Русская гейша. Тайны обучения

Свиток третий
В мире цветов и ив

Занятия были индивидуальными и напомнили мне лекции в нашем культпросвет училище. Я приехала в Асакусу, нашла указанный дом, поднялась на второй этаж и зашла в обычную на вид комнату, обставленную по-европейски. Госпожа Цутида ждала меня, сидя в глубоком мягком кресле. Одета она была в обычное шелковое платье и летние в сеточку туфельки на низкой танкетке.

– Устраивайся удобнее, Таня, – мелодично произнесла она. – Сегодня поговорим об истории. Можешь записывать то, что сочтешь полезным для себя.

Я уселась в кресло напротив и достала тетрадь.

Из тетради лекций госпожи Цутиды:

«В 1761 году в Ёсивара появилась первая профессиональная женщина-гейся. Звали ее Касэн из дома Огия. Но начинала она как юдзё, и выплатив все долги, открыла свой бизнес. В отличие от куртизанок, гейши изначально работали не только и не столько в "веселых кварталах". Мужчины часто вызывали их на свои дружеские вечеринки. Они особо ценили гейш за умение остроумно поддерживать беседу. Те шутили, читали стихи, пели песни, танцевали, аккомпанировали мужскому пению, затевали простые и веселые игры. Официально секс в их программу не входил, так как гейши не имели на него правительственной лицензии.

Руководили ими ока-сан, то есть матушки, а сами они называли друг друга сестрами. Районы, в которых располагались общины гейш, назывались ханамати – "цветочные улицы". Раньше каждый город имел свою улицу или хотя бы дом гейш. В те времена японская семья считала для себя честью, если девушка избирала судьбу гейши. Тот факт, что родители могли себе позволить оплатить немалые расходы на обучение, заставлял окружающих относиться к ним с большим уважением.

Но «Мир цветов и ив», как называли свое сообщество гейши, довольно жесток. Пройти все уровни обучения профессии крайне сложно, и многие претендентки отсеивались на полпути. Лишь немногим майко^[8] удавалось получить диплом гейши.

В стародавние времена это были молодые прекрасные создания, которых обессмертили тысячи шедевров-гравюр, оттиснутых с досок. Мы все еще можем их увидеть, стоящих под цветущими вишнями, играющих с собачками, обнимающих друг друга на мостах, со своими безупречными прическами в лентах и цветах. Они наряжены в эксклюзивную одежду, они искусно балансируют на неудобных деревянных гэта, они движутся в медленных танцах с утонченной грацией, их веера напоминают раскрытые крылья прекрасных разноцветных бабочек. Именно такими предстают перед современным зрителем гейши давних времен на живописных полотнах».

Госпожа Цутида читала лекцию около часа довольно монотонно. Я чувствовала усталость, но ничего ей не говорила. Она, поняв, что я уже плохо воспринимаю информацию, сама сделала перерыв. Предложив мне чай «молочный улун», с улыбкой наблюдала, как я с наслаждением поглощаю ароматный напиток.

– Все-таки европейские девушки очень изнежены, – не удержавшись, заметила госпожа Цутида. – Наши девушки учатся по десять часов в день с одним выходным в неделю, в течение пяти лет.

– Все так серьезно? – не поверила я.

– И это еще приняли закон после войны, что обучение проводится только с шестнадцати лет, а до этого ученицами становились уже в десять. Пойми, Таня, это не просто профессия, а стиль жизни. И образ мышления.

– Но для того бизнеса, который задумала я, мне самой вовсе необязательно становиться стопроцентной гейшей, – возразила я.

– Трудно понять европейцев, – сказала госпожа Цутида. – Какой смысл в бутоне ириса, если он замер в своем несовершенстве и не собирается раскрываться до конца?

– Не знаю, – с недоумением ответила я и беспомощно улыбнулась.

Занятия закончились после полудня. Мы договорились о следующем моем приходе, и я сразу заплатила за первые уроки. Я решила расплачиваться за каждый день обучения. И госпожа Цутида согласилась.

Я ужасно проголодалась и по пути забежала в кайтен. Сев за стойку и обратив взгляд на многочисленные тарелочки с суши и роллами, медленно проплывающие по конвейеру мимо меня, я задумалась, какие выбрать. Потом взяла с крабами и с лососем. Васаби и имбирь в кайтене прилагались бесплатно. С удовольствием отхлебнув светлого пива «Асахи», я принялась за еду. Мои мысли крутились вокруг услышанного сегодня. Кто бы мог подумать, что гейша – такая загадочная и сложная профессия. Нужно было обладать незаурядными способностями, чтобы стать выдающейся известной гейшей. И мужчины ценят возможность общаться с ними. И дорого ценят. Но для нашего русского менталитета будет ли интересной такая форма досуга? И тем более за такие деньги? Для себя я сразу определила, что плата должны быть очень высока, иначе бизнес теряет смысл. Здесь гонорар составлял в среднем тысячу долларов за вечер с опытной гейшей. При этом секс исключался. Возможно, для японского менталитета, насквозь пропитанного постоянным восхищением красотой окружающего мира и достижением гармонии, это было естественно. Но для русского? Наши мужчины, насколько я представляла, предпочитали сальные анекдоты под водочку и соленый огурец, разухабистые песни, а потом чисто животный секс без особых затей. Но плохо зная мужчин, возможно, я и ошибалась, находясь в плену стереотипов.

Медленно прожевывая рис, я вдруг поймала себя на мысли, что совершенно забыла о конечной цели своего предприятия – мести, планы которой еще недавно я так тщательно вынашивала и лелеяла. Я усмехнулась переменчивости своей натуры. Но потом подумала, что жизнь сама все расставляет на места. И нужно просто довериться ее течению, как это обычно делают японцы.

Вечером я вновь встретилась с Антоном, причем сама позвонила ему. Он явно обрадовался и сказал, что приедет ко мне в отель, как только освободится в ресторане. Антон пользовался велосипедом. Он явился около девяти вечера и позвонил из вестибюля. Я пригласила его подняться ко мне. Антон робко вошел в номер. Глаза его были немного смущенными. Он принес бутылку абрикосового вина и коробку пирожных.

«Ишь ты, с дарами», – подумала я, принимая пакет и приглашая его присесть.

– Хорошо вновь очутиться в нормальной обстановке, – вздохнул Антон, развалившись на диване. – А то все эти циновки на полу и татами в спальне уже порядком поднадоели. Знаешь, я иногда ловлю себя на мысли, что и размер комнаты стал определять по чисто японским меркам. – Он хохотнул. – Представь, приеду к себе в Кострому и скажу: «Н-да, что-то маловата моя комната! Всего четыре с половиной татами!» И мама упадет.

– А ты из Костромы? – удивилась я.

– Ну, да. Учился в Москве в Плехановке, но не окончил. Женился, как ты знаешь, на скрипачке. Она москвичка. А дальше видишь, как обернулось.

Антон горестно вздохнул и открыл бутылку. Я подала стаканы. Мы выпили.

– Но какого черта ты тут торчишь? – спросила я.

– Не могу пока уехать. Ведь я муж своей жены. Я и на концерты Токийского филармонического всегда хожу, – тихо добавил он. – На нее из зала смотрю. И на кларнетиста тоже.

Он замолчал. Я подошла и села к нему на колени.

– Ты такая славная, – сказал он и нежно поцеловал меня за ухом. – Но уже распустились ирисы, скоро зацветут азалии и глицинии и… начнется сезон дождей. И ты сбежишь! – уверенно добавил Антон.

– Почему это? – нахмурилась я, гладя его щеку.

Мне невыносимо захотелось чисто мужской ласки, крепких объятий и жадных поцелуев. Тело требовало своего, но душа застыла. Но я, помня кое-что из уроков госпожи Цутиды на тему «живи здесь и сейчас», неимоверным усилием воли изгнала из памяти образ мертвого возлюбленного, мгновенно перевоплотилась в гейшу и представила, что нахожусь в обществе клиента.

– Потому что дожди здесь это не наши ливни, – ответил Антон и обнял меня. – Это самые настоящие водопады, обрушивающиеся с неба и выбивающие зонты из рук. И потом эта противная сырость, которой пропитывается все вокруг.

Антон замолчал, глядя на меня, затем бережно опустил на диван, лег сверху и начал целовать, не отрываясь, так, что у меня захватило дух. Я нащупала пальцами ширинку его джинс и медленно расстегнула. Нефритовый стебель был твердым, и это сразу возбудило меня. Несмотря на то, что я еще не так и много знала о гейшах, но уже поняла, что они, несомненно, искусны в сексе. И я решила начинать набираться опыта. К тому же Антон мне нравился и притягивал чисто физически, и почему было не использовать его в качестве своеобразного тренажера.

– Не сильно, – прошептал он. – У меня очень чувствительная кожа, и ты можешь невольно сделать больно.

– Извини, – ласково сказала я, перебирая пальцами по напряженному стволу, – буду предельно острожной и нежной.

– У меня небольшое ущемление, – шепотом сообщил Антон. – Нужно сделать самое банальное обрезание. Но все не могу решиться.

«Что бы сказала настоящая гейша в этом случае?» – подумала я, преодолевая желание приступить к активным ласкам.

– Если тебе это мешает, то, конечно, лучше сделать, – тихо заметила я и обхватила пальцами нефритовый стебель у основания.

– Не то чтоб очень мешает, просто иногда чувствительно и неприятно от грубых прикосновений, – вздрогнув, прошептал он.

– Я буду как легкий ветерок, – тут же пообещала я, ложась на него сверху.

Антон откинулся на спину и тихо застонал. Я провела языком по его животу и забралась в пупок. Он вдруг резко перевернул меня на спину.

– Я забыл презерватив, – озабоченно проговорил он. – У тебя есть?

– Я абсолютно здорова! – заверила я.

Мысль заразиться совершенно меня не смущала.

– Я тоже, – шепнул Антон.

И не успела я больше слова сказать, как нефритовый стебель вплыл на лодке страсти в мои яшмовые ворота. Я застонала от наслаждения проникновения, но перед внутренним взором возникло лицо Петра. И я не стала отгонять видение, моя психика подыгрывала процессу, и я получила странное утешение от соединения моего тела с фантомом, хотя во мне находился реальный мужчина.

Из светло-зеленой записной книжки с изображением горы Фудзи на обложке:

«Любовь занимает все мои мысли. Но как я пойму, что за женщину ищу? Их устремления разнообразны. Выбрать ли мне порочную красавицу с огненным темпераментом, или обратить взор на кроткую деву, чистотой помыслов сравнимую разве с белой непорочной лилией? Которая из них принесет мне истинное счастье? И как печально, что эти две ипостаси не могут сочетаться в одной особе. Это-то и была бы идеальная для меня женщина! Но, увы, нет в мире совершенства!»

Автор неизвестен, рукопись датируется XVII в, Япония.

На следующее занятие госпожа Цутида пригласила учителя игры на сямисэне. Это был пожилой японец с круглым, по-настоящему луноподобным лицом и узкими, словно щелочки, глазами.

– Онодэра-сан, – представила мне его госпожа Цутида. – Он очень опытный преподаватель.

– Коннити ва^[9], – вежливо поздоровалась я.

И напряглась, представив, сколько мне придется заплатить за уроки, которые мне, как я тогда думала, нужны не были. Я села в кресло и с ожиданием на него посмотрела. Госпожа Цутида вышла из комнаты, а он открыл небольшой футляр. Достал части инструмента и ловко соединил их. Потом что-то сказал по-японски. Я промолчала, так как все еще плохо понимала этот язык. Господин Онодэра снова что-то сказал, потом заиграл переливчатую неторопливую мелодию. Я слушала с удивлением, не понимая, как из простого трехструнного щипкового инструмента можно извлечь такие сложные и нежные переливы. Он закончил и поклонился. Потом опять что-то сказал. Я вынуждена была позвать госпожу Цутиду, потому что ничего не понимала.

Она мгновенно появилась, невозмутимо улыбаясь. И начала переводить урок на английский. Я узнала, что сямисэн родом из Египта и первоначально его обтягивали змеиной кожей. Впоследствии его корпус из китайского дуба стали обтягивать кошачьей кожей. Раньше инструмент был цельным и из-за его довольно длинного грифа (88 см) требовался внушительный футляр. Поэтому гейши не могли носить его сами. Это делали их слуги хакоя^[10]. Современный инструмент легко разделяется на три части, и поэтому футляр стал намного меньше и легче.

Прочитав мне эту небольшую лекцию, господин Онодэра вновь заиграл.

– «Танец цветов», – пояснила с улыбкой госпожа Цутида, когда он закончил.

Я сидела, как истукан, и в уме прикидывала, смогу ли быстро освоить игру на сямисэне. Когда я училась, то помимо обязательного баяна полгода посещала факультатив по игре на балалайке. И даже исполняла на студенческих капустниках кое-какие балалаечные хиты. Когда господин Онодэра закончил играть, я машинально захлопала в ладоши. Увидев, как его круглое лицо покраснело, я смешалась. Госпожа Цутида с улыбкой смотрела на меня и молчала, словно ожидая чего-то. Я встала, подошла и взяла инструмент. Господин Онодэра неохотно позволил мне это. Я попробовала пощипать струны и, приноровившись, сыграла «Красный сарафан».

– «Ой, не шей мне, матушка, красный сарафан», – пела я тихо и протяжно, закрыв глаза и уносясь мыслями в просторы русской степи с небольшими островками берез и сосенок.

Закончив, я смущенно глянула на своих слушателей. Но они оба улыбались и синхронно кивали головами, совсем как игрушечные фарфоровые болванчики. Я поклонилась и передала сямисэн господину Онодэре. Он что-то сказал, восхищенно закатывая глаза.

– Сэнсэй доволен, – перевела госпожа Цутида. – Это стиль минье, то есть народная песня. Это так?

– Да, – подтвердила я. – Это русская песня о красном сарафане, в котором по традиции выдавали замуж. Но тут говорится о девушке, которая не хочет выходить за нелюбимого и просит свою мать не шить ей красный сарафан.

Они слушали, вежливо улыбаясь, но, по-моему, плохо уловили суть.

«Вот и я, как могу постичь за короткий срок всю суть японской культуры, несомненной частью которой является гейша? – подумала я. – Поэтому, не буду очень углубляться. Ведь все равно не смогу объять необъятное! Просто перейму основные понятия».

После занятий я отправилась в гостиницу, по пути зайдя в маленький ресторанчик и взяв себе сасими – ломтики сырой рыбы с приправами. Я наслаждалась вкусом блюд, но беспрерывно думала об Антоне. Секс с ним был приятен, но мою душу не задел. Но я, извлекая уроки из моих занятий с госпожой Цутидой, тщательно анализировала свои ощущения. Она учила держать эмоции в узде, настаивая, что это залог успеха в этой профессии. Гейши умеют оставаться невозмутимыми внешне, какие бы бури не происходили у них в душе. Считалось крайне непрофессиональным показывать клиенту свои эмоции. Это будто бы спускало гейшу с пьедестала превосходства и уравнивало ее с обычной женщиной.

Я вспоминала нашу последнюю встречу с Антоном в подробностях. Я получила только физическое удовольствие оттого, что меня гладит, ласкает, целует молодой сильный самец, который к тому же был мне приятен физически. Но того трепета и почти обморочного наслаждения, которое я чувствовала, находясь с любимым, даже близко не было. И я старалась забыть фантазию, появившуюся на пике наслаждения, будто я соединилась именно с Петром.

«Мертвое – мертвым, – упорно повторяла я. – Прошлое должно оставаться за чертой, и назад мне ступать не следует, иначе я не смогу нормально жить. Антон – милый парень, мне с ним хорошо. Но и влюбляться ни в него, ни в кого бы то ни было, совершенно не стоит. Да я и не смогу!»

И я позвонила Антону. Но он не ответил. Подождав, я перезвонила, но опять лишь прослушала длинные гудки.

«Ну и ладно! – разозлилась я. – Как всем кобелям, ему, видно, нужно было только одно. И получив свое, он исчез».

Я поехала в гостиницу и, приняв душ, упала на диван. Потом взяла купленную недавно книгу «Японская мифология» на английском языке и начала читать. Не заметила, как задремала.

Разбудил меня телефонный звонок. Это был Антон.

– Да? – нарочито равнодушным голосам ответила я и даже зевнула.

– Я тебя разбудил? – торопливо и виновато спросил он. – Извини. Просто я только что обнаружил, что ты звонила.

– Да, звонила, – немного раздраженно сказала я. – Но ты был, видимо, очень сильно занят. У тебя сегодня, насколько я помню, выходной.

– Я был на концерте, – сообщил он.

– Опять на свою женушку-изменницу любовался? – ехидно поинтересовалась я. – Тебе нравится изводить себя? Настоящий мазохист!

– Это не твое дело, – сухо ответил Антон и замолчал.

«И правда, – подумала я. – Чего это я кидаюсь? Мне-то что?»

– Давай встретимся, – наконец прервал он молчание.

– Давай, – охотно согласилась я уже другим тоном. – А ты где?

– Только что вышел из концертного зала «Наримасу». Ты вот что, подъезжай на станцию «Хигаши – Гиндза». Там совсем рядом театр «Кабуки-дза». Возле него и встретимся.

Но на метро я, конечно, не поехала. Разбираться в сложном переплетении токийской подземки мне совершенно не улыбалось. И я взяла такси, по своему обыкновению. Когда подъехала к зданию театра, Антон уже был на месте. Увидев меня, он расцвел какой-то детской счастливой улыбкой, а потом начал ворчать, что такси в Токио невозможно дорогое, так никаких денег не хватит и что «наши люди в булочную на такси не ездят». Я лучезарно ему улыбнулась и поцеловала весьма недвусмысленно. И он тут же замолк.

– И какие планы? – спросила я.

– Хочу пригласить тебя на спектакль «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки».

– Это пьеса кабуки? – уточнила я. – Но ведь больше трех часов!

– Зато увидишь живое национальное сокровище.

– Это еще что за зверь? – рассмеялась я.

– Актер Накамура Гандзиро Третий. Ему под пятьдесят, кажется, а он прекрасно играет женские роли, амплуа оннагата, – сказал Антон и потащил меня к театру.

Мы купили билеты на стоячие места и надели крохотные наушники, чтобы слышать английский перевод. Я внимательно следила за игрой актеров, изучала красочные сложные костюмы и выразительный грим. Действие было необычайно насыщенным и включало в себя выразительные диалоги, игру на музыкальных инструментах – я с удовольствием заметила сямисэн в руках одного из актеров – и декламацию стихов. Вспоминая наши самодеятельные спектакли, я сейчас понимала, как мы были далеки от оригинала. Мы постоянно носились по сцене, выражая эмоции движениями, что было традиционным для русского театра. А японские актеры могли выразить даже тонкие оттенки чувств простыми и часто скупыми жестами, иногда оставаясь на месте довольно долго.

«Национальное сокровище» играл роль несчастной и прекрасной О-Хацу. Актер действительно был великолепен и очень точно передавал движения, повадки и переживания молоденькой наивной девушки.

Но уже через час я почувствовала, что устала и проголодалась, и без стеснения заявила об этом Антону. Он послушно оторвался от созерцания действа, и мы покинули театр.

– Тут очень дорого, – заметил он, когда я решительно двинулась к светящейся вывеске «Сантори – бар».

Я уже знала, что это престижная японская марка алкоголя. И даже как-то пробовала очень неплохой виски «Сантори».

– А что ты предлагаешь? С голоду умереть? – раздраженно ответила я.

– Ну почему же! Стоит только отойти отсюда на несколько кварталов и цены будут намного ниже, – уверенно заявил Антон и взял меня за руку.

И мне стало уютно и приятно от прикосновения его мягких прохладных пальцев. Скоро мы нашли маленький ресторанчик с французским названием «Mon cher ami» и зашли туда. Я взяла себе пышные и теплые круассаны и большую чашку горячего шоколада. Антон попросил только капучино.

– Уже довольно поздно, – сказал он, отпивая кофе и облизывая светлую пену, смешно прилипшую к его верхней губе.

Мне захотелось немедленно поцеловать его, но я сдержалась. В кафе, наряду с иностранцами, было полно японцев. А я уже успела вникнуть в их консервативные нравы. Я увидела, что Антон тоже смотрит на меня с явным желанием. Расплатившись, мы вышли на оживленную, несмотря на поздний час, улицу. И направились без всякой цели, куда глаза глядят.

– А ты заметила, что сакура не только розовая, как обычно о ней пишут в стихах? – неожиданно спросил Антон.

– Но она еще и белая и даже темно-розовая с красноватым оттенком, – продолжила я и засмеялась. – Заметила, конечно. Но почему ты спросил об этом? Ведь сакура уже отцвела.

Он замолчал, потом обнял меня за плечи и прижал.

– Потому что ты похожа на цветок сакуры, – после долгого и глубокого поцелуя тихо сказал Антон.

Мы как раз уже ушли довольно далеко от оживленных улиц и оказались в тихом и спящем квартале. Я увидела очень густые кусты между двумя двухэтажными домами с темными окнами и, не задумываясь, потащила его туда. Он не сопротивлялся. Его дыхание было прерывистым и явно возбужденным. Забравшись в самую гущу, мы мгновенно и почти синхронно расстегнули ширинки своих джинс. Антон развернул меня, я оперлась руками о колени. И тут же почувствовала прикосновение нефритового стебля. Последующее движение было настолько резким, что я чуть не упала. Качнувшись от неожиданности вперед, я оцарапала лоб о ветку куста. Но даже не заметила этого, получая чисто животное наслаждение. Мне было необыкновенно хорошо просто так отдаваться этому парню и ни о чем не задумываться. Секс помогал заглушить эту, постоянно возникающую из глубин сознания боль, от которой сразу начинала невыносимо ныть душа. Он уже превратился для меня в своего рода наркотик, одурманивающий и помогающий не чувствовать незаживающую рану. Антон находился сзади, и я не видела его лица, и вдруг, на краткий миг мне снова почудилось, будто это Петр, и это его пальцы так крепко обхватывают мою талию, его дыхание щекочет мне шею. Наркотик рождал галлюцинации, и я была не в силах им сопротивляться.

Фрукт лопнул быстро, мы отдышались, застегнули джинсы и осторожно выбрались из кустов. Но вокруг было тихо и пустынно. Жители давно спали, что было удивительно. Ведь не так уж и далеко по-прежнему кипела жизнь в кварталах Гиндзы.

Из светло-зеленой записной книжки с изображением горы Фудзи на обложке:

«Всем в мире правит гармония! Ищите ее в малейших проявлениях жизни, и тогда познаете истинное счастье. И никогда не нарушайте ни внутреннюю гармонию, ни внешнюю, ни словом, ни мыслью, ни поступком. Только это залог равновесия и чистоты вашей души».

Из записок шаолиньского монаха, XIX в.

Ну, вот и дожди! И это было действительно что-то нереальное. За окном сплошная стена воды, словно сверху кто-то опрокинул огромный бездонный ушат. Но из ушата вода выливается одномоментно, а здесь она лилась потоками беспрерывно и иногда целыми сутками. Воздух был сырым, и мне не хотелось никуда выходить. Но занятия с госпожой Цутидой были в полном разгаре. Я заказывала такси к гостинице. Служащий бежал со мной рядом, неся огромный зонт над моей головой. Он напоминал желтого узкоглазого гнома из японской сказки под огромным черным грибом и неизменно смешил меня комичным видом.

Мы уже прошли основы чайной церемонии, икебана, игры на сямисэне, танцев адзума, нивака и сибу. Также меня научили настоящему гриму гейш, а госпожа Цутида подарила специальные белила для лица. Когда мне впервые сделали макияж, я увидела в зеркале белоснежное утонченное личико с искусно выделенными черным и красным карандашом глазами и четко нарисованными красными губами. Мои волосы убрали в высокую прическу, наложив широкие пряди на специальные картонные валики.

Из тетради лекций госпожи Цутиды:

«В давние времена в период Нара (710–794)некоторые женщины вели богемное существование. Они перемещались между прибрежными городами, выискивая провинциальных аристократов и путешествовавших по государственным делам чиновников. Находясь далеко от столицы и лишенные привычного комфорта и развлечений, эти «командировочные» чувствовали себя одинокими, грустили, и беззаботные, свободные и хорошенькие женщины служили им большим утешением. Они могли поддержать беседу, знали поэзию, пели и танцевали. И им щедро платили за приятно проведенный досуг.

Изначально и мужчины, и женщины, существовавшие на подобные доходы, назывались гейшами. Мужчин называли отоко-гэйся, а женщин – онна-гэйся. Со временем приставка онна – отпала, и женщин стали называть просто гэйся. А вот название отоко-гэйся исчезло навсегда и вместо него появилось слово хокан, или «жиголо».

Акцент сместился в этой профессии на женскую сущность, искусство быть гейшей развивалось, появились свои традиции. Лицо начали покрывать белой пастой, ведь в религиозном синтоистском обряде белый цвет означает чистоту. Появился искусно сделанный шиньон, который стоил мастеру долгих часов труда. И чтобы не повредить это произведение парикмахерского искусства, гейша вынуждена спать, опираясь шеей на деревянный валик.

Для мужчин шея и верхняя часть спины, так же как и запястья – предмет вожделения. Кимоно было подстроено под это и позволяло видеть лишь верхнюю часть спины. Гейша – идеал женственности – ходит мелкими шажками, скользя по полу в деревянных гэта. Миниатюрная, изящная и грациозная, она всем своим видом и повадками символизирует эталонную чувственность. Ее обнаженное тело под кимоно (гейши не носят белья), умело удерживаемое несколькими поясами-оби, кажется мужчинам бутоном, ждущим своего ценителя.

Замысловатая прическа, всегда обнажающая шею, белое невозмутимо прекрасное лицо, идеально нарисованные красной помадой губы, миндалевидные глаза, искусно подведенные в направлении висков черным и красным цветом, – это изысканная дорогая кукла, но в то же время и живая женщина, манящая близкой, но такой недостижимой тайной пола».

Я попробовала ходить на гэта, специальной обуви, под подошву которой были прикреплены две деревянные дощечки, но это было не очень-то удобно.

«Мне это и необязательно», – решила я и убрала гэта подальше.

Но потом пожалела об этом, потому что госпожа Цутида решила, что мне пора появиться в обществе ее клиентов.

– Это, конечно, не настоящий о-хиромэ, – сказала она мне, – но все же воспринимай это, как экзамен.

В день моего «о-хиромэ», или дебюта, дождь на какое-то время прекратился, и я сочла это хорошим предзнаменованием. Я думала, что мы поедем в чайный домик госпожи Цутиды, но мы отправились в незнакомый мне район со множеством небоскребов. Когда мы выбрались из машины, я с удивлением заметила, что сзади следовала еще одна. Из нее вышли две гейши при полном макияже и в кимоно. Они улыбнулись мне, поклонились и что-то сказали по-японски.

– Это Юрико и Айямэ, – представила госпожа Цутида. – Они у меня на службе. И сегодня мы встречаемся с нашими постоянными клиентами. Это очень благожелательные господа, так что не волнуйся.

Я ничего не ответила. И никакого волнения, по правде говоря, не испытывала. Ведь это была просто игра для меня.

Мы зашли в современное здание, на вид пятизвездочный отель, и поднялись в лифте на двадцатый этаж. Гейши с любопытством смотрели на меня и периодически мило улыбались.

– Do you speak English? – спросила я, улыбаясь им в ответ.

– Yes I do, – радостно ответили они одновременно и поклонились.

Но когда мы вошли в помещение, я все-таки слегка напряглась. Госпожа Цутида провела нас по коридору в небольшую комнату вполне европейского вида. Одну стену занимал огромный шкаф-купе с зеркальными дверцами. Водитель принес две большие сумки и аккуратно поставил их на пол. Гейши быстро раскрыли одну и начали доставать наряды, что-то щебеча на японском. Я стояла, как вкопанная, и не знала, что мне делать. Тут вернулась госпожа Цутида в сопровождении какого-то сухонького японца. И он соорудил из моих волос высокую прическу. Потом под руководством Айямэ я наложила грим. Юрико помогла мне надеть наряд. Это было прелестное серебристое кимоно с какими-то иероглифами и рисованными лодочками.

– Это иероглифы счастья и ладьи семи богов удачи, – пояснила госпожа Цутида. – Чтобы тебе сегодня улыбнулось счастье.

Меня это почему-то растрогало до слез. И я видела, что девушки тоже умилились, глядя на меня.

– Держите ваши эмоции в узде, – строго сказала госпожа Цутида. – Гейши должны появиться перед гостями с неземным выражением лиц.

Они молча поклонились и принялись приводить себя в порядок. Увидев, что Айямэ достает из сумки гэта, я невольно поморщилась. Но пришлось надеть эту неудобную обувь и мне. Когда мы были полностью готовы, то подошли к зеркальным дверцам и остановились, внимательно себя изучая.

На Юрико было светло-голубое кимоно с цветами вишни, а на Айямэ – розовое с нежно-фиолетовыми ирисами. Их набеленные личики казались фарфоровыми, как у дорогих японских кукол. Мое лицо мало чем отличалось. Юрико взяла сямисэн. И мы пошли вслед за госпожой Цутидой.

Комната, куда она нас привела, была большой, интерьер японский, но все-таки скорее стилизованный, чем аутентичный. Это я уже могла отличить. Напротив входа в стене имелась традиционная токонома – специальная ниша для выставки чего-нибудь особо ценного. И в ней висел старинный на вид свиток. В углу стояла раздвижная перегородка фусума. На полу лежал огромный цветастый ковер, вокруг большого, круглого и низенького стола сидело трое мужчин. При нашем появлении они выразили шумную радость, и я поняла, что они уже навеселе. Госпожа Цутида представила меня, как дебютантку и сказала, что приготовила сюрприз. Мужчины были явно заинтригованы. Их фамилии я не запомнила, но, судя по всему, это были какие-то высокие чины управления. Как ни странно, но в этой одежде и особенно из-за набеленного лица я чувствовала себя абсолютно спокойно и свободно. Я была словно под маской. И хотя ко мне обращались по имени, ничего общего с той Таней, какой я являлась на самом деле, не ощущала. К тому же госпожа Цутида произнесла мое имя на японский манер, и получилось Та-ти-ана. Так ко мне и обращались. Я подумала, что так недалеко и до раздвоения личности.

Юрико и Айямэ уже что-то тихо щебетали двум мужчинам, видимо, их давним знакомым. И периодически подливали им саке. Улыбка не сходила с их изящных кукольных лиц. Третий, его звали Митихиро, был намного моложе спутников, и он смотрел на меня. Я поняла, что меня пригласили специально для него. Но как выяснилось, Митихиро плохо говорил по-английски. Меня это не смутило. Это был симпатичный парень, на вид лет двадцати пяти. Хотя у японцев очень сложно определить возраст. Я подсела к нему и вопросительно посмотрела в глаза. Он сильно смутился и даже потупился. Мне стало смешно от такой робости, и я спросила, как он себя чувствует.

– Okay, okay, – твердил он, кивая мне и улыбаясь.

Я аккуратно налила саке в его маленькую чашечку. Он поблагодарил кивком и предложил мне. Я знала, что правилами не приветствуется пить с гостями, и вопросительно посмотрела на Юрико, которая сидела ближе всего. Она улыбнулась и незаметно кивнула. Мне очень хотелось выпить, но я лишь пригубила, помня, что гейша это своего рода фея, которой чуждо ощущение жажды и голода, и для насыщения ей достаточно всего лишь капельку росы с цветка.