Читать книгу: «Там, за порогом», страница 2

***

Последние дни они практически жили в маленьком кафе на углу площади – старом, со стенами, хранящими тепло многих поколений. Его окна с облупленными рамами и витражами, на которых выцветшие от времени краски рассказывали о далёком прошлом, выходили прямо на площадь, где стояла Дверь. Здесь, на витражах, застыли улыбающиеся дамы в кружевных шляпках и джентльмены с аккуратными усами, из паровозных труб валил клубящийся пар, а в воздухе, казалось, висел аромат давних дней – лёгкий, едва уловимый, пропитанный ванилью и ностальгией.

Когда-то здесь обсуждали новые рецепты и ссоры соседей. Теперь – структуру реальности.

Стены были завешаны картами, диаграммами, рукописными заметками. Один угол завален ящиками с оборудованием. На полках рядом с книгами – рации, компасы и зарядные станции. А в витрине, рядом с потускневшими серебряными ложечками и кружевными салфетками, лежали пожелтевшие блокноты, страницы которых были заполнены вперемешку математическими расчётами, списками снаряжения и личными заметками вроде: «Не забыть тёплые носки».

Официантки приносили кофе уже не спрашивая, а местные, заходя внутрь, говорили не "добрый день", а "что нового?".

Джек и Лиза занимали столик у самого окна, и отражение Двери, словно мираж, тонко проступало на поверхности стекла, будто наблюдало за каждым их движением. Их блокноты были исписаны до краёв. Рядом лежал сложенный планшет с планами разбивки лагеря и списками всего что нужно взять обязательно, а без чего можно обойтись.

Но даже в этом тревожном ожидании, кафе оставалось средоточием уюта. Здесь по-прежнему звучал смех, пусть и с оттенком нервного напряжения. Здесь спорили, планировали и готовили мир к великому прыжку, заедая неопределённость плюшками с изюмом.

Снаружи дети рисовали мелом на дороге странные фигуры, вдохновлённые узорами на поверхности Двери. Кто-то принёс переносной проигрыватель, и трескучий джаз срывался с пластинки, будто воспоминание о простом и понятном, уходящем навсегда, мире.

На скамейке рядом с кафе сидела пожилая женщина с серым вязаным покрывалом на коленях. Её губы шевелились в тихой молитве, а взгляд, полный затаённой мольбы, не отрывался от тёмного прямоугольника Двери, будто женщина молилась не только за тех, кто собирался пройти внутрь, но и за сам город, за его прошлое и будущее.

У дверей кафе дежурил Мюррей Сальтр – тот самый городской чудак с фляжкой и вечной сигарой, торчащей из кармана рубашки. Он усадил рядом свою гончую Гектора, с обмотанной платком цвета выцветшего апельсина шеей.

– Пёс чует беду, – тихо сказал он, поглаживая Гектора по голове и всматриваясь в даль задумчиво и серьёзно. – И ещё – бобров. Но беду – в первую очередь.

Гектор, видимо, согласившись, зевнул, растянулся у ног хозяина и положил морду на лапы.

Ветер тихо прошелестел по площади, пробежал между столиками и палатками, зашуршал страницами брошенных на брусчатку газет.

А Дверь всё так же молча стояла посреди площади, исполненная зловещего величия. Но в её молчании был слышен зов, от которого невозможно отмахнуться. И каждый в душе понимал – скоро придёт время на него ответить.

***

Однажды вечером, когда закат окрасил небо в глубокий фиолетово-розовый, словно художник провёл по холсту последним мазком длинного дня, а кафе полнилось мягким светом, густым, как мёд, и тишиной, в которой слышалось только тихое позвякивание чашек, шелест бумаги да жужжание ноутбука, Лиза сидела у окна. Её лицо наполовину скрывалось в тени, а на столе перед ней лежала стопка заметок, диктофон и тетрадь с загнутыми уголками. Она задумчиво перебирала записи – словно пытаясь проникнуть за вуаль заключенных в них мыслей, воспоминаний и тревог.

Прохладный ветер раскачивал висящую над входом гирлянду из лампочек, отбрасывая на пол дрожащие тени. Со стороны площади доносился приглушённый шум лагеря, похожий на дыхание многоглавого живого существа.

– Джек, – тихо произнесла она, не отрывая взгляда от убористо исписанных листов, – может быть, эта Дверь как-то связана с древними мифами? Легендами? Что, если то, что мы называем «необъяснимым», просто знание, которое мы забыли?

Он сидел напротив, за засыпанным чертежами и схемами столом. Покачивающаяся над ним лампа подчёркивала морщинки усталости в уголках глаз. Он медленно поднял голову, уловив в её голосе не просто вопрос, а стремление понять.

– Когда имеешь дело с неизвестностью – ничего нельзя исключать, – признал Джек, глядя ей прямо в глаза. – Но я всё таки надеюсь найти объяснение, укладывающееся в логику. Пространственный сдвиг, временная петля… звучит менее поэтично, но всё же более разумно.

Лиза саркастически усмехнулась. Она верила, что истина может быть и рациональной, и сакральной. Что-то в Двери не поддавалось расчётам – и именно это её и притягивало.

В этот момент, как будто прочитав их мысли, Майкл Рид поднял голову от своего ноутбука. Его глаза были уставшими, как у человека, просчитавшего все варианты и не нашедшего среди них ответа.

– А если Дверь просто ведёт в другой мир? Что если за ней не какие-то чудеса или иной слой реальности, а… другая планета… ну или параллельная вселенная. Со своими законами. Со своей жизнью. И вполне может статься, что мы окажемся там незваными гостями.

Его слова повисли в воздухе звенящей тишиной, заставив каждого задуматься о таком варианте.

Питер Марлоу сидел недалеко от Майкла, перелистывая страницы древнего манускрипта. Он поднял взгляд от полустёртых иероглифов и произнёс возвышенно, почти торжественно:

– Если мы встретимся с иной цивилизацией, – сказал он, – придётся говорить языком, понятным без слов – символы, ритмы. Иногда смысл передаётся не речью, а формой, повторением, знаком, который пробуждает определённые ассоциации.

Джек молча кивнул. Он чувствовал, как с каждым днём груз ответственности на его плечах становится всё тяжелее: не только за успех предстоящего перехода, но и за жизни тех, кто доверил ему свои судьбы. Он прислушивался ко всем – не из вежливости, а потому что знал: любая, даже случайная, идея может стать спасительной.

– Нам нужна простая, но надёжная система сигналов, – сказал Том, не отрываясь от снаряжения, которое он разбирал и проверял в углу. Его голос звучал спокойно и уверенно, как у человека, для которого опасность – всего лишь часть жизни. – Если кто-то попадёт в беду, он должен иметь возможность быстро позвать на помощь.

– Отличная идея, – откликнулся Джек, поворачиваясь к Майклу. – Сможешь разработать?

Майкл кивнул, оживившись, и его пальцы забегали по клавиатуре с новой энергией.

– Уже работаю над этим. Думаю, к моменту отправки у нас будет готовый прототип. Маленькие модули с инфракрасным маяком и вибросигналом, которые можно положить в карман или прикрепить к одежде.

Лиза взглянула на Майкла с благодарностью и чуть заметным интересом – не журналистским, а человеческим. В этой комнате, среди бесконечных чашек кофе, обсуждений и споров рождалось нечто большее, чем план экспедиции – доверие и взаимное уважение. Вера в то, что вместе они смогут пройти сквозь Дверь. И вернуться.

Снаружи последние отсветы заката растворились в ночи, уступив место глубокому бархату неба, усеянному мерцающими звёздами. На площади стало тихо, и только отдалённые голоса и треск костров в лагере напоминали, что город ещё не спит.

А в кафе ещё долго горел свет. И шелестели страницы. И пылко бились сердца.

***

Каждый новый день приносил с собой всё больше вопросов, словно сама реальность, играя в какую-то странную игру, постепенно приоткрывала завесу очередной тайны, но не позволяла увидеть полной картины. И всё же вместе с тревогой росла и надежда. Осторожно, понемногу, прячась в мелочах: в уверенном движении руки, затягивающей ремень рюкзака; в коротком, полном открытости и понимания, взгляде.

Все чувствовали: момент приближается. Как запах грозы перед дождём, как боль в груди перед прыжком в бездну. И каждый понимал: шаг в Дверь изменит не только их жизни.

Подготовка к экспедиции с каждым днём обрастала всё новыми сложностями и списками того, что нельзя забыть. Джек и Лиза практически не спали. Их дни и ночи слились в бесконечный цикл планов, расчётов, проверок, сверок.

Свет в окнах кафе горел до глубокой ночи, отбрасывая на тротуар янтарные прямоугольники. Ветер гонял по мостовой опавшие листья, кружа их в маленьких, танцующих вихрях, и в их тихом шорохе слышался тревожный шёпот приближающихся перемен. Прохожие замедляли шаг, бросая любопытные взгляды на окна, за которыми творилась история, но никто не входил внутрь, словно чувствуя: эти вечера принадлежат тем, кто решился стать первым.

Джек сидел, уткнувшись в исписанный блокнот, глаза бегали по цифрам, схемам и протоколам, словно пытаясь разглядеть за ними будущее. Его плечи были напряжены, но взгляд оставался твёрдым и пронзительным. Он не жаждал славы и признания; ему было нужно лишь одно – понять. Понять, почему в мире, существующем по чётким законам, возникло нечто, бросающее вызов самой сути вещей.

Лиза сидела напротив, разложив перед собой стопки пожелтевших от времени газет, папки с вырезками и документами, старые справочники и архивные распечатки. Её волосы были уложены в небрежный узел, а под глазами залегли тени бессонных ночей, но она не замечала этого в попытках найти среди них подсказку из прошлого.

Иногда, в редкие минуты передышки, Джек поднимал глаза и смотрел на неё. Лиза, не замечая этого взгляда, водила пальцами по краю чашки, в которой давно остыл кофе. И в эти мгновения – эфемерные, будто искры – он чувствовал с почти пугающей ясностью, как многое стало зависеть от неё. Не только благодаря камере в её руках. Её интуиция, её вера в смысл происходящего – тоже стали частью их пути.

Он хотел сказать что-то важное. О том, что он просыпается по ночам в холодном поту, чувствуя, будто за Дверью не просто другой мир, а что-то, способное изменить его до неузнаваемости. Что можно быть храбрым – и всё равно бояться.

Но слова были слишком большой роскошью для таких искренних, тихих вечеров. Он просто улыбался ей. Усталой, тёплой, настоящей улыбкой. Лиза ловила его взгляд и улыбалась в ответ – с благодарностью и, не нуждающемся в словах, пониманием. И в этом молчании между ними рождалась Тишина перед великим шагом.

А за окном темнело. Площадь постепенно погружалась в ночной мрак, нарушаемый лишь шорохом ветра в опавшей листве.

А Дверь всё так же стояла на своём месте. Безмолвная. Чужая. Ждущая, когда её, наконец, решатся открыть.

***

Том, с присущей ему железной дисциплиной бывшего морпеха, превратил лесную окраину Мейвилла в тренировочный полигон. Под пологом высоких сосен, среди щебетания птиц и далёких отголосков города, он проводил ежедневные тренировки слаживания команды. Здесь, в пропитанном смолистой хвоей и парной землёй, воздухе не было места романтике. Только практика. Только подготовка. Только совершенствование навыков.

На широкой, утоптанной их шагами, поляне, участники экспедиции учились быстро ставить палатки, маскировать лагерь, ориентироваться по звёздам и тактике действий в условиях возможной угрозы. Том с самого утра был в движении – в чёрной футболке, плотно облегающей тренированную фигуру, и с армейским ножом на поясе. Его движения были выверены и точны, как у человека, для которого выживание давно стало рефлексом.

– Я не в восторге от того, что мы идём туда вслепую, – сказал он в очередной раз, стоя у сваленных в кучу влажных веток, из которых ученики тщетно пытались извлечь огонь. Его голос, ровный, без резких интонаций, был твёрд как сталь. – Но у нас нет выбора. Мы должны быть готовы ко всему. За порогом может быть другой климат, другая гравитация; чёрт побери, может потребоваться даже иная логика поведения. Я не прощу себе, если кто-то из вас пострадает из за незнания элементарных основ.

Он опустился на одно колено, поджёг тонкую щепку, подложил её под тщательно приготовленную растопку, и вскоре из под его рук вырвался язык пламени – непоседливый, яркий, как знак силы природы, подчинённой несгибаемой воле, оживив лицо Тома отблеском золотистого тёпла. И в этот миг Джек, стоявший неподалёку, увидел в нём не просто сурового бывшего солдата. Он увидел мужчину, знающего истинную цену ошибки и не позволяющего себе демонстрировать страх, но теперь Джек знал: им двигает боязнь потерять кого-то из команды.

На другом конце поляны, на грубо сколоченном деревянном столе, Сара терпеливо показывала группе, как оказать первую помощь в экстремальных условиях. Её руки, тонкие, но сильные, двигались с привычной грацией врача, привыкшего действовать быстро и точно, что является критически важным в ситуации когда секунды решают судьбу человека.

Перед ней лежали бинты, шины, антисептики и простейшие инструменты. Сара накладывала повязку на воображаемую рану на предплечье Майка, объясняя, как остановить кровотечение подручными средствами, как использовать обычную куртку в качестве жгута, как избежать переохлаждения и обезвоживания.

– Надеюсь, вам не придётся применить эти знания, – сказала она, глядя на лица вокруг. – Но, поверьте, лучше знать и не использовать, чем не знать и потерять друга или погибнуть самому.

Она не повышала тон – и от этого её слова звучали ещё весомее.

Солнечный свет, пробивавшийся сквозь листву, ложился на её плечи золотыми пятнами. В её движениях не было показного героизма – только профессионализм и внутренняя стойкость. Та, что держит руку на пульсе, когда остальные теряют голову.

Питер и Анна сидели на поваленном бревне на опушке, вслушиваясь в тихий голос Сары. Анна что-то записывала в блокнот – обрывки мыслей, страхи, впечатления. Питер молчал, его взгляд был устремлён вдаль, за деревья, туда, где начнётся их путь в неведомое.

Всё происходящее стало не подготовкой, а прощанием с привычной жизнью. Тела учились справляться с трудностями, разум адаптировался к неизбежности грядущих испытаний, страх укладывался в более глубокие, управляемые слои. Это было как затишье перед бурей: вокруг тишина и покой, но внутри уже гремят барабаны и гудят трубы скорой атаки на неизвестность.

И каждый шаг, каждая тренировка, каждый разговор – были не просто частью плана. Они были присягой. Себе. Друг другу. Будущему.

***

Анна практически поселилась в местной библиотеке. В старом кирпичном здании с облупленной лепниной и вычурными чугунными решётками на окнах царила полумгла – солнечный свет с трудом пробивался через мутные стёкла, оставляя на полу и деревянных полках шафрановые росчерки. Здесь пахло пылью, кожей, чернилами и временем.

Анна сидела за массивным дубовым столом, погружённая в шуршание страниц. Вокруг неё громоздились древние фолианты в кожаных переплётах, справочники, сборники мифов и малоизвестных преданий. Стопки книг то и дело грозили рухнуть, но со стороны эта хаотичная конструкция казалась построенной вместе с библиотекой.

Свет от лампы мягко подчеркивал бледность её щёк и оставлял медные отблески в, рассыпавшихся по плечам, рыжих волосах. В руке – верная ручка, которой она, с аскетичной одержимостью средневекового летописца, выводила заметки на листах пухлого помятого блокнота. Каждое слово, каждый найденный символ приближали её к истине, которую она ощущала кожей: это уже происходило. Где-то. Когда-то.

– Я убеждена, что в прошлом уже случались подобные вещи, – сказала она однажды вечером, когда Джек и Лиза пришли в библиотеку. В её голосе звучала негромкая, но непоколебимая уверенность. – Смотрите, – она развернула перед ними книгу с пожелтевшими страницами, испещрёнными убористым почерком. – Здесь говорится о "порогах между мирами", которые "открывались, когда звёзды опускались к дрожащей от снов земле". Легенды о странных явлениях, исчезновениях, вратах в туман. Всё повторяется.

Лиза, затаив дыхание, молча листала хрустящие от времени страницы. Её пальцы скользили по таинству строк, и сердце стучало всё быстрее. Слова, казалось, поднимались с страниц и обвивали мысли, как туман – холодный, липкий, завораживающий.

– Здесь так много совпадений… – продолжила Анна, указывая им на даты, имена, странные символы и рисунки в своём изрядно потрёпанном блокноте – мысленной карте её странствий в лабиринте истории. – Как будто всё это не просто древние сказки, а предупреждения. Закодированные послания, оставленные теми, кто уже через это проходил.

Джек стоял чуть поодаль, скрестив руки на груди. Он молчал, но в глубине его глаз угадывалось то же чувство, что и в голосе Анны: интуиция, не имеющая логических оснований, но кричащая – да, ты что-то понял. Ты рядом.

– Значит, мы не первые, – наконец произнёс он, не отводя взгляда от книги. – И если это так… может быть, кто-то уже узнал, как обращаться с Дверью. Или… что с ней делать нельзя.

Анна медленно кивнула, сжав в руках, хранящий бесценные тайны прошлого, фолиант.

– Мы должны понять, что случилось с теми, кто проходил через такие двери. Если мы найдём следы их шагов, мы, возможно, сможем избежать их ошибок.

За окнами расправляли крылья сумерки. Анна, Джек и Лиза стояли среди стеллажей с застывшим в чернилах предшественников прошлым, не зная как выразить в словах осознание того, что их путь начался задолго до того как они решили на него ступить.

***

Тем временем обстановка в Мейвилле всё больше напоминала грозовую тучу, нависшую над сонным горизонтом провинциальной жизни. Ещё недавно тихая, сонная площадь у ратуши, где даже мухам было лень летать, теперь кипела как котёл.

Люди стекались сюда с рассветом и оставались до позднего вечера, надеясь, что именно сегодня произойдёт нечто решающее; что однажды они смогут рассказать: «Мы были там, когда это началось». Приезжали и из соседних городов, притянутые, как мотыльки к пламени, загадочной Дверью, стоящей посреди мира и казалось сделанной из самого Ничто.

Пахло жареным мясом, кофе и нервным электричеством предвкушения сенсации. Площадь гудела, как улей. Кто-то спорил, размахивая газетами, кто-то молился, стоя на коленях в пыли. Молодежь снимала сэлфи на фоне Двери, старики же молчали с настороженностью, знакомой тем, кто пережил больше, чем хотел бы помнить.

Шериф Джон Ривз, загорелый и сдержанный, как старый дуб, переживший не один ураган, стоял у оцепления, с опаской наблюдая за этим балаганом. Раньше он улаживал бытовые ссоры, решал споры между соседями и гонял пьяниц из бара. Теперь же охранял портал в чёрт его знает куда. Привычный мир ускользал у него из под ног.

Он провёл рукой по подбородку, где щетина кололась, как сухая трава, и поправил ремень с рацией.

Он усилил патрулирование, выставил дополнительные ограждения, расставил конусы и таблички. Но всё это выглядело так же нелепо, как зонтик против урагана.

– Шериф, а что вы обо всём этом думаете? – раздался рядом хрипловатый голос Генри Мэддокса, издателя городской газеты, человека, для которого Мейвилл был не просто домом, а сутью жизни.

Генри стоял, навалившись обеими руками на трость, взгляд его был усталым, но цепким. Он не просто ждал ответа – он искал в словах шерифа опору.

Ривз долго молчал. Солнце медленно опускалось за крыши, окрашивая край неба в выцветшее золото, как старую фотографию.

– Честно говоря, Генри… – сказал шериф, не отводя колючего взгляда от Двери, чья поверхность отливала неземным блеском даже в сгущающихся сумерках, – я не знаю, что думать. Каждый день я жду, что она исчезнет так же внезапно, как появилась. Но она остаётся. И с каждым часом мне кажется, будто она не просто стоит, а… смотрит. – Он перевёл взгляд на Генри. – Мы обязаны быть осторожными. Здесь слишком много вопросов, а ответов – чертовски мало.

Он положил руки на барьер, и его пальцы сжались на холодном металле. Где-то позади прозвучал детский смех – будто из другой реальности.

Ривз посмотрел на старика, затем снова на Дверь, и в его глазах впервые появилось нечто большее, чем тревога. Это была растерянность.

– Я просто хочу, чтобы мои люди были в безопасности. А тут… я даже не понимаю, от чего их защищать.

Он снова посмотрел на Дверь, как солдат на неприятеля, готовящегося к штурму границы. На лице шерифа не было страха, только усталость и безмолвная клятва: если всё рухнет, он падёт последним.

Генри кивнул. Его губы дрогнули, будто он хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого он просто положил руку на плечо старого друга.

– Может, всё ещё образуется, – сказал он наконец. – А может и нет. Но я рад, что ты здесь, Джон. Всё-таки город должен знать, что кто-то остался на своём посту.

Шериф кивнул в ответ, не находя слов. Он и сам понимал – пока тут стоит Дверь, его работа – демонстрировать всем, что закон и порядок по прежнему в силе и смогут всех защитить, даже если реальность начала трещать по швам.

В тот вечер над Мейвиллом поднялся сильный ветер, холодный и влажный, пахнущий скорой бурей и переменами. И Дверь, стоящая в самом сердце города, казалась ещё темнее на фоне заходящего солнца – как зияющая рана в теле мира, что вот-вот начнёт кровоточить.

***

Небо над Мейвиллом окрасилось в мягкие, акварельные тона заката, а облака, вытянутые в тонкие рваные полосы, напоминали следы, оставленные крыльями огромной птицы. Свет лился с небес неспешно, плавно растекаясь по стенам домов, деревьям и тротуарам, лаская город, как прощальный жест уходящего дня, а воздух был тёплым, с лёгким привкусом остывающих крыш и далёкого дыма.

Центральная площадь почти опустела. Люди, уставшие от ожидания и напряжения, разбрелись по домам, но самые упорные стекались в небольшое кафе, ставшее сердцем города и приютом для всех, кто искал ответы. Его окна призывно светились в сгущающихся сумерках, отбрасывая вытянутые прямоугольники света на тротуар, где ветер лениво гонял кленовые листья, и на капот старенького "форда", криво припаркованного на тротуаре.

В уютном полусвете звякали ложечки о фарфор, гудела кофемашина, из приоткрытой кухни доносились ароматы ванили и корицы. Потёртые деревянные столики у окна были покрыты картами, схемами, чашками и окружены склонившимися над ними людьми. Местные жители притихли: кто-то читал газету, кто-то рассеянно курил, но почти все украдкой слушали разговор Джека и Лизы.

В глазах окружающих они стали первопроходцами, теми, кто уже решился сделать шаг, пока остальные ещё барахтаются в объятиях сомнений.

Они были словно две стороны одной монеты. Джек – сосредоточенный, с напряжённой линией плеч, указывающей на внутреннюю работу мысли. Лиза – подвижная, живая, чья лёгкая взбалмошность шла рука об руку с её решимостью.

На столе между ними стояли две чашки с остывающим кофе, тонкие завитки пара всё ещё вились над коричневой поверхностью напитка. Нетронутый кусочек яблочного пирога разметал сдобные крошки по салфетке и бумагам под ней.

Лиза, облокотившись на край стола и положив подбородок на сжатый кулак, смотрела в пыльное окно, за которым мир окрашивался в аметистовые тени приближающейся ночи.

– Как думаешь, Джек… удастся ли нам найти хоть что-то определённое там, по ту сторону? – спросила она не рассчитывая на что-то конкретное, просто мысли в слух.

Джек поднял голову от схем и посмотрел на неё – долго, внимательно. Он видел, как в её взгляде пульсирует внутренняя борьба между страхом и верой. И вместо дежурных уверений просто молча улыбнулся, немного криво, но искренне.

– Я не знаю, что мы найдём, – с расстановкой произнёс он. – Всё, что мы узнали до сих пор, говорит о том, что тут нет простых ответов. Но если мы будем вместе – если будем доверять друг другу, – мы справимся.

Тут где-то в вечернем воздухе снаружи прозвенел велосипедный звонок. И этот звук на миг вернул их к миру, который ещё жил обычной жизнью.

Лиза перевела на него взгляд и кивнула; лёгкая улыбка тронула уголки её губ. В её глазах впервые за долгое время вспыхнула тихая, тёплая искра, похожая на свет далёкой звезды в холодной ночи.

– Спасибо, – прошептала она. – Знаешь… странное чувство… будто нас уже ждут.

Город за окном сонно ворочался и вздыхал порывами ветра, несущего по улицам первые листья ранней осени. В мягком же свете пропахшего табаком и кофе, наполненного людьми зала их союз с каждым днём становился крепче, превращаясь в настоящую дружбу.

А Дверь в центре площади будто ждала.

И знала: скоро.

***

В последние дни перед походом Лиза решила встретиться с Анной наедине. Они выбрали для этого сад за домом Анны – уголок мира, затерянный среди старых фруктовых деревьев, где время будто вязло в тёплом воздухе, становясь тягучим, как мёд.

Старые яблони, с искривлёнными ветвями, отбрасывали кружевную тень на скрипучую деревянную скамью, покрытую облупившейся зелёной краской, от которой веяло летними полднями детства. Пахло свежей землёй, полынью и терпким ароматом перезревших яблок, которые, налито покачиваясь, едва держались на ветвях. Где-то неподалёку, в густой листве, отчаянно чирикал воробей, нарушая глубокую, задумчивую тишину.

Лиза сидела, скрестив ноги, с блокнотом в руках, но ничего не записывала – просто смотрела на Анну, ощущая в этой девушке нечто, что не давало покоя. Интуиция подсказывала: за её скромностью и тихим голосом скрывается куда больше, чем видно с первого взгляда.

– Скажи, Анна, – её голос почти растворился среди шелеста листвы, – что движет тобой в этой экспедиции? Почему ты решилась? Что заставляет тебя идти навстречу неизвестности?

Анна на мгновение задумалась, опустив взгляд на свои руки, сложенные на коленях, и только потом подняла глаза, в которых плескалась охряная глубина.

– Я всю жизнь искала чего-то большего, – сказала она, облокотившись о спинку скамьи. – чего-то… за гранью объяснимого, – она вздохнула, глядя, как сквозь ветви пробивается солнечный луч. – Я… всегда верила, что знание живёт не только в лабораториях и архивах. Иногда оно прячется в легендах, в тенях прошлого. И если мы не попробуем его найти – оно уйдёт навсегда. Временами мне кажется, что я родилась с ощущением, что за привычной реальностью есть и другая, настоящая. И что я, как будто, её помню. Не разумом, а, наверное, душой.

Она отвела взгляд и посмотрела сквозь кроны яблонь в небо, где лениво плыли тонкие облака.

– А потом появилась Дверь, – продолжила она тише. – И всё внутри меня сказало: "Вот оно". Будто весь путь вёл к этому моменту. Возможно, мы не вернёмся. Но… что, если мы откроем нечто такое, что изменит само понимание того, кем мы являемся?

Лиза слушала, не перебивая. Анна говорила не на публику, не для чьего-то одобрения. А словно у ночного костра или случайному попутчику в купе поезда: искренне, обнажённо, изнутри.

– Ты не боишься? – спросила Лиза тихо.

На лице Анны появилась еле заметная, как набросок, улыбка.

– Боюсь конечно. Но, знаешь… страх – это не повод останавливаться. Если тебе страшно, значит ты на правильном пути. Потому что настоящие вещи – они почти всегда пугают.

Лиза кивнула. Она знала этот страх – тревожный узел в груди, дрожь перед тем, как сделать шаг во тьму. Но она знала и другое: без этого шага ничего не изменить.

– Я понимаю, – сказала она наконец. – Знаешь, иногда мне кажется, что всё это… не случайно. Что это Дверь выбрала, кого позвать.

Теперь уже кивнула Анна. Ветер мягко взъерошил её волосы, и в этот момент она показалась Лизе не учёной, не искательницей приключений, а частью мифа, который они вскоре собирались написать своими шагами.

Они сидели ещё долго, пока небо не потемнело, а сад не погрузился в полутени. И хотя разговор давно смолк, воздух между ними полнился доверием и странной, пугающей, но прекрасной надеждой на то, что впереди – не конец, а начало.

***

Наконец наступил вечер перед отправлением – вечер, наполненный густым, почти физическим напряжением, таившимся в каждом взгляде, каждом вдохе. Мир за окнами кафе мерцал янтарным светом фонарей, а небо, окрашенное в сине-чернильные тона, было высоким и чистым.

Кафе на углу, ставшее их временным домом и штабом, светилось мягким светом старых ламп, отбрасывающих на стены причудливые, как от волшебного фонаря, тени. Всё казалось нереальным – словно в театре, где актёры вдруг осознали, что играют не роли, а самих себя.

За, заваленным разложенными картами, кипами распечаток и блокнотов, столом у окна собралась вся команда. Кто-то говорил тихо, почти шёпотом, кто-то хранил молчание, вглядываясь в тени на потолке, будто ища там ответы. Каждый чувствовал: завтра всё изменится. Завтра – они ступят туда, где нет инструкций, нет гарантий, откуда, возможно, нет обратного пути.

Джек склонился над измятым, покрытым многочисленными пометками списком оборудования и методично ставил галочки напротив каждого пункта; его губы едва заметно шевелились, проговаривая названия вслух – как молитву или заклинание на удачу.

Лиза наблюдала за ним, сидя напротив, с чашкой остывшего чая в руках. Она смотрела на Джека не как журналист, ищущий сенсацию, а как человек, разделивший с ним общее бремя.

– Всё в порядке? – спросил Джек, отрываясь от бумаг. Его голос был спокойным, но Лиза почувствовала, как под поверхностью этого озера бурлят течения и водовороты.

Она кивнула, медленно, словно проверяя всё ещё раз про себя.

– Да, – твёрдо сказала Лиза. – Мы готовы отправляться.

Джек вздохнул и отложил список. Его взгляд скользнул по лицам своих товарищей, в которых смешались волнение, усталость и тихая решимость. Сара возилась с аптечкой, тщательно проверяя каждый пузырёк. Майкл что-то настраивал в планшете, его пальцы быстро бегали по экрану, а брови сосредоточенно хмурились. Анна листала старую книгу, но взгляд её был обращён вглубь себя. Том стоял у окна, откуда открывался вид на дремлющую площадь и тёмную, неподвижную, будто отлитую из самой ночи Дверь.

Джек почувствовал, как всё в груди сжалось от странной смеси гордости и тревоги. Он знал: за порогом Двери может произойти что угодно. Но здесь и сейчас, в этом маленьком уголке реальности, он ощущал, что они являются не случайной группой людей, а связанной невидимыми нитями веры, долга и общей цели командой.

– Завтра мы откроем Дверь, – проговорил он негромко. – И узнаем, что за ней скрывается. Но помните: неважно, как страшно будет. Неважно, насколько всё пойдёт не по плану. Главное – держаться вместе.

Лиза поставила чашку на стол и выпрямилась. Её голос, спокойный и ясный, будто раздвинул стиснувшееся вокруг молчание:

– И не забывайте фиксировать всё, что увидите. Каждая деталь, каждый звук, любая мелочь. Мы идём туда чтобы понять. И, возможно, изменить мир.

В наступившей после её слов тишине слышался лишь гул холодильника да затерявшийся где-то в глубине улиц лай собаки. Все задумчиво молчали, но каждый ощущал: эта ночь – рубеж, за которым их ждёт иная жизнь.