствие, переходит дальше по алфавитному списку исполнителей. Я следую за ним, и как только оказываюсь ближе, он поворачивается ко мне всем корпусом. Я застываю: мне вдруг хочется сбежать. Неловко шаркаю пятками по полу, а он смотрит на меня – так, будто видит впервые. Взгляд его останавливается на пластиковой квадратной коробке с диском у меня в руке. А затем, спустя три года после последней встречи, я слышу его голос.

– И как они, хороши?

Волна шока отходит от сердца, течет по венам и оседает свинцовой тяжестью в желудке.

Он говорит все с тем же разбавленным британским акцентом, который я помню, но в голосе нет той злости, которую я ожидала услышать. Что-то не так.

– Э-э-э…

Он снова смотрит на меня. Разглядывает так, будто мы не знакомы.

– Прости, я не расслышал. Что ты сказала?

Черт, черт, черт.

– Они, э-э, вполне ничего, – говорю я, засовывая диск обратно в стопку.

Молчание длится несколько секунд. Вероятно, он ждет, что я заговорю первой.

– Эта группа не совсем в твоем вкусе.

Он кажется озадаченным.

– Не в моем?

Я киваю.

– А какие у меня, по-твоему, вкусы?

Его глаза смеются. В уголках рта заметен намек на улыбку.

Я вглядываюсь в его лицо, ища подсказку к игре, которую он затеял. Раньше я легко читала его мимику: каждое выражение лица было всегда уместно и выразительно. Сейчас он кажется спокойным и немного заинтересованным. Я осторожно отвечаю:

– Ну, тебе нравится классический рок… но я могу ошибаться.

Люди меняются.

– Классический рок? – повторяет он, глядя на мои губы.

Я невольно вздрагиваю от внезапного воспоминания о том, как он смотрел на мои губы раньше. Разве не так все когда-то начиналось?

– Прости, – говорит он, опуская взгляд. – Это очень неловко, но я… ну… в общем, я не знаю, какие у меня вкусы. Вернее, не помню.

Я пялюсь на него во все глаза. Это что, какая-то тупая шутка, чтобы отомстить мне?

– Ты не помнишь? Как ты можешь не помнить?

Калеб проводит ладонью по шее – мышцы упруго ходят под кожей.

– Я потерял память после аварии. Знаю, звучит как сюжетный поворот из какого-нибудь фильма. Но правда в том, что я понятия не имею, что мне нравится или нравилось раньше. Извини. Не знаю, зачем я тебе это говорю.

Он поворачивается, чтобы уйти, – видимо, его спугнуло мое потрясенное лицо. У меня такое ощущение, будто кто-то перемешал мой мозг миксером. Ничто больше не имеет смысла. Ничего не сходится. Калеб не знает, кто я. Калеб не знает, кто я! С каждым его шагом к двери я испытываю все больше отчаяния. Голос в моей голове кричит: «Останови его!»

– Постой, – говорю я едва слышно. – Подожди… подожди!

На этот раз я кричу, и несколько человек оборачиваются на крик. Игнорируя их, я концентрируюсь на спине Калеба. У двери он поворачивается ко мне. «Соображай быстрее! Быстрее!» – проносится у меня в голове. Показав ему жестом, чтобы он подождал меня, я бросаюсь к секции классического рока. Быстро нахожу нужное – его любимый диск. Возвращаюсь, крепко сжимая его в руках, и останавливаюсь в паре метров от Калеба.

– Тебе это понравится, – говорю я, бросая диск ему.

Целюсь я так себе, но он грациозно ловит брошенное и улыбается почти грустно.

Я смотрю, как он идет к кассе, расплачивается и исчезает из моей жизни – снова.

Привет – и пока.

Почему я не сказала ему, кто я? Теперь уже слишком поздно, момент для честности прошел. Застыв на месте, я все еще смотрю в ту сторону, куда он ушел. Сердце медленно бьется в груди, пока я пытаюсь переварить, что сейчас произошло.

Калеб меня забыл.

Глава 2

Настоящее

В пятом классе я смотрела по телевизору сериал про расследование убийств. Детектив Фоллагин Бевилль был моей смешной детской любовью. Современный Джек-потрошитель выбирал своими жертвами проституток. Фоллагин охотился на него. Как-то он допрашивал проститутку с блондинистыми волосами, темными у корней. Она свернулась на горчично-желтом диване, жадно выкуривая сигарету. Я помню, как думала тогда: «Ого, вот это актриса! Ей, типа, должны выдать премию «Эмми» за то, как жалко она выглядит». Она держала в руке граненый стакан и быстрыми, птичьими глотками пила виски. Я наблюдала за ее движениями, жадная до драмы, и запоминала все, что она делала. Позже той ночью я наполнила стакан «Пепси» со льдом. Сев на подоконник, я подняла к губам воображаемую сигарету.

– Никто меня не слушает, – прошептала я так, чтобы от дыхания запотело окно. – Этот мир так холоден и жесток…

Я глотнула «Пепси», позвенев льдом в стакане.

Спустя полтора десятилетия я осталась все такой же мелодраматичной. На следующий день после встречи с Калебом на город обрушился ураган Фиби, благодаря которому мне не пришлось брать отгул на работе. И вот я лежу в постели, свернувшись вокруг бутылки водки.

Около полудня я скатываюсь с кровати и тащусь в ванную. Свет не отключили, несмотря на ураган третьей категории, от которого стекла дребезжат в окнах. Я пользуюсь этим, принимая ванну. Сидя в горячей воде, в миллионный раз вспоминаю вчерашний день. Все заканчивается одной и той же мыслью: «Он меня забыл».

Мой мопс, Пиклз, сидит на коврике в ванной и настороженно за мной наблюдает. Она такая страшненькая, что я невольно улыбаюсь.

– Калеб, Калеб, Калеб, – повторяю я, просто чтобы убедиться, что это имя звучит все так же.

У него была странная привычка произносить имена наоборот, когда он слышал их впервые. Я была Яивило, а он был Белак. Я думала, что это нелепо, но в итоге начала делать так же. Это стало нашим тайным шифром для сплетен.

А теперь он меня не помнит. Как можно забыть кого-то, кого ты любил, даже если этот кто-то разбил твое сердце на части? Я лью водку в ванну. Как мне теперь выбросить его из головы? Депрессия могла бы стать моей полноценной работой. Так делают исполнители кантри. Я тоже могла бы петь кантри-музыку. Я напеваю несколько куплетов Achy Breaky Heart и делаю еще глоток водки.

Пальцем ноги вытаскиваю пробку за цепочку и слушаю, как вода утекает в слив. Одевшись, иду к холодильнику. В пустом животе булькает дешевый алкоголь. Мой экстренный запас продуктов на случай урагана состоит из двух бутылок соуса ранч, луковицы и головки сыра чеддер. Я нарезаю сыр и лук и бросаю их в миску, поливая низкокалорийным соусом ранч сверху. Ставлю на плиту кофеварку и включаю стереосистему. Играет тот самый диск, который я вручила Калебу в «Музыкальном грибе». Я снова пью водку.

Просыпаюсь на кухонном полу, лицом в лужице слюны. В кулаке я сжимаю фотографию Калеба, которую я порвала и склеила обратно скотчем. Чувствую себя на удивление хорошо, пусть даже в висках слегка пульсирует. Я принимаю решение. Сегодня я собираюсь начать все заново. Я забуду Как-Его-Там, накуплю всякой здоровой еды и буду двигаться дальше. Я убираю за собой после пьянки, помедлив, выбрасываю в мусор склеенное фото. Прощай, вчера. Хватаю сумочку и направляюсь в ближайший магазин здоровой еды.

Первое, что делает магазин здоровой фигни, – это обдает меня запахом пачули в лицо. Я морщу нос и задерживаю дыхание, пока не прохожу мимо стойки информации, где девушка моего возраста медитирует и жует жвачку.

Взяв тележку, направляюсь в глубь магазина, проходя мимо бутылок с «Очистителем ауры мадам Дирвуд» (он не работает) и «Глазом тритона», мимо пакетов с «Экстрактом готу кола».

Насколько я знаю, это обычный продуктовый, а не прибежище для всяких чудиков в радиусе двадцати миль, увлекающихся нью-эйдж. Мы с Калебом никогда не были здесь вместе – а значит, здесь нет и лишних воспоминаний.

Я бросаю в тележку печенье из водорослей и чипсы из печеного картофеля. Иду к отделу с мороженым. Прохожу мимо женщины в футболке с надписью «Я викканка, у меня и метла есть». На ней нет обуви – она босиком.

Свернув к холодильникам, ежусь от холода.

– Замерзла?

Я разворачиваюсь так быстро, что задеваю плечом выставленные на стеллаже вафельные стаканчики. С ужасом смотрю, как они падают на пол, рассыпаясь, как мои мысли.

Калеб!

Он подбирает коробки одну за другой, держа их свободной рукой. Улыбается: похоже, его позабавила моя реакция.

– Прости, не хотел тебя напугать.

Такой вежливый. И с этим своим чертовым акцентом. Вопрос вырывается у меня прежде, чем я успеваю подумать:

– Что ты здесь делаешь?

Он смеется.

– Я тебя не преследую. Но вообще-то я хотел поблагодарить тебя за тот диск. Он оказался очень даже ничего.

Сунув руки в карманы, перекатывается с пятки на носок.

– Вино, – говорит он, прокручивая кольцо на большом пальце. Раньше он делал так, когда нервничал.

Я непонимающе смотрю на него.

– Ты спросила, что я здесь делаю, – поясняет он терпеливо, как ребенку. – Моей девушке нравится органическое вино, которое можно найти только здесь. – Слово «органическое» вызывает у него смех.

«Девушке»? Я злобно щурюсь. Почему он помнит ее, но не меня?

– Значит… – начинаю я буднично, открывая холодильник и хватая первое попавшееся мороженое. – Ты помнишь свою девушку?

Это должно было прозвучать непринужденно, но вышло так сдавленно, как будто Калеб прямо сейчас сжимает руки на моем горле.

– Нет, после аварии я ее не помнил.

От этого мне немного легче.

Я тут же вспоминаю тот день, когда впервые ее увидела – три года назад, во время исполнения ритуала «пошпионить за бывшим». Я решила, что для закрытия гештальта мне необходимо увидеть мою замену. Безумие, знаю, но кто из нас не сталкерил хоть однажды?

Я тогда надела красную бабушкину шляпу, потому что у нее до смешного широкие поля, скрывающие лицо, и потому что она отвечала моей потребности в драме. Взяла с собой Пиклз для поддержки.

Леа Смит. Так зовут эту маленькую дрянь. Она настолько же богата, насколько я – бедна, настолько же счастлива, насколько я несчастна, и настолько же рыжая, насколько я брюнетка. Калеб встретил ее на какой-то шикарной вечеринке через год после нашего расставания. По всей видимости, они сразу взяли быка за рога – ну, или она взяла его за «рог», я не уверена.

Леа работала в офисном здании в десяти минутах от моей квартиры. К тому времени, как я припарковала машину, оставался еще час до конца ее смены. Весь этот час я убеждала себя, что веду себя абсолютно нормально.

Леа вышла из здания ровно в 18:05 – на плече у нее радостно болталась сумка от «Прада». Она шла, как женщина, которая знает, что весь мир пялится на ее грудь. Я смотрела, как она цокает по тротуару в зеленых туфлях на шпильках, и яростно сжимала руль. Меня бесило то, как она прощалась с коллегами, помахав им кончиками пальцев. Меня бесил тот факт, что мне нравятся ее туфли.

Пытаясь не думать о прошлом, я смотрю Калебу в глаза в поисках ответов.

– Выходит, вы двое еще вместе, хотя ты не знаешь, кто она?

Я жду, что он станет защищаться, но он только лукаво улыбается.

– Она очень переживает из-за всей этой ситуации, но доказала, что на нее в таких обстоятельствах можно положиться.

Он отводит взгляд, когда говорит «в таких обстоятельствах». Как будто хоть какая-то девушка в здравом уме позволила бы ему уйти – кроме меня, конечно, но я никогда и не утверждала, что я в здравом уме.

– Не хочешь выпить кофе? – спрашивает он вдруг. – Я бы рассказал свою печальную историю.

Мои ноги – а затем и все тело – начинает покалывать. Если бы он помнил обо мне хоть что-нибудь, он бы не приглашал меня. Я могла бы этим воспользоваться.

– Я не могу.

Я так горжусь собой, что расправляю плечи. Он принимает мой ответ так же, как принимал прочие мои отказы за годы наших отношений – улыбается, как будто я не всерьез.

– Конечно, можешь. Считай, что я прошу об одолжении.

Я наклоняю голову. Он продолжает:

– Мне нужны друзья и хорошее влияние.

Мой рот открывается, и я издаю долгое «пф-ф-ф-ф-ф». Калеб поднимает бровь.

– Я влияю на людей исключительно плохо, – говорю я, быстро моргая.

Я переступаю с ноги на ногу, пытаясь отвлечь себя бутылкой вишневого ликера. Можно схватить бутылку, бросить ему в голову и сбежать – или я могу пойти выпить с ним кофе. В конце концов, это только кофе. Не секс, не отношения, просто дружеское общение между двумя людьми, которые вроде как не знают друг друга.

– Ладно, пусть будет кофе.

Слыша неподдельную радость в собственном голосе, я мысленно морщусь. Я. Просто. Отвратительна.

– Хорошо, – улыбается он.

– В двух кварталах отсюда есть кофейня на углу. Можем встретиться там через полчаса, – говорю я, подсчитывая время, чтобы дойти до дома и привести себя в порядок.

«Скажи, что не можешь, – мысленно умоляю его я. – Скажи, что у тебя есть другие дела…»

– Через полчаса, – повторяет он, глядя на мои губы.

Я поджимаю их для большего эффекта, и Калеб наклоняет голову, пряча улыбку. Я разворачиваюсь и спокойно иду дальше по отделу. Спиной я чувствую его взгляд, от которого по коже разбегаются приятные мурашки.

Оказавшись вне его поля зрения, я тут же бросаю свою тележку и галопом мчусь к выходу из магазина. Шлепанцы хлопают о пятки на бегу.

Я достигаю дома в рекордное время. Моя соседка Роузбад стучит в мою дверь с луковицей в руке. Если она поймает меня, то втянет в двухчасовую одностороннюю беседу о своем Берти и о мучениях с подагрой. Я прячусь в кустах. Пять минут спустя она наконец сдается – к тому времени мои бедра болят от неудобного положения, и мне нужно в туалет.

Первое, что я делаю, зайдя к себе, это достаю фото Калеба из мусорки. Стряхиваю с него яичную скорлупу и прячу в ящике со столовыми приборами.

Через пятнадцать минут выхожу из дома, нервничая так сильно, что мне приходится приложить сознательное усилие, чтобы не споткнуться о собственные ноги. Поездка длиной в три квартала мучительна. Я ругаю саму себя и дважды чуть не сворачиваю обратно к дому. До парковки я добираюсь взвинченная до предела.

В кофейне темно-синие стены и мозаичные узоры на полу. Атмосфера здесь одновременно и напряженная, и депрессивная, и теплая. Поскольку всего в трех кварталах отсюда находится «Старбакс», сюда обычно ходит более серьезная публика – всякие самопровозглашенные творцы, которые мрачно сидят над своими макбуками.

– Привет, Ливия, – юный панк за стойкой машет мне рукой.

Я улыбаюсь ему. Проходя мимо доски с объявлениями, замечаю фотографию мужчины под прочими флаерами. Я подхожу ближе: мужчина на фото кажется мне знакомым. Под фотографией крупная надпись «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» жирным шрифтом. Это мужчина из «Музыкального гриба» – тот самый, с зонтом!

Добсон Скотт Орчард

Дата рождения: 07.09.1960

Разыскивается за похищение, изнасилование и нанесение тяжких телесных повреждений

Особые приметы: родинка на лбу

Бородавка! Та самая родинка, о которой написано на плакате. Что бы случилось, пойди я с ним? Я встряхиваю головой, чтобы избавиться от непрошеных образов, и запоминаю номер внизу листовки. Если бы я не увидела Калеба в тот день, я могла бы позволить этому преступнику проводить меня до машины.

Но Добсон перестает занимать мои мысли в ту же секунду, как я вижу Калеба.

Он ждет меня за маленьким столиком в дальнем углу, рассеянно разглядывая столешницу. Подносит к губам белую фарфоровую чашечку – и я мгновенно вспоминаю, как он делал то же самое в моей квартире три года назад. Мое сердце начинает биться чаще.

Он замечает меня, когда я уже в паре метров от него.

– Привет. Я взял тебе латте, – говорит он, поднимаясь.

Он быстро оглядывает меня с ног до головы. Я прихорошилась перед встречей. Убрав со лба прядь темных волос, я улыбаюсь. Я так взволнована, что меня слегка потряхивает. Когда он протягивает мне руку, я колеблюсь с секунду, прежде чем ответить на его рукопожатие.

– Калеб Дрейк, – говорит он. – Я бы сказал, что обычно я представляюсь женщинам до того, как приглашаю их на кофе, но я этого не помню.

Мы неловко улыбаемся его ужасной шутке. Моя маленькая ладонь тонет в его огромной. Тепло его кожи ощущается так знакомо. Я на мгновение закрываю глаза, осознавая всю абсурдность ситуации.

– Оливия Каспен. Спасибо за кофе.

Мы садимся за стол. Я насыпаю себе сахара в кофе, наблюдая за его лицом: раньше он дразнил меня, что из-за сладкого кофе у меня заболят зубы. Он пьет горячий чай на английский манер. Тогда я думала, что это очаровательно и оригинально. И все еще думаю так, если честно.

– Так что ты сказал своей девушке? – спрашиваю я, делая глоток.

Я покачиваю ногой, удерживая туфлю на большом пальце ноги – когда мы были вместе, его это раздражало. Он смотрит на мою ногу: на мгновение мне кажется, что сейчас он схватит ее, чтобы остановить.

– Я сказал ей, что мне нужно время подумать. Ужасно говорить такое женщине, да?

Я киваю.

– В общем, она расплакалась сразу после этого, и я не знал, что делать.

– Мне жаль, – лгу я.

Мисс Клубничная Веснушка сегодня познала горечь отказа. Восхитительно.

– Итак, – говорю я, – ты потерял память.

Калеб кивает, опустив взгляд. Рассеянно вычерчивает пальцем круги на столешнице.

– Да, называется «избирательная амнезия». Врачи – все восемь штук – сказали мне, что это временно.

Я задумчиво втягиваю воздух сквозь зубы на слове «временно». Это может означать от «сколько окрашенные волосы сохраняют цвет» до «сколько длится вспышка адреналина». Пожалуй, я согласна на оба варианта. Я пью кофе с человеком, который раньше меня ненавидел; «временно» – необязательно плохое слово.

– Как это случилось? – спрашиваю я.

Калеб прочищает горло и оглядывается, как будто подозревает, что нас кто-то подслушивает.

– Что, слишком личное? – Я не могу сдержать смех.

Кажется странным, что он сомневается, рассказывать мне или нет. Когда мы были вместе, он рассказывал мне обо всем – делился даже тем, чем мужчины обычно стесняются делиться со своими девушками. Я все еще могу читать выражения его лица спустя все эти годы, и я вижу, что ему не хочется рассказывать подробности о своей амнезии.

– Не знаю. Мне кажется, стоит начать с чего-то попроще, прежде чем делиться темными грязными секретами. Например, с моего любимого цвета.

Я улыбаюсь.

– Ты помнишь свой любимый цвет?

Калеб качает головой. Мы оба смеемся.

Вздохнув, я беспокойно трогаю свою чашку с кофе. Когда мы только начали встречаться, я спросила, какой у него любимый цвет. Вместо того чтобы просто ответить, он заставил меня сесть в машину, заявив, что должен показать его.

– Это нелепо. Мне надо готовиться к тесту, – ныла я тогда.

Мы ехали двадцать минут: в машине играл ужасный рэп, который ему нравилось слушать. Наконец мы остановились у Международного аэропорта Майами.

– Вот это, – сказал он, показывая на огни вдоль взлетно-посадочной полосы, – и есть мой любимый цвет.

– Это же синий, – заметила я. – Зачем было ехать?

– Это не просто синий. Это аэропортово-синий, – возразил он. – Никогда его не забывай.

Я повернулась обратно к взлетно-посадочной полосе, изучая огоньки. Цвет был странный – как огонь, настолько горячий, что становится синим. Я подумала: и где мне найти блузку такого цвета?..

Сейчас я смотрю на Калеба: я это помню, а он – нет. Каково это, забыть свой любимый цвет? Или девушку, которая разбила тебе сердце?

Аэропортово-синий до сих преследует меня в воспоминаниях. Он стал для меня символом наших неудачных отношений и моей неспособности от них оправиться. Чертов аэропортово-синий.

– Твой любимый цвет – синий, – говорю я. – А мой – красный. Теперь мы лучшие друзья, так что выкладывай подробности.

– Синий так синий. – Он улыбается. – Я попал в автомобильную аварию. Мы с коллегой ехали по делам в Скрэнтон. Шел сильный снег. Машина съехала с дороги и врезалась в дерево. Я получил серьезную травму головы… – Он замолкает, как будто история ему наскучила. Вероятно, устал рассказывать одно и то же всем вокруг.

Мне не нужно спрашивать, где он работает. Он – инвестиционный банкир. Работает в компании своего отчима. И он очень богат.

– А твой коллега?

– Он не выжил.

Плечи Калеба опускаются. Я закусываю губу. Я плохо умею утешать тех, у кого кто-то умер. Когда умерла моя мать, люди постоянно говорили вещи, которые меня только злили. Бессмысленные банальности: «Мне жаль», – когда это очевидно не их вина, и «Если я могу что-то для тебя сделать…» – когда мы оба знали, что сделать ничего нельзя. Я меняю тему, чтобы не опускаться до тех же пустых соболезнований:

– Ты помнишь саму аварию?

– Помню, как проснулся после. И ничего до.

– Даже твое имя?

Он отрицательно мотает головой.

– Хорошая новость в том, что, по словам врачей, однажды я все вспомню. Это только вопрос времени и терпения.

Для меня хорошая новость заключается в том, что он меня не помнит. Иначе мы бы с ним сейчас не разговаривали.

– Я нашел обручальное кольцо в своем ящике с носками.

Это так внезапно, что я давлюсь кофе.

– Прости. – Он похлопывает меня по спине, и я прочищаю горло – глаза у меня слезятся. – Мне правда нужно было кому-то об этом сказать. Я собирался сделать ей предложение, а теперь я даже не знаю, кто она.

Ого… Ого! Чувствую себя пробкой в чьей-то ванне. Я знала, что его жизнь не стояла на месте после нашего разрыва – я достаточно его сталкерила, чтобы знать это… но брак? От одной мысли об этом у меня чешутся руки.

– А что твои родители думают по поводу твоего состояния? – спрашиваю я, уводя беседу в более спокойное русло.

Представив Леа в белом платье, я едва сдерживаю смех. Ей бы гораздо больше подошли кружевное нижнее белье и шест стриптизерши.

– Моя мать смотрит на меня так, как будто я ее предал, а отец все похлопывает меня по спине и говорит: «Скоро память вернется, приятель. Все будет хорошо, Калеб». – Он изображает своих родителей так похоже, что я улыбаюсь. – Знаю, прозвучит эгоистично, но я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Чтобы я мог сам во всем разобраться, понимаешь?

Я не понимаю, но все равно киваю.

– Я все думаю, почему не могу ничего вспомнить. Если моя жизнь была такой замечательной, как все говорят, почему ничего из этого не кажется мне знакомым?

Я не знаю, что сказать. Калеб, которого я знала, всегда все контролировал. Я подозреваю, что Бриллиантовая быстро его разгадала – он был очень чувствителен, однако слишком крут, чтобы беспокоиться об этом. Но сейчас Калеб растерян и сломлен и рассказывает о личном кому-то, кого он, как ему кажется, совсем не знает. Я хочу расцеловать его лицо и разгладить хмурую складку между бровей. Вместо этого я сижу, замерев на стуле, и сражаюсь с порывом рассказать ему обо всем, из-за чего мы расстались.

– Что насчет тебя, Оливия Каспен? Что у тебя за история?

– У меня, э-э… нет никакой истории.

Его вопрос застает меня врасплох – руки снова начинают дрожать.

– Да брось! Я ведь все тебе рассказал.

– Только то, что ты помнишь, – возражаю я. – Как давно у тебя амнезия?

– Три месяца.

– Ну, последние три месяца моей жизни я занималась только работой и чтением книг. Вот тебе и ответ.

– Почему-то мне кажется, что это далеко не все.

Он вглядывается в мое лицо, и у меня возникает ощущение, что он читает меня, как открытую книгу. Мне бы хотелось, чтобы он перестал – чтобы не пытался узнать, что я скрываю. Мне никогда не удавалось притворяться рядом с ним.

– Слушай, когда твоя память вернется и откроет тебе все секреты твоего прошлого, мы устроим пижамную вечеринку и я расскажу тебе все. Но до тех пор – у нас обоих амнезия.

Он смеется в голос, и я прячу за чашкой свою довольную улыбку.

– Что ж, звучит неплохо, – дразнит он.

– О? Правда?

– Ну, ты ведь сейчас подтвердила, что мы еще увидимся. Жду не дождусь нашей пижамной вечеринки.

Я краснею – и решаю, что никогда не расскажу ему правду. Он все равно вспомнит сам, и вся эта игра обрушится на меня, как неудачная партия в «Дженгу». До тех пор я собираюсь держаться за него так долго, как только смогу.