Культурные трансформации ХХ столетия: кризис культуры в оценке западноевропейских и отечественных мыслителей

Зигмунд Фрейд: конфликт с культурой

Философы ХХ столетия сожалели об уходившей, утраченной культуре, болезненно воспринимали ее кризис, пытались найти пути его преодоления. А может быть, все происходившее оправдано, может быть, конец культуры – это закономерное явление, и человечество в конце концов должно было прийти к этому завершающему этапу развития? Да и насколько глубоко это сожаление об утраченном? И, может быть, культура не стоит сожалений?

К таким парадоксальным вопросам обращался основоположник психоанализа Зигмунд Фрейд (1856–1939) в работах, посвященных культурным трансформациям эпохи.

В 1927 г. Фрейд опубликовал работу «Будущее одной иллюзии», а в 1929 г. «Недовольство культурой».

Задавшись вопросом, что обретено и что утрачено в результате культурного развития, Фрейд сосредоточивает внимание на ограничениях, вносимых культурой в жизнь человека и общества, полагая, что эти ограничения, табу, налагаемые обществом ради идеалов культуры, стоят на пути человеческого счастья; под их давлением человек все более становится невротиком.

Не в этом ли причина вражды к культуре, все больше проявшейся в общественной атмосфере западноевропейского общества?

Анализу взаимоотношений общества и культуры Фрейд предпосылает собственное понимание культуры. В работе «Будущее одной иллюзии» он пишет: «Человеческая культура, – я имею в виду все то, в чем человеческая жизнь возвысилась над своими биологическими обстоятельствами и чем она отличается от жизни животных, причем я пренебрегаю различением между культурой и цивилизацией, – обнаруживает перед наблюдателем, как известно, две стороны. Она охватывает, во-первых, все накопленные людьми знания и умения, позволяющие им овладеть силами природы и взять у нее блага для удовлетворения человеческих потребностей, а во-вторых, все институты, необходимые для упорядочения человеческих взаимоотношений и особенно – для дележа добываемых благ»^[119].

Однако при всем богатстве (духовном и материальном), которое обеспечивает человеку культура, люди ощущают жертвы, приносимые ради этих благ как тяжкий груз^[120].

Фрейд утверждает, что всякая культура вынуждена строиться на принуждениях и запретах. Следует считаться с тем, что у всех людей имеют место деструктивные, т. е. антиобщественные и антикультурные, тенденции, и что у многих они достаточно сильны, чтобы определить собой их поведение в человеческом обществе. И этому психологическому факту принадлежит определяющее значение при оценке человеческой культуры. «Создается впечатление, – пишет Фрейд, – что культура есть нечто навязанное противящемуся большинству меньшинством, которое ухитрилось завладеть средствами власти и насилия»^[121].

Прежде всего запрету подвергаются человеческие влечения. Фрейд предложил определенную систему понятий для описания сложившейся ситуации во взаимоотношениях культуры и общества: «Будем называть тот факт, что какое-то влечение не может быть удовлетворено, отказом, установление, предписывающее этот отказ, – запретом, а состояние, вводимое посредством запрета, – лишением. Следующим шагом будет различение между лишениями, которые затрагивают всех, и такими, которые касаются только отдельных групп, классов или просто одиночек. Первые – древнейшие: с запретами, предписывавшими эти лишения, культура начала неизвестное число тысячелетий назад свой отход от первобытного животного состояния. К своему изумлению, мы обнаружили, что они все еще действуют, все еще составляют ядро враждебных чувств к культуре. Страдающие от них импульсивные желания заново рождаются с каждым ребенком; существует целый разряд людей, невротики, которые уже и на эти отказы реагируют асоциальностью. Речь идет об импульсивных желаниях инцеста, каннибализма и кровожадности»^[122].

Отношение культуры к этим древнейшим импульсивным желаниям далеко не одинаково, лишь каннибализм представляется всеми отвергнутым и в первом приближении вполне преодоленным; силу инцестных желаний мы еще можем почувствовать за соответствующим запретом, а убийство нашей культурой при определенных условиях до сих пор практикуется, даже предписывается. Возможно, считает Фрейд, человечеству еще предстоят фазы развития, на которых удовлетворение и других, сегодня вполне допустимых, желаний будет казаться таким же неприемлемым, как каннибализм.

Итак, культура в своем стремлении защитить человека от природы налагает на людей обязанности жертвовать своими влечениями, примирить их с неизбежным минимумом такой жертвы и чем-то ее компенсировать. Однако при всей очевидности необходимости подобной жертвы она (эта жертва) требует серьезных усилий, далеко не все и далеко не просто готовы отказаться от естественного спектра влечений.

В работе «Недовольство культурой» Фрейд прослеживает аналогию между культурным процессом и развитием либидо у человека: «Происходит смещение условий удовлетворения других влечений, они должны переключаться на иные пути. В большинстве случаев это сопровождается хорошо известным процессом сублимации, изменением цели влечений, хотя иногда имеют место и другие процессы. Сублимация влечений представляет собой выдающуюся черту культурного развития, это она делает возможными высшие формы психической деятельности – научной, художественной, идеологической, – играя тем самым важную роль в культурной жизни»^[123].

Так вытесняются и подавляются влечения, они начинают заменяться другими процессами. Именно с этим Фрейд связывает рост неудовлетворенности человека. Культура создает препятствия для удовлетворения влечений, ограничивая сексуальную жизнь человека, и он вынужден перенаправлять влечения в другое русло. Отсюда возникает чувство враждебности к культуре.

В то же время Фрейд принимал любовь в качестве основания культуры. Половая (генитальная) любовь как сильное переживание удовольствия дает человеку прообраз счастья. Благодаря любви люди начинают объединяться в сообщества^[124].

Но по ходу развития любовь утрачивает однозначное отношение к культуре. С одной стороны, любовь вступает в противоречие с интересами культуры, с другой – культура угрожает любви ощутимыми ограничениями.

Первый конфликт возникает на фоне стремлений культуры объединить людей в более крупные (нежели семья) сообщества. Семья противостоит подобным стремлением культуры. Чем крепче связь внутри семьи, тем труднее человеку выходить за ее рамки и вступать в более широкий социальный круг.

Культура не учитывает индивидуальных особенностей каждого индивида и пытается уровнять всех, устанавливая законы. Все выходящее за рамки этих законов относят к извращениям: «Культура не желает знать сексуальности как самостоятельного источника удовольствия и готова терпеть ее лишь в качестве незаменимого средства размножения»^[125].

В результате, «сексуальная жизнь культурного человека сильно покалечена. ‹…› Мы вправе сказать, что произошло чувствительное ослабление значения сексуальности как источника счастья, а тем самым и реализации наших жизненных целей»^[126].

Помимо конфликта культуры с сексуальностью, Фрейд выделяет еще одно противоречие между культурным процессом и индивидом. Одно из требований культуры гласит: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Фрейд полагает, что данное требование не является естественным для человека. Еще более абсурдной и противоестественной человеку является заповедь: «Люби врага твоего»^[127].

Причину подобной противоестественности Фрейд видит в природной агрессивности человека: «Существование этой агрессивности, которую мы способны обнаружить у самих себя и с полным правом предполагаем ее наличие у других, вот что препятствует нашим отношениям с ближним и заставляет культуру идти на издержки. Вследствие этой изначальной враждебности людей культурному сообществу постоянно угрожает распад»^[128].

Культуре необходимо прикладывать массу усилий, чтобы сдерживать агрессивность людей. Но пока она достигла не слишком больших успехов. Все, что она может сделать для предотвращения агрессивных действий одного человека против другого, это оставить за собой право прибегать к насилию против преступников. Даже при освобождении сексуальной жизни (путем устранения семьи как зародыша культуры) агрессивность не будет устранена^[129].

Фрейд пытается разобраться, как культура борется с агрессивностью человека. Здесь он находит ответ на вопрос о причинах культурного невроза. Так как в рамках культуры человек не может проявляться агрессию, она переносится внутрь: «Агрессия интроецируется, переносится внутрь, иначе говоря, возвращается туда, где она, собственно, возникла, и направляется против собственного “Я”. Там она перехватывается той частью “Я”, которая противостоит остальным частям как “Сверх-Я”, и теперь в виде совести использует против “Я” ту же готовность к агрессии, которую “Я” охотно удовлетворило бы на других, чуждых ему индивидах. Напряжение между усилившимся “Сверх-Я” и подчиненным ему “Я” мы называем сознанием вины, которое проявляется как потребность в наказании. Так культура преодолевает опасные агрессивные устремления индивидов – она ослабляет, обезоруживает их и оставляет под присмотром внутренней инстанции, подобной гарнизону в захваченном городе»^[130].

Чувство вины становится одной из главных проблем развития культуры. Культурное развитие сопровождается недостатком счастья из-за роста чувства вины, которое вызывает неврозы. Здесь Фрейд проводит параллель с терапевтическими практиками из реальной жизни больных: чувство вины может проходить как господствующий фактор в сознании больного неврозом человека, так и абсолютно бессознательно. Вследствие чего «созданное культурой чувство вины также неузнаваемо как таковое, остается по большей части бессознательным или обнаруживается как недовольство, неудовлетворенность, для которых отыскивается другая мотивировка».^[131] Напомним, что, помимо агрессии, причиной невроза служит неудовлетворенность сексуальных желаний. Фактически неудовлетворение влечений создает склонность к агрессии.

Фрейд распространяет учение о неврозах на весь человеческий род и ставит ему диагноз, «согласно которому многие культуры или целые культурные эпохи (а возможно, и все человечество) сделались “невротическими” под влиянием культуры»^[132].

Однако нет определенности в достижимости этих перспектив. Фрейд обращает внимание на противостояние культурным запретам представителей разных социальных слоев и классов. Особенно это касается массового человека и требует господства меньшинства над массами, «потому что массы косны и недальновидны, они не любят отказываться от влечений, не слушают аргументов в пользу неизбежности такого отказа, и индивидуальные представители массы поощряют друг в друге вседозволенность и распущенность. Лишь благодаря влиянию образцовых индивидов, признаваемых ими в качестве своих вождей, они дают склонить себя к напряженному труду и самоотречению, от чего зависит существование культуры. Все это хорошо, если вождями становятся личности с незаурядным пониманием жизненной необходимости, сумевшие добиться господства над собственными влечениями. Но для них существует опасность, что, не желая утрачивать своего влияния, они начнут уступать массе больше, чем та им, и потому представляется необходимым, чтобы они были независимы от массы как распорядители средств власти. Короче говоря, люди обладают двумя распространенными свойствами, ответственными за то, что институты культуры могут поддерживаться лишь известной мерой насилия, а именно люди, во-первых, не имеют спонтанной любви к труду и, во-вторых, доводы разума бессильны против их страстей»^[133].

Более того, противодействие культуры возникает и из-за неравномерности в получении материальных благ, социального и экономического неравенств. Обойденные в материальном отношении классы завидуют привилегиям элиты и готовы на все, чтобы отделаться от своей дополнительной доли лишения. Когда это невозможно, внутри данной культуры пускает корни устойчивая неудовлетворенность, способная привести к опасным мятежам. Если культура не в силах справиться с положением, когда удовлетворенность определенного числа ее представителей имеет своей предпосылкой угнетение других, возможно большинства, а это имеет место во всех современных культурах, то угнетенные понятным образом проникаются острой враждебностью к культуре, которую они поддерживают своим трудом, но к благам которой они причастны в слишком малой мере. Интериоризации культурных запретов в таком случае ожидать от угнетенных не приходится. Они, наоборот, не расположенные признавать эти запреты, стремятся разрушить культуру, отменить при возможности самые ее предпосылки. Враждебность этих классов культуре так очевидна, что благодаря ей теряется из виду более скрытная враждебность лучше обеспеченных общественных слоев. Нечего и говорить, что культура, оставляющая столь большое число участников неудовлетворенными и толкающая их на бунт, не имеет перспектив на длительное существование и не заслуживает его^[134].

Насколько же оправданны сожаления об уходящей культуре? И возможен ли выход из сложившейся ситуации?

Для Фрейда вопрос о сохранении цивилизации – это вопрос и о сохранении и спасении человека. Из этого есть разные выходы – творчество, искусство, религия, медитация. Все это пути решения внутренних проблем человека. Жесткое «Сверх Я» давит на наше «Я», чтобы вытеснить запретные влечения. Но чем больше они вытесняются, тем сильней угроза взрыва – агрессии, войны, бунта. Воспитанный философией и наукой эпохи Просвещения, Фрейд – сторонник науки и научных методов, которые помогают решать проблемы, а не бежать от них.

Цивилизации, по Фрейду, угрожает то, что она становится все более суровой, калечит человека и в результате сама находится под угрозой самоуничтожения. Цивилизация создала средства массового уничтожения и теперь страдает от последствий развития техники.

Фрейд завершает статью большим знаком вопроса. Для Фрейда есть либидо и есть инстинкт смерти, которые правят миром, захватывают и всю живую природу, человеческое общество. Какая из этих сил одержит верх? Никому не известно^[135].

Фрейд питает надежду, что недостатки культуры, несовершенство ее форм будут преодолены, человеческое общество переупорядочено, будет воспитана просвещенная элита. Вследствие этого «иссякнут источники неудовлетворенности культурой, культура откажется от принуждения и от подавления влечений, так что люди без тягот душевного раздора смогут отдаться добыванию благ и наслаждению ими. Это был бы золотой век, спрашивается только, достижимо ли подобное состояние»^[136].

Эрих Фромм: крах больших надежд

Идеями Фрейда во многом были определили общественные настроения его эпохи. Проблематика кризиса европейской культуры, столкновения естественных влечений человека и культурных запретов в дальнейшем получила развитие в американской культурной антропологии, теориях фрейдо – марксистов, одним из которых был психолог и социальный философ Эрих Фромм (1900–1980).

Э. Фромм разработал концепцию гуманистического психоанализа, в которой сочетались элементы марксизма, психоанализа, экзистенциализма. Не соглашаясь с фрейдистской теорией биологической обусловленности человеческой личности, Фромм утверждал, что человек – продукт культуры. Его теория была призвана разрешить основные противоречия человеческого существования – между эгоизмом и альтруизмом, обладанием и бытием, негативной свободой «от» и позитивной свободой «для».

Фромм полагал, что выйти из кризиса современной ему цивилизации можно создав так называемое «здоровое общество», основанное на принципах и ценностях гуманистической этики, восстановлении гармонии между индивидом и природой, личностью и обществом^[137].

В работе «Иметь или быть» (1976) Эрих Фромм анализирует причины кризиса западноевропейской культуры и общества, обращается к несостоятельности концепции прогресса: «Великие Обещания Безграничного Прогресса, – пишет он, – предчувствия господства над природой, материального изобилия, наибольшего счастья для наибольшего числа людей и неограниченной личной свободы – питали надежды и веру поколений с самого начала индустриального века. ‹…› С началом промышленного прогресса, замены энергии животного и человека механической, а затем ядерной энергией до замены человеческого разума электронной машиной мы чувствовали, что находимся на пути к неограниченному производству и, следовательно, к неограниченному потреблению; что техника сделала нас всемогущими, а наука – всезнающими. Мы были на пути к тому, чтобы стать богами, высшими существами, способными создать второй мир, используя мир природы лишь в качестве строительного материала для своего нового творения»^[138].

Человек испытывал новое чувство свободы; становился хозяином собственной жизни: цепи феодализма разбиты и, свободный от всех оков, человек мог делать то, что хотел (или думал, что мог). И хотя это было справедливо лишь для высших и средних классов, их успех мог вселить в остальных веру в то, что при сохранении таких же темпов индустриализации эта новая свобода, в конце концов, распространится на всех членов общества. Предполагалось, что богатство и комфорт в итоге принесут всем безграничное счастье. Триединство неограниченного производства, абсолютной свободы и безбрежного счастья составило ядро новой религии – прогресса, и новый земной град прогресса должен был заменить Град Божий. «Нет ничего удивительного, – заключает Фромм, – что эта новая религия дала ее приверженцам жизненную силу, энергию и надежду»^[139].

Нужно наглядно представить себе всю грандиозность больших надежд, чтобы понять, какую травму наносит людям сознание того, что эти надежды не оправдались. Индустриальный век действительно не сумел выполнить свои обещания, и все большее число людей осознавало, что:

– неограниченное удовлетворение всех желаний не способствует благоденствию, не может быть путем к счастью или даже получению максимума удовольствия;

– мечте о том, чтобы быть независимыми хозяевами собственных жизней, пришел конец, когда люди начали сознавать, что стали винтиками бюрократической машины, их мыслями, чувствами и вкусами манипулируют правительство, индустрия и находящиеся под их контролем средства массовой информации;

– экономический прогресс коснулся лишь ограниченного числа богатых наций, пропасть между богатыми и бедными нациями все более и более увеличивается;

– технический прогресс создал опасность для окружающей среды и угрозу ядерной войны, каждая из которых в отдельности (или обе вместе) способны уничтожить всю цивилизацию и, возможно, вообще жизнь на Земле.

Фромм задается вопросом: почему большие надежды и обещания потерпели крах?

Причину этому он видит в порочности основных посылок индустриальной системы, в частности того, что целью жизни является счастье, определяемое как удовлетворение любого желания или субъективной потребности личности (радикальный гедонизм); принципами, ведущими к гармонии и миру, являются эгоизм, себялюбие и алчность.

Фромм убежден в бесперспективности подобных установок. Радикальный гедонизм не может привести к счастью (принимая во внимание человеческую природу). Современное общество объединяет «заведомо несчастных людей: одиноких, снедаемых тревогой и унынием, способных только к разрушению и постоянно ощущающих свою зависимость – людей, которые радуются, если им удалось как-то убить время, которое они так усиленно стремятся сэкономить»^[140].

На вопрос, может ли удовлетворение потребности в наслаждении решить проблему человеческого существования, эксперимент, проведенный в индустриальных странах дал отрицательный ответ^[141].

Также ошибочна и вторая психологическая посылка. «Жажда обладания неизбежно ведет к нескончаемой классовой войне. – пишет Фромм. – Утверждение коммунистов, что, уничтожив классы, их система положит конец классовой борьбе, является фикцией, ибо их система зиждется на принципе неограниченного потребления как цели жизни. Поскольку все хотят иметь больше, неизбежно образование классов, неизбежна классовая борьба, а в глобальном масштабе – война между народами. Алчность и мир исключают друг друга»^[142].

Что обусловило появление больших надежд? Радикальный гедонизм и безудержный эгоизм не могли бы возникнуть как руководящие принципы экономического поведения, если бы в XVIII в. не сформировались условия для этого: «В несколько этапов капитализм XVIII века претерпел радикальное изменение: экономическое поведение отделилось от этики и человеческих ценностей. В самом деле, считалось, что экономическая машина представляет собой автономный организм, независимый от потребностей и воли человека. Предполагалось, что это некая система, которая функционирует сама по себе, в соответствии со своими собственными законами. Страдания рабочих и разорение все большего числа мелких предприятий в интересах роста все более крупных корпораций представлялись экономической необходимостью, о которой можно было сожалеть, но с которой приходилось мириться, как если бы она была неизбежным следствием какого-то закона природы»^[143]

Перемены в экономике, промышленности и производстве привели также к тому, что человека стал относиться к природе глубоко враждебно. Покоряя природу и преобразуя ее в соответствии с собственными целями, человек сделал этот процесс все более и более похожим на разрушение. Индустриальному обществу присуще презрение к природе (как ко всем вещам, которые не являются продуктом машинного производства, и ко всем людям, которые не производят машины). Людей привлекает все механическое, безжизненное, их все сильнее охватывает жажда разрушения.

Задумавшись о крушении больших надежд, о кризисе западноевропейской культуры, современный человек вынужден признать, что исходные постулаты индустриального общества не привели человечество на землю обетованную. Эгоизм и удовлетворение потребностей не сделали человека счастливым. Ослепивший же человечество дух завоеваний и враждебности не позволил ему увидеть, что природные ресурсы не беспредельны, что в конце концов они могут быть исчерпаны, и природа отомстит человеку за его хищническое и грабительское отношение к ней^[144].

* * *

Завершая главу, мы выделим разнонаправленные тенденции в оценке кризиса европейской культуры:

– сожаление об уходящей эпохе, культурных ценностях, моральных установках (О. Шпенглер, А. Швейцер, Т. Лессинг, А. Вебер);

– предложение трезво оценивать уходящую культуру – при всех достоинствах, она уводила человека от подлинных идеалов, она сделала жизнь человека бездуховной (П. Сорокин, Й. Хейзинга, Э. Фромм);

– критическое отношение к уходящей культуре – культура всегда мешала человеку, препятствовала его инстинктивным стремлениям, потребностям, человек больше не может существовать в рамках культуры (З. Фрейд).